Тени и зеркала

Юлия Пушкарева, 2014

История мира, разрываемого войнами и противоречиями, – и разрываемой ими души. Альен Тоури, талантливый волшебник, теряет своего друга и наставника и посвящает жизнь тому, чтобы вернуть его из мира мёртвых. Но не слишком ли высокой будет цена? Магия зеркал управляет переплетениями ниточек-судеб на огромном полотне Обетованного: неприметный воришка из королевства Дорелия, молодой правитель северных земель, девушка-птица с далёкого континента за океаном, таинственные Отражения – сколько выпало карт и сколько сошлось путей, чтобы решить участь мира – и противостояние Порядка и Хаоса, у которого нет конца?.. Первая часть трилогии об Альене Тоури. Комментарий Редакции: «Тени и зеркала» – роман, который, под стать своему названию, написан мастером слова, языком очень поэтичным и при этом легким, как кружево. Автору удается мягко вести читателя по тенисто-ветвистому сюжету и не отпускать до самого финала.

Глава VI

Западный материк, гнездовье майтэ на Высокой Лестнице

Несколько дней прошли так, словно не случилось ничего необычного, хотя после разговора с Ведающим Тааль была сама не своя. Она больше, чем всегда, искала уединения и не знала, за что сначала ухватиться мыслями — за болезнь Леса, расползавшуюся Пустыню Смерти, чернопёрую раненую чужачку? Или и вовсе (это пугало, но и будоражило сильнее всего) — за Неназываемых, которые, оказывается, до сих пор живы, просто очень далеки?.. Всё это заставляло сердцебиение в тревоге учащаться, а крылья — терять связь с ветром. Каждый раз, задумываясь о Неназываемых — их городах, их магии, их прославленной странной красоте, — Тааль сбивалась с чёткого ритма полёта, нарушала его гармоничный узор. Непростительная слабость для майтэ.

Ведающий тогда не добавил ничего определённого, а она не решилась донимать его расспросами, но и намёков, и даже его тоскливого взгляда было более чем достаточно. Вернувшись в своё гнездо в тот день, Тааль не заметила никаких особых изменений — не было их, казалось, и в укладе жизни всей Лестницы. Ни единого слуха, или всполошённой болтовни женщин, или лишнего вылета разведчиков; старики всё так же учили птенцов, птенцы проказничали, влюблённые парочки обменивались нежной воркотнёй. Тааль и сама травинкой заново вплелась в этот общий венок — тренировалась в полётах, кое в чём помогала в школе, где молодняк постигал азы наук, старалась заменять в хлопотах по хозяйству мать, которая со дня на день ждала новой кладки. Но ни одна из привычных обязанностей не поглощала её, как прежде: она не понимала, отчего все вокруг так спокойны, если приближается зло? Почему молчит Ведающий — или майтэ так бессильны перед «заразой», что он считает их обречёнными?..

Тааль помнила, конечно, о его просьбе расспросить Гаудрун, но почему-то снова и снова откладывала это; каждый вечер, пряча голову под крыло, она обещала себе, что завтра спустится к ярусу целителей, — а каждое утро обнаруживалось множество срочных дел. Чужачка интересовала её лишь чуть меньше Неназываемых — за свою жизнь Тааль считанное количество раз встречала майтэ из других гнездовий, — но казалась такой насмешливой, суровой и… взрослой, наверное. Рядом с ней Тааль ощутила себя недотёпой-сойкой рядом с умудрённой совой. К тому же — неизвестно, оправилась ли Гаудрун от своей раны… Может, пока её лучше не беспокоить.

Однажды вечером, когда их небольшая семья собралась для совместной трапезы, Тааль, заканчивая выгребать сор из гнезда, наткнулась клювом на что-то острое. Она расчистила когтями мелкие веточки и разглядела небольшой красно-коричневый черепок — таких было полно на самой Лестнице и в окрестностях; Тааль отлично помнила, как любила играть с ними в детстве. Иногда на них бывало что-то изображено — впрочем, довольно редко, и найти черепок с рисунком считалось знаком удачи. Ещё одни напоминания о Неназываемых… Осколки, но осколки чего? Как они изготавливали такой хрупкий, но лёгкий и долговечный материал? Задумавшись, Тааль склонила голову набок; в малиновом свете заходящего солнца она различила на черепке небольшой знак — или кусочек знака: рельефные волны, две косые линии…

— Знак Гаудрун, — вдруг произнёс отец, и Тааль вздрогнула: она не слышала, как он подошёл. Он стоял рядом, щуря близорукие глаза, блестя тщательно вычищенным серо-голубоватым оперением и чуть не касаясь черепка клювом. Отец был знатоком древнего языка Неназываемых — последним на Лестнице: его наставник недавно улетел к предкам, а ученики не задерживались надолго, считая такой труд тяжёлым и бесполезным. Мьевита-учёного многие звали чудаком — впрочем, с уважением и любовью; Тааль знала о таком отношении, и оно никогда не смущало её. Она гордилась отцом и иногда с прежним удовольствием упражнялась с ним в философии или медитации. Именно он научил её растворяться в мире, в оттенках неба и форме листьев, в топоте беличьих лапок, ночной пляске мотыльков, журчании ключа… В полётах такое состояние было очень полезным, но у Тааль давно не получалось его обрести.

— Гаудрун? — переспросила она, почему-то сжавшись. — Ты знаешь её?

— Кого?.. — удивился отец, но тут же с воодушевлением затараторил: — Я об этом рисунке. Так Неназываемые обозначали одну из разновидностей наших песен — в ту эпоху, когда мы жили бок о бок. Вот этот штрих — видишь? — главный элемент, символ битвы… Гаудрун — «военная песнь», песня крови.

— Никогда такой не слышала, — тихо сказала Тааль; всё касавшееся крови и битв повергало её в глубокую печаль, терзало изнутри, как вид отравленного лесного участка. Так вот что значит имя незнакомки. Ей подходит, что и говорить…

Имя самой Тааль родители взяли из того же языка, и оно переводилось примерно как «песня-напутствие». Довольно забавно, если учесть, что Тааль никогда не покидала гнездовье, сверстницы прозвали её домоседкой, а в певческом даре судьба отказала ей напрочь. Взамен, впрочем, подарила страсть и способности к полётам — так что Тааль не жаловалась.

Случайность ли это — именно такой знак, оказавшийся в их гнезде? Как бы оценил его Ведающий?..

— И хорошо, что не слышала, дорогая, — вглядевшись в выражение её лица, отец любовно дотронулся до лба Тааль клювом. — Ты часто грустишь в последнее время, мы с мамой заметили. Не стоит так далеко улетать в своих мыслях.

— Ты прав, — смешавшись, отозвалась Тааль. — Мне просто надо кое-кого навестить.

* * *

На следующее же утро, дождавшись времени, когда солнце поднялось достаточно высоко и, значит, появиться в чужом гнезде не было бы дерзостью, Тааль отправилась к ступеням целителей. В облюбованных ими местах Лестница скрывала особенно много ниш и глубоких трещин, которые выстилали мхом для удобства больных; неподалёку всегда кружили старушки-сиделки, оберегая чистоту и тишину. Пахло целебными травами, а в умело сплетённой из прутьев плошке копошились приготовленные на обед жирные личинки.

В одном из гнёзд Гаудрун чистила свои роскошные чёрные перья. Заинтересованные взгляды других больных (их было, впрочем, немного: двое стариков со сточившимися клювами да разведчик, подвернувший лапу), по-видимому, не могли отвлечь её от этого занятия. Тааль невольно залюбовалась тем, с какой величественной грацией чужеземка выгибает шею, дотягиваясь до нижних слоёв пуха. Сама она предпочитала совершать чистку в одиночестве, потому что до безумия стеснялась своего нелепого вида. Майтэ во всём ценят красоту — и жалеют тех, кто лишён её…

Сообразив, что неприлично пялиться на чужой утренний туалет, Тааль издала негромкий предупреждающий клёкот. Гаудрун выпрямилась, и её зелёные глазищи раскрылись ещё шире, заняв чуть ли не половину лица.

— Тааль, верно? Я всё ждала, когда увижу хоть кого-то знакомого, — это звучало хоть и радушно, но немного грубовато; Тааль уже поняла, что это обычный для Гаудрун тон. — Удачных тебе полётов.

— И тебе попутного ветра, — пожелала Тааль в ответ и кивнула на её крыло: — Надеюсь, он скоро понадобится?

— Да уж, я тоже надеюсь, — Гаудрун приподняла крыло, и Тааль мимоходом оценила прекрасную длину её маховых перьев — именно то, что нужно, чтобы развивать большую скорость. — По-моему, всё уже в порядке, но ваши целители всё ещё не дают мне взлетать — уж слишком они здесь строгие… Но, — она заговорщически понизила голос, — клянусь, через пару дней я сбегу — с их разрешения или без… Не могу сейчас тратить время, тем более тут можно околеть от тоски.

Тааль сдержала улыбку, дивясь такой внезапной словоохотливости.

— Неужели здесь так плохо?.. Мы всегда рады гостям, тем более попавшим в беду. Я могу показать тебе Лестницу, когда ты поправишься…

Тонкие, вразлёт, брови Гаудрун взметнулись вверх.

— А с чего ты взяла, что я попала в беду? Схлопотать стрелу от кентавров — что в этом необыкновенного?

Тааль, поразившись, некоторое время просто молчала. Мохнатый шмель, тяжело пролетая мимо, задел её за щёку и вывел из задумчивости.

— Но… То есть… Как же это — ничего необыкновенного? Тебя ведь ранили… Могли и убить!

Гаудрун невозмутимо кивнула.

— Ясное дело, могли. А чего ждать от врагов на войне, любезничанья?

— От врагов на войне… — Тааль, вздрогнув, вспомнила знак на черепке. — Но майтэ не вмешиваются в войны!

— Кто тебе это сказал?

— Наставники… Родители… Я не знаю, кто, — это знание просто вошло в неё вместе с первыми вдохами; Тааль казалось дикостью сомневаться в таких очевидных вещах. — Все, всё вокруг. Майтэ созданы летать и оберегать жизнь, а не участвовать в кровопролитии.

В яблочно-травяной глубине глаз Гаудрун мелькнуло что-то, похожее на сочувствие.

— К сожалению, это не всегда возможно. Несколько циклов назад кентавры пришли к Алмазным водопадам с подожжёнными стрелами. Нам осталось только защищаться.

От этих слов, сказанных так ровно, Тааль пронзило физической болью. Уже несколько циклов назад, к тому же так недалеко — и всё это время её мир оставался прежним, она смела жить и даже прекрасно себя чувствовать!.. Больше того, никто на Лестнице не знает об этом!

А может, знают, но молчат?.. Эта мысль обдавала грозовым холодом, и Тааль поспешно отогнала её. Нет, Ведающий не стал бы лгать им.

— Но почему? Чем вы им помешали?

Взгляд Гаудрун стал жёстче, а черты заострились от гнева. С вновь накатившей робостью Тааль подумала, что не хотела бы столкнуться с ней в воздухе в качестве врага — наверное, ох как опасны могут быть эти безукоризненной формы когти…

— Они просто-напросто хотят согнать нас с нашей земли. Я только воин и мало знаю; они пытались договориться о чём-то с нашими старейшинами, и ничего не вышло… Старейшин после этого сменили дважды, но битвы не кончились, — она вздохнула. — Это всё те, на юге. Кентавры с ними в союзе — по крайней мере, та часть, что превратилась в жестоких зверей.

— Те? — тихо повторила Тааль. — О ком это ты?

— Не знаю, как называют их у вас… У нас зовут тэверли. Говорят, раньше они правили миром, — Гаудрун недобро усмехнулась. — Говорят, сейчас хотят вернуть упущенное. Понятия не имею и вникать не хочу. Знаю только, что их чары травят всё живое, а сами они — изнеженные подлые твари… А вы ещё живёте на их развалинах, — она с отвращением покосилась на плиты Лестницы.

— Тааль, дорогуша, ты волнуешь нашу гостью, — прокряхтела круглобокая старая Лорта, которая уже давно бродила поблизости и подозрительно вертела головой. — Ей нужен полный покой.

— А, не обращай внимания, — раздражённо прошептала Гаудрун, придвинувшись ближе. — Я не отвечаю на её ворчание — ей спокойно, только если я ем или сплю…

— А ты видела хоть кого-то из них? — выпалила Тааль, восстановив зашедшееся дыхание; из предыдущей фразы она не расслышала ни ноты.

— Из целителей? — удивилась Гаудрун.

— Да нет же! Из Неназ… Из тэверли.

— Смеёшься? Их вообще никто не видел. Говорю же, Пустыня отделяет их от нас. Ты вряд ли представляешь, как это далеко, — она помолчала. — Да и я не представляю, хотя много где бывала.

Тааль смятенно пыталась собраться с мыслями. Внутри неё сжался тугой узел — так, будто с кем-нибудь из близких случилось что-то дурное. Она вдруг поняла, что ей просто необходимо лететь — именно сейчас и как можно выше, чтобы ветер свистел в лицо и сносил в сторону, чтобы Лес остался внизу плоской зелёной плитой, испещрённой прожилками речек и троп, чтобы холмы и долины тянулись до самого горизонта… Лететь, загоняя себя до усталости, и как можно меньше думать о том, что, возможно, ждёт их всех.

Небо над Лестницей сияло той же ровной синевой — облака, набежавшие было на рассвете, уже расплылись. Тепло грозило сорваться в жару, и неподалёку завела свою песню разморённая цикада.

— Расскажи мне о них, — попросила наконец Тааль. — Расскажи всё, что знаешь. Пожалуйста.

Гаудрун переступила с ноги на ногу, чуть исподлобья оглядываясь вокруг — всё-таки она явно не хотела, чтобы их слышали.

— Собственно, я и так сказала почти всё, что знаю… Наши старики говорят, что раньше, сотни, тысячи циклов назад, когда песня мира только начиналась, тэверли жили повсюду. Любимые дети Неведомых Создателей — так иногда их зовут… Они были совершенны — прекрасны, мудры и почти всемогущи. Ветра и море, леса и горы, духи всего живого… и наши предки были в их власти. Все создания, каких только можно вспомнить, — Гаудрун на мгновение умолкла, подбирая слова; Тааль показалось, что её, такую прямодушную, смущает обязанность говорить высокопарно. — Но потом они возгордились так сильно, что захотели владеть и другими мирами тоже. Где-то за гранями нашего — не спрашивай, я сама тут ничего не понимаю… И судьба, как водится, покарала их. Другие существа, слабые и недолговечные, зато многочисленные и поэтому живучие, постепенно вытеснили их и взяли господство себе. Это те бескрылые, что сейчас живут за морем на востоке…

— В той земле, что зовут Обетованной? — припомнились Тааль детские уроки. Ей это слово всегда казалось красивым, но бессмысленным. Гаудрун кивнула, решительно тряхнув блестящими кудрями.

— Точно. Вроде бы и зовут её так потому, что она была желанна для тэверли, они снова и снова пытались туда вернуться… Не знаю, что мешало им и что теперь мешает, — не верю, что они настолько слабы, раз сумели настроить против нас кентавров и издали отравить нашу землю… А если так, то всё это просто легенды. Но тогда здесь явно что-то не сходится: до Алмазных водопадов доходили вести с юга, и там майтэ страдают от чёрных вихрей, которые слепят и не дают летать, и от других напастей — таких мерзких, что их и не описать толком. Добрая воля не могла сотворить такое, и я не верю в большинство сказок о тэверли. Будь они хоть прекрасны, как звёзды, — их души захватило зло, — убеждённо, с торопливой горячностью проговорила Гаудрун.

Тааль не знала, что на это ответить. Она и сама слышала о былой власти Неназываемых — но не сомневалась, что они умерли, ушли навсегда, потому что смертным не может быть дано такое могущество. Думала, что их кости давно поросли травой, как стены их городов и храмов, а души улетели в вечность, к предкам. Менять мнение об этом было примерно как убеждать себя, что солнце завтра проснётся на западе, а радуга станет одноцветной.

— Но зачем тэверли ваши водопады? — выдавила она наконец. — И почему они сами не придут взять то, что им хочется, если владеют такими чарами?

— Задай вопрос попроще, — горько усмехнулась Гаудрун. — Всё, что я знаю, — мне нужно скорее вернуться. Вот это, — она снова приподняла крыло, и на этот раз Тааль заметила, что это не даётся ей так безболезненно, как она стремится показать, — было очень не вовремя. Пока я тут отсиживаюсь и жирею на ваших припасах, от моего гнездовья может остаться один пепел… Ты понимаешь?

Тааль честно попыталась вообразить себя в таком же положении, но не смогла. Это было слишком ужасно, чтобы представить.

— Я поговорю с другими — попрошу собрать Круг, — пообещала она. — Мы не бросим вас в беде.

Гаудрун не выразила радости — или даже просто благодарности.

— Лучше придумай способ вытащить меня отсюда. Ваши ни за что не согласятся лезть в это пекло, и я их пойму. Думаешь, мы не бросали клич ближайшим гнездовьям? Не отозвался никто. Скорее всего, и ваши старшие давно знают.

— Нет, что ты! — с жаром возразила Тааль. — Ведающий обязательно бы…

Её окликнули с высоты; потом ещё раз, громче, по-ястребиному пронзительно — такой крик означал срочный призыв. Тааль вскинула голову: к ступеням целителей широкими кругами спускался Гвинд. Его крылья взметались с такой судорожной частотой, что Тааль поспешно извинилась перед Гаудрун и, подобравшись, вспорхнула ему навстречу.

— Тааль, скорее! — выдохнул он, едва они сблизились. — Делира…

Делира — это было имя её матери, «гимн вечерней звезде». Не дослушав, Тааль понеслась к гнезду так, что крыльям стало больно от сопротивления воздуха, хотя стояло почти полное безветрие. Ступени и развороты Лестницы словно обрушились на неё градом камней. Ещё примерно семь взмахов, ещё шесть, ещё пять…

Высокое, напряжённо-горестное пение сразило ей слух. Голос матери, искусной певицы, выводил переливы скорбного рыдания — так, точно её сердце разрывалось от тоски в каждой ноте. Она сидела посреди гнезда, склонившись над чем-то маленьким, а отец Тааль зарылся клювом в её светлые волосы, и слёзы стекали по этому клюву.

Тааль приблизилась, уже зная, что увидит там. Яйцо, снесённое матерью, появилось растрескавшимся, с тёмно-красной скорлупой, изъеденной пятнами болезни. «Проклятием с неба» называл такое народ майтэ — ибо каждой семье и без того суждено иметь не больше трёх выводков…

Привлечённые плачем Делиры, к их гнезду слетались сородичи, чтобы по обычаю разделить её горе. Но Тааль, вслушиваясь в прощальную песнь матери, вдруг подумала совсем о другом.

Пятна, покрывавшие то, что могло стать ей сестрой или братом, были так похожи на болезнь Леса.