Что скрывает снег

Юлия Михалева

1907 год. Восточная граница Российской империи. Нечто странное пришло в прежде тихий провинциальный город об руку с затяжной метелью. Внезапно стали исчезать люди. Они пропадали неожиданно и бесследно. Даже те, кто был надежно защищен, не могли избежать этой участи. Вместе с падающими с неба хлопьями снега улицы засыпал страх. Больше никто не чувствовал себя в безопасности. Ведь город, где все знали друг друга в лицо, а наступающий день не отличался от ушедшего, на самом деле лишь притворялся.

II. Пропащие души

Единственное, чего мог пожелать этим утром Деникин — забиться в темный, холодный угол, и пролежать так, в полузабытьи, в абсолютной тишине, как минимум, сутки. Но веки резал острый свет, и чьи-то цепкие пальцы упорно тянули за лацкан.

— Господин Деникин! Дмитрий Николаевич! Да вставайте же вы!

От этого голоса вибрировали все поверхности, включая собственную голову. Еще чуть-чуть, и она взорвалась бы, как гнилая переспевшая тыква при падении. Фу. Преодолевая тошноту, Деникин нашел в себе силы перевернуться. Но и голос, и пальцы никуда не пропали.

— Дмитрий Николаевич! Деникин! Вставайте! А ну вставайте!

Деникин замычал. Голос затих. К сожалению, пауза продолжалась недолго. Несколько секунд — и на помощника полицмейстера обрушился ледяной водопад.

— А ну-ка живо вставай!

От неожиданности Деникин сел и открыл глаза.

Оказалось, что он спал в управе. Похоже, вчерашняя компания перенесла сюда его тело и уложила на лавку для посетителей, оставив у всех на виду. Какой позор. Лучше бы уж Деникин снова проснулся в мертвецкой. Там хотя бы немноголюдно.

Тошнота стала неудержимой.

— Свинья! — прозвучало над головой.

Надо надеяться, что показалось. Иначе придется вызвать его на дуэль. А там окажется, что он стреляет гораздо лучше.

Рука, покрытая длинными черными волосами — ни дать, ни взять обезьянья — сунула под нос склянку с нашатырем. Деникина вырвало снова. Лапа появилась опять — теперь из нее показалась темно-коричневая бутылка.

— Пейте! Это лекарство доктора, он вам оставил и велел дать.

Деникин послушно сделал два глотка.

— Что это? — едва передвигая пересохшим шершавым языком, спросил он.

Пузырек приблизился к самым глазам, но буквы расползались. Рука все поняла.

— Лауданум. 46 грайнс опиум энд 50 процентов алкохол. Это американское производство. Тут написано: Балтимор, Уса.

— А… А еще десять?

— Какие десять? Десять чего? А, это вы так посчитали состав, вероятно. Хм… Но почем же мне знать? Однако предположу, что там просто обязана быть вода. Вам же пора вставать, Дмитрий Николаевич. Вас ждут.

Деникин уже давно узнал обладателя руки — молодого, маленького, чернявого околоточного надзирателя Ершова.

Из всех, кто мог бы обнаружить Деникина спящим в управе, Ершов был наихудшим вариантом. Принципиальный и прямолинейный — помощник полицмейстера считал его недалеким — он жил в своей собственной вымышленной реальности. Мало того, еще и считал своим долгом постоянно рассказывать о ней сослуживцам. Его нудные нотации стали пищей для множества баек и даже шаржей. Иногда их рисовал сам Деникин.

Ершов о том знал, но упорно стоял на своем. Ремесленничий сын. Впрочем, не совсем пропащий. Он только грозился доложить о непорядках и беззакониях в департамент полиции, а когда совсем выходил из себя, то и дальше — самому Столыпину лично. Однако слова оставались словами: в произведенном кляузничестве он никогда не подозревался.

С Деникиным они разошлись, еще когда были коллегами. Тогда едва до оскорблений не доходило.

Получив повышение, Деникин подумал, что отныне и вовсе проблем с Ершовым не оберется. Но околоточный пока таился и неповиновения не выказывал.

— Кто ждет? Тут никого нет. Зачем ты меня вообще разбудил? — Деникин прилег обратно на мокрую лавку.

— Тут — нет. А там — Ершов указал рукой на запертую на засов дверь — есть. Вставайте, дело срочное.

— Еще слишком рано, — проворчал Деникин.

Волосатая рука с оголенными наручными часами, указывающими на четверть третьего, появилась снова.

— Из-за вас мы и так весь день в управу никого не пускаем. А теперь еще придется здесь прибираться.

Деникин попробовал приподняться. Оказалось, что ему стало гораздо лучше.

— Сильное средство, — довольно отметил он.

— Доктор сам его принимает. Да только лучше не следует. А уж, тем более, часто и помногу. Ученые пишут, что не лекарство это вовсе, а наркотикос. Сиречь яд, способный погубить не только тело, но и душу, — привычным поучительно-ледяным тоном известил околоточный.

— Яд для души? Ты обчитался, Ершов. Не знаю, как там душа, а вот мое тело, похоже, больше умирать не намерено. Эх… Что случилось-то?

Деникин, наконец, встал во весь рост, недоумевая, зачем именно он кому-то мог срочно понадобиться.

С рутинной мелочевкой — мошенничествами, поджогами да грабежами — справлялись и околоточные, а с чем-то серьезным теперь, после кончины Осецкого, шли сразу к полицмейстеру. Точнее, к его настоящему помощнику Цзи Шаню — «дяде Мишаю», маньчжуру, до сих пор не крещеному в православие. Формально он числился переводчиком с китайского и маньчжурского, на деле же и раньше решал многие вопросы полицмейстера, выполнял и обязанности его личного секретаря. Деникин не знал, откуда он взялся, но говорили, что дядя Мишай служит полиции чуть ли не с момента открытия управы. А это, почитай, почти тридцать лет.

Так что, если Деникин сам не проявлял инициативы, то мог долго и спокойно оставаться незамеченным и незанятым.

И что же вдруг изменилось?

Ершов вздохнул и опустил глаза — не от смущения, таким образом он собирался с мыслями.

— Господин полицмейстер пропал.

— В смысле — уехал?

— В смысле — исчез. Уже два дня как.

— И что это значит? Вы его искали?

— Искали. Нигде в городе его точно нет.

— Так, может, он все же уехал?

— Точно нет. Цзи бы знал.

— Так это, значит, дядя Мишай паникует.

— Не совсем. У его превосходительства Сергея Федоровича срочное дело к господину полицмейстеру.

— Так… И что?

— Господина полицмейстера необходимо немедленно отыскать.

— Ну так ищите… Это ваша задача, околоточный…

— Не совсем так. Она ваша. Вам надобно либо заняться поисками господина полицмейстера и найти его, либо прямо сейчас официально поставить его превосходительство в известность об исчезновении со всеми вытекающими… Я же — простой околоточный, не уполномочен-с.

Голова Деникина по-прежнему кружилась.

— И как же я должен это сделать?

Темные глаза Ершова хоть и смотрели снизу на высокого Деникина, но делали это с насмешливым превосходством.

— А почем мне знать? Это же вы у нас — помощник полицмейстера. Вам виднее.

Это прозвучало в крайней степени ехидно и фамильярно. Ершов определенно вышел за все мыслимые рамки. Кроме того — Деникин больше не сомневался — околоточный на самом деле давеча посмел обругать его, своего начальника, свиньей…

Такое поведение было абсолютно недопустимым. Его требовалось немедленно пресечь. Дуэль… хотя какая там дуэль, если Деникин не попадал в бутылку с пяти шагов. Нет, куда лучше показательное наказание по канонам полицейского устава, который Ершов так свято чтил.

— Так… Это так, Ершов. Но я хочу знать — а что бы сделал ты?

Ершов продолжал раздражать Деникина своим неприятным взглядом.

— Для начала я бы предложил вновь обращаться ко мне на «вы», как и прежде. Ну а потом я бы первым делом взял Цзи и отправился в четвертый квартал, в веселый дом Фаня, на который как раз снова принесли жалобу.

Деникин расхохотался.

— Я спрашивал не о твоих планах на вечер…

— Во-первых, я вас, кажется, только что просил воздержаться от чрезмерного панибратства… А во-вторых, вам, как помощнику полицмейстера — стало быть, и его доверенному лицу — без сомнения, известно о небольшой привычке господина полицмейстера регулярно посещать сей дом.

Деникину не было об этом известно, но и ничего особенного он здесь не усмотрел.

— И что тут такого?

— Ну как сказать… Вы же, конечно, знаете, что навещает он не просто дом, а только одну женщину, и притом уже много лет. И эта беспутная, Дмитрий Николаевич, определенным образом может называться непосторонним человеком господину полицмейстеру.

Деникин начал понимать, к чему он клонит.

— А зачем тебе дядька Мишай?

— Мне — незачем. Кто я такой, чтобы возглавить поиски господина полицмейстера? И при этом не привлечь к ним особого внимания, да избегая огласки? А вот вам, то есть тебе, да, тебе, господин помощник, Цзи совершенно необходим! Вы, то есть ты, не можешь не знать…

Ершов оборвался на полуслове и прислушался. За дверью, из-за которой все время слышался равномерный рокот, похоже, грянул гром. Началась потасовка. И конечно же, Ершов не смог оставить ее без своего внимания. Выразительно посмотрев на испачканный пол управы, он пошел к двери. Деникин отправился следом.

***

Снег по-прежнему сыпал, не переставая, постепенно превращая город в ледяную равнину. Сугробы почти наполовину закрыли окна.

Ступив за порог, Деникин чудом не впечатался в спину толстяка Епифанова, облаченную не в форменный китель, а в богатую медвежью шубу. Своими мощными руками околоточный оттаскивал друг от друга двух сцепившихся женщин. Поодаль собралась небольшая толпа. Однако ее явно объединила не драка, а стойкое желание посетить управу.

— Охолонитесь! — рычал Епифанов.

Но, увидев Деникина, женщины сами стихли.

Та, что удерживалась правой рукой Епифанова, похоже, была каторжной прислугой. Неряшливо одетая, без шапки, с грязной короткой косой и тяжелым выжидающим взглядом.

От нее нестерпимо разило чесноком. Деникина снова накрыла тошнота.

— Вагнеры, — лаконично ответила она на взгляд Деникина.

Из толпы, вырвавшись из-под чьего-то присмотра, к каторжанке подбежала и прижалась к боку чистая полнощекая девочка. Женщина машинально придвинула ее к себе.

— Ты — нянька Вагнеров?

— Да, барын.

— И что с ними?

— Оба не вертались.

— Тю-тю, — радостно дополнила девочка.

Деникин слышал, что Вагнера — не слишком великую сошку — якобы вызвал на ковер сам государь император. Про то помнил даже он, не знакомый с инженером лично — а его бестолковая прислуга и в самом деле позабыла?

— Чего деретесь?

— Дак я первая, а эта лезет, — с достоинством пожала плечами нянька.

Кивнув, Деникин перешел к левой руке Епифанова, что, честно говоря, и собирался сделать, едва оказавшись за порогом. В ней была зажата плачущая крупными детскими слезами, лакомая французская гувернантка — единственная в городе настоящая француженка. Не слишком красивая, но притягательная, сладкая, душистая… И, поговаривали, очень уступчивая. Впрочем, сейчас она выглядела жалко — ничуть не лучше каторжанки, которая, похоже, все-таки успела расцарапать ей щеку. Растрепанные светлые волосы клоками свисали на лицо, голубое пальто выпачкано — в саже? Подол светлого платья грязен и оборван. Заплаканное лицо опухло, но маленькие нос и подбородок с ямочкой по-прежнему выглядели аппетитно.

Деникин вспомнил, что француженка приплыла сюда меньше года назад. Прошлой весной, на том же самом судне, которым две ее соотечественницы воспользовались, чтобы сбежать. Одна из них прихватила с собой три пары сережек своей хозяйки, средней Перовой, и ее фамильное кольцо с изумрудом.

— Кабы знать наперед — да неужто бы я отдала б на нее такую прорву денег? — сокрушалась тогда купчиха, придя в управу. — И проку-то от нее никакого, ни бе, ни ме — ничему дельному ребят не обучила. И вещи вот покрала. Да лучше бы я, как все, сразу каторжницу взяла: и денежки бы вовсе сохранила, а результат в любом разе одинаков…

— Так, а у тебя что? — Деникин старался говорить намеренно грубо.

— Памагить! Прашю! — всхлипнула барышня. — О, мон бэбэ… Мой мальшик, Андрэй…

Гувернантка в голос разрыдалась. Француженки чрезмерно эмоциональны.

— Что с ним? Она говорила? — спросил Деникин у Епифанова.

— Да. Ляпнула, что, мол, исчез при пожаре.

— Так снова был пожар?

— Ну, на каланче не били. Но говорит вот — был. Да и вся она измазана, да гарью как несет — разве не чуете, ваше благородие?

— Пропаль… — всхлипнула гувернантка.

— Так чья ты прислужница-то будешь? Кажется, Романова?

— Романова, — ответил Епифанов.

Ершов, тем временем, отошел в сторону и спрашивал, не желает ли кто заявить об убийстве или налете. С момента недавнего побега из тюремного замка минуло больше недели — банда уже могла добраться до города.

— Помогите!… тоже сгинул! — громко раздалось из толпы, но Деникин не разобрал имени.

— Кто-кто исчез? — переспросил Ершов, но и тут ответ укрылся от слуха помощника полицмейстера.

Глядя в невинные серые глаза гувернантки, он абсолютно не представлял, что дальше.

Однако Ершов не дал Деникину слишком долго мяться в бездействии. Он отозвал его в сторону и прошептал:

— Антонов и Щедрин хотят заняться ограблением лавки галантерейщика в шестом квартале. Разбиты окна в доме Перова-среднего, тоже шестой квартал. Это явно одни и те же… Иванов мечтает проверить искалеченного аптекаря на Правобережной. А Епифанов уже спешит в приемную лечебницы, где с утра дебоширят пьяные… Вы же хотели им об этом напомнить?

— Да-да. Это хорошо, что вы и мне напомнили, чтобы я им напомнил, Ершов. А то я бы запамятовал.

— Рад стараться, Дмитрий Николаевич! Память, она такая штука — всех подводит. Если им сказать, то больше ничего и не надо: они все знают и сами справятся. А вот ежели бы и вы, предположим, забыли, то они до заката так ничего бы и не сделали, и только в азартные игры все бы играли.

— Это весьма некрасиво с их стороны, Ершов.

— Вы правы, Дмитрий Николаевич. Более того, с их стороны это не только предосудительно, но и противозаконно! Да, и вот что, — повернувшись к прислуге, Ершов заговорил уже во весь голос: — А вы, барышни, сейчас пройдите в управу. Господин помощник желает сам лично вас опросить.

***

— Кто же исчез, Ершов? — спросил Деникин, садясь за свой стол и указывая каторжанке на лавку.

Он намеревался заняться горничной, однако Ершов опередил. Француженка продолжала безудержно рыдать — от всхлипов у нее началась икота. Околоточный и ее попотчевал спиртовой настойкой опия, так предусмотрительно оставленной заботливым Черноконем.

Обернувшись, он красноречиво посмотрел на Деникина, давая понять, что не желает обсуждать эту тему при посторонних. Однако помощник полицмейстера сделал вид, что не заметил, и повторил свой вопрос.

— Люди из храма сказали, что пропал отец Георгий.

— Когда?

— Ночью намедни. Он отправился к его превосходительству Сергею Федоровичу, а обратно так и не пришел. Когда он к утрене не вышел, люди из храма бросились искать его повсюду. Они сказали — это совсем не в характере отца Георгия — не являться ко службе.

Гувернантка снова громко заплакала.

— Ну, и что же было дальше, Ершов?

Каторжанка слушала внимательно, почти не дыша.

— Люди из храма пошли в резиденцию губернатора. Там подтвердили: да, был, но ушел рано, один. И с тех пор его никто не видел. Пропал без следа отец Георгий, как в воду канул.

Заглянувшая в дверь управы метельщица ухватила конец разговора, и тут же заголосила.

— Батюшка святый! Батюшка наш сгинул! Прости нас хосподи-ии…

Ершов раздраженно скривился.

— Прикажете продолжить, господин помощник?

— Продолжайте, — махнул рукой Деникин и обратился к каторжанке. — Ну что у тебя, говори?

— Барыны сгинули, барын.

— Я тебе не барин, а господин помощник. И никто никуда не сгинул. Я слышал, что твой хозяин Вагнер убыл в Петербург по высочайшему соизволению.

— Чего?

— Уехал он. Прямо к царю.

— Так вы про это. Молвят, что так…

— Няня, а где живет царь? — подала голос девочка, которая до этого сидела бесшумно, как кукла.

— Варя, не лезь, опосля.

— Слушай, раз ты все и так сама знаешь, так что, пришла сюда просто разговоры разговаривать? Про своего барина? Уехал он, и все тут. Только время мое занимаешь. Некогда мне. Иди-ка лучше давай, за ребенком смотри, — да, она говорила и про свою хозяйку, но Деникину совсем не хотелось продолжать этот разговор. Вдобавок, от няньки слишком уж пахло.

Ершов, который по протоколу опрашивал гувернантку, дотошно фиксируя ее ответы на бумаге, отвлекся.

— Простите меня, госпожа Мерсье, на один момент. Сударыня, позвольте — как вас зовут?

— Меня-то? — недоуменно переспросила каторжанка.

— Павлуша! — радостно ответила девочка.

— Пелагея, стало быть? А как по батюшке?

— Павлина я. Павлина Ефимовна.

— А вас, стало быть, величать Варварой Алексеевной?

Девочка радостно засмеялась.

— Да!

— Павлина Ефимовна, а что случилось с госпожой Вагнер?

Выяснилось, что Наталья, мать девочки, уже двое суток назад ушла в гости к подруге — из их отдаленного шестого квартала, в котором ночью разгромили лавку галантерейщика, в четвертый. Однако сегодня Павлина, устав ждать хозяйку, еще до рассвета, разбудив девочку, отправилась туда, и выяснила, что у этой подруги госпожа Вагнер так и не появилась. Тогда нянька обошла всех других немногочисленных товарок хозяйки — нигде ее так и не видели. О каких-либо других местах, куда могла отправиться Наталья, Павлина не знала. И очень переживала, так как слышала о побеге из тюремного замка, а теперь еще вот и отец Георгий пропал. К тому же, по ее словам, при гадании выпали совсем дурные карты.

Ершов уверил, что полицейские прямо сейчас займутся поисками, а завтра он сам с господином помощником зайдут к Вагнерам.

— Не переживайте, Павлина Ефимовна, мы непременно найдем госпожу Вагнер, в целости и полном здравии!

Поблагодарив, нянька, довольная, удалилась вместе со своей питомицей. В сторону Деникина она больше и не взглянула.

Ершов вернулся к француженке, Деникин тоже подсел поближе.

— Итак, госпожа Мерсье, вы вернулись в дом Романовых сегодня утром. В который час?

— Час? Час десять. Один-нацть?

— Хорошо, между десятью и одиннадцатью. И что вы там увидели? Не торопитесь, хорошо все вспомните и расскажите.

— И откуда же вы вернулись в такой час, госпожа? — встрял Деникин. — Где вы были?

Ершов вздохнул.

— Что? Где? Я быля у… — девушка покраснела. — Это не скажить, хорошо?

— Ты должна отвечать на все вопросы.

— Именно! Расскажите обо всем, что вы видели у Романова. Ведь это очень важно, чтобы понять, куда исчез ребенок, ваш маленький Андрей.

Серые глаза снова наполнились глубокими слезами, как будто в них налили воды.

— Андрэй! Он больше нет…

— Так что же вы увидели, госпожа Мерсье?

— Гряз. Все гряз от тепло и мадам Элизавет.

— Вы видели пожар? Мм… Огонь?

— Огонь нет, гряз… Мсье Романоф… Идти тоже утро, после я. После-после я. Они сказать я бежать в полиция… Но Андрэй нет, в тепло…

— Они там сами тушили свой пожар и проворонили ребенка, — заметил Деникин. — Так?

— Да, похоже на то.

Гувернантка всхлипнула.

— Поможить… Мадам Элизавет говорить вы поможить…

— Сколько лет Андрею?

— Три, — для убедительности француженка показала три пальца.

— А тебе? — спросил Деникин.

— Два и цатт? И два.

— Ну, уйти он не мог. Должно быть, его просто положили куда-то впопыхах и уже сами нашли. Верно я мыслю, Дмитрий Николаевич?

— Думаю, вы правы, Ершов.

— С другой стороны, господин Романов не склонен поднимать панику попусту. Надо бы наведаться к ним и самим взглянуть. Жаль, что нам придется отложить это из-за того неотложного дела в четвертом квартале.

— Как ни жаль, но так и есть. Придется. Ты можешь идти. Иди же! Мы будем искать твоего ребенка. Завтра, — Деникин указал на дверь.

Шатаясь, гувернантка встала и нетвердой походкой вышла на улицу.

— Вы не приказали проводить барышню, которая, очевидно, не находится в добром здравии.

— С каких это пор полицейские провожают прислугу?

— Она — не прислуга.

— Оставьте, Ершов. Мы не в Петербурге. Как ее зовут?

— Одиль Мерсье.

На Деникина вновь накатил утихнувший было приступ похмелья.

— Как вы знаете, за всю зиму у нас заявлено пропавших только четверо. Рыбак — он предположительно утонул на промысле. Человек Романова из слесарных мастерских — мы думаем, замерз в лесу или стал жертвой хищников, когда отправился за дровами. Портной, судя по всему, сбежал из города со своей… хм… незаконной дамой сердца. А плотник, думается, заблудился, возвращаясь из селения Лесное, где живет его брат.

— Зачем вы все это помните, Ершов?

Вопрос проигнорировали.

— А тут за одни только сутки нам стало известно сразу о четырех исчезновениях. И все — либо видные персоны нашего общества, либо члены их семей. Что вы и отметили, без сомнения. И все это весьма странно. Не похоже на совпадение, верно? Такого здесь еще ни разу не случалось! Сегодня этих людей начнут — по вашему распоряжению, конечно — искать околоточные. Будем верить в то, что их поиски увенчает успех. В ином случае нам необходимо завтра же самим повторно осмотреть дома каждого пропавшего и расспросить домочадцев. Но, разумеется, нашей первой задачей остается розыск господина полицмейстера. Надеюсь, мы успеем начать до того, как придут люди от его превосходительства и станут задавать вопросы.

— Может быть, он уже вернулся, — Деникин совсем не хотел никуда идти. Тем более, в обществе Ершова. Сегодня он уже и так достаточно с ним поработал.

— Превосходно! Тогда мы первыми об этом узнаем.

— Мы в любом случае узнаем, даже без посещения борделя.

— Не забывайте — он мог и не вернуться.

— А что, если он сейчас прямо там, а? Что он о нас подумает?

— Право, я и не ожидал, что со вчерашнего вечера вы стали настолько щепетильны.

— На что это вы намекаете?

— Извольте, какие уж тут намеки? Однако, в самом деле, нам пора идти.

— Снег все идет, Ершов, а я даже не помню, где моя шуба.

— Не стоит беспокоиться: я точно знаю, что она именно там, где вы оставили ее вчера ночью… Но тут недалеко, и мы пойдем быстро. Ваше здоровье не успеет подвергнуться серьезной опасности.

— Скоро стемнеет, — продолжал упираться Деникин.

— А мы без фонаря и не выйдем. Вставайте же! У нас мало времени. Продолжим действовать по вашему плану, а беседу можно вести и в дороге. Забираем Цзи и идем в четвертый квартал. Идемте.

Деникин сдался. Они отправились в путь.