Повесть о государыне Касии

Юлия Латынина, 1999

«Повесть о государыне Касии» относится к авторскому вейскому циклу, где кровавая интрига, связанная с борьбой властной красавицы за трон, разворачивается до событий, описанных в «Ста полях».

Глава вторая,

в которой рассказывается о том, какую рыбу выловил из ручья государь Инан

Прошло десять лет.

Государь Инан рос мальчиком тонким, впечатлительным. Когда ему еще не исполнилось семи, государыня Касия, спасаясь от заговорщиков, переоделась в платье жены угольщика, посадила его в корзинку за спину и спустилась из дворца по веревке: а сама она была тогда на пятом месяце.

Государь Инан помнил, как ему было душно в корзине. Потом он глядел сквозь щель корзины, с вершины Облачного храма в центре столицы. К храму скакал отряд желтых стражников, и императрица и усатый человек рядом с ней переговаривались, скачут ли это друзья или враги? Тут государыня вспомнила о ребенке, вынула его из корзины и показала желтым: оказалось, что это друзья.

Церемоний государь не любил. Во время приемов в зале Ста Полей принимался плакать. Он заметил, что, после того как заплачешь, матушка позволяет ему уйти, и стал плакать совсем часто.

В четырнадцать лет государь представил государыне записку: «Об управлении государством». В ней было множество соображений о пользе завоеваний и неуклонных казней нерадивых чиновников. Так получилось, что записку высмеяли, будто ее писал не четырнадцатилетний мальчик, а умудренный опытом государственный муж. Строки о неуклонных казнях ходили в выписках по дворцу: распространился слух, что государь неспособен к управлению.

Государыня Касия никогда не карала людей. Она любила, чтобы чиновники уважали себя и были уверены в будущем. Она считала, что от такой уверенности крепнет государство. Но однажды она застала человека, которому оказывала благосклонность среди подушек и простынь, с другой дамой. Ей удалось сделать так, что этот человек вызвал неудовольствие молодого Инана: государь схватил его за воротник, посреди залы Ста Полей, оторвал воротник и приказал оторвать и голову.

Государыня вступилась, несчастного чиновника отправили в ссылку. «Хотела бы я тебя простить, но ты сам знаешь: воля государя — закон», — со слезами на глазах молвила регентша. Таких случаев было пять или шесть: придворные с ужасом рассказывали об этих вспышках гнева юноши, сличали их с его жестокими размышлениями, и горевали о том, какой у них будет страшный император, когда вырастет.

Государь привязался к одному воспитателю, к другому: всех удалили. Подружился с чиновником по имени Шамия. Государыня проверила чиновника, — оказалось, что тот положил себе в карман два миллиона во время казенной инспекции и торговал подписью государя. Касия хотела сослать чиновника, но государь расплакался в гневе и приказал его казнить. То же повторилось и с другим другом, и с третьим. Придворные начали держаться подальше от государя, опасаясь вызвать недовольство всемогущей регентши. Государыня, вздыхая, сказала: «Мой сын слишком жесток». После этого распространился слух, что Инан не умеет выбирать друзей и гневлив по природе.

Молодой государь часто бил слуг, кричал; «Я вас повешу». Единственное, с кем он дружил, — это со своим младшим братом. Они часами играли вместе.

Когда государю исполнилось четырнадцать лет, и ему сделали взрослую прическу, никто не вспомнил, что пора бы регентше передать бразды правления в руки юноши.

Государь прибил ко дворцу ящик, куда клали собственноручные прошения. Он хотел быть знаком с жизнью народа и ожидал талантливых проектов. Он нашел там множество безграмотных жалоб на таких мелких людишек, о которых он и не подозревал, что они существуют на свете, а еще — карикатуры на самого себя и сектантские стишки, где его называли подкидышем, а убитого бунтовщика Харсому — законным императором. Государь расплакался и приказал сжечь ящик: а между тем некоторые из этих стишков положили в ящик по приказу государыни.

В придворных кругах государя не любили, в народе его имя было весьма популярно.

Вскоре после того, как государю сделали взрослую прическу, пришло известие, что государь бежал из дворца и объявился в провинции Инисса. В Иниссе началась непочтительность к государству, убили очень много людей и собрали очень мало риса. В конце концов самозванца поймали, привезли в столицу и поставили перед лицом Инана: это был плюгавенький человечек лет тридцати. Стражники выдрали ему, пока везли, все волосы. Государь глядел на этого человечка с любопытством и завистью: ах, как легко тот расправлялся с чиновниками, — а потом стал с интересом расспрашивать о ходе восстания. Мятежник отвечал дерзко, и государь с досады приказал зарубить его на месте.

В начале правления государыня сидела на материнском троне позади сына, но, когда государь стал на аудиенциях редок, пересела на государев трон. Потом сделали только один трон, на котором сидела государыня; при торжественных церемониях, когда требовался государь, приносили два золотых стульчика: на один стульчик, справа от матери, садился государь Инан, на другой, слева, — его младший брат Варназд.

Когда государю исполнилось пятнадцать, государыня Касия снова приказала бить золотую монету, но со своим, а не с государевым ликом. Бумажные деньги тоже стали выпускаться с портретом женщины.

Когда государю исполнилось шестнадцать, государыня выстроила новый дворец из трехсот шестидесяти пяти павильонов, по числу дней в году. Один из небольших павильонов отвели государю. В эту зиму у государыни пользовался почетом некто Хани, молодой человек лет двадцати, смазливый донельзя. Ему отвели три павильона, соединенных с государыниными покоями. Но потом этот Хани проявил дерзость, вознамерившись вмешаться в государственные дела, и государыня прогнала Хани. В павильонах, соединенных с государыниными покоями, поселили другого чиновника.

Вообще всем этим молодым людям государыня дарила кольца и брошки, к делам же не подпускала. Впрочем, они обогащались через мелкие просьбы. Единственный, кто пользовался влиянием, был Руш. Государыня была женщина властная, любила одевать Руша в женскую юбку и заплетать ему косу. Руш не противился.

В Серединных Покоях было несколько драгоценных золотых блюд. Древние колдуны заколдовали их так, что блюда, по приказу государя, сами наполнялись едой и плавали по воздуху. Все присутствующие на пирах видели это и дивились.

Когда государь отселился в малые павильоны, волшебные блюда остались в распоряжении женщины.

У государя на шее, однако, висела золотая печать с вырезанным на ней ихневмоном и надписью по бортику «Великий Свет». Стука этой печати слушались рыбы в холодном иле и духи в пустых небесах: волшебная сила ее была такова, что, если обвести этой печатью круг вокруг порочного человека или надеть ее ему на шею, этот человек немедленно умирал. Поэтому государыня не отобрала у государя Печати Великого Света.

Обликом государь был похож на покойного императора: у него были каштановые волосы и серые глаза; плечи его были несколько узковаты для его лет.

* * *

Вначале молодой Руш жил добродетельно, разделяя неизбежные доходы с многочисленными родственниками, но с течением лет сильно переменился.

Объезжая, по повелению государыни, восточные провинции, приказал соблюдать перед собой этикет, как перед государем; сам возжег огонь перед предками Верха и Низа. Одному чиновнику, осмелившемуся сесть в его присутствии, приказал отрубить голову.

Дворец Руша в это время роскошью не уступал государыниному, а безобразиями далеко его превосходил. В числе прочих развлечений устраивались пиры по жребию: приглашенные приходили и садились, а слуга обносил их кувшинчиком со жребиями слоновой кости: кто какой жребий выбирал, тот то и получал. Один вытаскивал, к примеру, жребий на фазана, жаренного в масле, выжатом из розовых лепестков и фаршированного редчайшими фруктами, а другой — на соевый сыр, пищу заключенных. Один получал рис, а другой — приправу к рису. А бывало, что кому-то достанется кабан на золотом блюде (блюдо позволялось уносить с собой), а кому-то бумажное блюдо с нарисованным на нем кабаном — так он нарисованного кабана и ел. Так же и с подарками. Никто не мог прийти на пир без подарка Рушу и не уходил без Рушева подарка И случалось, что какой-нибудь поэтишка или случайно приглашенный вытягивал жребий на кубок чистого золота или дарственную на городскую усадьбу, а солидный чиновник, муж пяти жен, вытягивал жребий на три катышка навоза или, скажем, на восемь ударов плетьми!

Так-то получалось, что, хотя добра на этих пирах пожиралась целая прорва, редко кто уходил с них довольный: уж больно издевался над гостями хозяин. Государыня Касия о происходящем, конечно, знала и всегда старалась утешить обиженных. Рушу же она не препятствовала издеваться над людьми и создавать себе врагов, полагая необходимым, чтобы у такого могущественного человека не было друзей и единственной его опорой была бы она сама.

* * *

В тот день, с которого мы возобновляем свой рассказ, государь Инан прохаживался по саду, когда ему вдруг пришла мысль съездить покататься на лодке в Дальние заводи.

— Нельзя, — сказал испуганный смотритель лодок, — надобно прежде доложить государыне!

Инан побежал в Облачный павильон.

Двери государыниного кабинета были заперты, а военный чиновник, обычно несший у них караул, куда-то пропал. Инан постучался: никто не открывал. Инан прислушался: за дверью послышался тихий шорох, потом стон.

— Ой, — проговорил голос матери, — отпусти меня! Мне больно!

Инан заметался.

— Мама! Матушка, — закричал он.

Но двери были толстые: в кабинете ничего не услышали.

Инан вспомнил, что другая сторона кабинета выходит окнами в сад, вскрикнул и, бросившись в соседнюю комнату, выбежал на галерею. В кабинете государыни зазвенело, падая, что-то тяжелое и медное. Инан, не раздумывая, толкнул окна и вскочил внутрь.

Государыня стояла вполоборота к окну, а вплотную к ней стоял тот самый военный чиновник, который должен был нести караул у дверей кабинета, и держал свои руки под ее юбкой. Государыня потянула его на себя и прошептала:

— Ах, ты меня убьешь!

— Не смейте убивать матушку, — закричал Инан, вваливаясь внутрь.

Чиновник отскочил в угол. Государыня обернулась.

— Пошел вон, щенок, — зашипела она.

* * *

Как Инан выскочил из кабинета, он не помнил. Он выбежал на галерею, добежал до парадного входа и бросился по ступеням вниз. Там, внизу, он и наткнулся на своего младшего брата, Варназда. Мальчику было десять лет, и он был прелестен и хрупок, как цветок лилии: на нем были белые атласные штанишки и курточка, вышитая серебряными птицами, клюющими жемчужные зерна. Мальчик играл в мяч и не заметил, как на площадку выбежал молодой государь: мяч полетел прямо к Инану, несильно ударив его в грудь, отскочил и упал в клумбу, испортив высокий куст голубых и ломких цветов росовяника.

Инан закусил губу, прыгнул на клумбу и схватил мяч. Мальчик подбежал к брату и, улыбаясь, протянул руку за мячиком. Он решил, что брат, по обыкновению, хочет с ним поиграть. Вдруг лицо Инана перекосилось, он изо всех сил хлестнул брата по щеке и сказал:

— Или тебе не известно, как просят государя?

Варназд испугался. Он, конечно, знал, что каждый, кто о чем-то просит государя, обязан стать перед ним на колени, — но ведь это не Зала Ста Полей, да и вообще они столько раз играли вместе!

Варназд свесил головку, опустился в своих белых штанишках на мокрую от дождя землю, сложил на груди маленькие, накрашенные хной ручки и сказал:

— Братец государь, прошу вас, отдайте мне мячик!

Государь вцепился ногтями в мячик, разорвал его и бросил на землю, а потом повернулся и пошел прочь.

В это время на лужайке перед павильоном показалась государыня Касия и увидела младшего сына: тот стоял, прижимая к груди разорванный мячик, и плакал. Белые штанишки его были испачканы в земле, а на щеке — красная полоса от хны, осыпавшейся с государевой ладони.

Государыня Касия решила, что это кровь, и сердце у нее оборвалось. Она слетела, как птица, с крыльца и побежала к сыну.

— Убили! Убили! — кричала она.

На государыне были туфельки с золотыми носками и высокими каблучками. Когда она подбегала к мальчику, один каблук подломился, и женщина чуть не упала. Рядом с маленьким Варназдом стояла старшая нянька. Государыня схватила эту туфлю и стала бить ею няньку по лицу, крича:

— Вот как вы бережете моих детей!

Варназд отчаянно заревел и сел на землю. Государыня бросила туфлю, подхватила его на руки и сказала:

— Кто тебя ударил? Кто обидел?

Все кругом стояли, окаменев, не решаясь сказать правды.

— Это государь, — сказал Варназд, — он порвал мне мячик.

И заплакал еще сильней.

В этот миг затрещали кусты: государыня обернулась: это государь Инан стоял на повороте дорожки и все видел. Глаза его были полны слез, и он глядел, как глядит крот из кротоловки. Государыня надулась и зашипела, Инан вскрикнул и бросился прочь. Государыня подхватила младшего сына и побежала вверх по ступенькам павильона.

Все, присутствовавшие при этой сцене, застыли, ужасаясь в душе происшедшему.

Десятилетнего Варназда отнесли в покои государыни. Придворный врач нашел у него сильнейшее нервное потрясение. Он напоил его лекарством и уложил в постель под волшебное одеяло, затканное золотыми лилиями и лечебными изречениями. Зажгли благовонные свечи. Государыня Касия не отходила от него и держала его ручку, а тот все время улыбался и плакал.

Часа через два к государыне, сидевшей у постели, прокрался чиновник и шепотом доложил, что государь Инан не возвращался в свои покои: что делать?

— Мерзкий мальчишка, — сказала государыня, — он совсем меня со свету хочет сжить! Если он так жесток со своим братом, как же он будет жесток с народом!

И не велела искать Инана. Правда, приказала на всякий случай расставить стражу возле глубоких прудов.

А государыня всю ночь думала о том, что сказал бедный военный чиновник, отскочив в угол. Он сказал: «Великий Вей! Такой взрослый сын». Женщина гладила волосы младшего сына и думала, что если бы государем был он, то никто из ее любовников не говорил бы, что у нее взрослый сын, и никто из придворных не говорил бы, что у трона — взрослый наследник.

* * *

Темные крылатые карлики, подручные великого Бужвы, закатили расплавленное солнце в черный кувшин ночи и заткнули горлышко и носик кувшина серебряными пробками лун. Травы и цветы государева сада заблестели ночными бликами, меж ветвей деревьев заметались непонятные тени, — государь Инан все бежал и бежал по саду. Наконец он споткнулся о корень, упал, расцарапал лицо и руку, уткнулся в траву носом и горько, страшно зарыдал.

Он рыдал полчаса, а может, и больше, а потом перевернулся на спину и стал прислушиваться. Он никогда не бывал в государевом саду ночью, один. Сад простирался на тысячи шагов, от Левой реки до Орха; бог знает, сколько земли было отнято у нищих огородников, — бог знает, сколько убитых и отравленных чиновников сторожат осыпавшиеся в вечность павильоны прошлых династий…

Высоко вверху, на лаковой крышке неба, вырисовывались кроны кипарисов и сосен; чуть подальше журчал ручеек. Среди деревьев копошились тени. Государю стало нестерпимо страшно. Что-то прошелестело в траве и прыгнуло ему на плечо.

— Ай-ай-ай! — закричал государь, но это была просто ручная белка. Государь стал гладить белку и заплакал ей в шкурку, но белка перепугалась и убежала.

Государь встал и побрел по лесу. Ноги его сами нащупали какую-то муравьиную тропку, и он шел осторожно, опасаясь попасться на глаза каким-нибудь здешним привидениям, — ведь многие из них наверняка имели зуб на правящую династию. И хотя государю принадлежал весь мир, и даже птицы не смели нести яйца без его позволения, и весна начиналась сообразно подписанному им указу, — государь совсем забыл об этом факте и крался по ночному парку осторожно, как мышь по амбару.

— Попался, — вдруг раздался над его ухом угрожающий шепот, и в следующий миг сильная рука прижала государя к стволу дерева, а перед его глазами мелькнуло что-то длинное и блестящее, как обрезок луны.

Государь вспискнул и закрыл глаза.

— Э, да ты кто такой?

Государь открыл глаза. Перед ним, на дорожке в лунном свете, стоял мальчик, или, скорее, юноша, в чистых полотняных штанах, закатанных по колено, в серой куртке и с узлом через плечо. Куртка была распахнута, и в ней виднелось гладкое белое тело юноши, сильное, как тело удава. У него были темные волосы и темные глаза. В правой руке он держал что-то вроде короткого копья с тремя зубчиками, — это-то копье, а не обрезок луны, как почудилось Инану, и побывало у его шеи.

Мальчик выпустил императора и хмуро сказал:

— Эй, я думал, ты сторож. Ты чего здесь делаешь? Это мой участок.

— Как твой участок? — изумился Инан. — Это государев сад.

Оборвыш причмокнул.

— Сад — государев, а участок — мой, — сказал он. —

Я здесь рыбу ночью ловлю. А этот сторож повадился лазать в мои верши.

Инан поглядел на него с изумлением. Он слыхал, что в государевом саду ночью гуляют привидения, но никогда не слыхал, чтобы в государевом саду ночью ловили рыбу. И вообще, как этот голодранец сюда попал?

— Ты, — заявил незнакомый мальчик, — если хочешь ловить рыбу, лови у Серебряного ручья, или под храмом Семи Радостей. Там тоже есть. А здесь не смей — зарежу.

— Я не умею ловить рыбу, — растерянно ответил Инан.

— А, — задумался незнакомец, — хочешь, научу?

* * *

Мальчики сошли к неширокому ручью, вытекавшему из известняковой пещерки. Незнакомец вытащил нож, срезал гибкий ивняк и стал показывать, как надо плести вершу. Потом на мгновение скрылся в пещере и вернулся оттуда с двумя плетушками, в которых бились маленькие рыбы с оттопыренными, похожими на веер, плавниками.

— Белозубки, — сказал незнакомец. — А теперь смотри.

Мальчик зашел в ручей, пока вода не дошла ему примерно до колена, зажег в левой руке бумажный фонарик и стал неподвижно. Теперь, в свете луны, Инану было видно, что волосы у мальчика не просто темные, а темно-рыжие, такого густого красного цвета, как свернувшаяся кровь или засохшая фиалка; он был одного роста с Инаном, но шире в плечах, и кулак его обхватил древко остроги как амбарным замком.

Миг — и острога ударила в воду. Еще миг — и незнакомец выскочил на берег с большой белой рыбой на конце остроги. Рыба таращилась, делала страшные глаза. Она была юноше до пояса.

— Я так не сумею, — горько сказал Инан.

— Сумеешь, — возразил мальчик, — знаешь, сколько она на рынке стоит? Три ишевика.

Инан вспомнил, что ишевики теперь чеканят не с его портретом, а с портретом матери.

— Правда, надо дать пять розовых дворцовой страже, и десять — блюстителям на рынке, — продолжал незнакомец.

— Я в жизни не держал в руках столько денег, — вдруг тихо сказал государь.

Мальчики замолчали. Тихо светила луна, плескался ручей, и Инану показалось, что в шорохе ручья он различает шелест идущих по дну рыб. Ему было и хорошо, и неудобно на этом мокром травяном склоне.

— А ты, кстати, кто? — спросил темно-рыжий незнакомец.

— Я император, — ответил Инан, — а ты?

Незнакомец засмеялся.

— Ну тогда я — король.

Инан подумал.

— Короли не умеют ловить рыбу, — сказал он.

— Напротив, — возразил мальчик, — король должен быть примером для воинов. Он должен уметь все. А если он не будет лучше всех охотиться и лучше всех драться в бою, так его тут же зарежут, и будет другой король.

— С императором не так, — сказал Инан. — Ему не надо лучше всех охотиться.

Темно-рыжий незнакомец захохотал, обнял его и повалился на траву, суча ногами в воздухе. Инан тоже засмеялся.

— А если серьезно, — спросил Инан, — как тебя зовут?

— Идасси. Я учусь в Лицее Белого Бужвы, в последнем классе. Но у меня не так много денег, как мне хотелось бы, и вот я ночью хожу сюда.

Теперь государю было понятно, как попал сюда этот мальчик. Лицей Белого Бужвы находился внутри дворцовой ограды, мальчики спали в соседних павильонах, и, конечно, Идасси ничего не стоило вылезти ночью в государев сад. Другое дело, что бы он стал делать, напоровшись на привидение?

— А белку или оленя ты подстрелить можешь? — спросил Инан.

— Белку нельзя. Они все учтенные. И яблоки тоже сосчитанные. А рыбу можно, так как ее никто не считал. И вообще, ты когда-нибудь видел, чтобы священными белками торговали на рынке?

Государь хотел сказать, что он вообще никогда не видел рынка, но вместо этого просто покачал головой.

— Вот. А какой смысл убивать белку, если не можешь ее продать?

Они помолчали.

— Ты чего дрожишь? — спросил вдруг Идасси.

— Я боюсь ночи, — признался Инан, — наверное, здесь много привидений.

— Нашел чего бояться! — изумился мальчик. — Если хочешь, любой стражник у ворот гораздо поганей этих самых привидений. Талисман против привидений стоит полтора ишевика, а ты видал где-нибудь стражника, который удовольствуется только полутора ишевиками?

— А у тебя есть талисман против привидений? — робко спросил Инан.

— А то как же, — кивнул мальчик.

Инан потупился. Он опять вспомнил, что никогда не бывал ночью в саду и что, наверное, ночью в саду водятся не только такие вот симпатичные мальчишки из лицея, но и привидения разных чиновников, казненных за совершенные преступления или, наоборот, за то, что они отказывались преступление совершить. Мальчик поглядел на дрожащего Инана, снял со своей шеи ладанку и сказал:

— На, держи, коли ты такой трусливый. Я себе новый куплю.

Инан надел на себя амулет.

— А ты чего из дому сбежал, если ночи боишься? — спросил Идасси.

— Мать накричала.

— Стерва мать-то?

Государь не ответил.

— Любишь ее?

— Очень.

— Знаешь, — сказал Идасси, — я думаю, когда ты вернешься, она задаст тебе страшную трепку.

— Похоже на то, — согласился Инан.

— Знаешь что, — отдам-ка я тебе этих рыб. Думаю, если она увидит этих рыб, она не станет ругаться. Только скажи, что если она пойдет продавать их на рынок, пусть уплатит пять розовых страже у ворот и десять — наздирателям на рынке. А то они будут просить несусветную цену с неопытного человека.

— Проводи меня домой, — попросил Инан, — а то мне страшно.

Идасси надел больших рыб на ивовый прут, а маленьких положил в корзинку, и они пошли.

Они дошли до храма Семи Зернышек, и, по совету Идасси, государь прокрался задами к боковому флигелю, где была его спальня. Идасси был незнаком с расположением зданий в этой части дворца, и государев павильон, по правде говоря, был не из самых роскошных. Как мы уже отметили, государь пользовался одним павильоном, а мелкий чиновник, приближенный к постели государыни — целыми тремя.

Идасси посоветовал государю, чтобы оттянуть трепку, влезть через окно, и даже сам поддел окно ножичком и отковырнул легкую деревянную раму.

— Так ты не веришь, что я государь? — спросил напоследок Инан.

— Если бы государь пропал из дворца, представляешь, какой был бы сейчас переполох, — ответил Идасси.

Он заметил, что Инан голоден, и отдал ему серую булку с маслом.

* * *

Как это ни покажется вам странным, уважаемые читатели, но как Инан сказал Идасси правду, что он император, так и Идасси тоже сказал Инану правду, что он король.

Императоры были у людей, а короли были у варваров, и поэтому Идасси был не совсем человек, а варвар. Вокруг империи жило множество разнообразных народов, и чем дальше, тем разнообразнее. Те, что поближе, приносили человеческие жертвы и ели сырое мясо, а те, что подальше, и вовсе имели три ноги и рот посреди брюха. Но Идасси был из тех варваров, у которых было два глаза и одна голова, и рот у него был на собственном месте.

Эти варвары не знали ни письменности, ни земледелия, а питались тем, что нападали на империю или служили в ее войсках.

Лет пятьдесят назад на империю напал народ под названием «синеухие». Этот народ жил у самых границ империи, а за ним жил народ по прозванию «рогатые шапки». Чтобы защититься, империя отправила послов к «рогатым шапкам» и обещала хорошо заплатить, если те истребят «синеухих». «Рогатые шапки» истребили «синеухих», поселились на их месте и тоже собрались нападать на империю. Тогда империя послала людей к народу «длинноголовых», который теперь жил за «рогатыми шапками», и обещала хорошо заплатить, если те истребят «рогатых шапок». «Длинноголовые» на своем языке называли себя вархами, а иногда западными ласами, — так мы их и будем называть впредь. Вархи, или западные ласы, истребили «рогатых шапок», поселились на их месте и тоже собрались нападать на империю. Тогда империя послала деньги брату короля вархов, тот отравил своего брата и занял его трон. Племянникам его, сыновьям отравленного, это не очень-то пришлось по душе. Дядя и племянники стали препираться друг с другом так, что реки в стране вархов потекли кровью, и вархам стало не до империи. Дядя попросил у империи помощи оружием и золотом, а империя, в залог верности, попросила у него в заложники сына, Идасси. Тот послал мальчика. Года через два дядю зарезали, племянники стали драться уже не с дядей, а между собой, и так это продолжалось еще несколько лет, пока на троне не оказался сын младшего из них, Рахем Зернотерка.

Король Рахем Зернотерка стал собираться в поход на империю, но тут доброжелатели ему напомнили, что в столице обитает законный наследник трона, четырнадцатилетний Идасси, и что если узурпатор соберется воевать, то, пожалуй, Идасси вернется в свою страну и у него будет много денег и сторонников.

Тут новый король вархов раздумал воевать и попросил прислать ему книжек с законами и о том, как возделывать землю. А Идасси остался жить в столице, и каждый год туда приезжали самые знатные люди королевства: одни — чтобы уговорить его вернуться, а другие — по поручению короля, чтобы его убить.

Идасси был мальчиком умным и хитрым, с сильными руками и не по годам тяжелым подбородком. Преподавали ему лучшие учителя. Учился он отменно, а с силой его могла сравниться только его жадность: с дворцовыми поварами (именно им, а не на рынке он чаще всего продавал рыбу), торговался он беспощадно, из-за каждого гроша. Зато потом швырял эти деньги приятелям: настоящую выгоду получаешь не когда сидишь на деньгах, а когда тратишь их на друзей. Вообще Идасси менялся мгновенно: на рынке он был базарный спорщик, на уроках, — блестящий ученик, а с мятежными баронами — сын их законного короля.

В то время, о котором мы ведем рассказ, Идасси как раз исполнилось семнадцать лет: он был почти на год младше государя Инана.

На следующий день, едва у Идасси кончился урок математики, его вызвали к начальнику лицея. Идасси сразу вспомнил о ночном знакомом. «Донес, кухаркин сын, что я рыбу ловлю! А почему, спрашивается, нельзя? Покажите мне в империи такой закон, чтобы запрещал ловить рыбу в Ивовом ручье!»

Но начальник о рыбе и не вспомнил, а сдал Идасси с рук на руки какому-то чиновнику из дворца. Глаза у чиновника бегали, как два таракана. Чиновник проводил Идасси до паланкина, взгромоздился следом и почтительно захлопнул дверцу.

«Нет, это не рыба. Это дядины штучки», — подумал Идасси и тихонько пощупал за отворотом сапога широкий и плоский, как хвост попугая, нож, который всегда носил с собой. Идасси знал, что в любой миг его могут убить. Империи, конечно, его смерть была невыгодна, потому что сразу после его смерти его дядя напал бы на империю, но Идасси повзрослел рано и потому понимал, что то, что невыгодно государству в целом, может быть выгодно чиновнику в частности: достаточно, например, дяде заплатить Рушу много денег, и тот прикажет его убить: «Пытался, мол, бежать».

Через полчаса паланкин остановился: толстенький чиновник высадился первым и высадил Идасси. Перед ними возвышался маленький павильон с крышей, похожей на сосновую шишку. Мраморные ступени были застланы инисским ковром, а на ковре расставлены серебряные зверушки. Толстенький чиновник повел Идасси внутрь. Прошли одну комнату, другую, третью, — Идасси в изумлении вертел головой и чуть не влетел в цельное зеркало, затканное золотыми цветами. Идасси в жизни не видал такой роскоши: в Лицее Белого Бужвы мальчиков воспитывали в тростниковых стенах, в духе справедливой строгости, а дома, в королевстве… Ба! Двадцать лет назад отец Идасси в одном из походов захватил золотую уточку-солонку, и об этом событии песен сложили больше, чем помещалось в солонку крупинок соли, потому что тогда никто из народа вархов не видел такой искусной работы и столько золота в одной уточке.

Наконец вошли в комнату, имеющую форму морской раковины: повсюду лежали подушки и стояли кресла, за витой колонной дымилась золотая курильница, под потолком качались цветочные шары. У столика для лютни сидел худощавый мальчик в черных штанах и белой шелковой куртке.

— Государь Инан, — возгласил толстенький чиновник.

Мальчик обернулся.

— А, — сказал он, — кто вчера не верил, что я — император?

* * *

Государыня Касия убирала волосы, когда ей доложили:

— Государь Инан отыскался. Ночью бродил по саду, а потом отковырнул окно своей спальни и изволил, незамеченный, лечь. Где-то при том поймал трех рыб-желтоперок, спрятал их под подушку, загадил постель.

— Великий Вей, — сказал молодой военный чиновник, которого прочили на место в смежных покоях, — а рыбы-то откуда?

— Тьфу, — сказала государыня, — как в государстве быть покою и теплу, если государи спят в обнимку с рыбами?

Позвала первого министра Руша и приказала:

— Пройди к государю Инану и скажи, что он не выйдет из свой спальни, пока не попросит прощения у брата. Да вот еще что: у него в спальне стоит игрушка, подаренная господином Даттамом в прошлом году, — возьми эту игрушку и отдай его высочеству Варназду.

Эта самая игрушка, подаренная Даттамом, была не что иное, как удивительные часы, собранные из десяти тысяч колесиков, и они отсчитывали обычный час и минуту, время восхода и захода солнца, дни, месяцы и годовые знаки, время сбора налогов и время праздников, а также показывали, как двигается солнце и обе луны, и в награду за эти часы господин Даттам выпросил себе право забирать в храм приговоренных к смерти преступников и изучать на них, живых или мертвых, строение души или тела.

Первый министр Руш обрадовался и поспешил в государев павильон.

* * *

Инан и Идасси тем временем развлекались во внутреннем дворике: Инан приказал привести лошадь, а Идасси сел на лошадь, пустил ее вскачь и стал вытворять разные штуки, — висел то под брюхом, то за хвостом. Эту науку он усвоил раньше всех прочих, так как варвары сначала учат детей ездить на четырех ногах, а потом уж ходить на двух.

Вдруг, в разгар веселья, прибыл чиновник и доложил:

— Государь, соблаговолите последовать в спальню.

Государь, дрожа, вернулся в спальню, а Идасси, хотя его никто не приглашал, забежал за угол, ухватился за рогатый карниз, перекинулся на крышу, пробежал к галерее за государевой спальней, спрыгнул вниз и, отколупнув, как вчера, створку окна, запустил глаза внутрь.

Руш, ожидавший в государевой спальне, кланяясь, доложил:

— Государыня-мать велела запереть вас в спальне, пока вы не извинитесь перед братом.

Государь сел на кровать и собрался плакать, а чиновник отпер стеклянную, с вырезанными на ней цветами дверцу шкафа и достал оттуда часы.

— Это что такое? — закричал Инан.

Руш поклонился:

— Повеление государыни: взять игрушку и отдать его высочеству Варназду, ибо всякий проступок должен сопровождаться возмездием.

Государь, закрывшись рукавом, зарыдал.

— А ну положи на место!

Руш обернулся: в комнату, через подоконник, впрыгнул темно-рыжий юноша в форме лицеиста Белого Бужвы, худощавый и широкоплечий, и с широким ножом в руке. Руш выпучил глаза, а Идасси выхватил у него игрушку и запихнул обратно в шкаф с такой силой, что серебряные луны затрепетали и на верхушке часов распахнулось окошко, из которого выскочила фигурка человечка в платье налогового инспектора.

— Как-как так… — с изумленной злобой начал Руш.

Тут Идасси одной рукой схватил Руша за волосы, а другой приставил ему нож к горлу, и в этот миг он не показался Рушу худощавым юнцом. Напротив, первый министр почувствовал, что у юноши железная хватка, и что пальцы, вцепившиеся Рушу в волосы, из той же стали, что и нож у его шеи. А Идасси запрокинул Рушу голову, осклабился и спросил:

— Ты что за подземная тварь, чтобы обижать государя? Что это он сделал, чтобы плакать?

— Я… — сказал Руш, — именем государыни Касии… Государь вчера изволил ударить своего младшего брата…

Идасси ударил чиновника коленом в бок. Тот отлетел в угол и там нанизался рукавом на завиток в подсвечнике.

— Государь, — сказал Идасси, — волен бить кого угодно и за что угодно! Нет такого, что было бы не позволено государю, а воля государя — закон! А ты, собачья сиська, что такое?

— Я — первый министр, — вскричал Руш.

— Если ты первый министр, — усмехнулся Идасси, — где же твоя юбка?

Государыня Касия, как мы помним, любила, чтобы угодные ей молодые люди во внутренних покоях надевали юбки.

Идасси обернулся к государю и продолжал:

— И как вы, государь, терпите этот горшок с повидлом! А ну пишите указ: уволить свечным чиновником!

Государь обомлел, а Идасси хлопнул парой ящиков, отыскал бумагу и тушечницу. Руш хотел было закричать и убежать, но Идасси ударил его и показал нож, а потом на всякий случай запер изнутри дверь.

После этого Идасси сел за столик и сказал:

— Итак, государь, кем вы его хотите сделать?

— Свечным чиновником, — как во сне, ответил Инан.

Идасси написал указ по форме, которую они недавно изучали в лицее, а государь поставил свое имя, снял с шеи золотую печать с изображением мангусты и оттиснул ее на указе.

После этого Идасси снял со стола драгоценное шитое покрывало, вырезал ножом в покрывале дырку, чтобы получилась короткая юбка со складками в виде волн, оборвал с Руша штаны и надел на него это покрывало, — сунул в руку указ об отставке и выпихнул министра наружу.

— Щенок, — завизжал Руш, — тебя завтра казнят!

Тут рыжеволосый наглец подбоченился и сказал:

— Если меня завтра казнят, то послезавтра мой дядюшка явится под самый Небесный Город, чтобы отомстить за смерть ненаглядного племянника, обдерет столицу, как свинью к празднику, а тебя повесит за твою колбасу!

А государь повалился на кровать, как маленький, и принялся хохотать и хлопать в ладони. Потом опомнился и спросил:

— Эй, а что это ты сказал про дядюшку?

— Видишь ли, — засмеялся Идасси, — ты мне не соврал, что ты настоящий император, а я тебе не соврал, что я настоящий король.

* * *

Если бы Руш просто ретировался с указом, это было б еще туда-сюда, но когда Руш, на глазах двух десятков чиновников, выскочил из павильона в оборванной скатерти вместо штанов, — тут уж скрыть происшествие было невозможно.

Государыня Касия сначала обомлела, слушая рассказ Руша, а потом расхохоталась. Рушу это показалось досадно, — государыня прогнала его прочь. Пришли девушки, убрали государыню к дневной аудиенции: та сидела в задумчивости.

Никто лучше государыни Касии не знал, насколько серьезна была угроза Идасси. Нахальный варваренок! «Если меня убьют, мой дядя воспользуется этим, чтобы разорить империю!» Может быть, варвары и не дойдут до столицы, может быть, удастся перекупить половину баронов, — все равно! Государыне казалось, что даже половинка разоренной провинции, — слишком большая плата за казнь одного наглеца.

Государыня Касия была мудрой правительницей, никогда не причиняла людям зла, не взесив последствий, и никогда не казнила больше, чем нужно. И она понимала, сколь опасна политика, которой империя придерживалась последние пятьдесят лет, — политика искоренения армии.

Но она была женщина, стало быть, не могла возглавить войско. Мысль же иметь могущественных военачальников была нестерпима: кто мешает этим военачальникам поднять мятеж против нее, хотя бы защищая права ее сына? Кто помешает им столкнуться с теми же варварами? А военные налоги? К тому же государыня не любила сражений и схваток, времени, когда надо выбирать: «или — или». Она никогда не думала о сражении, как о времени, когда ты за один миг можешь все выиграть, но всегда — как о времени, когда ты за один миг можешь все потерять.

Государыня Касия знала об Идасси многое: и о ночных рыбалках, и о том, как он побил базарную торговку, и о драке на Ласковом Мосту, и о том, что королевский посланец Ино Рваная Щека, пребывавший в данный момент в столице, сулил Рушу за голову Идасси столько серебра, сколько эта голова будет весить.

«Что же делать? — думала государыня, — казнить Идасси — начать войну, оставить в живых, — поощрять неповиновение в других! Отослать домой, — кто поручится, что Идасси не помирится с дядей? Поистине, какое бы решение ни предпочесть, — каждое чревато бедой!»

Наконец туалет был закончен. Государыня поднялась и проследовала перед приемом в павильон, где лежал маленький принц Варназд. Она чуть не заблудилась в незнакомых комнатах. Мальчик пришел в восторг, увидев ее, и она довольно долгое время провела с сыном, целуя его в лоб, осторожно, чтобы не измять складки торжественного платья.

* * *

А Руш между тем, удалившись в свои покои, переоделся и подозвал к себе чиновника:

— Приведи сюда князя Ино Рваная Щека и его племянника, но не рассказывай ему ничего, что произошло между мной и Идасси, и смотри, чтобы он ни с кем не говорил по дороге.

Ино Рваная Щека был седьмым в Яшмовой Книге знатных родов у вархов и держал сторону нынешнего короля. Две недели назад он со своими сыновьями приехал в столицу и предлагал Рушу большие деньги, чтобы тот убил Идасси, но Руш денег не взял, понимая, что сделать это дело трудно, а обмараться легко.

И вот теперь князя привели к министру, и министр Руш сказал:

— Я день и ночь думал о вашей просьбе, ибо с самого начала был убежден в ее справедливости. Единственное, что остановило меня, — это ничтожество предлагаемых подарков. Мне показалось, что вы меня совсем не цените.

Князь Ино Рваная Щека вздохнул и сказал:

— Увы! Наша земля погрязла в бедности, и наши короли нищие по сравнению с вашими министрами. Ведь мы, по невежеству, добываем богатство грабежом, а вы — налогами, и ясно, что налогами можно добыть большего. Но я готов дать вам за такое дело сто тысяч.

— Так-то вы низко цените кровь ваших королей, — возмутился Руш, — сто двадцать тысяч!

Они поспорили некоторое время и сошлись на ста десяти. Князь написал и послал со слугой расписку, чтобы отгрузить деньги, а сам остался пировать с Рушем.

Они ели и пили до утра, а утром князя отнесли в его дом. К вечеру он проснулся, и слуги рассказали ему обо всем, что случилось между Рушем, государем и Идасси. Князь Ино Рваная Щека всплеснул руками и сказал:

— Какой негодяй этот Руш! Ведь теперь Идасси все равно казнят, с моими деньгами или без них! Он заставил меня заплатить за прошлогодний снег и сделал посмешищем в глазах всех племен и народов! Хорошенькую песню споют об этом при королевском дворе!

Старший его сын сказал:

— Руш — бесчестный человек! Нет позора в том, чтобы брать деньги за убийство человека, который не сделал тебе ничего дурного, но позорно брать деньги за убийство того, кого ты ненавидишь.

А младший возразил:

— Какая разница! Теперь, когда Идасси мертв, ничто не воспрепятствует нам напасть на империю. Не печалься, отец, — не пройдет и года, как мы войдем в Небесный Город и ты вынешь эти деньги из сундука Руша, а его самого за такую подлость прибьешь к деревянной скамье и повесишь ее над воротами.

* * *

Между тем прошел день, другой, третий, — никто не арестовывал Идасси, и вообще в лицее ничего не изменилось: только у ворот возобновились часовые, да заделали старую дырку в стене, через которую Идасси лазил ловить рыбу. Утром Идасси занимался с наставниками, днем писал сочинения и стихи к следующему уроку. Государь его тоже не звал, — то ли забыл о встрече, то ли у государя отобрали бумагу и перья.

Прошел четвертый день, пятый, — наставники глядели на Идасси, как на привидение, когда тот отвечал урок. Лицо Идасси в эти дни ничего не выражало, учился он, как всегда, отменно.

Вдруг, на восьмое утро, у входа в учебный павильон ему вручили белый лист, украшенный печатью с изображением мангусты, — вечером его ожидала аудиенция в Малой Облачной Зале.

* * *

Вечером Идасси сел в присланный паланкин и отправился во дворец. У входа в Малую Облачную Залу стоял Руш с многочисленной свитой и в роскошной мантии первого министра, подобной целому водопаду искусных вышивок, столь тяжелой от драгоценных камней, что складки ее вертикально спадали вниз и не колыхались, даже когда человек двигался. Руш усмехнулся, завидев Идасси, и громко сказал:

— Вот идет дрянь из сырых варваров, которая за шесть лет пребывания в империи не научилась есть вилкой и разговаривать почтительно, и сейчас ему преподадут хороший урок!

Идасси возразил:

— Государь благороден и справедлив, он не даст меня в обиду. Что может со мной случиться?

— Государь, — сказал Руш, — сегодня плакал на плече у матушки и просил у нее прощения; он разорвал указ о моей отставке и подписал приказ о твоем аресте!

В этот миг разряженный чиновник стукнул жезлом в витые двери залы, и они растворились перед прибывшими.

Идасси вошел: у стены, затканной цветами и травами, на троне слоновой кости сидела государыня Касия. Она была одета в белое платье, и волшебные птицы, вышитые на ее платье, танцевали и славили Страну Великого Света. Тысячи перьев феникса пошли на то, чтобы украсить подол ее платья, и тысячи драгоценных камней пошли на то, чтоб украсить бриллиантовую бабочку, укрепленную в ее волосах, но ярче всех этих камней блистали чудные зеленоватые глаза государыни Касии. От этих глаз Идасси внезапно стало дурно: что-то в душе внезапно хрупнуло и сломалось, и маленький варвар, не опустивший бы глаз перед убийцей, отвел взгляд перед женщиной.

Позади государыни толпились фрейлины и чиновники, а справа сидел государь в белых нешитых одеждах: он надул губки и не глядел на Идасси, а глядел на маленький жезл власти в своих руках.

— Что с тобой? — встревожилась государыня Касия, заметив, как побледнел ее сын.

— Матушка, — отвечал тот, — у меня болит голова. Можно мне уйти и не являться на вечернюю церемонию?

Государыня кивнула. Руш, отпихнув Идасси, прошел вперед и, став за троном государыни, положил свои тонкие холеные руки на его спинку.

Все замерли и стали смотреть на Идасси. Идасси, в своей синей курточке лицеиста, улыбаясь, прошел вперед, и хотя на его ногах были форменные башмаки из телячьей кожи, и под ними — толстые белые носки, Идасси показалось, что он идет босиком по иголкам. Идасси прижался одной щекой к полу перед государем, а другой щекой к полу перед государыней, а потом встал и выпрямился.

Красные, как ягода барбариса, губки государыни приоткрылись, и Идасси увидел ряд безукоризненно ровных зубов, белизной подобных вершинам родных гор Идасси и шерсти неродившегося ягненка.

«Сейчас она прикажет меня казнить, — подумал Идасси, — и я больше никогда не увижу гор моей родины и ее долин, и никогда не выпью парного молока из-под кобылы, и не проскачу на коне по белому насту, залитому солнцем и кровью врагов. И ее зеленых глаз я тоже не увижу».

Государыня повернулась к свой фрейлине и заметила:

— Какой хорошенький!

Руш услышал это и побледнел. Государь тоже это услышал, — и тоже побледнел. А государыня обратилась к Идасси:

— Что за скандал учинили вы в покоях государя? Порвали покрывало, оскорбили господина министра?

— Господин министр, — громко возразил Идасси, — сам оскорбил государя, запретил ему выходить из покоев, отобрал у него золотую игрушку. Каждый, кто оскорбит государя, заслуживает меча.

— Какую игрушку? — спросила государыня.

— Игрушку, — отвечал Идасси, — которая считает минуты и показывает, как ходят солнце и луны.

Тут государыня Касия всплеснула руками и обратилась к Рушу.

— Господин министр, — сказала она, — что я слышу? Кто вы такой, чтобы глумиться над моим сыном? И как смели вы что-то тащить из его покоев? Или вам недостаточно того, что вы воруете у народа, чтобы воровать еще и у государя?

Тут Руш бросился вперед, чтобы что-то сказать, но государыня размахнулась и ударила его белоснежной ручкой по щеке.

Все присутствующие были как громом поражены. А государыня повернулась к Идасси и сказала:

— Вот это времена,! Подданные оскорбляют государя, варвары учат их почтительности! Я счастлива, что у меня и моего сына есть такие защитники! Соблаговолите принять участие в вечерней церемонии!

* * *

По пути домой, в паланкине, Руш изорвал весь ворот у своей рубашки. А надо сказать, это был дорогой ворот, выложенный жемчугом и серебром, и мастера провинции Инисса вышивали этот ворот целый месяц, чтобы получить от Руша снисхождение в общегосударственных налогах. Едва Руш высадился из паланкина, к нему подбежал слуга и, кланяясь, доложил:

— Вас дожидается князь Ино Рваная Щека, — князю уже все рассказали!

Через полчаса министр, вымывшись в благовонной ванне с розовыми лепестками (он пользовался каждый день различными притираниями, чтобы угождать своим телом государыне Касии) и переменив рубашку, улыбаясь, предстал перед гостями.

— Обстоятельства изменились, — сказал Руш, — нынче утром вашего Идасси пригласили перед очи государыни, и все полагали, что из Малой Облачной Залы его выведут уже в цепях. Даже и цепи-то были готовы! Но случилось непредвиденное. Государыня, взглянув на него, заметила «какой хорошенький!» и никак не упомянула о цепях, а вместо этого пригласила его вечером на прием.

Князь Ино Рваная Щека изумился и сказал:

— Что же нам теперь делать! Мой король приказал мне не возвращаться без головы Идасси!

Старший сын предложил:

— Можно убить любого встречного мальчишку и преподнести его голову королю, все равно она за два месяца пути так протухнет, что подмену никто не распознает.

— Голова-то протухнет, — возразил младший сын Рваной Щеки, — но ведь Идасси все равно останется в столице, и слух об этом очень скоро дойдет до нашего короля. Мы выставим себя обманщиками перед сюзереном, и нам не останется ничего, как вспороть себе сердце из верности к королю, не ожидая, пока нас убьют по его приказу.

Тогда старший сын заметил:

— Вот что, господин первый министр, мы заплатили вам деньги за товар — за голову Идасси, и не наша вина, что товар за это время подорожал. Извольте найти способ выполнить свои обязательства перед нами!

— Вряд ли я теперь смогу что-то для вас сделать, — возразил Руш, — разве что пригласить вас вечером во дворец. Государыня примет Идасси в час Павлина в личных покоях. Вот что я вам советую: возьмите с собой мечи, без которых вы все равно никуда не ходите, и дожидайтесь Идасси прямо в Зале Ста Полей. Если вы увидите своего врага, который получил аудиенцию без очереди, в то время как вам пришлось дожидаться полсуток, — что может быть естественнее, если вы выхватите мечи и зарубите его?

— Так-то оно так, — сказал князь, — однако Идасси неплохо дрался ребенком, и все говорили, что из него выйдет отличный воин: как бы он не расцарапал нам кишки.

— Не бойтесь, — возразил Руш, — у него не будет меча, ведь подданным империи запрещено носить оружие, а во дворце это и вовсе невозможно.

— А как же пропустят нас? — изумился князь.

— Дайте мне еще десять тысяч и наденьте свои длинные варварские плащи. Будьте спокойны, — вас не обыщут. Только смотрите, не проходите в личные покои: там уже досматривают всех. Дожидайтесь у выхода.

Князь Ино Рваная Щека всплеснул руками:

— За что же это мы должны вам давать еще десять тысяч! Раньше мы давали вам деньги, чтобы вы убили совершенно постороннего человека, а теперь мы должны давать деньги, чтобы убить вашего же врага? Где это слыхано, чтобы человеку давали деньги за то, что он позволяет убить своего врага! По справедливости, это вы должны нам давать деньги, а не наоборот!

Конец ознакомительного фрагмента.