Гарторикс. Перенос

Юлия Идлис, 2022

2241 год. Жизнь человечества выстроена вокруг феномена Переноса: после получения «номера», загадочного биохимического кода, тело человека умирает, а сознание переносится в звероподобное тело на планете Гарторикс. Кому и когда придет номер – неизвестно; отказаться от него – нельзя, можно лишь передать другому. На Гарториксе человеческие сознания могут менять тела и жить вечно – и за билетами в бессмертие идет настоящая охота: в телешоу, где можно выиграть «номер», вся планета выбирает победителей в прямом эфире, могущественный Департамент защиты сознания заменил все спецслужбы мира, преступные картели промышляют продажей номеров на чёрном рынке… Вот только так ли хороша жизнь на Гарториксе?

Глава 7. Эштон

— Результаты обследования всё еще обрабатываются, — ассистентка сочувственно улыбнулась, показав ровные белые зубы. — Вас пригласят, как только аналитический отдел пришлет свое заключение. Может быть, кофе?

Рыжая макушка Мии шевельнулась у него на плече, и Эштон едва заметно покачал головой, чтобы ее не потревожить. Ассистентка вернулась за стойку и скрылась за большим плоским экраном. Она подходила к ним с одной и той же сочувственной белозубой улыбкой каждые десять минут: по регламенту Центра Сновидений персонал не должен оставлять без присмотра клиентов, которые ждут результатов первичного обследования.

Когда Эштон добрался до Центра Сновидений, Мия уже ждала его в приемной.

Она была совершенно прозрачной — настолько, что цвет ее кожи сливался со стеной, и вся она казалась просто россыпью медных веснушек и несколькими мазками рыжей с зеленым краски, небрежно положенной прямо поверх штукатурки.

Глаза у нее были закрыты: ассистентка сказала, что при сильном головокружении так легче справиться с тошнотой. Вместо обычной офисной одежды на ней была легкая пижама того же нейтрального цвета, что и стены в приемной. Одежду делали специально для Центра Сновидений из особого материала, поглощавшего весь спектр аппаратного излучения в момент Переноса.

Он подошел и сел рядом. Мия, не открывая глаз, нащупала его плечо щекой и замерла, положив руки ему на колени. Даже сквозь одежду Эштон чувствовал жар ее щеки и ладоней — но не остального тела, как будто дурацкая пижама поглощала не только аппаратное излучение, но и саму Мию, ее тепло и дыхание.

— Качает, как на крыше, — со вздохом пробормотала она, и Эштон невольно улыбнулся.

Они приехали на озеро, как только Ави исполнился год и он перестал плакать в аэрокреслах. В прогнозе был сильный ветер и дождь, но это был единственный день перед длинными выходными, когда у Эштона почти не было пациентов. На выходные они должны были поехать к его родителям, и Мия сказала, что перед этим им надо надышаться свободой и радостью. Она так и сказала — «надышаться свободой и радостью», как будто они собирались провести длинные выходные в тюрьме, и Эштон впервые по-настоящему разозлился на нее — тем сильнее, что в глубине души был с нею совершенно согласен.

Выбравшись из модного района жилых небоскребов, старенькое аэротакси нырнуло в низкие облака и поползло на северо-западную окраину мегалополиса, иногда обливаясь мелким занудным дождем. Мия держалась за аэрокресло, в котором посапывал Ави, и упорно молчала, глядя на серую хмарь за окном. Эштон, насупившись, листал бессмысленные окошки в коммуникаторе и с каждой минутой всё сильнее жалел, что вообще согласился ехать.

Когда они добрались наконец до озера, дождя уже не было. Среди рваных облаков то и дело вспыхивало солнце, освещая смятую ветром поверхность воды, похожую на жатый шелк. Зависшее высоко над водой аэротакси ощутимо раскачивалось при каждом порыве ветра. Даже из окна смотреть на всё это было холодно, но ни один из них уже не был готов отступить. Мия скинула обувь, открыла люк и, цепляясь платьем за края круглого отверстия, полезла на крышу. Эштон медленно расшнуровал ботинки и аккуратно поставил на пол, слушая, как по крыше аэромобиля стучат голые Миины пятки, и почти надеясь, что ей надоест его ждать и она спрыгнет в воду сама.

Он все-таки вылез наверх. Мия сидела на краю крыши, обняв коленки и уткнувшись в них подбородком. Ветер надувал ей платье, хлопая им, как парусом; испугавшись, что ее сейчас сдует в воду, Эштон быстро шагнул к ней, ловя непослушную ткань руками. Тогда Мия обернулась к нему — впервые с тех пор, как они вышли из дома, — и сказала:

— Как-то страшно.

Ветер бросил ей в глаза горсть ее же рыжих кудрей, и она зажмурилась, наморщив нос в беззащитной детской улыбке. Эштон опустился рядом и обнял ее, крепко прижав к себе вместе с хлопающим на ветру платьем. Она потерлась щекой о его плечо, отплевываясь от прилипших волос.

— Мы же не обязаны прыгать, — сказал Эштон. — Можем просто посидеть здесь, а потом уехать.

Он почувствовал, как Мия покачала головой у него на плече.

— Ты не понимаешь, — сказала она. — Мы должны.

— Кому? — с профессиональным занудством спросил Эштон.

— Дурак, — сказала Мия, пихнув его локтем в бок. — Себе, кому же еще.

Порыв ветра накренил аэротакси, и они крепче прижались друг к другу. Вся поверхность озера под ними была покрыта мелкими острыми волнами, как мутноватым битым стеклом.

— Раньше я ничего не боялась, — тихо сказала Мия. — А теперь…

Она слегка повернула голову, и Эштон сразу понял — верней, почувствовал, — что она смотрит сквозь крышу аэромобиля вниз, в салон, туда, где в своем эргономичном кресле по-прежнему спал Ави.

Он нащупал под платьем тонкую щиколотку и тихонько сжал. Мия вздохнула.

— Неужели теперь всё изменится?

Она выпрямилась и посмотрела на Эштона. В ее перепутанных ресницах блестело солнце, а глаза были точно такого же цвета, как беспокойное озеро под ними. Прижав ее к себе, Эштон почувствовал, как это озеро бьется ему прямо в солнечное сплетение.

— Всё будет хорошо, — сказал он, и Мия улыбнулась ему в рубашку. — Просто держись за меня, и всё.

— Ты меня не отпустишь? — спросила она, подняв на него глаза, в которых было видно и ее, и аэротакси, и озеро до самого дна.

— Никогда в жизни, — ответил он.

И они прыгнули.

— Заключение готово, — ассистентка улыбнулась ровными белыми зубами и показала на дверь у себя за спиной. — Вы можете пройти в кабинет.

…Потом они еще много раз приезжали на озеро — вдвоем или вместе с Ави. Он рано научился плавать и всё время просился прыгнуть вместе с ними, изматывая их обоих гундежом, который начинался на выходе из дома и не прекращался, пока они вытрясали песок из мокрых волос и загружались в аэротакси, чтобы ехать обратно. В конце концов Эштону пришлось пообещать, что, когда Ави исполнится пять, они прыгнут с ним вместе.

— Только не с такой высоты, — строго сказала Мия. — Иначе можно сильно удариться о воду. Аэротакси опустится пониже, и вы спрыгнете вместе с папой, хорошо?

Весь следующий год Ави ходил за ней, выясняя, что значит «пониже». В какой-то момент, потеряв терпение, Мия рявкнула, что это вдвое меньше, чем десять метров, а если она еще хоть раз услышит что-нибудь в этом духе, то они вообще никуда не поедут, пока Ави не исполнится восемнадцать и он не получит право ездить в аэротакси без родителей.

После этого вопросы прекратились. Мия всегда умела сказать последнее слово в спорах с сыном — в отличие от Эштона, который на всё соглашался, доводя ее этим до исступления. Мия считала, что Ави капризный и избалованный, но Эштон понимал, что он просто никогда не забывал ни одного обещания — ни своего, ни чужого. Поэтому, когда ему исполнилось пять и они снова приехали на озеро, Ави тщательно проследил, чтобы альтиметр в аэротакси показал точно пять метров, вылез на крышу и встал рядом с Эштоном, крепко держа его за руку.

— Вашу супругу можно поздравить, — бодро произнес розовощекий толстяк в нейтральном комбинезоне. — Она получила номер.

Эштон уставился на него, не очень понимая смысла слов. Ему даже показалось, что толстяк перешел с паназиатского на язык незнакомой национальной микрокультуры, но умный интерфейс кабинета молчал, не выдавая перевода.

Толстяк погладил себя по блестящей лысине и продолжил:

— Хорошо, что вы пришли сразу, по первым симптомам. Иногда к нам приходят, когда до Переноса остается дней пять-шесть и никаких особых альтернатив уже нет. А у вас еще четырнадцать дней, — он бросил быстрый взгляд на электронные часы-календарь над дверью кабинета. — Вернее, тринадцать с половиной.

Толстяк обращался исключительно к Эштону. С тех пор как Эштон подписал документы, необходимые для принудительного лечения в клинике реабилитации суицидальных состояний, Мия как будто стала его биологическим продолжением, лишенным права самостоятельного голоса. Эштон много раз хотел заказать аннулирующий документ, но для этого надо было снова приехать в клинику на обследование, а Мия — это он знал совершенно точно — не хотела и не могла туда возвращаться.

Теперь она сидела рядом, не издавая ни звука. Эштон повернулся к ней, ожидая провалиться в бездну ужаса между перепутанными ресницами, но глаза у нее по-прежнему были закрыты.

— Сейчас вашей супруге сделают укол стабилизатора, — сказал толстяк, прикасаясь пальцами к экрану, — и мы сможем обсудить все варианты. Но прежде всего я хочу, чтобы вы понимали: получение номера — это не приговор. Наоборот, это уникальный шанс получить ментальное и даже биологическое бессмертие.

Одна из боковых стен бесшумно разъехалась, пропустив невысокую девушку в нейтральном комбинезоне с герметичным пластиковым кейсом в руках. Подойдя к Мие, она ловким движением вскрыла кейс, вытащила медицинский пистолет и заправила в него одну из четырнадцати ампул с серебристым раствором, похожим на лак для ногтей.

— Это стабилизатор сознания, — сказала она, придерживая левой рукой затылок Мии, но обращаясь при этом к Эштону. — Он помогает снять симптоматику при получении номера. Укол действует в течение суток.

Девушка наклонила голову Мии, приподняла ей волосы и уперла медицинский пистолет в ложбинку у основания черепа.

— Колоть надо вот сюда, лучше в одно и то же время.

Она нажала на кнопку, вынула из пистолета пустую ампулу и аккуратно упаковала вместе с пистолетом обратно в кейс.

— Эффект будет почти сразу, — сказала девушка, отдавая кейс Эштону. — Никаких противопоказаний нет. Ваша жена сможет жить полноценной жизнью до самого Переноса.

— А ребенок? — вдруг спросил Эштон. — Мы ждем ребенка.

Толстяк и девушка быстро переглянулись. Толстяк доверительно наклонился к Эштону.

— Перенос, как вы понимаете, осуществляется индивидуально. Если ваша супруга использует номер, ее беременность придется прервать.

Эштон взглянул на Мию, словно боясь, что она тоже это услышит. Мия сидела с закрытыми глазами и мягко улыбалась внутрь себя.

— Это исключено, — Эштон повернулся к толстяку, чтобы не видеть эту ее улыбку. — Ребенка надо сохранить в любом случае.

— На таком небольшом сроке перенос в искусственную матку не осуществляется, — толстяк развел руками. — Слишком низкий процент выживаемости плода. Но вы можете рассмотреть и другие возможности.

— Какие? — жадно спросил Эштон.

— Вы можете передать полученный номер кому-то другому, — толстяк задумчиво пожевал губами. — Конечно, это будет означать, что ваша супруга навсегда лишится возможности попасть на Гарторикс: как вы знаете, номер можно получить только один раз в течение жизни…

— Что для этого нужно? — перебил его Эштон.

Толстяк кашлянул и впервые взглянул не на него, а на Мию, которая по-прежнему ни на что не обращала внимания.

— Ваша жена будет вынуждена отказаться от вечной жизни, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы это понимали.

Эштон посмотрел на Мию. Ее ресницы слегка подрагивали, словно там, под опущенными веками, было что-то, что она очень хотела рассмотреть. Что-то гораздо более важное, чем то, что они с толстяком обсуждали снаружи. Эштон взял ее за руку и почувствовал, что она опять пластилиновая. Он грубо смял ее пальцы в горсти, но Мия так и не открыла глаз и даже не шевельнулась.

— Если я… если мы все-таки решим, — сбивчиво пробормотал он, всё еще глядя на нее. — Что тогда надо будет…

— Только поймите правильно, — перебил его толстяк. — Далеко не каждый клиент, получив номер, понимает, что готов к Переносу. Все-таки это непростое решение, — он вздохнул. — Обычно в этих случаях мы советуем поискать человека для передачи номера в близком кругу. Престарелые родственники часто соглашаются стать вторичными получателями. Или, может, у вас есть близкие друзья с инвалидностью…

Эштон покачал головой. После того, что случилось на озере, людьми с инвалидностью в их близком кругу были именно они с Мией. Толстяк снова посмотрел на часы-календарь над входом в кабинет и неожиданно улыбнулся.

— До вашего Переноса тринадцать с половиной дней, — сказал он. — Это значит, что есть еще одна опция, которая доступна далеко не всем. Номер вашей супруги можно передать в Лотерею.

Пластилиновые пальцы Мии дернулись в его руке, и Эштон повернулся к ней. Мия открыла глаза и смотрела на толстяка — так, что тот кашлянул и уткнулся в экран.

— К сожалению, это решение надо принимать быстро, — сказал он, смахнув несколько окон. — «Калипсо Корп» регистрирует номера не позднее тридцати шести часов с момента их получения. Только так они могут гарантировать, что номер будет использован. Ну, и победитель должен выиграть номер как минимум за пять дней до Переноса, иначе это незаконно… Я вижу, ваша супруга работает в корпорации, так что вы и сами это прекрасно знаете.

— А если этот номер… никому не достанется?

Они с толстяком посмотрели друг на друга, старательно избегая встречаться глазами с Мией.

— Теоретически в таком случае номер возвращается к его первичному получателю. Но за всю историю Лотереи такого еще ни разу не было, — улыбнулся толстяк. — Жесткие временные рамки как раз и установлены, чтобы этого избежать.

— Когда мы должны принять решение? — спросил Эштон.

Пальцы Мии выскользнули из-под его ладони. Толстяк посмотрел на часы-календарь, беззвучно шевеля губами.

— Не позднее завтрашнего вечера, — сказал он наконец. — Но я бы на вашем месте постарался определиться прямо сейчас, пока ваша супруга здесь. Для безадресной передачи номера необходимо присутствие первичного получателя.

— Формально любое решение всё равно принимаю я, — пробормотал Эштон, ненавидя себя за это.

— Любое медицинское решение, — вежливо уточнил толстяк. — Решение выйти из дома или сесть в аэротакси таковым не является.

Эштон повернулся к Мие. Впервые с того момента, как им сказали предполагаемый пол их будущего ребенка, она смотрела на него совсем как раньше — глазами, распахнутыми до самого дна. Между ее перепутанными ресницами не было ничего, кроме любви и нежности — как в их самое первое утро, когда они проснулись лицом к лицу, одновременно открыли глаза и поняли, что подумали одно и то же.

«Ты ведь не поступишь так со мной, с нами. Ты ведь не позволишь этому произойти».

— Я устала, — тихо сказала Мия, обняв живот. — Давай поговорим об этом дома.

В аэротакси она скинула туфли и свернулась калачиком на сиденье, положив голову ему на колени. Эштон намотал на палец одну из ярко-зеленых прядей, упавших ей на глаза, наклонился и осторожно поцеловал в висок. Мия улыбнулась — теперь уже не внутрь себя, а ему, им обоим, — и погладила его по колену.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, чтобы не заговорить о Лотерее прямо здесь, в аэротакси, пока они еще не доехали до дома.

— Как будто ничего не случилось, — сказала Мия, повернулась и потянулась к нему губами. — Поцелуй меня.

Они едва успели отдышаться и застегнуться, когда аэротакси опустилось на парковку. Мия в последний момент разыскала под передним сиденьем свои туфли и выскочила босиком, победно подняв их над головой. В пневмолифте, умирая от смеха, они попытались поправить друг на друге пиджаки и рубашки, застегнутые не на те пуговицы, но быстро сдались и принялись целоваться, раздевая друг друга заново. Мия долго не могла найти в карманах карту-ключ; тогда Эштон развернул ее спиной к себе и прижал всем телом к двери, задирая узкую перекрученную юбку. Электронный замок тихо щелкнул, идентифицировав ключ где-то в складках мятой одежды, и они ввалились в квартиру, тяжело дыша и хватая друг друга губами.

…Они очнулись, когда небоскребы за панорамным окном в гостиной уже светились ночными огнями. Лежа на пледе, брошенном прямо на пол, Эштон обнимал Мию всем своим телом — так, словно она была его частью. В ее глазах светились неоновые блики соседнего небоскреба, как звёзды, подернутые ползущим по воде туманом.

— Так красиво, — прошептала она, глядя в сияющую ночь за окном. — Никогда не думала, что может быть так красиво.

— Угу, — пробормотал Эштон, зарываясь лицом в спутанные рыжие волосы, пахнущие ее по́том и его желанием. Мия вздохнула всем телом — и он скорее догадался, чем услышал, что она сказала.

— Хочется это помнить… всегда.

Волосы у нее на затылке вдруг стали мокрыми, и Эштон с удивлением понял, что у него текут слёзы.

Проснулся он от того, что на кухне взревела кофе-машина. Мия, пританцовывая и что-то напевая себе под нос, накладывала на тарелку дымящиеся вафли. На ней был офисный костюм, ярко-зеленые пряди задорно торчали из небрежного узла на затылке. Увидев Эштона, она улыбнулась и, поставив вафли на стол, налила ему в кружку горячий кофе.

— Ешь скорей, остынет, — сказала она.

— А ты?

— Пневмопоезд через пятнадцать минут, — Мия помотала головой, быстро споласкивая кофейник. — Я и так уже всё проспала.

Она метнулась в прихожую, порылась там и вернулась на кухню, держа в руках пластиковый кейс. Заправив в пистолет серебристую ампулу, она положила его на стол и встала к Эштону спиной, слегка приподняв непослушные волосы.

— Когда ты вернешься? — спросил он, глядя на блестящую рукоять пистолета, лежащего у края тарелки с подрумяненными вафлями.

Мия обернулась. Эштон смотрел на нее, не делая ни малейшей попытки взять пистолет в руки. Глаза у нее стали жесткими и холодными, как стена в больничной палате.

— Не знаю, — спокойно сказала она. — У меня сегодня много работы.

— Мы должны всё обсудить, — сказал он. — Решение надо принять до вечера.

— Мы уже всё обсудили, — сказала Мия и протянула руку за пистолетом.

Они схватились за него почти одновременно. Эштон накрыл ее ладонь своей; Мия дернула пистолет к себе, но он прижал ее руку к столу, и пистолет не сдвинулся ни на йоту.

— Ты серьезно? — спросила она с таким презрением в голосе, что Эштона передернуло и он медленно разжал пальцы.

Мия нащупала дулом ямку у себя на затылке, нажала на спуск и бросила пистолет с пустой ампулой на стол. Эштон попытался взять ее за руку, но она увернулась и, не глядя на него, вышла из кухни. Несколько мгновений спустя хлопнула входная дверь.

Эштон остался дома. Близким родственникам тех, кто получил номер, по уведомлению из Центра Сновидений давали несколько дополнительных выходных. В обед он попытался связаться с Мией, но бесполый цифровой голос предложил записать сообщение на автоответчик: в офисе Мия почти никогда не отвечала на личные звонки.

Смятый плед всё еще лежал на полу в гостиной. Эштон наклонился, чтобы свернуть и убрать его, но передумал и лег сверху, зарывшись лицом в мягкий ворс, чуть заметно пахнувший их телами. Он чувствовал, как минуты превращаются в часы, а часы медленно сменяют друг друга. Это была привычка, выработанная годами терапевтических сессий, — считать время по внутреннему ощущению. Когда он наконец поднялся на ноги, было без десяти восемь.

Аэромобили, выпущенные в начале века, оснащались динамическим противотоком, который усиливался при приближении к поверхности земли. Это не давало им подниматься до верхних уровней, но придавало стабильности при длительном зависании в воздухе. Именно поэтому, отправляясь на озеро, они всегда выбирали аэротакси старых годов выпуска: вылезти на крышу более новых вертких моделей было не так-то просто.

Родители Эштона подали иск компании-владельцу аэротакси и даже отсудили какую-то компенсацию. После этого в правила пользования, которые никто никогда не читает, был добавлен пункт о том, что пассажирам запрещается прыгать в воду, если транспортное средство находится ниже десяти метров над поверхностью: из-за сильного противотока прямо под днищем аэромобиля в воде образовывалась воронка с так называемой донной тягой. С крыши ее не было видно, поэтому Мия ни о чем не догадывалась и спокойно натирала ноги кремом от загара с ароматом тропической сливы.

Позже, уже в клинике, она призналась, что с тех пор любая еда пахла для нее тропической сливой. Именно поэтому она и перестала есть. Приехав домой, Эштон тщательно обнюхал и на всякий случай выкинул всю косметику, включая злополучный крем от загара — который, как выяснилось, не пах вообще ничем.

…В кармане тихо тренькнул коммуникатор, но это было всего лишь сообщение от Северо-Западной клиники Колфилд. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас проверять счета за обследование Мии, но он всё равно ткнул «Открыть», чтобы не оставаться на дне воронки, которая с каждым часом ожидания затягивала его всё глубже.

Это был не счет. Эштон несколько раз перечитал текст на экране, прежде чем до него дошел смысл сообщения.

«В связи с получением номера и планированием Переноса г-жа Мия Дювали, идентификатор 827-1198-784, записана на процедуру прерывания беременности в Северо-Западной клинике Колфилд. Время приема: 19:30, 19.09.25».

Вместо кнопки «Подтвердить/Отменить» внизу стояла приписка: «Запись подтверждена автоматически по уведомлению из Центра Сновидений Северо-Западного округа».

Получение номера и Перенос — единственная ситуация, когда аборт был не выбором, а необходимостью.

Комната Ави была пуста. После того как Мия легла в клинику, Эштон вынес оттуда всю мебель и перекрасил стены, так что теперь это была просто коробка молочного цвета с окном, затянутым пластиковой пленкой. За три года дверь в эту комнату не открыли ни разу, но в углах всё равно лежала пушистая пыль, похожая на сизые облака из детского мультика.

Эштон вспомнил, как они с Ави считали облака, лежа на горячей от солнца крыше, пока Мия плескалась внизу. Она должна была вылезти из воды, когда они досчитают до десяти, но десятое облако долго не появлялось, и Ави попытался назначить десятым облаком девятое, утверждая, что за это время оно отрастило себе «малыша», который считается. Свесившись с крыши, Эштон увидел, что Мия покачивается на воде, раскинув руки и блаженно закрыв глаза. Она явно не хотела выходить, поэтому он повернулся к сыну и строго сказал ему, что девятое облако даже с малышом всё равно девятое.

«Девятое с половиной», — буркнул Ави и надулся, а Эштон с наслаждением откинулся назад, слушая плеск волн, в котором угадывались ленивые движения Мии.

…Их затянуло в воронку, как только они с Ави оказались в воде. Эштон даже не успел понять, что произошло, он только почувствовал, как что-то мощное и огромное душит его и выкручивает руки, пытаясь отнять у него ребенка. Лицо сына промелькнуло перед ним и исчезло в мутном водяном вихре; Эштон ударился обо что-то и отчаянно замолотил ногами, не понимая, куда плыть. Всё его тело отчаянно хотело туда, где был воздух и Мия; он не помнил, в какой момент разжал пальцы. Мутная пленка перед глазами лопнула, острый холодный воздух обжег легкие, и он закричал.

Ты меня не отпустишь? Никогда в жизни.

…Окно детской выходило на тихую сторону. Тишина заполняла комнату, как неподвижная вода, поднявшаяся до самого потолка. Эштон почувствовал, что задыхается, и подошел к окну. Сквозь мутную пластиковую пленку что-то неясно светилось. Разорвав ее руками, Эштон увидел прямо перед собой парковочный прожектор, установленный на крыше соседнего здания.

Я хотел вернуться к тебе, подумал он. Я не смог вытащить его, но я знал, что должен вернуться к тебе. Никто никогда не спрашивал, чего мне это стоило, даже ты. Я всегда любил только тебя — и вот ты есть, ты жива и даже почти что счастлива, но — а я-то? А как же я?