Рассказы. ПРОСЕБЯТИНА

Юлия Донская

Если бы я только могла не издавать, а тем более не писать эту книгу – я бы именно так и поступила.Но она вдруг родилась у меня – такая нежная, трогательная, отчаянно смелая.Что мне было делать?TRUE STORY – что бы это ни значило…

Самолёты

Мне было около пятнадцати, когда я случайно стала свидетелем репетиции школьной театральной студии. Ничего особенного там не происходило, и я, наверняка, давно бы это забыла, если бы не одна фраза, отпечаток которой стал тайным знаком моей души и остается им до сих пор, спустя двадцать пять лет.

Так вот, я наблюдала за репетицией:

— Изобрази удивление, — говорил кому-то учитель, — теперь гнев… Хорошо!

— Настя, ты, — продолжал он обращаясь к моей однокласснице, — изобрази удивление. Хорошо! Теперь сделай такое выражение лица, как будто ты видишь, что вдалеке падает самолёт.

Я плохо помню её гримасу, какой-то открытый рот, ладони к щекам, глаза вытаращены, суть не в этом. Во мне застряла фраза: «Представь, что ты видишь, как падает самолёт».

И я представила.

Но то ли с воображением у меня было всё в порядке, то ли я была слишком впечатлительной, или же моё бессознательное наконец-то нашло нужный символ — но так или иначе этой ночью я впервые увидела падающий самолет во сне.

Сон простой: солнечный день, я гуляю недалеко от своего тогдашнего дома, медленно иду по безлюдной улице, поднимаю голову и вижу падающий самолёт. Он летит в сторону Красногорска, стремительно теряет высоту и, кажется, горит.

Это выглядит и страшно, и захватывающе торжественно, и даже некстати смешно.

Я думаю: «Этого не может быть», но все кажется убедительным и настоящим — улица, небо и приближающийся горящий самолёт.

К своему ужасу, я делаю вывод: «Это реально», — и просыпаюсь.

Вот интересно, что бы сказал тот театральный наставник, если бы увидел выражение моего лица во сне. Видимо, своё традиционное: «Хорошо».

А, может быть, он сказал бы, что такие торжественно-обреченные лица бывают только у невест, когда их спрашивают: «Согласна ли ты и в горе и в радости…», а невесты поднимают глаза к небу и думают: «Не может быть! Вы серьезно? Это даже смешно!» и отвечают: «Согласна».

В общем, неизвестно и даже неважно, кто и что сказал бы, видя моё лицо во сне, и, наверняка, я могла бы благополучно забыть об этом, но с тех самых пор мне начали сниться падающие самолёты.

Они падали то каждый месяц, то раз в полгода, падали то весной, то осенью, но чаще летом, падали в разных местах, но чаще в знакомых, только сюжет неизменно повторялся: я вижу, как падает самолёт, и просыпаюсь до того, как он касается земли.

Я пыталась разгадать тайну этих снов. Значит ли это буквально, что мне нельзя совершать авиаперелеты? Кажется, нет.

Но для чего эти сны? Они похожи на предупреждение, но о чём именно?

Я не нашла ответ, не перестала летать на самолётах, а к снам потихоньку привыкла.

***

Прошло пять лет. Все так же регулярно падали и горели самолеты, все так же обреченно и весело я на них смотрела, но к этим снам добавились новые, тоже повторяющиеся сны. Их частота была гораздо интенсивнее, примерно через день.

Сюжет сна — вариации на тему: «Я летаю на параплане и счастлива».

Изредка я парю одна, но в основном это тандем с парнем из института, назовём его Тимур. В обычной жизни он мне совсем не нравился, какой-то невзрачный, но во сне у нас бурный роман.

Надо заметить, что он летал на парапланах не только в моих снах, но и в реальности. Время от времени я слышала, как он довольно занудно рассказывает об этом кому-нибудь на перемене, а ночью мы снова летали, и это было прекрасно.

Так продолжалось несколько месяцев: ночью мы вместе, а утром мне доставался только рассеянный взгляд, скользящий мимо меня… Это было неприятно. Сны начинали меня раздражать, затем превратились в настоящую пытку. Пусть бы не было совсем этих счастливых снов, лишь бы не видеть по утрам его равнодушный взгляд, который становился таким убийственным лишь вследствие контраста с ночными влюбленными полётами.

Меня мучил только один вопрос: когда это закончится? Ответа, как обычно, не было, поэтому я приняла решение сделать всё что угодно, лишь бы прекратить затянувшуюся двойную жизнь, избавиться от этих снов. Рискнула: а не решить ли проблему, как в сказке, ведь как ещё можно повлиять на сны?

Моя логика, соответственно, была сказочно проста: если он меня поцелует, то я наконец проснусь, следовательно, когда я очнусь от сна, то пропадут и мои ночные видения, жизнь станет однозначной и, значит, мне сразу станет легче.

— Тимур, у меня к тебе срочное дело.

— У тебя ко мне? Дело?

— Именно. Нужна твоя помощь.

— По физике, что ли? С лабораторными?

— Да… в каком-то смысле… Мне нужно, чтобы ты меня поцеловал, а потом я тебе все объясню.

— Ты в порядке?

— Если бы я была в порядке, я бы тут не стояла, понимаешь? Очень нужно… Спасибо.

Так закончились мои сны про парапланы и остались только изредка горящие самолёты.

А мы с Тимуром стали встречаться. Оказалось, что сам он с большим интересом относится к снам и практикует осознанные сновидения.

— А что это вообще такое? — пыталась я понять, — и как это делается?

— Осознанные сновидения — это что-то типа ощутимой фантазии. Нужно во сне понять, что ты спишь, а после создавать всё, что пожелаешь!

— И как понять, что ты спишь?

— Это как раз самое сложное, — объяснял мне Тимур, — поэтому тебе нужен какой-то знак, подсказка, повторяющийся элемент, чтобы ты догадалась.

— У меня есть падающие самолеты! — обрадовалась я.

— Отлично, попробуй это, — согласился Тимур.

— Ладно, — ответила я, потом села в автобус и поехала домой.

По дороге обдумываю эту идею и гляжу в окно, там как раз летит самолёт, надо начать тренировку. Для этого нужно каждый раз, когда видишь самолёт в реальности — предполагать, что это сон. Отлично! Допустим, что это сон. Вдруг самолёт и вправду начинает падать. Какого черта?

Это не пассажирский самолёт, как раньше, а маленький самолётик, который обычно сбрасывает парашютистов над Тушинским аэродромом. Он падает. Ужас! Не может быть! Это реально, — думаю я и просыпаюсь.

— Тимур, ну как же так? Что я должна была сделать, ущипнуть себя?

— Нет, это не работает. Надо подпрыгнуть — если это сон, то ты слегка взлетишь.

Позже мне удалось проверить метод подпрыгивания, и он, действительно, работает, но я ни разу не смогла его применить в снах про самолеты. Никогда.

Напротив, каждый раз я просыпалась с мыслью — это реально! Видимо, тогда это был единственный доступный мне ответ. Горящий самолёт продолжает падать — это реально, что бы это ни значило!

С Тимуром мы вскоре расстались, о чём я впоследствии жалела, но по-другому в то время я просто не могла. Почему мы расстались? Объяснить трудно: он меня любил, ни в чём мне не отказывал, может быть, как раз поэтому?

Всё было слишком спокойно, по-семейному, даже местами нудно, а мне всегда больше нравились встряски, чуть больше драматизма, чтобы было нескучно. Одним словом, мне понравился другой — некто Юрий.

***

Юрий оставил неизгладимый след в моей жизни в буквальном смысле этого слова — шрам.

Однажды мы запускали с балкона фейерверк. (Идиоты, конечно, да что уж теперь…)

Точнее эта штука называлась «Факел красного огня»: она не выстреливала, а лишь ярко горела, как хвост взлетающей ракеты.

Я взяла в руку факел, Юра сказал: «Ты неправильно держишь», — затем по ошибке переложил факел другой стороной в мою руку, так, что теперь я держала именно в том месте, где должен загораться огонь. Он крепко сжал мою руку и сорвал петлю.

Такие факелы, как позже я узнала, предназначены для подачи световых сигналов бедствия в тёмное время суток, так что, можно сказать, мы использовали его прямо по назначению. А ещё ими можно разжигать даже очень сырые дрова, потому что, цитируя речь врача ожогового отделения больницы имени Склифосовского:

— Температура горения такого факела составляет около 2000 градусов по Цельсию, — именно этой информацией любезно поделился со мной доктор, аккуратно отрезая въевшиеся в мою кожу куски сгоревшей куртки.

— А какова температура горения ракетного топлива? — могла бы я спросить при других обстоятельствах, чтобы понять насколько близко или далеко находилась от старта, но, конечно, я ничего такого не спрашивала. У меня вообще в голове пульсировало только одно слово: «Больно!»

Лишь через несколько дней ко мне вернулась некоторая способность мыслить и, когда я смотрела на свою забинтованную руку, меня мучили два вопроса:

Первый — сохранится ли на моей ладони линия жизни или же я навсегда останусь для хиромантов человеком без прошлого и без будущего?

И второй — что хорошего я нашла в этом парне?

Может, имя?

***

Прошло ещё лет семь. Жизнь несколько раз кардинально поменялась, а самолеты, хоть и очень редко, но все же падали.

Один незначительный случай пролил свет на все мои авиакатастрофы, и я наконец-то смогла сделать хоть какие-то выводы.

Я планировала встретиться с новым знакомым — кажется, мы собирались пойти в кино. Он должен был зайти за мной и зашёл, но в его планах, судя по всему, кино не значилось.

Он спросил разрешения перед дорогой зайти в туалет — я разрешила. Потом изъявил желание посмотреть планировку квартиры — я согласилась, хотя мне уже было как-то не по себе.

Сам факт, что он находился в моем доме, был очень неприятен, но почему-то я — временами такая решительная — совершенно не могла ничего поделать и даже не могла толком понять, что происходит:

то ли всё в порядке, и мы мило болтаем и пьем чай, то ли здесь происходит начало чего-то страшного, и нужно немедленно это прекратить. Но как это прекратить? И что собственно происходило? — я никак не могла понять и находилась в каком-то странном оцепенении. Казалось, что это никогда не закончится, мой собеседник без перерыва рассказывал довольно мерзкие истории одна другой гаже, а меня всё затягивало и затягивало ощущение какой-то обреченности и невозможности вымолвить ни слова.

Вдруг в монотонном ритме рассказа я различила слова:

— Мы могли бы с тобой поехать ко мне на дачу, у меня на даче, — говорил он, — очень красиво, там в коридоре прямо на полу, в паркет вмонтированы точечные светильники и ночью кажется, что это взлетно-посадочная полоса.

И тут я вспомнила!

— Сон! Мне сегодня приснился сон, — перебила его я.

— Да? И какой же?

— Мне приснилось, что в мой дом врезался самолёт, прямо в мой балкон влетел, прямо вот сюда, в это окно! — сказала я и похолодела.

Стало так страшно. Так страшно, как будто в эту секунду я всё поняла, как будто я догадалась во сне, что я сплю и дальше может случиться всё что угодно. Он может убить меня, я могу убить его, мир может разлететься на части и исчезнуть.

Я переживала одновременно и ужас, и ярость, потому что наконец-то поняла! Вот, что значат эти сны!

Я и есть самолёт! Горящий самолёт за секунду до взрыва!

Парень смотрел на меня испуганно и инстинктивно отодвигался назад.

Вот оно, лицо очевидца катастрофы! Мой привет театральному наставнику!

Ситуацию разрешил телефонный звонок. Ему позвонила мама и позвала его домой кушать. Как мило!

И он, резко перестав быть предполагаемым захватчиком моего дома, а также участником возможной катастрофы, стал послушным мальчиком, спешно собрался и сказал мне, что сейчас он быстренько покушает и сразу вернётся, а я в свою очередь тоже очень вежливо ответила: «Хорошо», — и навсегда закрыла за ним дверь.

Когда он ушёл, я села на диван: «Что это было? — думала я. — Как это произошло? Почему я оказалась такой одурманенной и безмолвной? Я — самолёт, я на краю гибели — это, кажется, ясно. Но кто за штурвалом? Что с пилотом? Он не справился с управлением? Он пьян? Он сошёл с ума?» — судорожно размышляла я.

«Надо это понять или я погибну. В чем же тут дело?

Мой прерванный полёт как-то связан с мужчинами. Значит, я погибну от мужчин…

Я что-то делаю не так. Я теряю высоту? Я не берегу самолёт? Во сне он взорвался…

«Покатились колеса, мосты…

И сердца.

Или что у них есть ещё там?»

Так у Высоцкого было? Нет, это было про машины, не подходит. Мне нужно что-то пилотов. Надо понять, что я делаю не так, почему я взрываюсь?

Потому…

Потому что…

«… мы пилоты!

Небо наш, небо наш родимый дом.

Первым делом, первым делом самолеты!

Ну, а девушки? — А девушки потом!»

Ну, конечно! У меня нарушена иерархия ценностей!!! На первом месте должны быть самолёты! Небо — мой дом! Парни — потом!

***

А через месяц мне снова приснился самолет, но он не упал.

Огромный самолёт летит очень низко над землей вдоль широкой реки, его крылья едва не задевают верхушки деревьев, растущих по обоим берегам.

Я смотрю на самолёт откуда-то сверху. Он, действительно, просто огромный, такую громадину на полянке не посадишь, от его гула дрожат деревья, этот низкий звук заполняет все окрестности, гудит в каждом листе.

Проснувшись, я не столько обрадовалась, сколько задумалась, я больше не горю и не падаю, но я лечу слишком низко, значит ли это, что опасность все ещё близка?

Я так не хочу умирать, не хочу раньше времени встретить свой Киржач. Хочу познать радость полёта, творческого полёта. А встречи — потом?

***

Я спросила, и сны стали мне отвечать. Сначала мне приснился Юрий! Юрий Гагарин. Он в отличие от моего знакомого Юрия — не поджигал мне ни рук, ни крыльев, и сам не был сожжен, напротив:

В моём сне, оказалось, что он чудом выжил после своего Киржача, но хранил все эти годы своё спасение в тайне, находясь в тени и скрываясь от репортёров.

— Теперь я готов, наконец, «ожить»! Так и напишите, — сказал он мне, журналистке, берущей у него интервью.

Так и пишу, Юрий Алексеевич!

Добавлю, что наша встреча проходила в его московской квартире, в высотке на Воробьевых горах с отличным видом на Москва-реку.

Юрий Алексеевич хоть и постарел, но выглядел прекрасно.

***

Последний или, как говорят пилоты, крайний сон из самолётного цикла мне приснился вчера:

Театр в летнем парке, я нахожусь за кулисами, кажется, я актриса. Не знаю, что у меня за роль, но на мне умеренно-пышное золотое платье, на голове тоже что-то золотое, как кольцо наподобие мягкого ободка.

Скоро мой выход, однако вместо меня на сцену выходит другая актриса. Это молодая девушка с испуганно-печальным взглядом, она выглядит уставшей. Волосы её немного растрёпаны. Уверена, что она уже не раз играла эту роль и знает её лучше, чем я, поэтому я совсем не против того, что именно она стоит на сцене. Я смотрю на неё из-за кулис.

Здесь за кулисами уютно, мне видно и сцену с растрёпанной девушкой, и скрытое от посторонних глаз нутро театра.

Рядом со мной стоит мужчина, возможно он тоже актёр, а, может быть, он режиссёр театра, не знаю, понятно одно, он имеет отношение и к театру, и ко мне. Он мой друг.

Ничего не происходит, я смотрю то на девушку, то на мужчину, потом поднимаю голову и вижу ясное небо, и там в небе, где-то высоко-высоко спокойно и безмятежно летит самолёт.

Я улыбаюсь…

Конец сна.

Когда-то давно мне от репетиций театрального кружка досталась сновидческая роль девушки, наблюдающей падения самолётов.

Теперь я могу видеть эту девушку со стороны, она пережила достаточно катастроф, но это больше не я.

И для того, чтобы мне теперешней видеть ясное небо, я должна знать, что где-то есть она, девушка с растрепанными волосами и ужасом, навсегда застывшим в её глазах. Отныне она мой страж — та, кто не даст мне забыть полученные уроки, а я — её тайный союзник в золотом, та, кто всегда ждёт её за кулисами.

А ещё у меня появился друг — режиссер, театральный наставник. Он не мой любовник, но он мой мужчина, в том смысле, что он за меня, за моё дело, за моё творчество, потому что первым делом — самолёты, потому что мне нужно время, потому что я обещала написать про Гагарина и его чудесное спасение, потому что теперь я могу летать высоко и смело, ведь я тоже выжила.

В реальной жизни роль такого театрального учителя для меня сыграл мой друг и наставник по письму, человек, который уже много лет помогает мне реализовывать мои творческие проекты, а также учит меня писать тексты. Его зовут как одного из Архангелов и для меня он стал человеком, который помог мне расправить крылья и пережить радость творческого полёта.

После прочтения этого рассказа он мне сказал:

— Хорошо! Но вот концовку нужно поправить, нужно добавить что-то про свадьбу, вы согласны?

— Не может быть! Вы серьезно? Это даже смешно!

— Ну, вы автор — вам и решать. Но вот, скажем, про невесту вы не досказали, где у вас это было: и в горе и в радости… Вы не согласны со мной?

— И в горе и в радости? С вами? Согласна!

— Вот вечно вы шутите, что мне с вами делать?

— А вы шутите вместе со мной!

— Ладно, в таком случае, торжественно объявляю вас… точнее ваш рассказ — состоявшимся!

— Спасибо, вы очень ко мне добры, а для меня сейчас это самое главное.

— Опять смеётесь?

— Улыбаюсь.

Конец рассказа.