Роман длиною в жизнь. Романы, повести, рассказы

Юлия Добровольская, 2020

Все мои истории – о жизни людей, живущих вдали от большой политики, большой экономики и любого размера криминала, о жизни, какой живу я сама, о сложностях и радостях человеческих взаимоотношений. Я не сужу своих героев – не осуждаю и не одобряю – я их наблюдаю. В моей прозе нет ничего об интригах, предательствах, мести, зависти и прочих явлениях, бытующих в среде спящей части человечества. Здесь – совсем о других людях. О тех, кто понимает, что нет несчастий и врагов, а есть лишь чудеса и ангелы, что нет предначертанной судьбы, а есть лишь твой осознанный или неосознанный выбор, что нет случайностей, а есть лишь путеводные сигналы на Пути, которым идёшь. О тех, чья жизнь – это рост, а не увядание, и смерть – это продолжение, а не конец.

Горький запах осеннего леса

Рассказ

1.

Они встретились в кафе, выпили по чашке кофе, и он вызвал такси.

В подъезде он хотел пропустить её, но она не любила подниматься впереди мужчины и поэтому пошла за ним.

Он шёл всего на пару ступеней впереди, но ступени были такими высокими, что его рука, выглядывающая из рукава тёмного плаща, была прямо перед её лицом.

Не успев осознать, что делает, она взялась за эту руку, как берутся дети.

Он на миг замедлил движение и, как ей показалось, оглянулся.

Но она не подняла глаз.

Он очень крепко сжал её ладонь.

На третьем этаже, не отпуская руки, он открыл массивную дверь.

В прихожей было сумрачно. Ей хотелось поцеловаться с ним прямо здесь и прямо сейчас. Ей хотелось поскорей узнать его губы.

Он принял её плащ, снял свой.

В большой гостиной было удивительно уютно.

Низкий диван, низкие кресла, низкий столик, низкие стеллажи.

Отсутствие свисающей из центра потолка люстры — взамен неё в нужных местах располагались несколько бра и торшер — только подчёркивало приземистость обстановки и располагало к комфортному отдыху. На стеклянном столе стояла в стеклянной вазе розово-жёлтая розочка с такими свежими зелёными листьями, что казалась только-только срезанной с летнего куста. Рядом — бутылка коньяка, два коньячных бокала, перевёрнутые кверху дном на салфетке, прозрачная миска с виноградом и мандаринами и коробка конфет.

Он предложил ей сесть.

— Покажи мне свой дом, — сказала она.

Она сказала «дом», потому что это был именно дом. Многие живут в «квартирах», но это был дом. В нём витал дух жизни, работы, интересов хозяина — его душа, одним словом. В «квартирах» же обычно всё стандартно, как в казармах, в них только спят и едят в перерывах между хождением на службу.

Он снова хотел пропустить её вперёд, но спохватился и пошёл первым.

Она взяла его за руку, как на лестнице.

Он опять очень крепко сжал её ладонь.

Из гостиной он повернул в коридор налево. Через несколько шагов этот коридор расходился в две противоположные стороны. В одном конце было две двери, в другом, напротив — одна.

— Здесь ванная, — сказал он и, щёлкнув выключателем, распахнул дверь, — а здесь уборная. — Он распахнул другую, повернулся к ней и улыбнулся.

Улыбка у него была застенчивая. Она, собственно, только такую его улыбку и знала.

Оба помещения казались очень просторными, потому что отделаны были в светлых тонах. Хотя они и были просторными — гораздо просторнее, чем в современных квартирах.

В другом тупичке была раздвижная дверь из матового стекла, она вела на кухню — большую кухню с двумя окнами. В них почти упирались ветки клёна — в том самом своём колдовском разноцветии, о котором спел поэт, и понять которое можно, только глядя на клёны ранней осенью.

— Я приготовил обед. Хочешь поесть?

— Потом, — сказала она, и оба поняли, что означает это «потом».

Из кухни он повёл её назад, в гостиную.

— Ну, здесь мы уже побывали, — сказал он и снова улыбнулся.

В противоположной от кухни стороне располагались такие же два тупичка с двумя дверями.

— Здесь я работаю.

Они вошли в кабинет, дверь которого тоже была раздвижной, и тоже из матового стекла.

Стол с компьютером, стеллажи с книгами, кресло — низкое и мягкое, как в гостиной — рядом с маленьким столиком. На нём чистая пепельница и пачка сигарет с зажигалкой.

Напротив была спальня.

— А здесь я сплю, — опять его улыбка, обращённая к ней.

Стеллажи с книгами и журналами по всему дому — спальня не явилась исключением. Низкая широкая тахта, застеленная тёмно-зелёным бельём с топорщащимися — ещё не смятыми — складками и откинутым углом одеяла. Рядом с постелью столик с будильником, блокнотом и ручкой. И, опять же, чистая пепельница с пачкой сигарет и зажигалкой.

Глядя на постель, она почувствовала, как на миг сжалась его рука, и без того крепко державшая её ладонь. Это было непроизвольное, конвульсивное движение — реакция на мысль, мелькнувшую у обоих. Даже не мысль… Сейчас они были как два сообщающихся сосуда, содержимое которых циркулировало из одного в другой через их прижатые ладони — если в одном сосуде поднималось давление, это сразу же сказывалось на втором.

Они вернулись в гостиную.

Он подвёл её к креслам и отпустил руку. Она села спиной к окну — это был осознанный выбор, продиктованный соображениями женщины, уже вступившей в осеннюю фазу жизни.

— Какую музыку поставить? — Спросил он.

— Твою любимую, — сказала она.

— Я люблю разную музыку…

Он обошёл кресло, вставил диск.

Зазвучал её любимый древний альбом Алана Парсонса.

Откуда он знает? — подумала она, — от Андрея?.. А что, Андрей его в мои вкусы посвящает?..

Они молча пригубили коньяк.

Он откупорил два мандарина и один протянул ей.

Она принялась отрывать по дольке, изредка смешивая вкус солнечного плода со вкусом самого солнца, пристроившегося на дне бокала.

— Я не забыла сказать, что мне очень понравилась твоя книга? — Сказала она и улыбнулась.

— А я не забыл поблагодарить тебя за это? — Он тоже улыбнулся.

— М-м-м… Не помню, не помню… — сказала она.

Она провоцировала его.

Не будь между ними такой большой разницы, она и не подумала бы заводить подобную игру. Она знала цену себе как женщине, и шла вперёд, не дожидаясь чьих-либо сигналов. Но с ним она побоялась оказаться смешной — а вдруг ей всё только показалось?..

Он поднялся и подошёл к ней.

Она почувствовала его волнение — словно сгустившийся воздух, оно придавило её.

Нет, ничего ей не показалось…

Она поднялась ему навстречу.

— Спасибо за тёплые слова, — и он взял в ладони её лицо.

Вот они — его губы, его руки… Вот он.

Около десяти она сказала, что ей пора.

— Ты не хочешь принять душ? — Спросил он.

— Нет. Я хочу сохранить тебя… — Сказала она.

— А как же?..

— Андрей? Он в командировке до следующего вторника.

— Так, значит, ты могла бы?.. — Он был удивлён.

— Могла бы. Но не останусь. — Она коснулась его щеки рукой.

— А завтра?.. Мы увидимся?

— Нет. У меня завтра протокольное мероприятие. Я поздно освобожусь.

— Поздно — это как?

— Около полуночи, не раньше.

— Так это детское время, — сказал он, улыбнувшись.

И в улыбке, и в голосе прозвучало тщательно скрываемое смятение пополам с мольбой, и она уловила это.

Ей не хотелось, чтобы он думал, что его отвергают, что им пренебрегают. Тем более что это было вовсе не так — она жаждала новой встречи и с трудом представляла, как доживёт до неё.

— Ну, если детское…

— Где и когда состоится твоё протокольное мероприятие?

Она назвала ресторан и время.

— Позвони, я пришлю такси.

— Я приеду, — сказала она.

Они поцеловались, и ей захотелось остаться здесь прямо сейчас.

Он подал плащ.

На миг задержав его, посмотрел вопросительно.

Она опустила взгляд, и он понял её.

Он вышел с ней, назвал таксисту адрес и расплатился.

— До завтра.

— До завтра.

Она была уверена: водитель, бросив взгляд в зеркало, увидел всё то, что оставалось сейчас за её плечами — эскапада немолодой дамы, безумие мальчишки…

* * *

Она оказалась на презентации его первой книги, изданной на грант международного гуманитарного университета, со своим мужем — тот был приглашённым и со стороны этого самого гуманитарного университета, и со стороны виновника торжества, с которым водил творческую дружбу.

Андрей подвёл её к юному герою дня, поздравил и обменялся с ним рукопожатием.

— Познакомься, моя жена, Анна, — сказал Андрей.

Она протянула ему руку.

— Роман. — Он сжал её ладонь.

Ей польстило, что он сразу и легко принял её предложение перейти на «ты» — разница в возрасте была более чем очевидной.

Сейчас ей кажется, что она влюбилась в него именно тогда…

Хотя, нет, наверное, всё-таки чуть позже — когда читала книгу.

Она видела его застенчивую улыбку, ощущала тепло его руки, пожимающей её руку, и боролась с неодолимым влечением к нему.

Её влекло к его мужской сущности, так тщательно скрытой за сдержанными манерами и так ярко проявившейся в его прозе.

Она закончила книгу во втором часу ночи и сразу послала ему эсэмэску:

Удивляюсь, узнавая тебя. Наслаждаюсь твоим пронзительным романтизмом.

Люблю — хотелось добавить ей, но она припасла это на потом.

Он тут же ответил — что-то вроде: «спасибо, тронут».

Тогда она послала весьма рисковое и нарочито двусмысленное:

Не насытилась, хочу ещё.

Есть неопубликованное, — ответил он, а она подумала: ну, что ж, будем о прозе…

— Хочу!

— Я могу пригласить тебя к себе?

— Можешь.

— Завтра?

— Свободна после 13—00.

Теперь она знает: всё, что она только предполагала в нём, отдаваясь ему в своих полуснах-полумечтах, оказалось правдой. Сильный и чуткий любовник, он был скорее раскованным, чем искушённым.

Анна даже не запомнила его тела. Только руки и губы. Она не позволила ему оставить свет включённым, сказав, что стесняется своей постаревшей оболочки.

Он не возражал.

С одной стороны, это было ей всё-таки на руку.

С другой — слегка задело. Она-то знала, что кокетничает, что коже её — особенно после трёх недель, проведённых на нежарком Балтийском море — покрытой ровным загаром, подтянутой самым целебным и действенным массажём, каким являются прогулки на морском ветру, коже её позавидует не только любая ровесница. Ну а с формами у неё никогда проблем не было.

Ладно, выпадет ещё случай продемонстрировать и то, и другое — подумала она, — до весны, а стало быть, до времени, когда улетучатся следы лета, и тело вновь вспомнит о своём возрасте, так далеко!.. Притом что связь эту она собиралась прекратить где-нибудь после Нового года. Она надеялась, он понимает, что между ними может быть только… только физиология, и ничего больше. Крепкий секс, приправленный утончённой чувственностью. Что касается последнего, тут они были на равных.

Конец ознакомительного фрагмента.