Беременна (не) от тебя

Юлия Гауф

ГЛАВА 7

РАТМИР

Нужно ли мне ненавидеть эту девчонку?

Нужно.

Или нет.

Даже когда я решил проследить за ней, ненависти я не испытывал, лишь неприязнь, и любопытство. В конце концов, что бы там мама не думала, как бы ни ругала «эту малолетку», мужчина — не баран, которого легко увести.

Отец сам так решил — уйти.

А девчонку можно понять, в столице все такие — за старый денежный мешок хотят выйти, только благодаря деду, мешок этот заметно прохудился.

Держу в руках мягкий спортивный комплект, и усмехаюсь.

— Иди, и переодевайся, — командует Вика.

Как скажешь, блонди. Мачеху положено слушаться!

И я стягиваю с себя футболку, зашвыривая на эту их супружескую кровать. Тяжело представить, что они на ней… вдвоем…

Отвратительно!

— Ты что вытворяешь? — Вика бледнеет, и пятится от меня спиной. — Иди к себе, и там переодевайся. Что за стриптиз?

— А я тебя не стесняюсь, — весело отвечаю, и стягиваю джинсы.

А Вика, как маленькая, зажмуривается.

В ту нашу ночь она была смелее. Так цеплялась за меня, вжимала в себя.

Отпускать не хотела ни на секунду.

— Я все хотел спросить, с кем из нас тебе было приятнее? С отцом или со мной? — сам не знаю зачем, продолжаю я давить на девчонку. И с внезапно, как всегда, проснувшейся злостью дополняю вопрос: — Или с Яном?

Девчонка вспыхивает.

Оскорбляется, и оскорбляется искренне.

— У меня с Яном никогда ничего не было. И не будет! — выпаливает, а я снова смеюсь.

Напоминание о нас ее уже не смущает.

А этот Ян… Вика может сколько угодно делать вид, что не замечает его взглядов, но я все вижу. Думаю, и она видит, но это ведь так удобно — купаться в любви другого человека, знать, что можешь на него рассчитывать.

И ничего не давать взамен.

Так было у мамы к отцу.

И так у Яна к Вике. Прилетел ведь по первому зову, про вещи забыл, лишь бы не оставлять меня с ней наедине.

— А у нас с тобой будет? — ложусь на кровать, и улыбаюсь. Хотя с большим удовольствием бы сжег ее. — Я могу заменить отца, хочешь? Ты ведь хочешь, Вика…

Я ожидал всего, чего угодно: скандала, обвинений в безнравственности, злости. Но не слез, маленькими хрусталиками покатившихся из глаз Вики.

— Ты чего? — подскакиваю с этой проклятой кровати, и одеваюсь по-армейски быстро. — Вика, я пошутил, не плачь…

Подхожу к ней, и не понимаю, что делать. Девушка глядит в одну точку, словно там нечто важное и нужное, и плачет. Тихо, без всхлипов и подвываний. Так, что я чувствую себя беспомощным ничтожеством.

— Прости, — вырывается у меня, и я тянусь к девушке, чтобы…

Сам не знаю.

Но смотреть на ее слезы я не могу.

ВИКА

Ратмир бестолково суетится, по плечу меня похлопывает…

Дурак! Какой-же он дурак!

— Да пошутил я, — раздражается парень, и непонятно, на кого — на себя или на меня, — Вика, не плачь…

А мне плевать на то, пошутил он или нет.

Я просто устала.

Вымоталась за этот жуткий день, и издевки Ратмира стали последней каплей.

— Уйди, — всхлипываю, и киваю на дверь, — видеть тебя не могу.

Ратмир делает неуверенный шаг к двери, и я немного расслабляюсь — сейчас он оставит меня одну, и я выплачусь в свое удовольствие. А потом пойду в свой кабинет, и буду всю ночь рисовать.

— Уйду, когда успокоишься, — глухо говорит парень, и крепко обнимает меня. — Ненавижу слезы.

— Так не смотри…

Вырваться пытаюсь, но сил не хватает. Этот громила не из хлюпиков, и мои трепыхания для него как слабый ветерок. И я…

… позволяю себе расслабиться на краткий миг.

Утыкаюсь мокрым от слез носом в его шею, и вдыхаю знакомый запах. Ратмир пахнет костром и осенью.

И немного кровью.

— И почему ты такая неженка? — шепчет парень, и проводит ладонью по моим волосам. — Обидчивая, плачешь вот. Нет бы ответить, как следует. Совсем не умеешь за себя постоять, Вика, и пора бы научиться этому.

Я могу за себя постоять.

Могла. Раньше.

— Отцу ты тоже позволяешь себя унижать? — допытывается Ратмир, и я вырываюсь из ставших неуютными объятий.

Ну вот что ему стоило молча меня поддержать?

— Нет, Тимур меня не унижает.

Ложь.

— Врешь, — это чудовище будто мысли мои читает. — Я ведь на него похож, Вика, не только внешне. К сожалению. И я видел, как он с мамой обращался, а она тоже слабая — как и ты. И слабость эта раздражает, вызывает желание… добить. Ну и, — Ратмир садится у меня в ногах рядом с кроватью, — как с тобой обращается муженек?

— Хорошо, — раздражаюсь от этих бесконечных вопросов.

— И снова ложь.

Не совсем это ложь. Тимур никогда не проходится по мне грубыми оскорблениями, он слишком хорошо воспитан. А тонкие остроты по поводу моей бесплодности, неизящности, происхождения — на это он горазд. И бьют эти остроты больно.

— Ну и откуда ты взялась такая? — Ратмир не отчаивается добиться от меня ответов. — Расскажи!

Хочу послать его куда подальше.

Не понимаю, что именно Ратмир хочет от меня услышать.

И уже открываю рот, чтобы выпроводить его, но…

— Мне было одиннадцать, и меня похитили, — тихо произношу я, глядя на сидящего на полу парня. — А люди Тимура спасли. Полиция… они работали, конечно, но слабо, и готовили родителей к худшему. Утверждали, что с каждым часом шансов найти меня живой становится меньше. А люди Тимура меня нашли, и…

… и именно к нему на руки я прыгнула около того дома на окраине, где меня держали. А по пути домой мы заехали в торговый центр, где Тим купил мне молочный коктейль.

Я думала, что он будет хорошим мужем.

— Так именно поэтому ты такая, — Ратмир хмурится, и пытается подобрать не слишком обидное слово, чтобы я снова не разрыдалась, — неженка?

— Наверное, — фыркаю, и потираю лицо ладонями. — У мамы после того случая то панические атаки, то депрессии, а отец совсем помешался на моей безопасности. И я даже скандал устроить не могла, боясь расстроить маму.

Но безопасность папа мне не обеспечил, ведь это невозможно в нашем мире.

И в нашей стране.

— Мне было тринадцать, когда я снова попрощалась с этой жизнью, — вспоминаю я вслух страшные события семилетней давности. — Я гостила у тети. И глубокой ночью случился пожар.

Каким чудом я проснулась — не понимаю, но вскочила с кровати, как в тумане. Гарью несло так, что дышать было больно, а не дышать — невозможно.

— Я разбудила дядю с тетей, и мы выскочили на улицу, — договариваю я, не решаясь рассказать историю до конца.

Как я, в суете пожара поняла, что пушистая, ласковая Маня — теткина черная кошка с белым воротничком и кончиком хвостика, осталась в квартире. И я понеслась обратно на второй этаж, не замеченная перепуганными родственниками.

В подъезде было черно и от дыма, и от темени. Из звуков лишь страшный хруст и далекий вой пожарных сирен, а я наощупь поднималась по лестнице, зажмурив слезящиеся от страха и гари глаза.

И на половине пути поняла, что не дойду — ни в квартиру, ни на улицу.

Не выберусь.

— Дуреха, — раздался чей-то голос, и я не поняла — мужской или женский. К носу прижали мокрую тряпку, и я провалилась в совсем уж непроглядную темень.

А открыла глаза уже на улице, жадно вдыхая воздух.

И глядя на парня на пять-шесть лет меня старше.

На парня, который меня спас.

И снилась мне та самая ночь — некрасивая, на самом деле.

Люди, стоящие у пятиэтажки, от которой валит едкий дым. Все были одеты как попало: на ночные рубашки кто-то догадался накинуть пуховики, но на большинство людей были накинуты колючие шерстяные одеяла и пледы, принесенные сердобольными соседями.

Конец ознакомительного фрагмента.