Беременна (не) от тебя

Юлия Гауф

ГЛАВА 1

ВИКА

Странно не хотеть ребенка от собственного мужа, но надо признаться хоть самой себе в этом.

Не хочу.

Если я забеременею — это будет означать, что назад дороги нет.

Хотя ее, итак, нет.

— Все анализы в норме, вы не бесплодны, Виктория. Организм молодой, рано или поздно вы забеременеете, если этого хотите.

Хотите, не хотите…

Выбора у меня нет, забеременеть я должна. Мой муж, Тимур Ревазов, привык контролировать все: подчиненных, расходы, доходы, и меня — свое последнее приобретение.

Наиболее ценное за последние годы.

— Дело точно не во мне?

— Ваш муж уже не мальчик, милая, и ему бы провериться, анализы сдать. Мужчины тоже, знаете ли, бывают бесплодными, просто не знают об этом из-за наплевательского отношения к здоровью, — осторожно замечает Инесса Николаевна.

— У него уже есть сын. Тимур не бесплоден. И проверяться он отказывается.

Киваю на прощание, собираю в папку все справки и выписки, и выхожу в коридор.

Пора домой. Тимур в Петербурге, и можно по полной наслаждаться одиночеством. Не притворяться идеалом женщины — притворство это в глаза бросается, вызывая диссонанс. Ну какой из меня идеал?

Смешно.

Но вместо того, чтобы вызвать такси, и поехать домой, я просто иду по улице, смешиваясь с толпой таких разных людей: у каждого свои радости и проблемы, своя жизнь и свое одиночество.

— Девушка, зайдете? — молодой, не старше меня рыжий парень, кивает на стеклянную дверь. — Второй коктейль таким красавицам, как вы, за счет заведения.

Красавице нельзя коктейли, красавица должна забеременеть.

— Нет, спасибо, — улыбаюсь, но порыв прохладного ветра заставляет меня передумать. — Хотя, зайду, пожалуй.

Просто погреться, выпить чашечку ароматного кофе.

Или две.

Бармен удивляется, принимая мой заказ, но, взглянув на кольцо, понимающе хмыкает.

— Если надумаете выпить что-то более горячее — акция насчет второго бесплатного до полуночи, — улыбается татуированный бармен, и двигает по стойке мой черничный латте.

— В это время я уже буду спать, но спасибо, — улыбаюсь обаятельному парню в ответ.

Сажусь за столик, достаю смартфон, и сигнал зарядки мигает красным. А через пару секунд экран чернеет — разрядился.

Прекрасно, просто прекрасно.

— Привет, блондинка, — напротив меня внаглую садится парень, игнорируя свободный столик по соседству. — Скучаешь?

Бросаю на нахала красноречивый взгляд, но он и не думает смущаться, извиняться, и оставлять меня в покое. Рассматривает, и я отвечаю тем же: лет двадцать пять на вид, темноволосый, короткостриженый и высокий. Бровь рассечена белым шрамом, а скула — свежим ударом.

Парень подавляет своим ростом и силой.

Никогда таких не любила.

— Не скучаю. И я замужем, так что найди другой объект для подката, — салютую пикаперу чашкой кофе, намекая, чтобы он убирался прочь.

— Ты и есть мой объект, — нахальство фразы молодой мужчина компенсирует обаятельной улыбкой. — Да расслабься, блонди, не собираюсь я набиваться в зятья твоей мамочке. Тебе скучно, мне скучно, вот и…

— Поскучаем вместе, — договариваю я за собеседника, который скидывает черную кожанку, и бросает на соседний стул.

Против воли, чисто женским взглядом, оцениваю поджарый торс, на котором красиво и контрастно смотрится белая футболка.

А еще более красивы синяки, разукрашивающие руки качка. Ужас, кто же мог так отделать этого громилу?

— Знакомиться будем? — приподнимает он бровь.

— Маша, — ехидно улыбаюсь, и отпиваю чуть остывший, но не потерявший своей прелести кофе.

— А я тогда Петя.

Из него Петя, как из меня Мария-Антуанетта: черноволосый, черноглазый, чуть смуглый. Нос с характерной горбинкой точь-в-точь как у моего мужа.

Явно с юга приехал.

Чем-то они похожи с Тимуром: острыми, четкими чертами лиц, тяжелыми скулами, и такими же тяжелыми взглядами. Оба по-своему красивы, но что до меня: я блондинов-викингов предпочитаю.

— Налюбовалась? Может, мне встать, и покрутиться? — приподнимает он бровь.

— В следующий раз, — залпом допиваю кофе, и поднимаюсь, намереваясь уйти.

Но нахал хватает меня за руку, и силой тянет на себя.

— Более уродливого обручального кольца я еще не видел, — морщится парень, рассматривая мой безымянный палец и подарок моего мужа.

— Чтоб ты понимал! Тоже мне, великий критик!

Кольцо, и правда, варварское: массивное, тяжеленное и увитое гроздьями драгоценных камней.

Фамильная ценность.

— Садись, блонди, я не кусаюсь. Мне и правда скучно, — отпускать мою руку парень не намеревается, несмотря на свою просьбу сесть обратно, и я сердито вырываю ладонь из его захвата.

Хочу развернуться, уйти.

Но зачем-то сажусь обратно за столик.

Он мне не нравится, слишком мужа напоминает. Но и домой не хочется.

Скрещиваю руки на груди в защитном жесте, и парень тихо смеется надо мной, разгадав мое смущение: ну вот что ему нужно от меня?

— Тебе никогда не хотелось рассказать о своей жизни чистую правду, без прикрас, блонди? — чуть склоняется качок над столом. — Поделиться с незнакомцем тем, что не можешь доверить близким?

— Нет, лучше уж я с друзьями поделюсь личным.

И это моя ложь номер один.

— Врешь, — «Петя» подзывает официанта к нашему столику, и делает заказ — те самые коктейли, которые так настойчиво рекламирует промоутер у входа. — Давай поиграем?

— Во что?

— В правду, блонди. Давай поиграем в правду.

РАТМИР

Иду за ней — за этой девчонкой, за которой отец увивался, наплевав на маму, и злость берет.

Вот на эту тихоню он променял мать — яркую, красивую, и без памяти любящую его?!

До сих пор ведь любит, несмотря на все унижения, через которые ради него прошла. На маме он не женился, несмотря на столько совместно прожитых лет и общего ребенка, а с этой девкой побежал в ЗАГС, едва ей восемнадцать исполнилось.

Из клиники она направляется прямиком в бар. Ай да тихоня!

В тихом омуте…

— Давай поиграем в правду, — предлагаю ей, надеясь, что согласится.

Или что откажется.

Сам еще не решил, зачем мне весь этот разговор.

— Ну давай, — с вызовом соглашается блондинка.

Придвигаю поближе к ней коктейли, принесенные официантом: сладкие, именно такие и любят девушки. После них язык прекрасно развязывается.

— Как тебя зовут по-настоящему?

— Маша, — не моргнув глазом отвечает лгунья.

Будто я не знаю, как ее зовут!

— А если серьезно?

— Вика. Виктория, — напевно представляется она, и я в который раз вздрагиваю от ее голоса.

Пробирает.

— А тебя?

— Рустам, — отвечаю, и не собираясь быть честным.

Не с ней.

Может, отец говорил обо мне своей молодой женушке — о нелюбимом и нежеланном сыне? Хотя вряд ли он обо мне еще помнит — вычеркнул из жизни с превеликой радостью.

— Имя Рустам тебе больше подходит, чем Петя, — по-доброму усмехается блондинка, и я придвигаю ей еще коктейль, подав знак официанту, что нужно принести еще.

И побольше.

— Итак, теперь мой вопрос: ты и правда замужем?

Взглядом указываю на кольцо из старого золота, которым грезила мама. А я и не понимал, зачем ей эта уродская штука на палец.

Не понимал, пока не вырос. Как и смешков за ее спиной, осуждающих шепотков за связь вне брака.

И за нагулянного ребенка.

— Да, я замужем уже почти два года, — Вика тоже смотрит на свое кольцо, и грустно улыбается — не мне, а самой себе. Или пустоте. — Теперь мой вопрос: что тебе нужно?

Отомстить отцу за мать, и за себя.

Понять, что в тебе такого особенного.

Выяснить, как обычная, не слишком умная и хитрая девчонка, смогла увести отца от мамы.

И наказать за это.

— Мне скучно, Вика. Мне просто скучно, и захотелось поговорить.

— Со мной?

— Остальные сидят в компании, — киваю на столики за ее спиной, занятые парочками или группами друзей. — А ты одна.

— Да, я одна.

И снова легкая, со вкусом полыни, грусть в ее голосе.

— Расскажи про своего мужа, — прошу, наблюдая, как она допивает очередной коктейль — ягодный, чуть окрашивающий бледные губы малиновым цветом.

— Это не вопрос.

— Считай, что это вопрос.

— Мой муж — замечательный человек, — Вика хмурится, подозревая подвох в моем вопросе, и спешит встать на защиту отца. — Чуть старше меня. И я его люблю.

Лжет. Все три фразы — ложь.

— Чуть старше — это на сколько?

— Тимуру сорок семь лет. И что?

— И ничего.

Поженились они, когда отцу было сорок пять, а Вике — восемнадцать. А в дом к ее семье он зачастил и того раньше.

— Теперь твой вопрос, — напоминаю девчонке, и морщусь от сладости напитка.

Ну и гадость. Будто сироп пью.

— У меня нет вопросов. Мне надоел этот разговор, — она снова тянется к папке с бумагами, но рука подрагивает.

И бумаги рассыпаются по столу.

Справки, выписки, анализы.

— Что это? — хватаю один из листов, и глаз успевает вырвать отдельные слова: «хгч», «мазок», «посев».

Ах, да. Блондинка же была в клинике.

Болеет чем-то?

— Это? — Вика так и не уходит. Застывает, с каким-то глухим отчаяньем глядя на рассыпавшиеся по столу бумаги, а затем сгребает из, и неаккуратно засовывает в папку. С отвращением, даже со злостью. — Это медицинский казус, вот что. Я здорова, но никак не забеременею.

О, так отец со своей юной женой хотят сделать мне брата или сестру?!

Занятно.

— И куда тебе спешить?

— Ты не понимаешь, — Вика поднимает на меня свои глаза цвета неба, в которых и отчаянье, и горечь, и злость смешались в гремучий яд. — Я должна родить ребенка, и как можно скорее. Иначе муж меня бросит. Ему нужен наследник, которого я не могу дать.

Наконец, разговорилась. Пришлось попотеть для этого.

Хотя я никогда не был особым мастаком в ведении бесед, и дипломатия не удавалась.

— А ты не хочешь его терять, — понимающе киваю, злясь на глупую, продажную девчонку. — Твой муж богат, да? Поэтому?

— Да, он богат, — рассеянно отвечает она. — И это богатство нужно передать прямому наследнику. Я здорова, Тимур здоров, но я все никак не могу забеременеть… устала, как же я устала! Может, анализы врут, и я бесплодна?

Значит, все же, из-за денег. Крохотная капля сомнения в своей правоте утекает вместе с последней каплей малинового коктейля. И ради денег эта мелкая лгунья разрушила жизнь моей матери.

Все ради денег!

Протягиваю ладонь к ее лицу, и провожу большим пальцем по нижней губе Вики — ласкающе, дразня ее.

И себя.

Электрические разряды прошивают насквозь от предвкушения ночи. Я ее получу, а затем обрадую отца «верностью» его молодой жены.

— Ты очень красивая, — прикосновения опаляют, и никаких сил нет прервать это безумие.

Рустам — незнакомец.

Рустам мне не нравится своей наглостью и беспардонностью.

Он может оказаться кем угодно.

И я замужем, что самое главное.

Но помня все это, я сижу напротив Рустама, и позволяю ласкать, очерчивать пальцами свои губы и скулы, линию подбородка… о Боже!

Надо прекратить все это.

— Вика, — приятным, пробирающим баритоном тянет мужчина мое имя, пробует его на вкус, — Виктория… это ведь означает «победа»?

— Да, — шепчу, и прикусываю нижнюю, пересохшую от нервов губу.

Отвечает мне потемневший взгляд Рустама.

Взгляд, сфокусировавшийся на моих губах.

— Победа. Так и есть, — улыбается парень, словно не мне это говорит. А самому себе.

И убирает теплую ладонь от моего лица. Хочется потянуться следом, не прерывать этих прикосновений, которые так приятны — мне всегда не хватало ласки.

Тем более сейчас, когда я, кажется, один на один с этим миром.

И загнана в ловушку.

— Пойдешь со мной? — Рустам встает, и выжидающе смотрит на меня сверху вниз.

— Куда?

Парень лишь приподнимает бровь. Будто, итак, не ясно, куда.

И зачем.

Нужно отказать ему, поставить на место. Ткнуть броское, тяжелое, как оковы кольцо под нос, и выкрикнуть, что я замужем. Как он смеет намекать, что я способна согласиться?

Вот только перед глазами пустой, ненавистный дом, в который мне придется возвращаться и ждать мужа в полном одиночестве. А затем выслушивать оскорбительные эпитеты в свой адрес.

Пустоцвет.

Недоженщина.

Бракованная.

— Пойдем, — вкладываю свою ладонь в его, и поднимаюсь со стула.

Понимание того, что я совершила, приходит не сразу. Первое, что я чувствую, проснувшись ранним утром это солнечный луч — оранжевый, теплый, ласково скользящий по щеке.

Всегда любила раннее утро, которым мир просыпается, окрашивая теплым светом и полутенями землю. И профессиональным взглядом художницы, и романтичным взглядом юной девушки.

С улыбкой открываю глаза, и осознание приходит резко. Обрушивается яростным водопадом на душу: я изменила мужу.

Тимур — далеко не идеал, но отвечать ему пощечиной низко. А измена — именно пощечина, втаптывающая мужчину в грязь.

Как и саму изменщицу.

Тихо, стараясь не смотреть на вторую половину кровати, поднимаюсь, и собираю раскиданные вещи, которые одеваю на ходу. А затем, все же, замираю у самого выхода.

И смотрю на него — спящего парня, с которым провела эту безумную, горько-сладостную ночь: возможно, он красив, несмотря на шрамы и синяки, покрывающие его спину, грудь и руки.

Да, он красив.

И, надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

— Привет, милая, — Тимур привычно мажет поцелуем по щеке, приветствуя меня. — Надеюсь, ты без меня не скучала.

Вопрос не подразумевает ответа. Лишь вежливую улыбку, которой я и одариваю вернувшегося из Питера мужа.

— Ты была в клинике?

— Да, — отвечаю, и внутри холодею, вспоминая, чем именно закончился тот день. — Я не бесплодна. Все анализы подтвердили это, детей я иметь могу.

— Но ты не беременна, — Тимур стоит у зеркала, и буравит меня своим отражением.

— Не беременна, — соглашаюсь со вздохом. — Мне сказали, что было бы неплохо и тебе пройти обследование. Мало ли…

— Ты в своем уме? — муж оборачивается, и слова его окрашены веселой злостью и недоумением, словно ему приходится с несмышленышем вести диалог. — Вика, напоминаю: у меня есть сын. Дело не во мне, а в тебе.

Естественно.

Так я и думала. Дело всегда во мне.

— Может, твой сын не такой уж и твой? — зло спрашиваю, и тут же жалею об этом, видя, как каменеет лицо Тимура от гнева.

— Я бы хотел, чтобы Ратмир был не от меня, но увы, — муж резко бросает галстук на кровать, — он от меня. Обратись в другую клинику. Наши врачи — шарлатаны. Пусть гормоны пропишут, или еще что, но ты должна родить мне, Вика. Должна!

Знаю, я должна. Тогда отец с легкой душой перепишет на мужа землю, богатую золотом и драгоценными камнями, на Урале — именно это прописано в брачном контракте: развод запрещен, брак скрепляется ребенком, и все имущество переходит Тимуру Ревазову.

Зря я согласилась на этот брак.

— Тимур, я согласна на другую клинику, но ты тоже должен обследоваться, — решаю настоять на своем впервые за долгое время. — Не во всех бедах женщина виновата, понимаешь?

— А ты понимаешь, что у меня есть сын — доказательство того, что я мужчина? — напускается он на меня. — Внешне Ратмир — моя копия, к сожалению. Да и после его матери были женщины, которые…

Муж не договаривает, но я прекрасно понимаю, что он хотел сказать. Были и другие женщины, которые доказывали Тимуру, что он мужчина.

А я, жена, не могу.

— Я схожу к другим врачам, — соглашаюсь, понимая, что спорить бесполезно.

С Тимуром Ревазовым не спорят.

— Ну и не парься, — Юлька подмигивает, и переключает все внимание на бутерброд с красной икрой, аппетитно поблескивающей оранжевым. — Было, и было. Это жизнь, детка.

— Ты не понимаешь…

— Да ладно тебе, все гуляют от благоверных, — подруга не выдерживает, и надкусывает лакомство, но продолжает говорить с набитым ртом: — Я тебе еще раз говорю — это жизнь. И всякое случается. А муж твой — старик, так что ничего страшного. О чем он не узнает — о том не нужно печалиться.

Хм, и зачем я поделилась с Юлей? Чего ждала?

Вряд ли осуждения. Она подруга, и даже если бы и подумала что-то подобное обо мне — вслух бы не сказала.

Но поддерживать подобное, и оправдывать — это слишком. Хотя в среде художников измены — проза жизни. Творческим натурам постоянно нужно подпитываться извне: художникам от натурщиц, артистам от коллег по цеху, гримеров и костюмеров, и так далее.

Думала, меня подобное не коснется, и что я не такая.

Слишком хорошо я о себе думала, как оказалось.

— Эй, ты же не расскажешь своему Тимуру о своем маленьком приключении? — тревожится подруга, и даже откладывает второй бутерброд, так и манящий сорвавшуюся с диеты Юлю.

— Не расскажу. Вряд ли он будет рад, — вздыхаю, представляя реакцию мужа на мое признание. — Уж точно не скажет мне о том, что это жизнь, и всякое бывает.

Бывает лишь у мужчин, которые полигамны по своей природе.

Женщинам положено быть верными, и рожать по указке.

— А, ну тогда я спокойна. А то кто тебя, святошу, знает, — Юлька отодвигает тарелку с моими бутербродами к краю стола, а затем сдается, и снова хватает вкусность. — Так ты не залетела еще?

— Нет, к сожалению.

Или к счастью. Как только рожу ребенка, обратного хода не будет. Слишком отец хочет для меня счастья — так сильно, что сделал все, чтобы сделать несчастной. А все из-за богатого ископаемыми клочка земли за Уральскими горами.

Не достанься он отцу в наследство, быть бы мне обычной студенткой со всеми вытекающими: вечеринки, парни, художественные выезды и прочие радости юности.

— Вообще, это так тупо, рожать ребенка в двадцать лет, — пускается обжора-подруга в сентенции. — То есть, понятно, что тебе двадцать один стукнет, если сейчас залетишь, но все-равно. Вот меня мать родила в девятнадцать, и что?

— Что? — послушно повторяю я, хотя с Юлей согласна.

— Да то, что не молодость у нее была, а кошмар! Нет уж, нужно сначала повеселиться, а годам к тридцати уже рожать, когда и в голове умные мысли будут, и воспоминания кое-какие накопятся.

— Юль, каждому свое, — спорю я из протеста. — Меня мама тоже в девятнадцать родила, но она никогда не жаловалась на жизнь. Папа ее на руках носил, помогал во всем.

За что и был прозван подкаблучником.

Оказывается, это стыдно — жене помогать по хозяйству. А уж дочерью заниматься, а не телевизор на диване смотреть — вообще не по-мужски.

— Слушай, — понижает Юля голос, — а ты не хитришь? Мне можешь признаться: таблетки пьешь, да? Ну, чтобы не залететь. А мужу свистишь, что не получается.

— Нет, Юль, я и правда не могу, — машинально оглаживаю ноющий в последние дни живот. — Может, врачи что-то напутали, и я бесплодна. Или дело в самом Тимуре, хотя у него уже есть ребенок. Но вдруг он чем-то болел, и стал бесплодным… не знаю, но проверяться он отказывается.

И гонит меня на гормональную терапию, благо все врачи, слыша об этом, крутят у виска.

— Дела, — тянет моя верная слушательница, с жадностью глядя на мое яблоко, которое я отдавать не собираюсь. — А с этим, с Рустамом ты… хмм… защищалась?

— Вроде да, — смущаюсь от этого вопроса, но затем приходит чувство сильнее, чем смущение — страх. — Надеюсь, он предпринял меры. Очень надеюсь!

Не хватало еще чем-нибудь заболеть для полного счастья.

Внеплановая беременность мне точно не грозит.

— Эх, жаль ты не сфотографировала его, — подруга встает, обиженно наблюдая, с каким аппетитом я вгрызаюсь в желтое, сочное яблоко. — Люблю высоких брюнетов.

— А я не люблю, — отрезаю, и встаю со стула.

Пора на занятия.