Записка Господу Богу

Юлия Вознесенская, 2017

Читатели знают Юлию Вознесенскую как удивительную православную писательницу-прозаика, автора многих романов и повестей. Но мало кому известно, что Юлия Николаевна была еще и талантливым поэтом – тонким, лиричным, глубоко чувствующим окружающий мир, ищущим и находящим в нем его Создателя. Перед вами уникальная книга – сборник поэтических произведений Юлии Вознесенской. В него вошли как небольшие стихотворения, поражающие многообразием форм, стилей написания и содержания, так и поэмы, ранее не знакомые читателям.

«Был в самом центре Ленинграда мой петербургский уголок…»

Городская лирика

Три музы

Голубушки! Елены! Самарянки!

Пробежками от Мойки до Фонтанки,

От Крюкова канала до Невы

Кого спасете вы?

Мне чудится — вы в городе одни.

Текут по лицам желтые огни,

Жилые подворотни дышат смрадом —

Туман над Ленинградом.

Три девочки, три музы, три жены,

Всегда толпой калек окружены.

Часовенка

Памяти Валентина Трунова

Когда хожу, обижена,

Непонята хожу,

Одно виденье вижу я,

Одну я быль твержу.

Она не очень грустная,

Но в ней слезинки соль.

Она простая, русская,

И русская в ней боль.

Стоит, стоит часовенка

В лесу, где бурелом.

Со снятыми засовами,

Со скошенным углом,

С бурьяном необузданным,

Со сбитыми дверьми —

Она еще не узнана,

Не найдена людьми.

Стоит, стоит часовенка,

С годами все темней…

И людям будет совестно

Явиться перед ней.

1966

Мостик с грифонами

Был в самом центре Ленинграда

Мой петербургский уголок,

Канала четкая ограда

Была каймой моих дорог.

Туда орган людского хора

От Невского не долетал,

Там у Казанского собора

Был узкий мост через канал.

Тугие крылья двух грифонов

Его держали над водой —

Он в памяти остался фоном

Моих хождений за бедой.

Кому-то вовсе не приметен

В обличье сказочно-простом,

Он был единственным на свете —

Он между нами был мостом…

Давно в том месте не была я

И не сорвусь, не полечу.

Ты спи, печаль моя былая,

Тебя будить я не хочу.

Развеял номер телефона

И адрес времени норд-ост…

А златокрылые грифоны

Все также охраняют мост.

Ленинград 1975

Океан первоначальный

В зелено-солнечной воде

Ныряю золотою рыбкой

И выгибаюсь грудью гибкой,

Подобно сказочной ладье.

И вот зеленый Петергоф

С волной сливается причальной,

И нет на свете берегов —

Есть океан первоначальный.

Еще не выросла трава

На бледных отложеньях мела,

И ящеры об островах

Задумываются несмело.

Потом возникнут города,

Законы, войны и искусство —

Ну, а пока что в мире пусто,

А я печальна и горда:

Так постигаю я с азов

И жизнь дарующие воды,

И одиночество природы,

И человека дальний зов.

1967

В обугленный неба пролом

Чтоб не знать, что ты любишь меня,

Не удерживать и не томиться,

Я рванула из летнего дня,

Как из леса горящего птица.

И в обугленный неба пролом,

Позади остывающий быстро,

Я пошла по спирали, крылом

Рассыпая горящие искры.

Задохнувшись в пустой синеве,

Я к Неве наклонилась напиться.

Но огонь отразился в Неве —

Вот какая я, стало быть, птица?

Не зови! Не откликнуться мне,

С каждым днем забираю все выше,

Только спелые искры, как вишни,

У небес остаются на дне.

На пушкинских дорогах

Красавица моя, экскурсовод!

Вели водителю помедленнее ехать.

Буран в пути. А главная помеха —

На пушкинских дорогах гололед.

На пушкинских дорогах гололед.

Друзья мои, теперь остерегайтесь.

Веселый черт и златокудрый витязь,

Что вас за новым поворотом ждет?

На пушкинских дорогах гололед.

Гелионы

Гелионы плывут на солнце.

Слышу палубу под ногами.

Озираюсь вокруг сонно:

Это мы с тобой? Это с нами?

У кормы, похожей на замок,

Спит невольник, как ворон черен.

А из трюма доходит запах

Ароматных кофейных зерен.

На штурвале — твои руки,

А глаза уже сбились с курса

И вот-вот с моими столкнутся.

И тогда не станет разлуки.

Только с курса тебе не сбиться —

И мы так приникнем друг к другу,

Как зарей подожженные птицы

Приникают к воде с перепугу.

Для тебя — это только сказка,

Да и мне это только снится,

Но взгляни, — как меняют окраску,

Вдоль зари пролетая, птицы!

Гелионы плывут на запад,

Где меня тишина разбудит.

Это, может быть, будет завтра,

Может быть, никогда не будет.

Небесные дороги

Невидим глазу звезд неспешный ход:

Бредет над головой земных прохожих

Одна луна — небесный пешеход,

Да юркают проворно в подорожник,

Растущий возле Млечного пути,

Метеориты, ящерки небес.

Я выберу одну и рядом с ней

Замру и, спинку гладкую потрогав,

Подумаю: куда же мне идти?

Я в городских запуталась дорогах —

Небесные и проще, и ясней.

Сентябрь 1973

После Цветаевой

Полюбил ты разлуку

Горячее любви.

На дорожную муку

Благослови!

Как боишься нечаянно

Ты меня удержать.

Но качается маятник,

И пора уезжать.

Пожелай же пространства

Голубого очам^[2],

Одиссеевых странствий —

Моим хрупким плечам.

Мои предки — варяги^[3],

А не грек Менелай:

Пожелай же отваги,

А любви не желай.

Черных вишенок горстка,

Словно яд на устах.

Тяжелей перекрестка

Не бывает креста.

Поручи меня Богу —

Без Него не снести,

Ты меня на дорогу

Перекрести.

Какая глупая морока

Считать, кому и в чем беда.

Любовь и ненависть — до срока.

Одна разлука — навсегда.

Я все предугадала наперед

Врастаю в вечность мерзлоты,

Оставив ветви над Невою,

Я позабыла ветку

С одним цветком и с бабочкой немою.

Прикручивая жизнь свою беспечно,

Я прорастаю в мерзлоту и вечность,

Одну лишь ветвь оставив над Невою

С одним цветком и бабочкой немою.

Цветок был странен, бабочка — пестра

И рисовала. И была еще сестра.

Сестрица! Заводной мой соловей,

Нацелившийся в нимб моих ветвей!

Остерегала я мою сестру:

«Не будет гнезд на этаком ветру,

Не обманись! Железный мой цветок, —

И тот весной умчится на восток

Вернется к дереву, а бабочка умрет». —

Я все предугадала наперед.

Ленинградский прайд

«Прайд» — львиная стая

Зверий рык, но запах — бронзы.

Не сафари, но — работа.

Не кругами, но — дозором.

Полночь. Град. Парад зверей.

Выход прайда.

Кто с крылами,

Кто с кольцом в ноздре гранитной,

Кто проносит в львиной гриве

Женский сумеречный лик.

…А российский император

Не волчицею был вскормлен —

Зубы пробовал цареныш

О крутую бабью грудь,

Но — любил зверье.

И город

Сторожам чугунногривым

Смело царь-градостроитель

Доверяет по ночам.

Объезжает их дозором.

И встает над Ленинградом

Запах бронзового пота

Императорских коней!

В лесу Казанского собора

В лесу Казанского собора

Брожу среди стволов замшелых,

Наощупь замшевых. Шмели

Трамвайные гудят в сторонке,

Ползут по каменным дорожкам

Зеленоглазые такси.

Фонарных ландышей семья

Произрастает у фонтана,

И электрическим нектаром

Вечерний воздух напоен.

Лес полон жизни и движенья:

Исходят соком автоматы,

Щекочет ноздри аромат

Витрин больших и переспелых.

Горят рекламные цветы,

Посвистывают постовые,

Везде оград чугунных хворост

Похрустывает на ветру…

А во дворах, а во дворах,

В кустах кирпичных и бетонных

Живут коричневые крысы

И камень гложут по ночам.

Сентябрь 1973

Грохочущий ветер

Он на полночном рандеву

Срывает с дерева листву

И над трамваем леноватым

Вдруг провода закоротит,

И по глазам кариатид

Сверкнет огнем зеленоватым.

Он беспощадно материт

Весь ленинградский материк

За полумертвую истому

И воет, воет всем назло.

Ему пока не повезло

Поэта выкинуть из дому.

Закипает молнии аркан,

В соборный прогудит орган

И, изрыгнув победный зык,

С Исакия рванет на площадь

И там, над площадью, полощет

Багровый дьявола язык.

Октябрь 1974

Письмо в Париж

Выпить бы, что ли, с тобою вдвоем,

Поговорить обо всем?…

Видишь ли, время тоски — водоем,

И не сдается внаем.

Не перемелешь разлучной реки,

Хоть Сену Невой нареки.

Я ли твоей не любила руки? —

Тут не заслужишь и не умолишь.

Письма останутся лишь…

Как поживаешь, бездомная мышь?

Как поживает Париж?

Август 1975

Августейшая пора

Кто-то гонится за мной —

Слышу шорох за спиной,

Оглянулась — листья,

Листья желтые летят.

Возвращатесь-ка назад,

И откуда вы взялися?

Еще август у двора,

Августейшая пора.

Еще будет виноград,

День рожденья, гость из Минска,

И напишет в Ленинград

Из Парижа наш Кузьминский:

Все пойдет у нас на лад.

_{………………………………………………….}

Листья желтые летят.

Август 1975

Деревья строятся в каре

Экспромт, написанный 14 декабря 1975 года между двумя допросами

Декабрьский снег,

И белою страницей

История проходит отстраненно,

Как странница.

И надо сторониться,

Чтоб не задеть…

Давайте поглядим,

Куда плывет отечественный дым,

Куда уходят люди в декабре

И как деревья строятся в каре!

Сонет Александру

Уж третий год, как мы уже не мы,

А дни рожденья — траурные вехи.

Но до сих пор, чуть я смежаю веки —

И тень твоя кивает мне из тьмы.

Весло Харона плещет у кормы —

Да, третий год, как умерли навеки.

Вино прокисло. Бесполезны греки,

И не разрушить собственной тюрьмы.

Я угадаю свой последний час,

Наворожу себе былые муки

И жадно стану их перебирать.

Какое злое ремесло у нас!

Быть вещими от счастья до разлуки

И много раз до смерти умирать.

СПб. февраль 1976

Юбилейное петербуржское

К 50-летию переименования города

Петербурги мои, Петербурги!

Разлетелись по белу свету,

По белым страницам, как птицы,

Птицы-странницы перелетные.

Далеко улетели птицы —

Не аукнешься, не докличешься;

Не черпнуть им водицы невской,

Собирать им горькие зерна…

Но в апреле приходят поэты,

Молодые, голодные, нежные,

И приносит каждый по птице —

Возвращаются петербурги.

Поездка в Царское Село

Каких обид не занавесить лесом,

Каких очей оградой не обвесить,

Не занавесить парком, встречным блеском?

К сему добавим благостную весть,

Но весть — потом.

С утра еще не выходило солнце,

По куполам не заводило танца.

Едва-едва теплело в рукавичке.

Не согреваясь стихотворством речи,

Я стыла в царскосельской электричке.

Один был друг, и тот уж был далече,

А рядом было — так…

А после было так.

Лисичка — апельсиновая корка —

Глаза ведет на рыжем поводу

И тихо усмехается с пригорка,

Где ревность поскользнется, и на льду,

И где напротив солнца — я иду

Навстречу вести.

СПб. февраль 1976

Ленинградское

Приятно знать, что у тебя есть дом,

Когда идешь со всем рабочим людом

И видишь, что невесть за коим лядом

Идет прохожий за тобою следом,

И стелется отечественный дым.

А вот идет по улице соседка,

Из сумки у нее торчит селедка.

Я ей сейчас (соседке, не селедке)

Четыре двадцать пять за свет отдам.

На юбилей Н. Гумилева

Когда денек и солнечен, и весел,

То и сквозняк в метро, сей мертвый ветер,

Что каждому назойливо знаком,

Покажется апрельским сквозняком,

И более того — весенним ветром,

И с явственным березовым приветом.

При этом, если выйти на Обводный —

На миг покажешься себе свободной.

Там на откосах желтые цветы

Растут в дерьме. И им подобен ты

Судьбой дурацкой русского пиита,

Где мать и мачеха в одном объятьи слиты.

Поэт! Не отвергай своей страны,

Хотя ее достоинства страшны.

Ее даров тяжелых не принять —

И головы кудрявой не поднять.

Но впереди Никола и Коломна,

Где жизнь еще свободна и укромна,

Где детские свободны голоса,

И рвутся золотом тугие небеса!

Дождь в Петербурге

Печальна тень кариатиды,

Балкон несущей за плечами.

Державны липы, но плачевны

Вокруг дрожащие куртины.

Плывут дома различной масти.

Гиперборейская столица

Две и три четверти столетья

Плывет, плывет…

А все ни с места!

СПб. июль 1976

Примечания

2

В опубликованном варианте (Грани № 108 1978 с. 35): «Моим синим очам». — Примеч. ред.

3

В опубликованном варианте (Грани № 108 1978 с. 35): «Наши предки — варяги». — Примеч. ред.