Его секретарша

Юлия Бузакина, 2021

Он – владелец процветающей строительной компании. Произошедшая несколько лет назад трагедия лишила его личного счастья и превратила в жестокого тирана. Но однажды утром в его приемной появляется новая секретарша. Расписанная по часам офисная рутина обретает краски, и, кажется, размеренная жизнь властного босса уже не будет прежней… Содержит нецензурную брань.

Глава 6. Облонский

Гробовая тишина в огромном доме давила на виски.

Облонский остервенело рвал на себе галстук. Казалось, еще немного, и он задохнется от нехватки воздуха.

Избавившись от костюма, накинул шелковый халат и спустился вниз. Часть первого этажа его особняка была отведена под роскошный бассейн с подсветкой и баром. Чаша бассейна была оборудована полукруглой барной стойкой, и пить коктейли было можно, сидя на круглых стульях, прикрепленных в воде к стене бассейна. В зоне бассейна с помощью климат-контроля поддерживалась определенная температура и влажность.

В первые моменты пребывания казалось, что здесь слишком тепло и влажно, но потом легкие привыкали.

Полы в помещении были выложены не скользкой плиткой, которой грешат аквапарки, а особой террасной доской. С противоположной бару стороны, на песке, завезенном с Мальдивских островов, стояли лежаки. Несколько пальм в кадках и затерявшееся среди листвы кресло-гамак завершали интригующий интерьер, позволяя получать от пребывания в зоне бассейна полноценный отдых.

Только сейчас релакс можно было получить, лишь залив в себя бутылку хорошего виски или коньяка.

Облонский нырнул в теплую воду бассейна и поплыл. Сделав несколько кругов, понял, что сегодня это его не удовлетворит, и выбрался на террасное покрытие.

Так было каждый раз, когда он посещал благотворительные фестивали. Горящие отчаянием и надеждой взгляды пришедших на встречу взрослых, которые верили в чудо. Дрожащие руки, подсовывающие ему папки с историями болезни… Когда-то он тоже был таким отчаявшимся. У него также дрожали руки, когда совал историю болезни очередному врачу. И каждый раз его взгляд горел отчаянием и надеждой. Как и взгляд жены Амиры. Тогда они не знали — чудес не бывает. Болезнь беспощадна.

Самое страшное — видеть, как в глазах близких людей угасает даже отчаяние. Амира не смогла пережить. Эмигрировала в другую страну. Он ее не винил. Жена имела право начать все сначала — создать другую семью, родить еще ребенка. Она не понимала — от воспоминаний не убежать. Они внутри.

Ему после смерти дочери было проще одному. Видеть каждый день того, кто винил себя так же, как и он сам, было бы невыносимо.

Облонский подхватил ожидавшее его на лежаке полотенце и вытер стекавшие по волосам и груди капли воды. Ноги сами собой понесли его к бару.

Он достал бутылку французского коньяка. Открыл ее и медленно налил в бокал на короткой ножке. Едва успел отпить глоток, как завибрировал сотовый телефон на лежаке.

— Ну, кто еще? — устало выдохнул Облонский и взглянул на экран. Ирина. Что ей нужно? Знает же, что по правилам звонит только он.

— Да, Ириш. — Отпил еще глоток коньяка и даже не поморщился.

— Вова, у тебя появилась другая? — дрожащий голос любовницы заставил его удивленно приподнять бровь.

— С чего ты взяла?

— Ты не позвал меня на фестиваль… Вместо этого взял с собой какую-то девчонку! Мне Мирослава доложила…

Мирослава… Ясно: пассия Абрамова насплетничала.

— Ир, эта девчонка — моя новая секретарша. Я брал ее на фестиваль, чтобы посмотреть, подойдет ли она для работы.

— И что? Насмотрелся? — ее голос зазвенел обидой в ушах, заставив поморщиться. — Теперь будешь любоваться ею каждое утро в своей приемной?

— Ир, ты забываешься. У нас уговор — никаких обязательств. Будешь перегибать палку, отношения прекратятся.

— Но ведь… мы встречаемся уже полгода! Неужели я не имею права даже позвонить тебе?

— Я тебе ничего не обещал. Не звони мне больше.

Он оборвал ее на полуслове и опрокинул в себя остатки коньяка. Плевать. На всех сейчас плевать.

Натянул на влажное тело халат, подхватил бутылку и бокал на короткой ножке, и медленно двинулся в гостиную.

Вставил диск в дисковод домашнего кинотеатра и налил себе еще коньяка.

Видеозаписи его прошлой семейной жизни в одном фильме. После смерти Даши он попросил одного мастера создать из обрывочных видео фильм о ее короткой жизни. Фильм назвали «Пять лет счастья».

— Давай, доченька, посмейся хотя бы на экране. — Прикусив кулак, он отхлебнул коньяк прямо из горлышка бутылки. — Оживи хотя бы ненадолго. Покажи папе, какая ты красавица…

На большом экране мелькали кадры. Вот она совсем маленькая. Амира держит ее на руках. Вот ей годик, и она задувает свечи… Вот смеется в два, бегая по комнате от Деда Мороза, приглашенного по заказу родителей.

Вот ей три, и она за столом уверенно листает любимую детскую книжку с картинками.

Четыре — шумный детский день рождения. Амира смеется, дети играют с подаренными Даше игрушками.

Пять — последний день рождения. За два дня до первого приступа. В тот вечер они еще не знали. Для Даши заказали настоящий салют, и ее восторгу не было предела.

И последние кадры — Даша убегает от него по усыпанной осенними листьями дорожке в немецкой клинике. Маленькая, счастливая. Снимала Амира, и это был единственный кадр в фильме, на который попал он сам.

«Папочка, а ты купишь мне самолет?»

«Купишь самолет?»

Веселый смех.

«Купишь, папа? Ну, скажи, что купишь…»

А он, сжимая в трясущихся руках папку с результатами обследования, судорожно соображает, к кому можно обратиться еще, чтобы спасти.

— Куплю… конечно, куплю… — давясь коньяком, всхлипнул Облонский.

Экран телевизора давно померк, а он все сидел, уставившись в пол.

Помогая похожим на него родителям, он думал, что таким образом сможет вылечить свою душу от горя. Но душа продолжала гореть в аду. У нее не было шанса на спасение. Потому что от себя не спастись. Он не знал, как спасается Амира там, в другой стране, а позвонить ей не мог: ведь поклялся, что больше никогда ей не позвонит, чтобы не бередить. Вместе больнее, чем врозь.

А Ира со своей глупой ревностью никак не может понять: на него нельзя возлагать надежды. Облонский никогда больше не заведет серьезных отношений. С него достаточно одного ада. На второй такой ад он не подпишется.