Хроники трепещущей парадигмы

Юлия Борисовна Медникова, 2021

Многие люди, садясь в общественный транспорт, стараются отгородиться от мира и окружающих наушниками. Кто-то слушает музыку, кто-то подкасты, кто-то аудиокниги, не понимая, что теряет на самом деле. Если освободиться от девайсов и прислушаться, можно сделать много интересных и необычных наблюдений. Ведь порой мы говорим, совершенно не думая, что кто-нибудь может подслушать, записать и сделать из этого целый сборник. Подобные наблюдения есть и в книге Юлии Медниковой «Хроники трепещущей парадигмы». Автор называет себя психологом-заочником и философом-любителем. Тем интереснее читать ее рассказы, где, помимо увлекательных сюжетных коллизий, есть много профессиональных пометок. Медникова не просто показывает героев в разных жизненных ситуациях, но и делает анализ их поступков, мотивов, эмоций. В книгу вошло порядка тридцати рассказов автора. Все они – разноплановые, написаны в разных жанрах, и везде присутствует легкая ирония, ставшая основой авторского стиля. Содержит нецензурную брань.

Поцелуев мост

***

«…При въездах на мост установили четыре БОЛЬШИХ гранитных обелиска с фонарями. Изящную решётку изготовили в литейном доме «ПОЦЕЛУЙ», названном по фамилии его владельца — купца ТРЕТЬЕЙ ГИЛЬДИИ Никифора Васильевича Поцелуева. Горожане новый мост ПОЛЮБИЛИ и нарекли его Поцелуевым…»

Один знакомый нищеброд любил хвастаться своими предками и всегда также акцентировал внимание на том, что они были купцами именно третьей гильдии. Однажды Зорин даже расхохотался ему в лицо. Каждый образованный человек знает, что гильдий было всего три, и третья — как раз самая последняя, а не самая старшая. В девятнадцатом веке нужно было иметь капитала всего лишь на восемь тысяч рублей серебром, чтобы быть туда зачисленным. И таких было девяносто процентов. А если этот Поцелуев имел литейный заводик, выполнял госзаказы и при этом был всего лишь в третьей гильдии — он, скорее всего, просто бессовестно уходил от налогов. Ибо размер сборов вычислялся соразмерно объявленному капиталу.

«…Но романтикам больше нравится другая версия: мост ведёт к казармам Морского гвардейского экипажа. Мы уже видим красное кирпичное здание, решетчатые окна которого имеют светлые обрамления, слева по ходу нашего судна. Это даже не здание, это целая крепость. Видите? И мост как раз упирается в ворота. На нем моряки прощались со своими возлюбленными, и те награждали их страстными поцелуями. Оттого и мост — Поцелуев. Но это всего лишь городская легенда…»

Женский голос из динамика имел приятнейший тембр и переливался такими игривыми интонациями, что его обладательница легко могла бы оказывать интимные услуги по телефону. Не поленился, перевесился через перила, чтобы рассмотреть гида. Наимерзейшая корова в аляповатом платке с кистями. Волосёнки жиденькие, цвета невнятного. Щекастое одутловатое лицо с крохотными глазками — просто не женщина, а надувной человек из рекламы шин «Мишлен».

«…Не так давно в Россию пришла европейская традиция — вешать на мосту замок в знак вечной любви, а ключик выбрасывать в реку. И, конечно же, самым подходящим для этого в Санкт-Петербурге оказался мост, под которым мы сейчас проходим. Ведите свою вторую половинку, вешайте замочек — и вы будете привязаны друг к другу на всю жизнь…»

Кораблик спрятался под пролётом и ушёл в сторону Исаакиевского.

***

— Так, Семенов, с этим понятно. А что там с блондинкой, которую странным удлинителем задушили? Получилось что-нибудь?

— Да, получилось. С фотографией вещдока пошёл в лабаз, который розетками всякими торгует. Ну, тут у нас, у отделения, на углу, знаете? Манагер ихний сказал, что это… секунду, — Семенов достаёт из кармана блокнотик, — гибкий кабель силовой для внутренних работ стандарта «Шуко», производство Германия. Но они обычно беленькое такое все делают, а наш провод — черный. Таких ещё поискать надо. В магазине их нет. Такие в основном по безналу покупают или заказывают. Отправили меня в оптовый отдел, на Фрунзенскую, мать его етить. Там сказали, что да, продают такие. Дали распечатку по покупателям, которые за последний год такое брали. Не много, прямо скажем. Среди них самый большой заказ — мастерские Мариинского театра. Они на «Кыевской» улице находятся. Это как раз рядом было — поехал я, значит, туда. Прикольно. Делают декорации для спектаклей всяких, потом разбирают, по коробкам раскладывают, привозят в Мариинку и там уже собирают на сцене. Скажу я вам, такие они там конструкции воротят! Чудеса света просто. Я вот оперы и балеты всякие сам не очень. А вот в мастерских этих я прям эстетическое удовольствие получил. Там такие, мать его…

— Андрей, к делу давай. Обед скоро.

— Даю, даю. Пошёл я к ихнему начальнику. Значится, пока искал его, наткнулся на персонажа одного. У меня, товарищ полковник, память на лица — сами знаете. Так вот, видел я его в декабре у нас в отделении. Дурацкая история была, надо сказать. Привели его ночью, он болгаркой замки спиливал с решётки Поцелуева моста.

— Какие замки?

— Ну, молодёжь замки на решётку вешает, типа — в знак вечной любви и все такое. Сначала решили, что эта падла решётку пилит — но нет. Ну, раз уж прихватили — оформили ему административку и отпустили с миром. Помню, все отделение ещё ржало — типа, чувак за любовь пострадал. А он ещё такой важный — на индюка похож. Прямо не ходит — шествует. В вельветовом пиджаке, платочке шейном — и с болгаркой. И вот этот индюк работает в мастерских простым работягой.

— Ясно. А что начальник?

— Заведующий подтвердил, что они эти самые «Шуко» действительно покупают и используют при монтаже декораций. Именно черные — их не видно тогда на сцене.

***

Классика жанра. Вот вам выпяченные губки, соломенные локоны закинуты на одно плечо. Фоточка с букетом роз. «Он у меня такой романтик…». Летнее кафе, бокалы, две нарядные девахи. «Мы с Маришкой отдыхаем. Такие сладкие». На самом деле, красивые фотографии. И девушка действительно красивая. И в комментариях под каждой фотографией теперь плачущие смайлы и свечки. «Танечка, нам тебя так не хватает». «Любим, помним». «Скорбим».

Последняя фотография. «Это мы с любимкой повесили свой замочек на Поцелуевом мосту». Дата смерти…

Положил телефон на стол. Втянул голову в плечи. Сидел, улыбался как дурак, раскачивался взад-вперёд.

— Кажется — есть!

Трясущимися руками взял телефон и с трудом набрал нужный номер.

— Катоцкий, привет. Это у тебя же глухарь был, блондинка с черепно-мозговой? Да? Федь, не в службу, а в дружбу, глянь. У тебя жертва перед смертью замок на Поцелуевом мосту не вешала случайно? Ну что ты как маленький? Учить я тебя, что ли, должен? Инстаграм её посмотри, Мегрэ хренов!… Федь, когда-когда…. А прямо сейчас слабо? С меня пивас. Отлично, жду.

Нервно зашагал по комнате. Достал сигарету, высунулся в окно. Пощёлкал зажигалкой — не получилось. Разозлился, сломал сигарету, выкинул её в корзину для бумаг. Потом туда же выкинул пачку. Ещё походил по комнате. Сбегал в кабинет к дознавательнице Ире на второй этаж — только она ещё курила, принёс зажигалку. Достал из урны пачку, снова свесился в окно. Прикурил. Сделал две затяжки. Зазвонил мобильник. Затушил окурок о свежевыкрашенный подоконник, побежал к столу отвечать на звонок.

— Да. Да. Да!!! Охренеть! — Взялся за голову и сел на пол. — Федя, с меня пиво! Золотой ты мой человек! Федя, с меня ящик пива!

Взял пачку, достал ещё одну сигарету и закурил прямо на полу посреди кабинета, уставившись в стенку с блаженным видом. Словно ему только что дала Анжелина Джоли.

— Алло, Семенов? Это я. Дуй в архив. В декабре, говоришь, замки спиливали? Ищи протокол, фамилию-имя-отчество мужика из мастерской ищи. Сканируй шли мне. Кажись, мы с тобой многоэпизодник раскрыли. Готовь дырочки на погонах!

Снял трубку городского, набрал.

— Полковник Крутиков, следственный комитет. Приветствую. Мне нужны дела по нераскрытым убийствам, за последний год. Девушки от 17 до 30 лет. Да… да… Нет, срочно.

Выдохнул. С удивлением обнаружил в левой руке докуренный до фильтра хабарик. Пошёл в сортир. Пачку выкинул в ведро. Чтобы наверняка. Не курит же…

***

Из театра домой возвращался на своих двоих. Короче было по набережной Крюкова канала, потом на Краснофлотский пешеходный мост. Но тогда пришлось бы идти мимо родной школы, гори она адским пламенем. Поэтому шёл по Декабристов и на Поцелуев мост. Когда получка или зарплата приходилась на рабочие дни «на сцене», заходил обязательно в бар на углу, брал кружку тёмного и бефстроганов. Уж больно они были у них замечательные. Пожалуй, это была единственная слабость, которую он себе позволял. И вот, шёл он по Декабристов, доходил до набережной и переходил проезжую часть. Пешеходный переход без светофора, центр культурной столицы. Важно ступал на краешек тротуара и поток человеческих амбиций, воплощённый в железе, останавливался, чтобы пропустить его святейшество Евгения Алексеевича Зорина. И он шествовал, как небожитель, чтобы перейти Мойку по мосту, с которого видны купола трех соборов, и направлялся к себе в коммунальные покои, взяв предварительно в подвальчике рядом с домом черничный йогурт из запотевшего холодильника. На завтрак.

***

— Ну, что я могу сказать про Зорина, гражданин следователь?

— Товарищ, — поправил Крутиков и поставил перед гостем стакан с чаем.

— Да, товарищ… Работает хорошо. А как человек… Гордый, в себе весь. Ни с кем не общается — коллектива чурается. Он ведь как к нам попал? Раньше он певцом оперным был. Подающим надежды дарованием, так сказать. Его на всякие конкурсы отправляли, на фестивали. В Париже он даже был, приз там получил какой-то. Потом женился. Жена его тоже певица была. А как-то раз он из поездки возвращается — а она в койке с режиссёром, значит. Говорят, он на нервной почве, так сказать, голос потерял. Жалко его. Артисты — натуры тонкие. Они без театра-то не могут. Вот, Зорин к нам в мастерские пришёл работягой простым. Чтобы, так сказать, остаться в театре, в котором мечтал петь. Чудной он, но по работе никаких нареканий. Хотя…

— Хотя — что?

— Однажды я его чуть не уволил. Он облажался c… ну не важно с чем, короче — рухнули декорации. Готовые совсем. Год назад было. А потом оказалось, что у него мать умерла. Ну я ж не зверь… Вот после этого он совсем в себя ушёл. И чудить стал.

— Чудить?

— Ну, однажды, например, ребята видели, как он в Мойку купаться полез. Под мостом.

— Может, утопиться хотел?

— Нет-нет, точно не утопиться. Говорят — нырял, как будто искал что-то на дне… Какого лешего ему там понадобилось?

— А вот скажите, с женой его что стало?

— А все хорошо с женой его. Она сейчас, вроде, в Париже живёт. У неё в Гранд-Опера контракт.

***

По длинному коридору питерской коммуналки шествовала процессия. Дорогу показывала Зинаида Федоровна: как положено приличной соседке — в цветастом халатике, замызганном переднике, с убранными в узел сальными седыми волосами. Делегацию гостей возглавлял гордый Семенов с ордером наперевес. За ним семенил слесарь, слегка клонясь под тяжестью чемоданчика с инструментами. Потом шли понятые, следом за которыми — ещё два опера.

— Эта? — ткнул Семенов пальцем в дверь, к которой Зинаида Фёдоровна подвела процессию.

— Эта, — уверенно подтвердила соседка.

— Вскрывайте, — с важным видом велел Семенов слесарю. Тот кивнул и приступил к делу.

Комната аккуратная, хотя ремонта здесь не было, пожалуй, с момента падения Временного правительства и пришествия к власти большевиков. Мебель старая, но в хорошем состоянии. Никакого беспорядка, несмотря на то, что комната во владении холостяка. В красивой рамке среди книг — две женские фотографии. На одной, черно-белой, — зрелая женщина с укоризненным взглядом, поджатыми бантиком губами и с такими же густыми, черными, как у Зорина, бровями. На второй — совсем другая, молодая. Концертное платье в пол, драпированный пояс перехватил талию и сделал её похожей на хрупкий фужер для шампанского. Её великолепный блонд сияет в лучах софитов, как нимб. Снимок сделан за мгновение до того, как она начнёт петь: губы приоткрыты, грудь наполнена воздухом. И нет никаких сомнений, что извлекаемые звуки будут столь же прекрасны, как и сама девушка.

К обоям булавками аккуратно прицеплены газетные вырезки. Семенов ещё подумал, дескать, вот что значит «пожелтевшие от времени».

«02.06.2015. Париж разбивает сердца.

В Париже срезают тонны замков, оставленных в знак вечной любви на мосту Искусств…»

А ниже — цветастая фотография, сделанная на плёночную мыльницу: та же блондинка, её нежно обнимает за талию совсем ещё молодой Зорин. Они стоят на мосту с деревяным настилом, к перилам которого прикованы сотни замков разного цвета и формы.

***

Забренчало, в массивной железной двери, покрытой неровными слоями краски, открылось маленькое окошко. В окошке появилась рука, держащая железную миску с тошнотворно пахнущей баландой.

Зорин взял миску, с недоумением взглянул на её содержимое и поспешил заглянуть в ещё отверстый портал между мирами.

— Извольте, любезнейший, а по каким дням здесь дают бефстроганов?

Дежурный по ту сторону железной двери прыснул и окошко гулко захлопнулось.

Через пару минут из коридора раздался раскатистый гогот караула.

— БЕФСТРОГАНОВ!!!

***

«…Шесть месяцев велось судебное разбирательство по делу так называемого Поцелуева маньяка. Напоминаю, его жертвами стали шесть девушек в возрасте от семнадцати до двадцати лет. Наконец приговор оглашён, и преступник отправлен к месту отбытия наказания. Теперь город может спать спокойно. Спать, гулять, любить…»

— Андрюха, у нас труп! Возможно — криминал!

— А? Женщина? Молодая, блондинка, красивая?

— Не, старая, толстая. Лицо опухшее все — тело хрен знает сколько в воде плавало, от воды раздуло, наверное.

— В смысле?

— В Мойке нашли, у Новой Голландии. Лёд стаял — всплыла.

— А документы при ней какие-то есть?

— Ага, корочки гида.