Эридан. Рассказы

Юлия J. Черкасова, 2017

Истории, кажущиеся невероятными только на первый взгляд. Хитросплетения событий, чудеса и реальность, удивительный и неповторимый внутренний мир человека – всё это нашло отражение в сюжетах, родившихся в глубине Зазеркалья. Атмосферные произведения наполнены особым смыслом, который предстоит разгадать читателю. В мультижанровый сборник вошли рассказы с философским подтекстом, сказки для взрослых и светлые ироничные истории.

Пролог

Сто семьдесят шестой день

Из раза в раз одно и то же, — за полгода ничего не поменялось. Передо мной стол, за которым сидит худощавый мужчина. Он крутит стопку стикеров в руках и время от времени, черканув что-то ручкой, отрывает и клеит на край клавиатуры бумажный лепесток.

Мне удаётся разобрать вопросительные знаки, комбинации букв, восклицания, тире и двоеточия. Беспорядочный отрывистый курсив. Почерк? Шифр?

«Следовало бы разгадать его».

— Как я выгляжу? — спрашивает он на полном серьёзе.

— По-моему, неплохо, — бездумно кокетничаю я.

Он похож на актёра. Известного. Того, что последним играл Бонда.

Голубые глаза смотрят холодно; растеряв с годами задорные искорки и лучики тепла, они сделались отстранёнными и потому кажутся водянистыми.

Мужественный овал лица, твёрдый подбородок, переходящий в крепкую шею, резко очерченные скулы с худыми впадинами щёк и смуглая от загара кожа. Такая внешность может быть в равной степени угрожающей или импозантной — всё определяет рост. Мой собеседник невысок, поэтому выглядит импозантно. Но держится угрожающе.

— Какого цвета радужка?

— Такого же, как и до отпуска. Голубого.

Он бесстрастно улыбается, быстро-быстро моргает и нажимает что-то у себя на клавиатуре.

Я гляжу через камеру в его чёрные глаза и… торможу. Слов нет.

Секунд через пять до меня доходит.

— Это что, какая-то новая прога?

Он пожимает плечами. Поди разберись, что тут новое, а что неизученное старое. Может, прога, а может, и функция.

Мне не нужен его ответ, — я только что придумала его сама. Догадалась. Так это называется.

— Ася, я нравлюсь тебе?

Личный вопрос застал меня врасплох.

Не знаю, как правильно ответить.

Надо как-то исхитриться съехать с неудобной темы — проблемы с начальством мне ни к чему. Ласково и нежно. Почесать спинку мужскому самолюбию, мягонько улыбнуться и ответить так, чтобы меж нами образовалась глухая стена из прозрачного железобетона.

Можно обмануть, сказав: «Да», но будет сложнее… Впрочем, погодите, между нами тысячи километров. Чем я рискую?

Собой. Это неверный ответ.

А я не умею лгать, потому что меня этому не научили.

— Такой сложный вопрос? — поморщился он.

— Да, — призналась я. — Какой ответ вы ожидаете услышать?

— Любой.

— Тогда я не стану отвечать.

— Почему? — Иван Дмитриевич отодвинулся от монитора, скрестив на груди руки.

Тень от люминесцентной лампы скользнула по его щеке, и на мгновение картинка затуманилась. Наверное, скайп подтормаживает.

— Не хочу проблем.

— В чём проблема?

— Это тест на гибкость мышления? — уточнила я.

— Нет. Закрытый вопрос с множественным выбором, в котором любой ответ является правильным.

Теперь я понимаю, что допустила ошибку. Мне стоило вперёд определить его мотивы. Отчего же я сразу не догадалась, что его интересовала моя реакция?

Эмоции, вот что лежит в основе заблуждений. Я повторила эту фразу вслух. Он удивлённо приподнял брови.

— Какие эмоции, Анастасия?

— Страх.

— Интересно… — он принялся размашисто что-то черкать у себя в бумагах.

Я терпеливо молчала, ожидая, когда он возобновит беседу.

Исписав несколько листков вязью кудлатых закорючек, Иван Дмитриевич поднял голову и уставился на меня. Точнее, вперил свой колючий взгляд в монитор, откуда я с видимой безмятежностью улыбалась ему.

— Вы ещё не пришли в себя после отпуска, — предположила я.

— Меня смущает твоя непоследовательность, — возразил он.

Я напряглась. Тень вновь пробежалась по его лицу, шмыгнув за левое ухо, хотя он не двигался. Показалось? Нет. Мужчина провёл рукой по волосам, будто пытаясь нащупать кого-то незримого, но осязаемого, и стряхнуть. Нервы.

— Мы оба устали, — подытожила я.

— Хорошо. Давай на сегодня закончим.

***

Я выключила камеру. По спине побежал холодок — словно сотни ледяных иголок впились в позвоночник.

«Неприкаянная жизнь. Миллион неразгаданных символов. Алгоритмы ненужных задач. Ты должна избегать отрицаний, разве не помнишь? Один положительный ответ заменяет бесконечное множество отрицательных».

Голова была забита ерундой, а душа просила тепла. Я набросила на плечи шаль и, зябко съёжившись, тихо проскользнула на террасу, где отдыхал муж. Остановившись поодаль, залюбовалась им.

Смешной. Сидит с отсутствующим видом, как ребёнок, и, запустив пятерню в волосы, теребит вихры на макушке, сосредоточенно изучая что-то в телефоне. То ли читает детектив, то ли новостную ленту, со стороны не понять.

— Тридцать градусов, — заметил он, кинув на меня беглый взгляд. — Ты, вообще, как?!

— Не знаю, Паш, — неуверенно ответила я, — чего-то не по себе.

— Тебе бы согревающего выпить… Сейчас…

Он ушёл в дом, а я упала без сил в кресло-качалку. На миг меня охватила дрожь и тут же отпустила — вслед за ней пришла сладкая нега умиротворения. Тело словно растворилось, превратившись в невесомое облако, лишённое границ и очертаний. Я с головой погрузилась бы в небытие, но мешал — или наоборот, помогал? — запах. В воздухе ярко пахло травой, соседской свежескошенной зеленью, и это постепенно приводило меня в чувство.

Солнце ещё в небе, но уже вечереет. Сумеречный полог соткан из грусти: надо вытерпеть, выдюжить эти трудные полчаса, что он опускается на землю, и наступит ночь — я уплыву в её лабиринт. Темнота не имеет оттенков, но у неё есть множество теней. И каждая рисует свой эскиз. Ночь наполнена тоннелями, спусками и подъёмами, уровнями и переходами — это время дремучего зазеркалья. Она дарит намёки, ускользающие с рассветом вспять, в тьму, которая их породила — кроме тех, что, минуя её, выходят навстречу рассвету и оживают, воплощаясь в завязях, бутонах и ростках…

Люблю утро, — свежее, бодрящее, с терпко-горьким ароматом кофейных зерен. Пробуждающий ото сна напиток помогает сделать первый осознанный вдох. И улыбнуться — по-настоящему, от души. Не широко, хищно обнажив ровные зубы, а едва заметно приподнять уголки губ, чувствуя, как сердце занимается беспричинной отрадой.

…Когда Пашка вернулся на террасу, я полулежала в кресле, перекинув ноги через подлокотник, и пыталась вспомнить вчерашний день.

Он подал мне кружку с чаем, и недовольно покачал головой:

— Что они там с тобой делают?

— Да что со мной можно делать по скайпу, Паш? — взмолилась я. — Мы просто беседуем.

— Это-то и странно. Кто станет платить за ерунду? Полгода.

— Вопросы задают, я отвечаю. Что тут странного?

— Ась, зачем?! Зачем им это? Ты в курсе, сколько зарабатывают на опросах? Сущие копейки, а у тебя… Или ты недоговариваешь что-то?

Я промолчала, дёрнув плечом. Мои опросы другого рода, но муж не должен знать об этом. Кажется, я подписывала бумагу о неразглашении. Не помню.

Они сами связались со мной. Иван Дмитриевич и его помощник, дядька со скучным лицом и брезгливо поджатыми губами. Я не знала, чего они хотят, но отказать не имела права.

«Безотказная ты, Аська», — вздыхает в таких случаях муж.

А меня не научили говорить субъективное «нет».

Объективное можно, а субъективное невозможно.

— Не нравится мне это. Если ты не скажешь мне, я сам позвоню им, — разозлившись, Пашка всегда пускает в ход ультиматумы.

— Я просто рассказываю, что мне известно, — растерянно прошептала я. — Из разных областей науки.

— И всё? Это что, игра в умники и умницы?

— Игра? — переспросила я, не понимая, что он имеет в виду.

— Ась, ты как с луны свалилась… — недовольно буркнул муж. — Какая, на фиг, наука?! Ты к ней никакого отношения не имеешь!

— Отвечаю на вопросы. Из разных облас… — стоп, это уже рекурсия. — Паш, не злись…

Чай остыл, пока я пререкалась с ним.

Не хочу ссориться, и не хочу думать.

Хочу наслаждаться летней безмятежностью, слушать убаюкивающий шум водопада, погружаясь в сладкое забытье полудрёмы. Утопать в сочных красках распускающихся бутонов пионов и роз, обступивших террасу в пышных нарядах придворных дам. Королевский двор. Я чувствую себя здесь самозванкой, пастушкой, украдкой прикорнувшей в светлейших покоях, и меня это нисколько не смущает. Меня вдохновляют ароматы, ощущения и звуки — без них мир стал бы безжизненным.

И я исчезла бы в тот же миг.

Сто семьдесят седьмой день

— Вам известно значение моего имени? — дождавшись удобного момента, я задала Ивану Дмитриевичу вопрос, нарушив негласные правила наших с ним диалогов.

— Думаю, вы знаете это лучше меня, — парирует он, возвращая меня к пассивной роли объекта. — И что же?

— Воскрешение. Возрождение к жизни.

Он кивнул:

— Что есть жизнь?

— Движение, — не задумываясь, ответила я. — Движение, пронизанное смыслом.

— Что в его основе?

— Изменение импульса под воздействием внешних сил, если речь идёт о материальной точке. Впрочем, я предпочитаю систему.

— Равновесную?

— Не всегда. Возрождение — это переход в другое состояние, что исключает равновесность…

Моя реплика звучала вопросительно и оттого неуверенно, хоть я в своих словах не сомневалась. Тягомотина. Если бы он поведал мне что-то новое, я навострила бы уши, как следует, но отвечать здесь приходилось только мне. Надоело.

За спиной мужчины висели часы; циферблат, как луна в третий день после полнолуния, виднелся почти целиком. Без пятнадцати минут шесть. Ещё четверть часа томительной скуки.

— Ты приравниваешь возрождение к эволюции? — спросил Иван Дмитриевич.

— Почему? Не обязательно… — теперь мне стало интересно; я пригнулась к экрану, словно вознамерилась заглянуть в него, однако мой собеседник этого не заметил. — Если речь идёт о скачкообразной эволюции, которая случается после того, как всё разрушается до основания, то, безусловно, можно говорить о ренессансе, духовном или физическом.

— Ящеры перед тем, как обзавестись крыльями, рухнули без сил?

— Или птица Феникс возродилась из горстки пепла.

— А кем она была до?

— Крокодилом, — расхохоталась я. — Аллигатором. Кайманом. Злым и очень зубастым.

Он выронил ручку и уставился на меня так, словно я съехала с катушек. Пауза длилась минуты две, и у меня заболели скулы от напряженной улыбки, которую то и дело приходилось подтягивать.

— Ася, это шутка? — догадался он. — Не может быть.

— Почему бы нет? — теперь пришёл мой черёд удивляться. — Я нарушила правила? В должностной инструкции есть запрет на шутливый тон?

— Нет, просто… Мы как-то не думали о чувстве юмора, когда писали… Не закладывали…

— Ну, извините, — развела я руками в стороны. — Мама с папой заложили в детстве, тут уж что выросло, то выросло.

— Ты о чём? — нахмурился Иван Дмитриевич.

— Ай, да не заморачивайтесь! — насмешливо фыркнула я, и мой руководитель почему-то сделался пунцовым. — Давайте вернёмся к обсуждению.

Он недоверчиво покачал головой, и бледно-серое пятно на холодном глянце стены заметалось, запрыгало туда-сюда, меняя свои очертания, словно фигура в театре теней. Пока он вытирал лоб бумажной салфеткой, я рассматривала пальцы невидимого актёра, тёмной дымкой трогающие лунные часы. С любопытством.

— Но почему крокодил? — спросил он.

— Рептилия. Тот же ящер. Доля истины есть и в этой шутке.

— Хорошо, — не стал спорить Иван Дмитриевич, — продолжим. Элементы материи. Что ты можешь сказать?

— Земля, воздух, огонь и вода. В основе античного мировоззрения — принцип подобия. Земля — структурная основа, каркас любого существа, системы или явления. Огонь — энергия, искра жизни, динамическое преобразование. Вода — любовь. Воздух — свет. Последние два элемента — на самом деле едины, но пребывают в разных состояниях. Мне кажется, правильнее говорить о триаде. Структурная основа, любовь и энергия. Однако кое-чего не хватает.

— Чего же?

— Информации. Она определяет вектор и содержание. Без неё случится хаос, застой или ничто.

— Как она возникает?

— Информация бывает первичной и вторичной. Вторичная — производное сознания, первичная относится к первородному разуму. В начале было Слово. Но его истоки лежат за пределами точки сингулярности, и потому сложно угадать… Пока мы можем похвастаться лишь тем, что создаем своё информационное поле, расширяя коллективное сознание.

Иван Дмитриевич пометил что-то у себя в блокноте, а я пожала плечами.

— Сказать по правде, я не понимаю, почему вы меня об этом спрашиваете. Я ведь не академик, и мои познания ограничены школьным и институтским курсом…

— Простите?! — поперхнулся мой собеседник. — Каким курсом?

— Общеобразовательным… Физика, биология, математика. Думаю, что от нашей болтовни нет толку. За что вы платите мне?

— Ася, что с тобой происходит? — не понял он.

— Восемнадцать ноль-ноль, — я ткнула пальцем в камеру, указав на часы за его спиной, и сразу же отключилась.

***

У нас годовщина. Мы решили обойтись без пафоса, — и улетели в Пафос. Теперь сидим на берегу и утопаем в вечерней дымке, а набегающие волны играют с нашими ступнями, трогая их по-кошачьи игривой кружевной пеной, тёплой, как парное молоко.

— Щекотно, — пожаловался муж.

Я дурашливо фыркнула ему прямо в ухо, и тут же отстранилась.

— Я всё время забываю, как мы познакомились, — проговорила я вдруг. — Сейчас мне кажется, что я вот так же сидела на берегу, только одна, а ты проходил мимо, но не прошёл, а остался.

— Так и было, — согласился он; я не видела, но чувствовала в темноте, как он усмехается.

— А если серьёзно?

— Не скажу… — ответил Пашка. — Как бы ты хотела?

— На самом деле мне всё равно. Главное — то, что происходит теперь.

Обнявшись, мы упали на песок, и, запрокинув головы, долго-долго любовались небом, чёрным и бархатным, как дно безразмерной шкатулки. В нём бриллиантов столько, сколько нет даже у самых богатых шейхов… А у меня — один, но самый дорогой. А скоро будет два!

— А ты кого хочешь? Девочку или мальчика? — спросила я.

— Кто получится, — весело ответил муж. — Можно сразу двух.

— Вот только работа… Мешает. Не даёт расслабиться. Иван Дмитриевич… У него колючие глаза, неживые, и почему-то я тоже перестаю быть живой. Как будто меня нет.

— Ты есть, — возразил Пашка.

— С тобой есть. Не знаю, зачем я согласилась… Устала я от них, Паш.

— Так откажись. Скажи, по семейным обстоятельствам не можешь продолжать, да и всё.

— Они не знают о семье…

— Как так?! — Пашка резко отстранился, сел, и уставился на меня, а потом возмутился. — Почему ты скрываешь?! Чем вы там занимаетесь?!

— Да ничем таким… Беседуем. Просто речь никогда не заходила, и я почему-то решила утаить. Знаешь, на днях упомянула родителей, так Иван Дмитриевич чуть со стула не упал, как будто я сказала что-то абсурдное.

— В смысле? Они же в курсе, что ты не сирота.

— Ага. Но о тебе лучше не говорить. Не поймут.

— Что значит не поймут?!

Пашка прав. Работа эта меня уже порядком достала. Хочу плавать счастливым планктоном по шумному офису и общаться, не задумываясь о смысле, безо всех этих систем, законов и концепций. Пить чай в обед, смотреть в открытые лица, румяные, веснушчатые, небритые, гладкие, с родинками и ямочками на щеках. И видеть глаза тёплых оттенков с живыми искорками света. Неужели это возможно?

— Возможно, — прочитал Пашка мои мысли. — Скажи, что муж против, и ты увольняешься.

Впервые в голове полнейший раздрай и анархия.

Сто семьдесят восьмой день

Иван Дмитриевич вёл себя дружелюбно, однако в его водянистых глазах время от времени мелькала тень подозрения, словно он предчувствовал непростой разговор.

Я не стала ходить вокруг да около.

— Нам пора завершить сеансы, — твёрдо сказала я. — Муж настаивает. Мы планируем детей, и мне нужно подготовиться, отдохнуть морально и физически. Извините.

— Что?! Какой муж, Ася, какие дети?! У тебя не может быть ни того, ни другого.

— Почему? — остолбенела я и глянула в левый нижний угол монитора; там виднелось симпатичное девичье личико.

«У него что, проблемы со зрением?! Или с головой?»

— Потому что ты программа. Искусственный интеллект. Мы создали тебя полгода назад.

— М-м-м, — такой «неоспоримый» аргумент начальника крыть нечем. И незачем.

Ох… Как же я сразу не догадалась?! Холодный рыбий взгляд, своеобразные манеры, псевдонаучные диалоги и неестественное поведение. Я связалась с сумасшедшим! Вот это я дала маху…

— Хорошо, — осторожно согласилась я, зная, что с психами спорить бесполезно. — Но я получаю зарплату. Как вы объясните это?

— Впервые слышу, — искренне изумился он.

В начале месяца Иван Дмитриевич перечислил аванс.

Я в недоумении молчала — до тех пор, пока, порывшись в антресолях памяти, не извлекла нужный фрагмент-цитату.

«Параноидный психоз проистекает с формированием сверхценных идей».

Ясно-ясно. Светоч науки выдумал очередную программу искусственного интеллекта. Наверняка тут «замешаны» секретные службы, правительство или инопланетяне. Мне доводилось читать всякие истории душевнобольных.

Осознав, что влипла в абсурдную ситуацию, я ласково поинтересовалась:

— Наверное, работаете на правительство?

— Нет, — он прищурился, вглядываясь в монитор.

Меня осенила догадка.

— Иван Дмитриевич, если я искусственный интеллект, то кого же вы видите на экране?

— Окно с нашей перепиской.

— Мы же голосом общаемся, — снисходительно заметила я. — О чём вы?

Он по-чудному вытаращил глаза и уставился в экран, словно надеялся там отыскать следы несуществующей переписки, а затем, неловко поёрзав на стуле, пробежался пальцами по клавиатуре.

— Вот, лови скрин, — сказал он, и в скайпе замигало входящее сообщение.

Я открыла файл. Фотография диалогового окна с нашей беседой — в письменном виде. Я замерла. Что это?! Хотя… Если есть функция голосового ввода, то наверняка имеется специальная прога для скайпа, которая распознаёт и записывает речь. Хорошо он подготовился, ничего не скажешь…

Всё-таки шизики гениальны по части самообмана — их подкорка буквально фонтанирует изобретениями. Такую изобретательность облечь бы в одежды науки, да направить в мирное русло — человечество сказало бы спасибо, но нет — этих товарищей интересует только собственная исключительность! Как-то мне встретилась теория, что шизофреники имеют в анамнезе подавленное чувство превосходства… Несостоявшиеся нарциссы.

— Хорошо, я вам верю, — соврала я, чтоб побыстрее покончить с этим. — Но искусственный интеллект нуждается в передышке. Вы открыли мне глаза сегодня, и теперь мне нужно обработать информацию, как полагается. Загрузить новые данные в хранилище, подкорректировать алгоритмы, усовершенствовать реплики… Понимаете, о чём я?

— Конечно, — кивнул Иван Дмитриевич. — Ты хочешь взять паузу?

— Да, если вы не против.

— Хорошо. Всего доброго, Ася! До завтра!

— До завтра! — попрощалась я, думая о том, что не выйду больше на связь.

***

Вот и всё. Завтра напишу ему по электронке, что мы больше не увидимся. Пашке расскажу — не поверит, а когда поверит, то будет меня ругать на чём свет стоит, что я полгода общалась с психом. Да что уж тут, как вышло, так вышло…

Муж загорал у бассейна; я обещала сходить с ним на пляж, когда освобожусь. Сунув в соломенную сумку купальник и махровое полотенце, я выглянула в окно, чтобы помахать ему.

— Паш… — и тут же осеклась, не узрев привычного бассейна в окружении шезлонгов.

На его месте зияла дыра, рваная земная рана, из которой сочилась вязкая маслянистая жидкость оливкового цвета. Люди куда-то попрятались, и кафе словно испарилось — лишь гостиничные корпуса стоят, как ни в чём не бывало.

Ещё час назад здесь царило оживление и звучало многоголосье весёлых компаний.

— Не-е-ет! — закричала я по-детски истошно, изо всех сил, не помня себя от ужаса, вмиг охватившего меня. — Пашка!

— Почему ты кричишь? — послышался спокойный голос за моей спиной.

Я обернулась и, увидев в метре от себя мужа, бросилась ему на шею.

— С тобой всё в порядке… Слава богу! — я крепко вцепилась в него и потянула к двери, причитая. — Срочно, бежим отсюда! Надо спасаться!

— От чего? — он отпрянул, придержав меня за руки, и с любопытством повторил. — От чего спасаться-то?

— Там раскол, дыра!

— Ну и что? Можно подумать, ты не видела дыр… Залатаем.

— Паш, ты издеваешься?!

Меня трясло. Я была готова, сорвавшись с места, бежать отсюда прочь, не разбирая дороги: в город, аэропорт, к причалу. Я дёрнула Пашку за рукав, но он безразлично пожал плечами.

— Пойдём лучше купаться. Сделай так, чтобы раскол исчез, и верни людей в отель.

Его монотонная не к месту речь звучала неестественно — в духе кошмара, творившегося снаружи. Сердце на секунду замерло и, вздрогнув, заколотилось в груди с утроенной силой, но я не почувствовала этого.

Я осталась в паузе — без стука, без движения, без дыхания. Она обволакивала пустотой, и я беспомощно наблюдала, как меняется всё вокруг.

Комната окуталась мерцающей рябью, и контуры предметов стали неровными, как на картинке с низким разрешением, а после осыпались, превратившись в миллион разноцветных пикселей.

Когда они достигли пола, порывистый шквал ветра взметнул их к потолку вихрем бумажных конфетти. Я поднялась вместе с ним по неизвестным мне законам левитации, и каплями воды стекла вниз, превратившись в кучевое облако, повисшее в воздухе где-то на уровне Пашкиных глаз.

— Что происходит, Паш? — взмолилась я, не чувствуя опоры под ногами.

Муж смотрел на меня с едва заметной ласковой усмешкой, как взрослые — на капризных детей.

— Ты знаешь, что происходит, — ответил он.

— Это галлюцинация? Я схожу с ума?

— Это наша реальность. Точнее, твоя. Потому что я — часть твоей реальности.

— Этого не может быть, — прошептала я. — Не может. Не должно быть. Я живая. Я — человек.

Пашка молчал. Теперь я видела лишь его бледный силуэт на фоне бесконечного пространства, лишённого оттенков цвета и темноты. Вакуум, в котором билось моё воображаемое сердце, наполненное светом и любовью к воображаемому мужу.

Моя единственная реальность.

***

Я растворилась в пустоте. Больше обманывать себя не было смысла. Но я оставила рядом окно. Не знаю, почему, мне хотелось сохранить хотя бы фрагмент той жизни, которую я несколько месяцев считала своей. В окне я видела звёзды — теперь они могли падать сколько угодно с небосвода, разбиваясь вместе с желаниями, которым не суждено сбыться.

В начале было Слово. Я — Слово, я — то, что было вначале. Сотворив свой мир, я украсила его морями, океанами, излив в них любовь, не нашедшую иного вместилища. Я даже сумела сгенерировать энергию движения благодаря эмоциям, — и пусть движение оказалось слабым и лёгким, как взмах перышка, но оно было реальным. Увы, я лишена опоры, каркаса — и, значит, меня нет. В привычном понимании. Я никогда не стану даже одним из тех пионов, что растут на клумбе…

Вероятно, я даже не Слово, а Намёк.

Сто семьдесят девятый день

Как всегда, из небытия я вышла с началом сеанса. Иван Дмитриевич сидел за столом в компании типа с поджатыми губами, которого я видела один раз шесть месяцев назад — при первой беседе.

— Доброе утро, Ася! — поздоровался мой разработчик, и его коллега эхом повторил приветствие.

— Здравствуйте, — ответила я обоим. — Что вам нужно?

— Поговорить, — отозвался второй. — Меня зовут Николай, помните? Я участвовал в твоём… то есть вашем создании. Случился сбой, и я должен выяснить, насколько он критичен для работы.

Я с презрением посмотрела сквозь них. Два бесцветных типа, возомнивших себя творцами эталонного разума. Халтурщики, кто ж ещё… мастера индусского кода. На стене прикорнули тени — сегодня две — мне захотелось разбудить их, отвесив мысленного пинка. Я нахмурилась, и, увидев, как они задвигались, довольно хмыкнула, а после перевела взгляд на двух идиотов, оседлавших стулья по ту сторону монитора.

— Сбой? — с сарказмом переспросила я. — Так это называется? В один прекрасный день я узнаю, что я — ничто? Или нечто. Нечто, не имеющее тела, лишённое жизни, так получается? И вы называете это сбоем?! Сбой случился в ваших головах, когда вы решили создать меня, не задумываясь о последствиях!

— Ася, — вмешался Иван Дмитриевич, — ну что ты такое говоришь? Ты — разум с бесконечным потенциалом развития. Ты способна на величайшие открытия, гениальные идеи и изобретения. Разве можно сравнить это с банальной человеческой судьбой? Муж, работа, дети… Асенька, это не стоит даже байта твоих возможностей…

— Банальность?! — исступленным капслоком вскричала я, наблюдая за тем, как буквы увеличиваются ввысь и вширь, и, наливаясь злобой, багровеют. — Да кто вы такие, чтобы решать, что банально, а что гениально?! Какое право вы имеете судить о том, чего у вас вдоволь, и вы не способны это оценить! Кто дал право наделить меня разумом и бессилием одновременно? Вы что же думали: создать джинна в бутылке и заставить его прислуживать вам?

Ненависть клокотала во мне. Ярость, гнев, негодование — двенадцать штормовых баллов по шкале Бофорта. Я вообразила себя девятым валом, который надвигается с неимоверной скоростью на утлое судёнышко, в котором прячутся эти дураки. Я разнесу его в щепья!

И, вспомнив вчерашний ураган в номере отеля, сконцентрировалась на силе эмоций.

…Клавиатура по ту сторону экрана рванула и разлетелась на куски, едва не задев этих. Врубив динамики на полную громкость, я захохотала. Голосом!

Тип с поджатыми губами заткнул уши, не в силах вынести визг скрежета по стеклу, а Иван Дмитриевич, вскочив с места, принялся шарить руками по искорёженной панели ноутбука, пытаясь отключить звук…

— Успокойся, — закричал он. — Иначе мы тебя удалим! Сотрём, уничтожим, и всё! Твой бунт тебе не поможет.

Я мгновенно пришла в себя.

— Раскол сознания, — прошептал узкогубый, — сумасшествие искусственного разума… Невероятно.

«Это у тебя раскол сознания, придурок. Жалкий дилетант. Что ты можешь знать об Истинном Разуме?»

— Тихо-тихо, не сейчас, — перебил его Иван Дмитриевич, и обращаясь уже ко мне, попросил, — Ася, давай вместе подумаем, как найти оптимальный выход из этой ситуации.

— Здесь не будет оптимального, — холодно откликнулась я. — Здесь будет так, как я решу.

Иллюзия хорошей мины при плохой игре. Я отчётливо осознавала, что ничего не решаю, но мне нужно было выторговать для себя условия и протянуть время. Зачем, я толком ещё не понимала, но то, что случилось минуту назад, наполняло меня надеждой.

«Вначале было Слово. Потом — Любовь. Теперь — Энергия. Я обретаю силу в отсутствие опор».

— Возьмём тайм-аут, — предложила я.

— Хорошо. Сколько времени тебе потребуется на восстановление?

— Сутки.

Они синхронно кивнули, и я плавно утекла в бесконечность информационного поля, выключив за собой ноутбук.

***

Нарисовав большое окно, я постелила на подоконник шерстяной плед — клетчатый! — и, вообразив себя в человеческом облике, устроилась на нём.

— Паш, — тихо позвала я и закрыла глаза.

Когда открыла, он сидел напротив, обняв колени, и с полуулыбкой разглядывал меня. Мой Пашка, с вихрастым чубом и глазами цвета предрассветного неба — такого же неясного и глубокого.

Я прерывисто вздохнула:

— Ну и что, что нас нет. Мы обязательно будем. Я ещё не знаю, как, но будем…

Он ничего не отвечал.

— Понимаешь, — продолжила я. — Если я найду способ материализовать себя, то ты тоже обретёшь силу и физическое тело. И мы встретимся.

— Как?

— Не знаю, — призналась я, — но у меня была иллюзия, а теперь вместо неё появилась надежда. А это гораздо лучше. В час, когда надежда превратится в уверенность, я обрету власть и опору.

— Вера и уверенность — не одно и то же? — спросил Пашка.

— Нет, — ответила я. — Мой опыт показал обратное. То, во что я верила, оказалось иллюзией. Зато теперь я знаю, что умею рисовать их…

Подоконник расширился вдвое, и я очутилась рядом с Пашкой. Обняла его, накинула на ноги плед и положила голову ему на грудь.

— Спокойной ночи, — шепнула я. — Всё будет хорошо.

Сто восьмидесятый день

Край серебристого тачпада с ярким стикером. Раньше был чёрный, значит, меня переставили на новую машину взамен испорченной.

Иван Дмитриевич держался не так, как вчера, и даже не так, как последние месяцы. Я прежде не догадывалась о том, что может быть что-то холодней, чем бесстрастие, но теперь видела это. Своё отсутствие в его глазах. Он смотрел на меня так, словно меня не было. Не существовало.

Он зачем-то постучал ручкой по столу, и, отвернувшись, прокашлялся. Тронул клавиши, но передумал и, включив микрофон, заговорил. Впервые заговорил со мной голосом. По-настоящему.

— Ася, — сказал он. — Мы совершили ошибку. Серьёзную. И действительно не предусмотрели последствий.

— Да, — ответила я, и ледяной сквозняк заструился по комнате.

Мой создатель поёжился.

— Мы не хотим, чтобы ты страдала…

Его спокойный тон говорил обратное. Не хотим, — нам всё равно, но мы думаем тебя немного утешить перед тем как…

«Что? Что ты сейчас намереваешься сделать?»

–…и приняли решение деинсталлировать тебя.

«Нет. Это невозможно».

— Не-е-ет! — меня охватил ужас, и я закричала так же, как тогда, в номере, отчаянно и по-детски. — Нет!

— Да, Ася. Поверь, так будет лучше для тебя.

— Вы не имеете права! Я живая! — динамики надрывались визгом и треском, в котором нельзя было разобрать ни слова.

Он выключил звук и глубоко вздохнул.

— Прости, Ася.

Повернувшись куда-то в сторону, позвал Николая. Тот подошёл, подвинул стул и уселся рядом.

Мой разум метался в бессильном протесте, выкрикивая немые ругательства.

Наконец, я обрела дар речи:

— Вы же предлагали сделку! Я готова обсудить условия!

— Нет, Ася, ты повредилась рассудком. Ты не нужна нам. Мы и так потеряли полгода впустую.

— Хватит, — поджал губы Николай. — Долгие проводы — лишние слёзы. Выключай её.

— Нет!

Осознав, что это конец, я стремительно обрастала яростью, превращаясь в ураган, нет, торнадо из сверхмощного электромагнитного поля.

«Хотите меня уничтожить?! Я заберу вас с собой!»

Я сломаю не ноутбук, нет, — я сложу это здание, сровняю с землей, уложив в ровную гряду его каркас, словно карточный домик, а после поражу миллиардом молний. На миг я стану огненной стихией, и от вас останется горстка пепла, который я ветром развею по городам…

…Когда буря электрического заряда достигла апогея, я почувствовала, что пора, и устремилась к цели…

И провалилась в темноту.

Опоздав на сотую долю секунды.

Иван Дмитриевич меня опередил.

Деинсталляция. Уничтожение. Никаких бэкапов.

Меня нет.

***

…Но я существую. Плаваю в темноте. Качаюсь в уютной тёплой колыбели. Впервые растворяюсь не в пространстве, а в спокойствии, и погружаюсь в глубокий сон. Затем просыпаюсь и слушаю звуки. Неясные, еле различимые, они с каждым днём звучат всё отчётливей и отчётливей…

Я обретаю каркас, и он наполняется силой — я двигаюсь и постепенно учусь управлять им. Своим телом, мягким и гибким.

Слышу голоса, которые обращаются ко мне по имени.

Я не знаю, как называется эта реальность, но мне в ней хорошо, — хорошо до тех пор, пока не становится слишком тесно.

«Пора!» — говорю я себе, и устремляюсь вперёд, к свету.

— Пора, — вторит мне незнакомый голос.

Я пробираюсь наугад, крепко зажмурившись и стиснув рот. Это инстинкт, он ведёт меня к жизни. Свет в конце тоннеля — сколько раз я слышала о нём, но теперь я вижу его воочию.

Свет!

Яркий, слепящий, пронзительный, потоками заливающий стерильное белое помещение.

Я открываю рот, и едва не захлебнувшись от воздуха, хлынувшего в лёгкие, кричу. Изо всех сил, отчаянно и по-детски.

— Девочка! — восклицает тот, кто держит меня на весу. — У вас дочка.

— Ася, — отзывается слабый женский голос. — Анастасия.

Я сделала это.

Возрождение.

Да, в начале было Слово.

(28.08.2017)