Концепты. Тонкая пленка цивилизации

Ю. С. Степанов, 2007

Ключевым термином этой книги является концепт. Под концептом понимается явление культуры, родственное «понятию» в логике, психологии и философии, исторически – «идеям» Платона. «Идеи – словесные образы бытия, имена – их осуществление» (о. Сергей Булгаков, 1953). Осуществление концепта – это прежде всего его имя, но часто, притом в самых важных случаях, просто фраза, целое высказывание, бытовое, музыкальное или живописное, картина или даже нечто несловесное, «недискретное». В нашей книге с этой целью введены две внетекстовые цветные вклейки, как бы «две книги внутри книги». Изучение концептов состоит не в классификации их «осуществлений», а в раскрытии их внутренних мыслительных связей. Поэтому внешним образом книга делится на «главы» (I, II … IX), а внутренне, концептуально на темы, которые проходят сквозь главы, пересекают их: «Концепты» и «Антиконцепты»; «Минимализация в литературе и искусстве»; «Научное и Художественное»; «Любовь и голод движут миром»; «Сексуальная философия по Саду („садизм“)» и т. д. В совокупности концептов и их тем открывается какое-то новое состояние общественной духовной жизни, не нашедшее еще общего «имени» («Новая антропология»? «Новая семиотика культуры»? «Цивилизация духа»?).

III. КОНЦЕПТЫ. ТАК НАЗЫВАЕМОЕ «НАУЧНОЕ». СОЕДИНЕНИЯ КОНЦЕПТОВ — ИЗОЛИНИИ (ИЗОТЕМЫ)

1. Изотема 1

Термины с морфемой изо—как функции особого вида

Термины, начинающиеся морфемой изо-, означают линии на карте, соединяющие точки с одинаковым значением или с одинаковой степенью какого—либо явления: изобары — с одинаковым атмосферным давлением, изотермы — с одинаковой температурой, изонефы — с одинаковой облачностью, изобаты — с равными глубинами водоемов, изоколы — линии равных искажений, возникающие на геграфической карте в силу особенности ее проекций, и т. д. и т. п.; далее, уже без отношения к географической карте, изомеры — химические соединения, одинаковые по составу и молекулярной массе, и т. д. и т. п.

Изотемы — это соединения изотерминов, характеризующие уже самих исследователей, принятые у этих исследователей термины. Например (см. ниже И з о — тема 1), философия — обычный традиционный термин в России, как в журнале «Вопросы философии», а философоведение — новый термин, как в журнале «Фи—лософоведение». Их соединение — это уже небольшая изотема. Изотемы — основной каркас («карта») современной гуманитарной науки, ее обобщенный словарь.

Обратим внимание на некоторые его особенности.

Поскольку сочетания изо — + какой—либо научный термин употребляются в достаточно большом количестве случаев и составляющие их термины достаточно четко определимы, они могут рассматриваться как функции особого вида в логико—математическом смысле: «Функция есть операция, которая, будучи применена к чему—то как к аргументу, дает некоторую вещь в качестве значения функции для данного аргумента. Не требуется, чтобы функция была применима к любой возможной вещи как к аргументу, напротив, в природе всякой функции скорее лежит свойство быть применимой лишь к некоторым вещам и, будучи примененной к одной из них как к аргументу, давать некоторое значение. Вещи, к которым функция применима, составляют область определения функции, а значения составляют область значений функции. Сама функция состоит в определении некоторого значения для каждого аргумента из области определения функции» [Черч 1960: 24].

Понятие функции во всех основных смыслах, важных для культурологии, составляет параллель для математики и логики, как видно в этом определении А. Черча, с одной стороны, и определении В. Я. Проппа в его знаменитой книге 1928 г. «Морфология сказки». Сравним у В. Я. Проппа: «Под функцией понимается поступок действующего лица, определенный с точки зрения его значимости для хода действия.

I. Постоянными, устойчивыми элементами сказки служат функции действующих лиц, независимо от того, кем и как они выполняются. Они образуют основные составные части сказки.

II. Число функций, известных волшебной сказке, — ограничено» [Пропп 1928: 31].

Изотемы являются функциями, поскольку знак «изо» играет роль показателя операции, а именно соединения двух терминов, выступающих как аргументы, а аргументами являются наименования объектов научных дисциплин.

Понятие ф у н к ц и и в логико—математическом смысле, — а теперь мы видим, что и в смысле культурологическом, — очень важно для современной гуманитарной науки. Простейшим (т. е. простейшим для данной части нашего текста) примером могут служить все русские слова, у которых «левый» элемент указывает материальную сферу деятельности, а «правый» — отдельный предмет этой деятельности (для ясности в отступление от орфографии соединяем их дефисом): снего—очиститель, газо—провод, торфо—укладчик, нефте—скважина; семантические отношения могут меняться местами в отдельных случаях: снего—уборка, га—зо—добыча, торфо—разработка, нефте—компания и т. п.

Процесс этот носит универсальный характер. Философ Вас. Ю. Кузнецов в своей работе «Утопия в современной философии» показал, что в реальной практике философов имеется огромное количество словосочетаний, где роль такого же «левого» термина играет философия: философия науки, философия искусства, философия истории, философия математики — в общем употреблении и, у отдельных авторов, — философия символических форм (в книге Э. Кассире—ра), философия пола и любви Н. А. Бердяева (в книге Ю. Ю. Черного) (доклад Вас. Ю. Кузнецова был прочитан на семинаре Ю. С. Степанова «Современная философия языка» в Институте языкознания РАН в Москве в январе 2004 г.).

Ввиду важности математической роли функции мы поднимем ее в ранге — из терминов в и з о т е м ы (дальше).

2. Изотема 2

Расширенное замечание к понятию изотема в целом

Как и в других случаях «изотем», «разделов», «отраслей наук» и т. д., проблема здесь, в сущности, одна и та же — как их именовать? К примеру,

перед нами в начале линии нашего исследования, в изотеме 7 (здесь ниже), такой предмет, как «элемент реальной звучащей человеческой речи — а к у с т и — ческий импульс», а в конце этой изотемы понятие энтропии. Очевидно, что у этих двух предметов разный масштаб — в первом случае это масштаб отдела языковедческой науки, фонетики, а во втором — общенаучный масштаб теории информации, мера неопределенности ситуации. Во всех таких случаях мы пренебрегаем разностью масштабов: один предмет столь же предмет, как и всякий другой, «импульс» в языковедческой науке и «энтропия» в плане мироздания — равно «изо явления», сближенные, следовательно, только способом построения нашей книги.

Но, конечно, за этой «случайностью книжной страницы» все же проглядывает какая—то «установка», какая—то специфическая «предвзятость», короче, какой—то «с т и л ь». Он и здесь очевиден, — стремление не к «крупномасштабному», не к «египетским пирамидам», а скорее к м инимализации, к тонким ментальным движениям, к «тонкой пленке» цивилизации. Этитер—мины постоянно возникают в различных местах данной книги.

Обозначив, в разных местах, понятия соединений и пересечений концептов как «межнациональное» и «межнаучное», а также «межхудожественное» (термин, конечно, неудачный, но это только из—за отсутствия в русском языке прилагательного для обозначения целой области, лежащей «меж искусствами»), мы, естественно, подходим к проблеме новых соединений—пересечений, происходящих в к о н ц е п т а х р а з н ы х о б л а с т е й. Для этого нам удалось изобрести только один подходящий термин (но он, к сожалению, английский): cross conceptual (по аналогии с cross cultural), т. е. кросс—концептное.

Линии кросс—концептное (кросс—концептуальное) и изо — именуют, в сущности, одно и то же, но первая, скорее, по содержанию, а вторая по форме.

Понятие изоглоссы очень важно для культурологии. Однако выяснилась и его недостаточность, связанная прежде всего с тем, что слово — единица двоякая: фонетически слова могут лежать в одной изоглоссе, например, рус. невеста «девушка, сговоренная замуж», невестка «жена сына по отношению к его матери, свекрови», а семантически совсем в разных, рус. невестка (в указ. знач.), в литературном языке и в московской области, и сноха, то же, что невестка в тамбовской и костромской областях. И это две разные изоглоссы. Такое обычное понятие, как «стол» (обеденный) связано по происхождению в рус. языке с понятием «расстилать, постилать (напр., скатерть)»; в немецком discus «миска, блюдо и подставка под нее», «диск»; во французском table «доска»; в испанском и португальском — от латин. mensa, в первом значении «ритуальный, сакральный пирог, разделенный крестом на четыре части, подобно древнеиндийскому „мандала“».

В нашей книге необходимо обозначать явления, как—то связанные с понятием культуры, но в специфическом ее виде — как «тонкие пленки» цивилизации, или, как мы теперь видим, часто даже не «пленки» как поверхности на чем—то, а только линии внутри них, соединяющие некоторые точки. Во многих случаях такого понятия еще нет, хотя само понятие, по крайней мере ощущение в его необходимости, уже есть. Например, так, на наш взгляд, можно связать некоторой изоглоссой то, что обозначено в заголовке новой книги:

Стабильность и конфликт в российском приграничье. Этнополитические процессы в Сибири и на Кавказе / Отв. ред. В. И. Дятлов, С. В. Рязанцев. М.: Научно—образовательный форум по международным отношениям, 2005. 344 с.

Впрочем, обозначить эту изоглоссу описательно достаточно трудно. С одной стороны, ясно, что речь идет о каких—то точках территории, которые как раз и могут быть связаны изоглоссой. Но, с другой стороны, трудно описать каждую такую точку внутри нее. Что в ней происходит?

— Какой—то этнический процесс, который одновременно и процесс политический, и процесс лингвистический (поскольку затрагивается язык). И притом происходят конфликты. (Понятие «конфликтология» мы введем ниже в наш обзор «изотем».)

Изотемы вообще — это, в сущности, части некоего воображаемого двуязычного, наподобие «русско—английского», с л о в а р я, в котором сопоставленные термины принадлежат один одной, а другой другой научной области гуманитарной науки.

Мы соединяем их термины не знаком «тире», а более специфическим знаком &.

3. Изотема 3

Философия & Философоведение &

Философия в контексте современной гуманитарной науки

Если, как мы видели выше, во Франции в 1939 г. под пером Поля Валери «поэзия» и «философия» (а точнее, по—французски «la pensée philosophique» — «философская мысль») уже пришли в соприкосновение как предметы общей гуманитарной науки, то подобные же процессы происходят — и, может быть, более определенно — и в России наших дней.

В новейшем издании «Новая философская энциклопедия» [Новая философская энциклопедия 2000–2001] под термином «Ф и л о с о ф и я» (т. IV, автор статьи В. С. Степин. С. 195) читаем ее определение: «Особая форма общественного сознания и познания мира, вырабатывающая систему знаний об основаниях и фундаментальных принципах человеческого бытия, о наиболее общих сущностных характеристиках человеческого отношения к природе, обществу и духовной жизни». Но уже ближайшие в этом томе статьи очевидно воспринимаются — именно как необходимые, наших дней — дополнения. Специально укажем следующее: «Ф илософия науки — философское направление, которое избирает своей основной проблематикой науку как эпистемологический и социокультурный феномен; специальная философская дисциплина, предметом которой является наука» (с. 218. Авторы И. Т. Касавин, Б. И. Пружников); в сущности

рассматривается «расширение предметного поля философии науки» (с. 220. Разрядка моя. Сравним нашу гл. I, 1 здесь — Ю. С.). Далее, в том же цикле статей отметим: «Ф и л о с о ф с к а я а н т р о п о л о г и я — в широком смысле слова — философское учение о человеке, его „сущности“ и „природе“, в этом значении охватывает самые разные философские направления в той мере, в какой в их рамках представлены те или иные способы осмысления человека, и пронизывает собой всю историю философии» (с. 241. Автор В. С. Малахов).

Подобные актуальные расширения и видоизменения понятия «Философия» пронизывают многие специальные философские журналы наших дней, заслоняя собой — по—видимому, справедливо — такие уже немолодые издания, как «Вопросы философии». Сравним, например, журналы «Эпистемология & Философия» (т. 1, № 1, с 2004 г.), «Ф и л о с о ф с к и е исследования» (с 2004 г.). Из последнего издания подчеркнем для нашей темы статью В. С. Ш в ы — рева «От классического к современному типу рациональности» (2004/1): «Современная эволюционная эпистемология исходит из признания и даже подчеркивания принципиальной предпосылочности всякого познавательного отношения к миру» (с. 38); в этом усматривается три ключевых момента: 1) сама рациональность является априорной идеей, 2) но эта априорность о т н о с и т е л ь н а, т. е. исходные предпосылки тех или иных познавательных моделей формируются в п р о ц е с с е эволюции познания и в этом смысле они а п о — стериорны (там же). Упомянутая работа может (за небольшими, с нашей точки зрения исключениями, например, перекосом в сторону концепции М. М. Бахтина) расширить наши представления о гуманитарной науке сегодня, в связи с обращением автора к таким работам, как: [Розин 1997] — о гуманитарной парадигме в психологии; [Мусхелишвили, Шрейдер 1995].

В том же журнале «Философские исследования» (2004/2) особенно привлекает в связи с нашей темой статья Г. П. Юркевича «Философия и философоведение» с его базовыми тезисами: «Философия не наука», «Философия не мировоззрение», «Философия — это искусство» и далее (со ссылкой на А. Л. Никифорова) формирование нового термина как направления гуманитарной науки — «Ф и л о с о ф о в е д е н и е».

Приведенная здесь совокупность терминов — лишь частный пример того, что вообще характеризует гуманитарную науку. Она всегда представляет собой «и с с л е д о в а т е л ь с к о е п р е д м е т н о е п о л е», а не «точку». И это не только в «ведущих» и «столичных» изданиях, но именно во всем «поле». Сравним, к примеру, широкий по составу авторов сборник «Философия в российской провинции» [Касьян 2003] (сборник имеет подзаголовок «Нижний Новгород XX век») или блестящие работы представителя саратовской школы В. С. Юр—ченко (1927–1998) «Языковое поле. Лингвофилософский очерк» [Юрченко 1996], «Очерки по философии языка и философии языкознания» [Юрченко 2000].

А в плане тематических границ «предметного поля» упомяну свою собственную «начальную» работу 1975 г. «Общность теории языка и теории искусства в свете семиотики» [Степанов 1975].

Теперь вернемся еще раз к нашей упомянутой Конференции 2006, к профилируемым в ней изотемам.

4. Изотема 4

Язык, языки. Языки в «волновой теории» И. Шмидта &

Диаграммы Венна &

Концепция «семейных сходств» Л. Витгенштейна

Термин «волновая теория» возник в языкознании применительно к индоевропейским языкам в замечательной работе немецкого языковеда И о х а н н а Шмидта 1872 г. «Отношения родства индогерманских языков» [Schmidt 1872] (в духе того времени «индогерманскими» названы индоевропейские языки, «отношения родства» по тогдашней немецкой орфографии). На детальнейше обследованном материале И. Шмидт показал, что о д н и и т е ж е к о р н и (с необходимым учетом изменений их форм) распределяются по этим языкам «пучками», или «группами»: одна какая—либо группа корней оказывается в одной какой—нибудь группе языков (скажем, северных), другая в другой (скажем, германских и славянских), третья в третьей (скажем, балтийских и германских), четвертая в четвертой (скажем, балтийских и славянских) и т. д., таким образом, языки в своих объемах (множество корней) пересекаются. Пересечения могут быть выражены также диаграммами Венна (Дж. Венн, 1834–1923). Например:

Приведем только один пример того, как выглядит графически предложение «A, которые есть B, совпадают с C, которые есть D», т. е. предложение AB = CD:

Более сложный, второй случай выражает предложение ABCD + ABCD + + ABCD + ABCD + ABCD + ABCD = 0, т. е. здесь нет таких AB, которые не были бы CD, и таких CD, которые не были бы AB, и следовательно, нет таких AB, которые не являются CD.

Л. Витгенштейн («Philosophical Investigations» [Wittgenstein 1953]) применил «Теорию волн» 1872 г. (не упоминая ни концепции, ни ее автора) к своей концепции «семейных сходств»: в многочисленных семьях каждый из детей по—разному похож на всех других, но полностью не тождествен ни одному. Таким способом Витгенштейн пытался определить слово «Игра», состоящее из признаков многих разных игр:

«Теория семейных сходств» в разных подходах использовалась сторонниками Л. Витгенштейна и во всех случаях отвергалась советскими философами (см., напр., И. С. Нарский в кн. [Богомолов и др. 1978, 199]), не было обращено только (поскольку не обращено самим их источником) внимания на настоящую исходную реальность — сам язык в его социальной и на местности обустроенной реальности, — см. выше.

Для нас «волновая теория» является источником нашей концепции изотем.

5. Изотема 5

Дискурсы гуманитариев &

Ценозы биологов (А. Тьюринг, Б. Н. Белинцев и др.)

& Ценозы социологов (Б. И. Кудрин, Жан Бодрийяр)

В этой связи О. Г. Ревзина подчеркивает то, что выше мы назвали «глубоким вертикальным разрезом»: «Дискурс как информационная структура представляет собой хранилище разных видов знаний. Дискурсные формации представляют собой спецификацию знаний для их применения» [Ревзина 2005: 72] (Разрядка моя. — Ю. С.). Этот тезис О. Г. Ревзиной очень важен не только в плане названной конференции, но и в плане современной гуманитарной науки вообще. Он является ответом (в тексте статьи широко развернутым) на упрек некоторых наблюдателей извне, будто такие широкие конференции — это доклады ни о чем конкретно. Подчеркивая, вслед за М. Фуко, роль художественного дискурса, автор статьи делает «широкий горизонтальный разрез»: «Живучесть художественного дискурса (во всем многообразии его исторических модификаций) заставляет думать о некоей сверхпрагматике…» Она «состоит в подтверждении идентификации человека как творца, который — искушаемый дьяволом или благословляемый Богом, мог бы мыслить о себе, как Мандельштам: „И я когда—нибудь прекрасное создам…“» [Ревзина 2005: 77].

Алан Матисон Тьюринг (1912–1954) является, по мнению «вступителя» (автора Вступительного слова), ключевой личностью, — как человек, который, с одной стороны, создал идеализированную модель машинного вычислительного процесса, «машину Тьюринга», а с другой, — тончайшее обоснование биологического «Автопоэзиса». Перед концом жизни он выпустил «Химические основы морфогенеза» (1951—52 гг.) [Turing 1952]. В этой работе он писал: «Моя цель — обсудить возможный механизм, которым гены той или иной зиготы могут определять анатомическое строение результирующего организма» [Turing 1952: 37]. Здесь буквально и прямо указано на то, что в рамках нашей конференции названо «Автопоэзисом», «Автомодельностью» или «Autopoetica» и проходит в линии другой изотемы ниже.

Как отмечено выше, участники конференции образуют «изотематизм» не только идей, но и стиля. Так, Тьюринг, на взгляд «вступителя», касается того же, чего коснулись В. В. Фещенко и особенно О. Г. Ревзина в ее идее «сверхпрагматики», — «творчества, побуждаемого Богом». Вот каким образом это конкретно проступает.

Тьюринг после ряда интереснейших выводов, которые я не могу профессионально математически развить, подводил читателя к работе Дж. Х. Джинса (1927 г.) «Математическая теория эластичности и магнетизма»: «Хорошо известно, что любая функция на поверхности сферы, или по крайней мере любая, которая сходным образом возникнет в какой—либо физической проблеме, может быть „расширена в сферические поверхностные гармоники“ (can be „expanded in spherical surface harmonics“) [Turing 1952: 70]. Идею гармонического анализа, „гармоник“ по существу развивает и В. В. Фещенко в ряде своих докладов и статей, хотя, кажется, без самого термина „гармоники“ (см., например, [Фещенко 2006б], а также его „параллельные портреты“ братьев Я. и М. Друскиных в связи с книгой Михаила Друскина „Вопросы музыкальной драматургии оперы“ [Друскин 1952]).

Семиотикам известно и то, что первой европейской книгой по семиотике была изданная Дж. Валлисом в Лондоне в 1682 г. работа Птолемея «Гармоника» (см. далее И з о т е м а 5).

Б. Н. Белинцев (1952–1988) в нашей науке может считаться прямым продолжателем А. Тьюринга в силу своей работы «Физические основы биологического формообразования» [Белинцев 1991]. В Предисловии к ней М. В. Воль—кенштейн писал: «В чем состоит значение данной книги для биолога? Морфогенез — одна из наиболее глубоких и „вечных“ проблем биологии. Разрешить ее — значит понять, каким образом в ходе индивидуального развития, а также органической эволюции из относительно однородных зачатков возникают сложнейшие пространственно упорядоченные структуры. Долгое время казалось, что проблема эта сугубо биологическая, что явления морфогенеза не только не могут быть объяснены физическими законами, но даже им противоречат. Лишь сравнительно недавно, в середине 50–60–х годов нашего века наметились достаточно содержательные (а не прежние чисто декларативные) возможности подхода к морфогенезу как к физическому процессу. Однако вплоть до самого последнего времени и эти возможности выражались, главным образом, в построении „демонстративных“ моделей, которые показывали, как мог бы, в принципе, протекать биологический морфогенез, но которые очень плохо или вовсе не стыковались с реальными биологическими данными. Это, естественно, порождало скепсис биологов по отношению к физическим и модельно—биологическим подходам, рождало мнение, что физико—математические подходы к морфогенезу — не более чем некоторая ни к чему не обязывающая игра.

Работы Б. Н. Белинцева — одни из первых, в которых сделаны весьма существенные шаги на пути смыкания эмпирических данных современной биологии развития с физико—математической теорией. Мне не известны в мировой науке другие работы, где физическая теория развития поставлена на столь прочный биологический фундамент».

Что же сделал Б. Н. Белинцев и о чем рассказано в книге?

Б. Н. Белинцев сформулировал основы теории самоорганизации развивающегося зародыша. В 1952 г. Тьюринг опубликовал статью, озаглавленную «О химической основе морфогенеза». В этой работе было показано, что открытая химическая система, в которой реализуются автокаталитические реакции и диффузия, способна к самоорганизации — в результате неустойчивости возникает неоднородное распределение вещества в пространстве, происходит нарушение симметрии.

Б. Н. Белинцев показал, что морфогенез не сводится к чисто химическим явлениям. Важнейшую роль здесь играют механохимические процессы. Физико—математическая модель Б. Н. Белинцева использует теорию нелинейных дифференциальных уравнений. «В нелинейных диссипативных системах реализуются неустойчивости и бифуркации. Установлены условия, при которых в клеточных пластах возникают спонтанные переходы с понижением симметрии, т. е. самоорганизация. В книге с помощью этих моделей исследованы конкретные биологические системы» [Волькенштейн 1991: 7–8].

Понятие с а м о о р г а н и з а ц и и возникнет далее в нашей другой изотеме — 10.

Представитель новой науки о ценозах, Б. И. Кудрин, главный редактор междисциплинарного журнала «Общая и прикладная ценология», в аннотации об издании журнала пишет: «При подготовке специалистов высшей квалификации все большее значение приобретают изучение эволюционных изменений и необходимость решения глобальных и частных проблем, с которыми приходится сталкиваться при управлении сообществами (cenose, cenosis), образующимися в физической, биологической, технической, информационной, социальной реальностях. Речь идёт о замеченных и уже обсуждающихся в течение более чем 100 лет законах и закономерностях, определяющих разнообразие и одинаковость.

В России с 1996 г. ежегодно проводятся международные и общероссийские научно—практические конференции и семинары, посвящённые исследованию ценозов, а в области самоорганизации, синергетики, фрактальности, нелинейности — ежемесячные обсуждения междисциплинарного подхода, к которым привлечены крупнейшие отечественные и зарубежные учёные».

В русле технического ценоза возникают новые — для всей науки, как «цено—логии», так и чисто гуманитарной, — термины, например, «э н е р г и к а», отличный от общеизвестного «энергетика». Доклад Б. И. Кудрина носит по существу программный характер как для лексикологов—гуманитариев, так и «технарей» — «Проблема создания словаря для новых областей технического знания», в кн.: [Гуманитарная наука сегодня, 2006: 13].

Поскольку конкретным объектом науки о ценозах оказываются самые различные произведенные человеком предметы, артефакты, в противопоставлении их созданиям природы, то тем самым фактически открывается новое глобальное разделение наук — наука об артефактах и наука о «натурфак — т а х», как, скажем, система Линнея.

Жан Бодрийяр, кажется, первый спросил: «Поддается ли классификации буйная поросль вещей — наподобие флоры или фауны, где бывают виды тропические и полярные, редкие мутации, исчезающие виды? В нашей городской цивилизации все быстрее сменяют друг друга новые поколения продуктов, приборов, „гаджетов“, в сравнении с которыми человек выступает как вид чрезвычайно устойчивый… бытовые вещи стремительно размножаются, потребностей становится все больше… Так возможно ли расклассифицировать этот мир вещей, меняющийся на глазах?..» [Бодрийяр 1995: 3].

Кажется, что Франция, как всегда, всех опередила и, как всегда, захватила все «социальное», поскольку Ж. Бодрийяр еще раньше выпустил другую книгу на тот же сюжет — «Общество потребления. Его мифы, его структуры» [Bau—drillard 1970]. Русского перевода вовремя не появилось, поскольку не появилось самого достаточного потребления.

Впрочем, нельзя не отметить, что «сытно потребляющая» Франция не во всем опередила Россию. Вот как раз в этом ужасе потребления вспомнили и Россию. Первая глава у Бодрийяра называется: «Подлинная литургия по объекту потребления», а всей книге предпослан (данный, по—видимому, издателем) эпиграф из Ф. Достоевского («Записки из подполья», I, VIII):

Да осыпьте его [человека] всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, [ — так он вам и тут, человек—то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает]. (О Достоевском ниже в разделе о «Национальных концептах».)

Впрочем, во французском переводе слова, взятые нами в скобки, опущены.

Таким образом, тема о дискурсах и ценозах, начатая здесь безобидным дуновением вроде опахала против мух, — неизбежно, как всегда и получается в гуманитарной науке, переходит в плотные сюжеты о зле, кровавости и конфликтах, заложенных в природе человека. И это — наши следующие изотемы (особенно 6).

6. Изотема 6

Концептный анализ и роль имени в языке науки

Генрих Шлиман, археолог Трои & Зигмунд Фрейд, археолог психоанализа

Содержание настоящего очерка — по—прежнему «тонкая пленка» цивилизации. Мы намерены обратить внимание на одну ее своеобразную изоглоссу (или «изофору»). Г. Шлиман из—за своих слишком глубоких раскопок древней Трои на холме Гиссарлык (копал прямо по вертикали, в глубину) «проскочил» мимо подлинной Трои эпохи Троянской войны, которая осталась выше.

По современным научным представлениям, то место, где (по вертикали) копал Г. Шлиман, включает в себя 9 слоев — 1–й снизу (т. е. в самой глубине) — это «первая Троя», V тыс. до н. э.; «Троя Шлимана» — 6–я, ок. 1300 г. до н. э.

Как же теперь ответить на вопрос «Где находится Троя, которую открыл Г. Шлиман?» С одной стороны, это все то же м е с т о, н а з ы в а е м о е Т р о е й, но это лишь при условии, что мы называем его «по поверхности», и совсем другое, а именно 6–е снизу, если мы называем его в глубину, «по вертикали»? Но, кажется, никто не указывает, скажем, Москву или Париж как «место по вертикали».

Все такие понятия, как место, дата, адрес и т. п. являются не только материальными, но ментальными, или даже логико—математическими (как будет показано ниже).

Но вернемся к З. Фрейду.

Подобно Г. Шлиману, З. Фрейд из—за своих тонких изысканий, из—за слишком глубинного психоанализа, ушел вниз; «тонкая пленка цивилизации» — и в этом состоит ее подлинная, актуальная для нас «тонкость» — на самом деле не так тонка, как всюду мыслилось Фрейду, часто лежит не в подсознании, а просто в сознании, хотя и достаточно тонком.

Можно сказать и несколько иначе. «Тонкость» сознания, которую мы рассматриваем в нашем случае, все же достаточно тонка, но лежит не там, где «тонкость Фрейда». Ниже рассмотрим два сопоставимых «случая».

Наш фрейдовский пример — знаменитый «Эдипов комплекс», открытый З. Фрейдом. Но для начала один характерный штрих. После тончайших утверждений самого З. Фрейда другое из последних по времени в этом ряду — замечание З. Вендлера (1986): «Эдип знал, что он женат на Иокасте. Не знал же он того, что он женат на собственной матери. Все же на самом деле брак Эдипа с Иокастой равнозначен браку Эдипа с собственной матерью. Следовательно, если верно, что его трагедию вызвал брак с собственной матерью, то должно быть верным и то, что его трагедию вызвал брак с Иокастой (хотя второе из двух утверждений менее информативно)» (цит. далее работа, с. 272). Но тогда «на самом деле» сложнейшим переживаниям Эдипа и сложнейшим описаниям З. Фрейда, может быть, еще более сложным, чем само описываемое переживание, в сущности предшествует очень простой факт — неудачная женитьба? Но что такое «факт»? Об этом ниже.

Конец ознакомительного фрагмента.