Загадка песков

Эрскин Чайлдерс, 1903

Начало двадцатого века, Европа накануне Первой мировой войны. Двое молодых англичан, совершающих на крошечной яхте круиз вдоль берегов Германии, оказываются втянутыми в цепь событий, которые грозят изменить судьбы всего мира. Во многом от них будет зависеть, свершится ли зловещий план кайзера Вильгельма и сохранит ли Англия свою независимость. Среди читателей, высоко оценивших «Загадку песков», значатся имена сэра Уинстона Черчилля, Грэма Грина и Кена Фоллетта. В 2003 году роман был включен в британский список ста лучших произведений мировой литературы. По книге сняты полнометражный фильм и телесериал.

Глава VII

Пропавшая страница

Утром первого октября я проснулся с неприятным ощущением, что намеченный план дал трещину. Все объяснилось, когда я поднялся на палубу и обнаружил, что «Дульчибелла» окутана плотным, непроницаемым туманом, за которым не видно ничего, кроме призрачных очертаний галиота, стоящего на якоре рядом с нами. Он, должно быть, пришел ночью, потому как с вечера в такой близости не было никого. Тут я припомнил, что слышал сквозь сон грохот якорной цепи и приглушенные голоса.

— На сегодня, похоже, никакой надежды, — поежившись, сказал я Дэвису, который готовил завтрак.

— Да, пока туман не рассеется, — отозвался он с изрядной долей покорности в голосе.

Завтрак прошел в безрадостной атмосфере. Влага проникала даже внутрь каюты, оседая на палубе и переборках. Хотелось искупаться, но лезть в воду было страшно, скатерть в тусклом свете казалась грязнее, чем на самом деле, и вообще все вокруг раздражало. И бекон был поджарен не так, и отсутствие подставки под яйцо больше не выглядело забавным.

Дэвис только начал по своей привычке собирать посуду в пирамиду, чтобы помыть, как на палубе послышались шаги и на трапе появилась пара тяжелых морских сапог. Гадая, кто может быть нашим неожиданным визитером, мы увидели коротышку в непромокаемом плаще и зюйдвестке. Радостно улыбаясь Дэвису во весь заросший седой бородой рот, он шагнул в дверь каюты.

— Рад встрече, капитан, — негромко сказал наш гость по-немецки. — Куда идете на этот раз?

— Бартельс! — подпрыгнув, воскликнул Дэвис.

Двое ссутулившихся мужчин, молодой и пожилой, улыбнулись, словно отец и сын после долгой разлуки.

— Откуда вы? Кофе? Как «Йоханнес»? Это вы подошли ночью? Как я рад вас видеть!

Передавая разговор, я позволю себе избавить читателя от невразумительных выражений. Коротышка был затащен в глубь каюты и усажен на диванчик напротив меня.

— Возил яблоки в Каппельн, — степенно заявил шкипер. — Теперь иду в Киль, оттуда вернусь в Гамбург, к жене и детям. Это последний рейс в этом году. А вы, капитан, больше не одни? — Стянув с головы мокрую зюйдвестку, немец церемонно поклонился мне.

— Ах, совсем забыл! — вскричал Дэвис, опустившийся на одно колено в узком дверном проеме и целиком поглощенный нашим визитером. — Это майн фройнд герр Каррузерс. Каррузерс, это мой друг, шкипер Бартельс с галиота «Йоханнес».

Неужто не будет конца загадкам, которые преподносит мне Дэвис? Не успели с губ его сорваться последние слова, как вся живость схлынула с моего приятеля, он стал нервно переводить взор с меня на Бартельса, подобно человеку, который вынужденно или по оплошности знакомит двух людей, заведомо неприязненных друг другу.

Последовала пауза, в ходе которой Дэвис возился с чашками, разливая остывший кофе и колдуя над ним так, словно проводил некий химический эксперимент. Пробормотав что-то насчет необходимости вскипятить еще воды, он воспользовался предлогом и сбежал на бак. Я тогда не научился еще толком общаться с мореходами, но этот человечек оказался настоящим кладом для начинающего. Кроме того, стоило ему снять прорезиненный плащ, как он, облаченный в прекрасно сидящий ворсистый пиджак с воротником-шалькой, стал похож скорее на провинциального лавочника, чем на шкипера торгового судна. Мы обменялись несколькими дежурными фразами о тумане и его плавании прошлой ночью из Каппельна, оказавшегося небольшим городком милях в пятнадцати далее по фиорду.

Дэвис вынырнул на минуту с бака и рассыпался в таких преувеличенных любезностях, что я едва не онемел от удивления. Общие темы быстро истощились. Тогда мой визави, покровительственно улыбнулся мне, как прежде Дэвису.

— Это хорошо, что капитан больше не один, — доверительно начал он. — Это прекрасный молодой человек. О небо, что за удивительный молодой человек! Я люблю его, как сына! Но он слишком отважен, слишком безрассуден. Хорошо, что рядом с ним друг.

Я кивнул и рассмеялся, хотя испытывал что угодно, но только не веселье.

— Где вы познакомились? — поинтересовался я.

— В скверном месте, при скверной погоде, — серьезно ответил шкипер, но в глазах у него блеснул озорной огонек. — А он разве вам не рассказывал? Я подоспел как раз вовремя. Но нет, что я говорю? Он храбр, как лев, и ловок, как кошка, и ни за что не погиб бы. И все-таки это было скверное место и скверная…

— О чем вы тут, Бартельс? — прервал немца Дэвис, появляясь в каюте с кипящим чайником.

— Твой друг рассказывал мне о том, как вы познакомились, — ответил я за шкипера.

— О, Бартельс помог мне выпутаться из одной небольшой заварухи на Северном море. Так ведь, Бартельс?

— Так, пустяки, — отозвался тот. — Но Северное море — не место для вашей крошечной яхты, капитан. Я это много раз говорил. Как вам Фленсбург? Прекрасный город, не правда ли? Разыскали герра Кранка, плотника? Вижу, вы установили маленькую бизань-мачту? Руль — это ничего, но хорошо, что он выдержал до Эйдера. Ну и крепкий же он, этот ваш кораблик! Хвала Небесам за это, иначе было бы худо!

Немец хмыкнул и покачал головой, укоряя Дэвиса, как нашалившего ребенка. Этот разговор предоставлял мне долгожданный шанс. Я дожидался его завершения в твердом намерении повернуть в русло, которое раз и навсегда прольет свет на многочисленные загадки. Дэвис угощал гостя кофе и поддерживал вежливую беседу, но во всем его поведении угадывалось сильное желание остаться наедине со мной.

Суть высказываний маленького шкипера сводилась к родительскому увещеванию, что хотя здесь, на Остзее, как называют немцы Балтийское море, нам ничего и не угрожает, маленьким яхтам самое время подыскивать зимние квартиры. Сам он, к примеру, отправляется через Кильский канал в Гамбург, чтобы переждать холодную пору в тепле и уюте, как и подобает порядочному бюргеру, чего и нам желает. Закончил Бартельс тем, что пригласил навестить его на «Йоханнесе», после чего, учтиво распрощавшись, растаял в тумане. Проводив гостя до шлюпки, Дэвис, не промедлив ни секунды, вернулся и уселся напротив меня на софе.

— О чем это он тут говорил? — спросил я.

— Я все объясню, — сказал Дэвис. — Объясню все, от начала до конца. По отношению к тебе это будет своего рода исповедь. Вчера вечером я принял решение не говорить ничего, но, едва завидев Бартельса, понял, что все выплывет наружу. Правда тяжелым камнем лежит на моей душе, быть может, ты поможешь мне его снять. Но выбор за тобой.

— Выкладывай!

— Помнишь, что я рассказывал тебе про Фризские острова пару дней назад? Там случилось нечто, о чем я умолчал, когда вел речь о своем круизе.

— Это началось у острова Нордерней, — вставил я.

— Как ты догадался?

— Обманщик из тебя неважный. Но продолжай.

— Что ж, ты совершенно прав. Это случилось именно там девятого сентября. Кое о чем из своих занятий я рассказал, но вроде как ни разу не упоминал про свои расспросы среди местных жителей насчет утиной охоты. И вот один рыбак на Боркуме мне и говорит, что в их воды зашла большая парусная яхта, владелец которой, некий Долльман, слывет знатным охотником и может дать мне пару дельных советов. Ну и вот, нахожу я как-то вечером яхту, которую сразу узнал по описанию. Она принадлежит к классу так называемых яхт-барж, водоизмещение тонн пятьдесят — шестьдесят, построена специально для мелководья по чертежам голландского галиота, с боковым швертом, этим чудным округлым носом и обрубленной кормой. Очень похожа на те галиоты, что стоят сейчас рядом с нами. Ты наверняка видел подобные яхты в английских водах, только у нас они скопированы с темзенских барж. Выглядела та посудина как настоящий клипер и содержалась в порядке: вся в лаке, медяшка блестит. Я набрел на нее на закате, после целого дня скитаний по эстуарию Эмса. Яхта лежала…

— Погоди, давай возьмем карту, — вмешался я.

Дэвис нашел нужный лист и раскатал его на столе между нами, предварительно сдвинув в сторону скатерть и остатки завтрака. Так произошел первый из двух случаев, которым я был свидетель, когда мой друг откладывал ритуал мытья посуды, и это, как ничто, свидетельствовало о важности предстоящего разговора.

— Это здесь, — сказал Дэвис^[29].

С новым, не ведомым прежде интересом всматривался я в длинную полосу узких островов, выстроившихся в линию вдоль побережья, а также скопление отмелей, банок и каналов между ними.

— Вот Нордерней. Кстати, в западной части острова имеется гавань, единственная настоящая гавань на всю цепь островов, как немецких, так и голландских, если не считать Терсхеллинга. Это также довольно крупный город, курорт, куда летом со всей Германии съезжаются отдыхающие. Так вот, «Медуза», так она называется, стояла на рейде Рифф-Гат, неся на мачте германский вымпел. Я бросил якорь в аккурат рядом с ней. Я собирался нанести визит ее владельцу, но едва не передумал — мне всегда как-то не по себе, когда дело касается этих щегольских яхт, да и немецкий мой оставляет желать лучшего. Но, пораскинув мозгами, все же решился. И вот после ужина, когда почти стемнело, сажусь я в свой ялик, окликаю вахтенного на «Медузе» и спрашиваю, не могу ли видеть хозяина. Моряк оказался парнем туповатым, и прошло немало времени, прежде чем я поднялся на борт, чувствуя себя все более неуютно. Через какое-то время появляется стюард и провожает меня вниз по трапу в салон, который по сравнению с нашим выглядел, как бы это сказать… ну, ты понимаешь… жутко помпезно: мягкие диваны, шелковые подушки и все такое. Ужин, похоже, только закончился, потому что со стола еще не убрали вина и фруктов. Герр Долльман сидел и потягивал свой кофе. Ну, я представляюсь ему…

— Погоди минутку, — перебил его я. — Как он выглядел?

— Ну, высокий такой, худощавый тип в вечернем костюме. Лет пятидесяти, насколько могу судить, с сединой в волосах и коротко подстриженной бородкой. Я не мастак описывать внешность. В глаза мне бросился высокий бугристый лоб, и было в нем еще нечто… Но полагаю, лучше мне для начала придерживаться голых фактов. Не думаю, что его обрадовало знакомство со мной, да и по-английски он не говорил, так что мне было страшно неловко. Но повод для визита у меня имелся, поэтому я собрался с силами и решил: отчего бы не попробовать?

Представив себе Дэвиса в его норфолкском пиджаке и мятых фланелевых брюках, пристающего с расспросами к надменному немцу в вечернем фраке, сидящему посреди «помпезного» салона, я едва не расхохотался.

— Он, похоже, сильно удивился, увидев меня, видимо, наблюдал за приходом «Дульчибеллы» и гадал, кто это может быть. Я как можно скорее завел речь про уток, но Долльман тут же меня оборвал, сказав, что дичи мне тут не найти. Я это отнес на счет охотничьей ревности — ну, ты понимаешь. Решив, что обратился не по адресу, я собрался было уносить ноги и покончить с этой неприятной беседой, как он вдруг оттаивает слегка, предлагает мне вина и заводит в очень дружеском тоне разговор. Ему-де очень интересно послушать о моем круизе и планах на будущее. В итоге мы засиделись допоздна, хотя я так и не освоился до конца у него в гостях. Долльман все время будто изучал меня, как будто имел дело с неким, не известным науке животным.

«Как я понимаю я этого немца!» — подумалось мне.

— Расстались мы на дружеской ноге, я приплыл назад и лег спать, намереваясь поутру двинуться дальше на восток. Но на рассвете поднимает меня матрос с посланием от Долльмана: нет ли у меня возражений, если он заглянет ко мне на завтрак? Меня это несколько обескуражило, но, не желая показаться грубым, я ответил согласием. Ну вот, Долльман погостил у меня, потом я у него… Ну и, короче, так я и простоял на якоре три дня.

Довольно неожиданный поворот.

— Как же вы проводили время? — поинтересовался я. Насколько я мог судить по судовому журналу, задержка где-либо на три дня представляла для Дэвиса событие исключительное.

— Ну, пару раз обедал или ужинал с ним. Точнее, с ними, — торопливо поправился мой друг. — С Долльманом плавала дочь. В вечер первого моего визита ее в салоне не было.

— И что она? — задал я вопрос, пока он не успел перевести разговор на другую тему.

— О, похоже, очень приятная девушка, — последовал осторожный ответ, нарочито бесстрастный. — В конечном итоге мы с «Медузой» продолжили путь в компании. Мне необходимо рассказать, пока хотя бы в нескольких словах, как так получилось. Идея принадлежала Долльману. Он сказал, что плывет в Гамбург, и предложил проводить «Дульчибеллу» до Эльбы, а оттуда я без труда пройду каналом через Брунсбюттель и далее в Киль, до Балтики. У меня определенных планов не было, хоть я и собирался продолжить свои исследования пространств между островами и побережьем на восток и тем самым добраться до Эльбы длинным путем. Долльман стал меня отговаривать, напирая на то, что шанса пострелять уток не представится, выдвинул и другие аргументы. Короче говоря, мы постановили идти вместе прямиком в Куксхафен, что на Эльбе. Если отплыть пораньше и с ветром повезет, эти шестьдесят миль можно проделать за день.

План созрел только к исходу третьего дня, двенадцатого сентября, — вел рассказ дальше Дэвис. — Я, кажется, упоминал, что после долгой полосы жары погода поменялась. Именно в тот самый день с веста стало здорово задувать, и барометр продолжал падать. Я, разумеется, предупредил Долльмана, что не смогу идти с ним, если будет сильно штормить, но он пророчил ясный день и обещал приятное плавание. Ну и, можно сказать, взял меня на слабо. Ну, ты понимаешь. Быть может, я представлял одиночное плавание делом более простым, чем на самом деле, хоть никогда и не стремился хвастать, мне такое претит, да и действительно нет никакой опасности, если соблюдать осторожность…

— О, конечно, — согласно закивал я.

— Короче, на следующее утро, в шесть часов, мы трогаемся в путь. Денек обещал быть еще тот, ветер с вест-норд-веста, но Долльман поднял паруса, и я последовал его примеру. Я беру два рифа, мы выходим в открытое море и ложимся на курс ост-норд-ост, вдоль побережья, к плавучему маяку в эстуарии Эльбы, что примерно в пятидесяти милях. Это здесь, смотри.

Он показал мне их курс на карте.

— Для его яхты, здоровенного надежного корыта, могучего, словно дом, плавание было сущим пустяком. Поначалу я легко поспевал за «Медузой». Работы у меня было по горло — при свежем ветре в бакштаг и сильном волнении, но при условии, что погода не ухудшится, я не сомневался в благоприятном исходе, хотя и клял себя болваном за то, что согласился. Все шло хорошо до Вангерога, последнего из островов, это здесь. А вот потом задуло по-настоящему. Я наполовину решился уже махнуть на все рукой и нырнуть в устье реки Яде, но не смог повернуть, поэтому лег в дрейф и взял последний риф.

Простые слова, произнесенные без всякой интонации. Но я, видевший, как выполняются эти операции при спокойном море, вздрогнул, представив себе эту картину в шторм.

— До той поры мы держались практически рядом, но, урезав паруса, я стал отставать, — рассказывал дальше Дэвис. — Беды в том не было. Курс я знал, таблицу приливов тоже и при всей непогоде не сомневался, что дойду до плавучего маяка. Да и изменения в план внести было уже не возможно. Эстуарий Везера находился с правого борта, но это подветренный берег, со скоплением не обозначенных отмелей, только взгляни на карту. Мы продолжали путь, и «Дульчибелла» держалась молодцом, хотя пару раз нас едва не захлестнуло через корму. Я находился здесь, милях в шести к юго-западу от маяка, когда вдруг увидел, что «Медуза» легла в дрейф, словно поджидая меня. Стоило нам поравняться, немецкая яхта снова легла на курс, и некоторое время мы шли параллельно. Долльман закрепил штурвал, перегнулся через борт и прокричал, очень медленно и отчетливо, чтобы я разобрал: «Следуйте за мной… Со стороны моря слишком большие волны… Срежем через пески… Сбережем шесть миль».

От румпеля я оторваться не мог, но сразу его понял, потому как проштудировал карту накануне^[30]. Смотри, все пространство между Вангерогом и Эльбой загромождено песками. Огромным зазубренным языком они уходят от Куксхафена в северо-западном направлении миль на пятнадцать, заканчиваясь остроконечным мысом, который называется Шархерн. Чтобы войти в Эльбу с запада, требуется обогнуть этот язык, миновать плавучий маяк, который лежит у Шархерна, а потом проделать еще столько же миль в обратном направлении. Разумеется, крупные суда так и поступают. Но, как видишь, эти пески тут и там пересекаются каналами, очень мелкими и извилистыми, в точности как в районе Фризских островов. Обрати внимание на этот, который проходит через весь язык и ведет прямиком к Куксхафену. Он носит название Тельте^[31]. У входа канал достигает мили в ширину, но потом разрезается надвое банкой Хоенхерн, затем мельчает и петляет, превращаясь под конец в простую приливную протоку, именуемую уже иначе. Это именно такой проход, который я с удовольствием исследовал бы в хороший день и при ветре с берега, но в одиночку в шторм было бы глупостью соваться в него, разве что в совсем отчаянной ситуации. Но, как уже говорилось, я сразу понял, что Долльман предлагает идти в Тельте и провести меня.

Мне эта идея не нравилась, потому что я люблю полагаться только на себя, и, как ни глупо звучит, моей гордости было больно признать, что море слишком бурное. Но через проход можно было срезать несколько миль и избежать болтанки у Шархерна, где сходятся два течения. Долльману я полностью доверял и решил, что сваляю дурака, если не воспользуюсь шансом. Но колебался. Однако в конце концов кивнул и помахал рукой. Вскоре «Медуза» изменила курс, и я последовал за ней. Ты спросил однажды, брал ли я лоцмана. Так вот, это был тот самый единственный раз.

Мой друг проговорил это с невыразимой горечью и откинулся на спинку дивана, словно выдерживая театральную паузу. Передо мной предстал вдруг совсем иной Дэвис — мужчина лет на пять старше, обуреваемый сильными эмоциями, страстями и одержимый целью. Это был человек совсем другого масштаба и слепленный из другого теста, нежели мне казалось. Как бы ни снедало меня любопытство, я почти покорно ждал, пока он механически набивал трубку и чиркал отказывающимися гореть спичками. Во мне крепло убеждение — чтобы ни крылось за этой загадкой, речь о чем-то серьезном. Усилием воли взяв себя в руки, Дэвис привстал и окинул круговым взглядом часы, барометр и люк. Потом продолжил рассказ:

— Вскоре мы подошли к месту, где, как я понимал, начинается Тельте. Отовсюду доносился грохот валов, разбивающихся о пески, но разглядеть их не удавалось. Как известно, по мере уменьшения глубины волны становятся короче и круче. Ветер еще усилился — настоящая буря, должен сказать.

Я держался в кильватере «Медузы» и вскоре, к разочарованию своему, заметил, что та быстро отрывается от меня. Мне казалось само собой разумеющимся, что, вызвавшись служить провожатым, Долльман убавит ход и подладится под «Дульчибеллу». Ему это было несложно — стоило послать матросов выбрать шкоты или потравить дирик-фал. Вместо этого он мчался во весь опор. Один раз в налетевшем дожде я вовсе потерял его из виду, потом заметил вдалеке, но мне хватало дел на румпеле и недосуг было выглядывать беглого лоцмана. До поры все шло хорошо, но мы быстро приближались к самой трудной части, где банка Хоенхерн блокирует путь и канал разделяется. Не знаю, может, на карте, где изгибы фарватера обозначены черным по белому, все это выглядит просто, но чужак, оказавшийся в месте, подобном этому, да еще без вех, не способен определить что-либо на глаз. Быть может, при отливе, когда все мели выходят на поверхность, да при ясной погоде он и сумеет шаг за шагом, пользуясь лотом и компасом, проложить дорогу. Я прекрасно понимал, что вот-вот увижу сплошную полосу прибоя впереди и по обоим бортам. Угадать путь при такой погоде — невозможно. Ты должен твердо знать, куда плыть. Или иметь лоцмана. У меня он был, да только вел свою игру.

Будь у меня на борту помощник, способный принять руль, я не чувствовал бы себя таким ослом. А так оставалось расхлебывать кашу и проклинать себя за отступление от железного правила. Я сделал именно то, чего никак нельзя допускать при одиночном плавании.

Когда опасность стала явной, было уже слишком поздно поворачивать и пробиваться в открытое море. Я уже глубоко залез в бутылочное горлышко среди песков, оказавшись зажатым между подветренным берегом и приливом, подхватившим «Дульчибеллу». Впрочем, прилив-то и вселял хотя бы призрак надежды. У меня часы в голове, и я знал, что сейчас две трети полной воды и еще часа два подъем будет продолжаться. Это означало, что отмели скрыты водой и заметить их сложнее, но одновременно есть возможность — если повезет найти удачное место — проплыть прямо над самыми худшими из них.

Дэвис гневно стукнул кулаком по столу.

— Эх! Мне ненавистна даже мысль полагаться вот так на слепой случай, словно я подвыпивший бездельник кокни^[32], отправляющийся на морскую прогулку в праздничный день. В общем, как я и предвидел, вскоре появилась перегородившая весь горизонт стена прибоя. Она обступила меня со всех сторон, оглушая, словно раскаты грома. Когда я в последний раз заметил «Медузу», та неслась, как скаковая лошадь, готовящаяся перепрыгнуть барьер, и мне удалось, наскоро глянув на компас, взять приблизительный пеленг на нее. В этот самый миг мне почудилось, будто немецкая яхта привелась к ветру, показав мне борт, но налетевший шквал скрыл ее из вида, да и мне работы на румпеле привалило. «Медуза» растворилась в белой пелене, висящей над бурунами. Я, насколько мог, держался пеленга, но уже вышел из канала. Мне об этом подсказал цвет воды. По мере приближения к берегу я видел, что все кругом одинаково и нет ни намека на открытое пространство. В мои планы не входило сдаваться без боя, повинуясь скорее инстинкту нежели здравому рассуждению, я переложил руль под ветер в надежде пройти вдоль кромки прибоя и заметить проход. Встав лагом к волнам, «Дульчибелла» зарылась, а кливер разорвало в клочья, но зарифленный стаксель выдержал, и яхта выправилась. Я продолжал держаться, хоть и понимал, что развязка — дело нескольких минут: шверт был поднят, а без него нас катастрофически сносило в сторону берега.

Брызги наполовину ослепили меня, но вдруг я заметил впереди, за выступом, нечто похожее на прогал. Я привелся еще сильнее, чтобы обойти мель, но «Дульчи» не могла идти круче. На счет «раз!» она налетела на выступ, тяжело ударилась, проехала вперед, подпрыгнула снова и оказалась на чистой воде! Следующие несколько минут описать не берусь. Нас занесло в своего рода канал, но очень узкий, а со всех сторон кипел прибой. Судно практически не управлялось — при последнем толчке повредился руль. Я был похож на пьяницу, бегущего сломя голову по темной улице и стукающегося о каждый угол. Долго так тянуться не могло, и в итоге мы налетели на что-то и остановились, скребя и стукаясь корпусом. Вот так и закончилось мое маленькое плавание под руководством лоцмана.

Дэвис помолчал немного.

— Да, на деле настоящей опасности не было, — продолжил он. От этого привычного утверждения глаза мои широко распахнулись. — Я к тому, что этот удачный перелет в канал стал моим спасением. От того места я еще с милю пробирался в глубь песков, каждая гряда которых защищала меня от бури, словно волнолом. Вода, разумеется, кипела и была покрыта пеной, как в тазу для стирки, но сила моря иссякла. «Дульчи» стукалась о дно, но не сильно. Приближалась высшая точка прилива, а на половине отлива яхта будет лежать на обсохшей отмели.

В обычной ситуации я завел бы с помощью ялика верп, со следующим приливом прошел бы дальше и бросил бы якорь в месте, где мог остаться на плаву. Беда была в том, что я поранил руку, ялик вышел из строя, и это не говоря про поломку руля. Это произошло во время первого удара о песчаный гребень. Волна шла большая, и, когда мы стукнулись, ялик, болтавшийся на фалине за кормой, понесло на яхту и с силой шибануло о наветренный бакштаг. Я выставил руку, стараясь смягчить столкновение, и ее прижало к планширу. Лодку сильно повредило, поэтому верповаться я не мог…

Для меня все эти фразы звучали тарабарщиной, но прерывать его не хотелось.

— Рука же болела так, что я не мог даже управиться с парусами, которые хлопали и полоскали, как придется. Нужно еще было починить руль, а до ближайшего берега оставалось несколько миль. Разумеется, при улучшении погоды мне ничего не грозило, но если шторм продержится или усилится, пиши пропало. У всего есть пределы выносливости, и разное может случиться.

Так что появление Бартельса стало большой удачей. Его галиот стоял на якоре в миле от нас, в ответвлении канала. В промежутке между шквалами он заметил «Дульчибеллу» и отправился к нам на шлюпке, он и его парень. Ну и дьявольский рейс это, надо думать, был! Я обрадовался встрече… Хотя нет, вру: меня настолько обуяли злость, обида и стыд, что я, как последний глупец, стал отказываться от помощи. Тогда Бартельс просто взобрался на борт и начал работать. Он сущий демон в делах, этот коротышка. В полчаса убрал паруса, разнайтовил большой якорь, завел верп на пятьдесят саженей и вытянул яхту на чистую воду. Потом немцы отбуксировали ее дальше по каналу — это было под ветер, поэтому несложно — и поставили рядом со своим судном. К этому времени уже стемнело, поэтому я угостил их выпивкой и пожелал всего доброго. Буря ревела всю ночь, но стоянка была отличная, и якорь держал хорошо.

Вот и вся история, — подытожил Дэвис.

Поужинав, я долго размышлял о случившемся.

Примечания

29

См. карту 1. — Примеч. авт.

30

См. карту 1. — Примеч. авт.

31

См. карту 2. — Примеч. авт.

32

Кокни — прозвище жителей Лондона из средних и низших слоев населения.