Воспоминания с Ближнего Востока 1917–1918 годов

Эрнст Параквин, 1940

История Первой мировой войны бесконечно сложна и запутана, поэтому до сих пор многие ее факты и обстоятельства неизвестны даже ведущим специалистам. Мемуары офицера германского Генерального штаба Эрнста Параквина (Паракена), прежде не публиковавшиеся ни в оригинале, ни в переводе, – ценное свидетельство о событиях на Ближнем Востоке и в Закавказье, а также о последних месяцах существования Османской империи и трагических страницах национально-государственного размежевания после распада державы Романовых. Воспоминания охватывают 1917–1918 годы – время участия Параквина в военных кампаниях в Месопотамии и на Кавказе. Автор мемуаров, поплатившийся своей многообещающей карьерой за то, что осудил убийства армян в Баку в сентябре 1918 года, осмысливает драматические политические процессы, которые разворачивались на периферийных площадках театра Первой мировой войны.

Воспоминания с ближнего востока, 1917–1918

Задача и первые впечатления

После падения Багдада в марте 1917 г.^[24] турецкое Верховное Главнокомандование обратилось к Германии с вопросом, готов ли генерал фон Фалькенгайн принять на себя задачу по изгнанию англичан из древней резиденции халифа. После краткой ознакомительной поездки в мае 1917 г. через Мосул в Киркук Фалькенгайн согласился^[25] при том условии, что помимо стоявшей по берегам Тигра 6-й армии ему будет подчинена также вновь формируемая 7-я турецкая армия, а также германский Азиатский корпус. И то и другое было ему обещано.

Эти вооруженные силы были сведены в группу армий F, которая в Турции получила официальное наименование «Йилдырым» (то есть «молния»)^[26]. Штаб этой группы армий был укомплектован немцами и турками. Начальником его стал полковник фон Доммес^[27]. В 1915–1916 гг. он был моим начальником, когда я служил 1-м офицером Генштаба в корпусе Маршалла^[28] в Галиции. Ему я и обязан своей миссией в Турции.

Наступление против стоявшей западнее Багдада английской армии генерала Мода^[29] должно было начаться самое позднее в январе 1918 г. 7-я армия и Азиатский корпус должны были двигаться вдоль Евфрата, а 6-я армия двумя колоннами вдоль Тигра и Диялы. Для прикрытия восточного фланга 6-й армии от неожиданных ударов из Персии^[30] следовало образовать особый летучий отряд под командованием баварского капитана Нидермайера, который в начале войны руководил экспедицией в Афганистан^[31]. Части 6-й армии необходимо было оставить и в горах на персидско-турецкой границе под Ревандузом для прикрытия от действий русских.

Удар группы на р. Дияла следовало развить как можно дальше через Мендели к востоку от Багдада, чтобы отрезать англичан от Басры или заставить их очистить Багдад. Смело задуманная операция не подразумевала серьезные помехи со стороны русских в северо-западной Персии. Знаменитый перевал Пейтак, важнейший из всех в горах Загроса, был противником не занят. Все предшествовавшие действия русских и крайняя сложность наступления по этой лишенной дорог и суровой гористой местности вполне оправдывали подобное отношение в оперативном плане Фалькенгайна.

Я прибыл в Константинополь 20 августа 1917 г. и был размещен в отеле дворца Пера, ведь все остальные гостиницы оставались переполнены. Полковник фон Доммес сообщил мне, что я буду назначен начальником штаба 6-й армии, штаб-квартира которой ныне находится в Мосуле.

21-го меня принял маршал фон Фалькенгайн, с которым я впервые встретился в 1900 г. в Пекине в штабе графа фон Вальдерзее^[32]. Он вспомнил меня по этой встрече в Китае и потому был подкупающе любезен.

Он подробно осветил политическую и военную обстановку в Турции. Вся власть оставалась в руках партийной клики, младотурок. Целью их было обновление здания Османской империи, основанной на единстве принадлежности к исламу. Однако рано или поздно они потерпели бы неудачу из-за арабов.

6-я армия была в плохом состоянии, особенно неудовлетворительным было снабжение. Поэтому первой моей задачей было приведение армии в готовность к участию в операции. Нельзя было терять времени.

Он попытался быстрыми штрихами обрисовать мне образ моего будущего командующего, 35-летнего Халила-паши^[33]:

«Пьет, играет, любит женщин — словно германский лейтенант кавалерии! Потерял Багдад — однако, несмотря на это, остался командующим армией, ведь он — дядя Энвера^[34]. По-видимому, не без энергии и личной храбрости, однако в оперативных понятиях совершенно не смыслит!»

И Фалькенгайн отпустил меня с призывом поддерживать дружеские отношения с турками, насколько это вообще возможно наряду с энергичным отстаиванием интересов дела в целом.

Беседы с маршалом, полковником фон Доммесом, германскими и турецкими офицерами Генштаба и знатоками этой страны позволяли вполне ясно понять, что подготовка к столь масштабно задуманной операции продвинулась не особенно далеко. При краткости имеющегося в распоряжении срока — максимум четыре месяца — отмечалась известная нервозность.

Со всех сторон навалились проблемы делового и личного характера. Преодоление их осложнялось тем, что штаб, который пополнялся все новыми работниками, до сих пор еще не был способен вести отлаженную работу. В Константинополе было невозможно получить четкое представление относительно истинной обстановки в Месопотамии. Сначала я излучал вполне понятый оптимизм недавно прибывшего из Европы, не веря в безотрадные описания моих собеседников, ссылавшихся на рассказы и доклады других лиц, ведь ни один из них не видел положение 6-й армии собственными глазами. Кроме того, я часто сталкивался с тем типом германского офицера, который считает ложным и вредным по умолчанию все то, с чем он сталкивается в других странах, включая их традиции, не соответствующие тому, к чему он привык на Родине. Такие люди не способны дать беспристрастную оценку принятым за рубежом порядкам. Поэтому я настоял на скорейшем выезде на фронт, чтобы как можно скорее составить собственное представление о ситуации.

Моя поездка откладывалась, ведь пришли известия, что реализация экспедиции по отвоеванию Багдада оказалась под вопросом.

В 4-й турецкой армии в Палестине получали все больше донесений от агентов о том, что англичане перебросили крупные подкрепления. Прибытие с европейского театра военных действий знаменитого генерала Алленби^[35] позволяло предполагать возобновление наступления британцев уже с началом прохладного осеннего периода. Джемаль-паша^[36], командующий 4-й армией, не был уверен в том, что его войска смогут выдержать атаку превосходящих сил противника. Поэтому он запросил у заместителя Верховного Главнокомандующего^[37] Энвера-паши отправку 7-й армии в Палестину.

Один взгляд на карту^[38] показывает, что, прежде чем задумываться об операции против Багдада, необходимо было обеспечить турецкий фронт в Палестине. Ход последующих событий, осенью 1918 г., доказал, что турецкая армия в Месопотамии была обречена, если только англичане продвинутся в Сирию, перерезав ее единственную железнодорожную ветку, связывающую с Анатолией под Халебом (Алеппо).

Османское Верховное Главнокомандование все же не сделало необходимых выводов из данных соображений. Ведь иначе оно было бы обязано принять решение добиться полной оперативной свободы в первую очередь за счет атаки на англичан в Палестине. Если бы туркам удалось одержать решительную победу под Газой, можно было бы или вернуться к старому плану наступления к Суэцкому каналу^[39], или провести наступление силами «Йилдырыма» на Багдад.

Однако турецкие войска не были достаточно сильны, чтобы одновременно и удерживать фронт в Палестине от любых атак англичан, и атаковать Багдад. Поэтому запрос Джемаля-паши поставил турецкую Ставку в немалое затруднение.

Ведь она уже спешно договорилась с Германией об операции под Багдадом. Вполне понимали, какое чрезвычайное значение союзники Турции придавали отвоеванию Багдада. На цели операции «Йилдырыма» в Турцию хлынули дюжины миллионов золотом, которых не хватало и самой Германии. И теперь самим же уничтожить те надежды, что пробудили ранее? С чисто восточной недальновидностью неприятное решение откладывали день за днем. Я вспоминаю, что Фалькенгайн как-то раз пришел в ярость. Он уже договорился о встрече с Энвером и Джемалем, но оба просто не пришли.

Как и всегда в таких случаях, выбранный в конце концов вариант уже был худшим решением. План действий «Йилдырыма» не стали менять, однако одну из дивизий 7-й армии передали в 4-ю армию. Вполне следовало предполагать, что подобная полумера не сможет дать гарантию прочности турецкого фронта в Палестине. И в тайне турецкая Ставка все же надеялась, что опасения нового английского наступления на Иерусалим позднее окажутся необоснованными. Но что же будет, если действительно последует мощная атака англичан, а 4-я армия вновь обратится за помощью? И тогда неизбежным станет дальнейшее ослабление 7-й армии.

Вот на таких шатких основаниях операцию против Багдада выстраивать было нельзя. Да и отстаиваемое Джемалем-пашой использование всех сил 7-й армии только для обороны в Палестине тоже не могло дать желаемого результата. Поэтому Фалькенгайн предложил османской Ставке атаковать силами 4-й и 7-й армий и германского Азиатского корпуса англичан под Газой. Однако все подготовительные меры и для операции под Багдадом следовало продолжить. Как только будет одержана решительная победа на фронте под Газой, сразу же после нее должна была последовать и атака на Багдад.

Замысел был ясен и прост. Однако сомнительно, что хватило бы времени: задействовать 7-ю армию осенью 1917 г. в Палестине, а после ожидающихся тяжелых боев уже в январе 1918 г. подготовить ее к новой операции на Евфрате^[40]. Таким образом, видимо, был неизбежен перенос операции против Багдада на осень 1918 г.

Энвер-паша не смог уклониться от давления обстоятельств. Он вынужден был сообщить германскому Верховному Главнокомандованию, что из-за ситуации в Палестине необходимы изменения в запланированных в Азии операциях. Полковник фон Доммес 25 августа выехал в германскую Ставку, чтобы лично доложить Людендорфу^[41] об обстановке.

В тот же день маршал фон Фалькенгайн вызвал меня к себе и заявил, что в любом случае, раньше или позже — зависит от развития ситуации в Палестине, но 6-я армия должна будет атаковать. Поэтому в мою задачу входит подготовка этого наступления. Сам он на этот раз описал ситуацию со снабжением армии как безотрадную. Один гамбургский коммерсант, господин Браун, которого он отправил для проверки положения, сможет дать мне более полную информацию в Халебе. К сожалению, с незаменимой здесь твердой валютой некоторые перебои, однако он надеется, что сможет отправлять мне еженедельно по 100 тысяч турецких фунтов (то есть 2 миллиона марок^[42]) золотом.

Утром 27 августа я выехал в Халеб.

Поездка по Малой Азии заняла шесть дней. В Конье я использовал остановку, чтобы осмотреть знаменитый памятник эпохи Сельджукидов, гробницы в мечети Алаэддина^[43] с высокими белыми тюрбанами на гробницах, а также главный монастырь танцующих дервишей, которых я уже встречал в Стамбуле^[44]. Добрую память сохранил я о скалистой, но частью поросшей густым лесом котловине Карапунар (то есть «черный источник»), где пока оканчивалась основная часть Багдадской магистрали. Здесь после тяжелой поездки по жаре я смог весьма основательно помыться и взбодриться, а затем уютно посидеть вечером на свежем воздухе на удобном стуле перед офицерским казино, наслаждаясь мирно заходящим за отроги Тавра солнцем. Ранним утром 31 августа началась авантюрная 5,5-часовая поездка по узкоколейке через горы, ведь туннель в Тавре до сих пор не был открыт. К несчастью, здесь нередки были падающие блоки, а также сходы с рельс. Вагоны одного из недавно перевернувшихся составов узкоколейки в беспорядке валялись на склонах. Вдоль всей дороги рядом с рельсами лежали бесчисленные и полуобгоревшие тюки с хлопком. Лишь малая часть отправляемых ценных грузов достигала Германии. Слишком уж велика была опасность возгорания от искр для открытых платформ, ведь топили дровами. В Гелебеке (то есть «бабочка»), поселении, основанном на Багдадской магистрали для строительства на другой (восточной) стороне недостроенного Таврского туннеля, — который и действительно осел здесь лишь ненадолго, словно бабочка, — начинался восточный участок полномасштабной магистрали.

Днем 2 сентября мы прибыли в Халеб. Первым стойким ощущением стало зрелище мощной цитадели, которая возвышалась своими огромными дымовыми трубами — похожими на фабричные трубы во французском индустриальном районе в Артуа — над этим городом с некоторым налетом Запада. Я встретил любезный прием у германского коммерсанта Флехзига.

Важнейший из моих визитов был к господину Брауну. Он был по происхождению англичанин, но в начале войны принял германское подданство^[45]. Он провел много лет в Ираке, представителем крупной гамбургской фирмы «Вёнкхаус и Ко»^[46]. Не было сомнений в том, что он весьма основательно знал эту страну. Без всяких красивых фраз он деловито описал мне положение 6-й армии со снабжением и транспортом как крайне серьезное, а потому полагал, что любой замысел наступления на Багдад следует совершенно исключить. Он был первым, кто уже тогда опасался голода в Месопотамии, и потому выступал за немедленный вывоз животных и людей в более плодородные области.

5 сентября представилась возможность продолжить поездку в Мосул, где находилась штаб-квартира 6-й армии. Я ехал в товарном вагоне с двумя германскими офицерами — сапером и летчиком, которые направлялись туда же. В три часа пополудни мы пересекли Евфрат у Джераблуса по 800-метровому мосту, на том историческом месте, где в сражении при Кархемише в 605 г. до Р. Х. Навуходоносор Вавилонский наголову разбил египетского фараона Нехо^[47]. В степи уже показались похожие на пчелиные ульи глинобитные хижины — губабы, характерные формы которых можно видеть на изображениях еще ассирийских времен. По обе стороны железной дороги все больше было и насыпных куч, как правило, конусовидной формы, которые называют «телль». Они остались от руин былых крупных поселений, указывая их местонахождение. Пауль Рорбах^[48], с которым я познакомился во время моего прикомандирования к Большому Генеральному штабу в 1911–1913 гг., уделял вопросу об этих «телль» большое внимание и сделал немало интересных выводов об ареале их распространения, однако это поле для исследований и сегодня еще можно считать непочатым краем. Здесь можно получить важные сведения о происхождении и характере населения в различные исторические эпохи.

Около полудня 6 сентября мы прибыли в Телль-Хелиф, где действующий участок железной дороги пока что оканчивался. Шла постройка следующего участка, до Нисибина. На выжженных солнцем унылых степных просторах мы встретили любезный прием в маленьком лагере из палаток и глинобитных хижин, принадлежавшем германским тыловым инстанциям.

Бравые бенедиктинки из обители Тутцинг, что на Штарембергском озере в Верхней Баварии, предложили нам простую трапезу и подали освежающий чай. Позднее я встретил в Мосуле и других членов этого ордена.

Я хотел бы с искренней признательностью вспомнить об этих немецких женщинах, там, на самом переднем краю, отдававших все свои силы посреди опасностей смертоносного климата, тяжких болезней и боевых действий в пустыне, ведь у них никогда не иссякала любовь к ближнему, с которой они трудились в столовых и госпиталях в Месопотамии.

На фоне заката на горизонте поднимались отвесные горы, которые потом на севере, за бесконечными степными просторами, закрывают по-царски расположенный Мардин. Наряду с недалекой Дарой (где я посетил руины римской и византийской эпохи)^[49] и Нисибином это были важнейшие приграничные крепости римлян и византийцев на границе с «Диким Востоком».

Впервые я наслаждался величественными чарами звездной ночи в пустыне. И сегодня еще, более двадцати лет спустя, меня охватывает ностальгия по этому неописуемому зрелищу, что открывается в ясной усеянной светилами ночи над молчащей степью, а тогда я мог месяц за месяцем любоваться ею с моей походной кровати на крыше моего дома в Мосуле.

Ранним утром 7 сентября я отправился на автомобиле через пылавшую жаром степь к ближайшему тыловому лагерю в Демир-Капу (то есть «железные ворота»). Комендантом в этой специфической местности вулканического происхождения — где выплескивавшиеся прямо из земли потоки базальта теперь были источены песками пустыни до самых причудливых форм — служил один ветеран германских кампаний в Юго-Западной Африке^[50]. О нашем «менаже»^[51] позаботился фельдфебель из австро-венгерской автоколонны, приданной 6-й армии. В ходе пешей прогулки по окрестностям лагеря я обнаружил на скалах редкие примитивные сцены охоты и фигуры верблюдов, а также небольшие орудия из обсидиана, которые напоминали кресала времен каменного века. Ночью мне мешал спать жалобный вой шакалов, подступавших к самим палаткам. Ежевечерне мне приходилось слышать, сидя в моем доме в Мосуле на берегу Тигра, их плачущие голоса, когда они спускались мимо земляных валов Ниневии, чтобы утолить жажду из реки.

8 сентября 1917 г. около 10:30 утра я прибыл в Мосул. Мольтке побывал здесь весной 1838 г., то есть 79 лет назад. Однако он прибыл по Тигру на келлеке^[52].

Тонкие минареты большой мечети давно уже известили о близости большого города, пока я ехал по пустыне. И вот я уже еду по запыленным кладбищам, расстилающимся перед полуразрушенной городской стеной, а затем — развилка грязных дорог к дому на Тигре, где жил мой предшественник господин фон Кречмар^[53], здоровье которого не выдержало жаркого климата, так что он теперь нетерпеливо дожидался смены.

Я и сейчас хорошо помню тот момент, когда вступил с залитой ярким светом улицы в затемненный широким курдским шатром двор дома и бросил взгляд через дверь на голубой Тигр и земляные валы древней Ниневии с возвышающейся на старом храмовом холме мечетью Неби Юнус^[54] на другом берегу.

Однако на исторические размышления и любование окружающими красотами не было времени. Настоящее неотступно требовало своего.

Отказ от отвоевания Багдада

6-я армия все еще находилась в состоянии, постигшем ее после падения Багдада полугодом ранее, весной 1917 г., когда она вынуждена была с тяжелыми потерями отступить из плодородного Ирака в пустынные окрестности Мосула.

В местностях, богатых водой, и в окружении прилежно возделываемых полей под Багдадом в армии попросту не было ведомства, занимавшегося снабжением. Людей и животных без труда обеспечивали довольствием расстилавшейся вокруг страны с ее полями зерновых и плантациями финиковых пальм. Внезапное отступление в вилайет Мосул, представлявший собой почти неосвоенные степные или гористые территории, поставило перед армией задачи, к которым она была не готова.

Теперь уже за счет местных ресурсов войска было не прокормить. 18-й корпус стоял под Тикритом на Тигре, а вокруг него была редко населенная степь. 13-й корпус был оттеснен на позиции по обе стороны Диялы, на унылых утесах. Передовые посты этого корпуса удерживали лишь небольшие остатки плодородной долины Бакуба. Одна отдельная дивизия закрывала долину Евфрата к северо-западу от Хита. Персидская жандармерия с шведскими офицерами, перешедшими на германскую службу^[55], вместе с небольшими отрядами турок блокировала перевалы в горах под Сулейманией и Ревандузом от рейдов русских войск в Персии. Протяженность фронта армии от Евфрата до левого ее крыла в горах Курдистана составляла примерно 450 км. Длина тыловых коммуникаций 18-го корпуса от конечного пункта железной дороги до передовой достигала 400 км.

Таким образом, армия внезапно оказалась перед необходимостью организованного подвоза продовольствия из глубины страны, ведь каких-либо тыловых учреждений в вилайете Мосул и на Тигре не было, так как в Ираке довольствие осуществлялось за счет местных ресурсов, а все остальное доставлялось по Евфрату.

Первое время войска самостоятельно выходили из положения. Они собирали все обнаруженные у населения припасы, до которых только могли дотянуться. Порой там, где не было транспортных средств, новый урожай ячменя пришлось скормить еще на полях. Но вскоре сложности в снабжении проявились в полной мере.

После прекращения возможности выпаса животных пришлось перевести на рацион в один-два килограмма ячменя ежедневно. Другого фуража фактически не было.

При отсутствии какой-либо организации складированные запасы от прежних урожаев уже были бесполезны. А новый урожай либо не убрали, либо потравили еще на полях. Всю организацию тыла и взаимодействия с вали (то есть главой местной администрации) вилайета Мосула пришлось в принципе налаживать заново. А пока что следовало покрыть хотя бы самые насущные потребности за счет закупок.

Одновременно следовало немедленно обустроить линии коммуникаций для корпусов. Для 18-го корпуса оставались только келлеки (речные суда мелкого тоннажа), то есть судоходство по Тигру, а сообщение грузовиками было очень ограниченно. В 13-м корпусе снабжение можно было осуществлять только гужевыми колоннами и прежде всего караванами верблюдов, ведь остававшиеся колонны грузовиков были необходимы для обеспечения потребностей армии на 270-километровом участке ее громадного тыла между конечным пунктом железной дороги и Мосулом.

Новые проблемы доставило обустройство судоходства на келлеках. Келлек — это транспортное средство древнего образца, которое было увековечено еще на ассирийских рельефах. Это судно, у которого несущая поверхность представляет собой тонкий деревянный настил на надутых бурдюках. Запасов бараньих шкур (турлумб) и деревянных штанг в Мосуле не было. Древесину приходилось доставлять издалека — из района Дехезире и Сахо, где его закупали, а потом сплавляли по Тигру. Потребность в бараньих бурдюках вообще нельзя было покрыть в полосе действий 6-й армии. Помощи запросили в соседних армиях, однако они, разумеется, не поспешили откликнуться на эту просьбу. Потребность в древесине была очень велика, ведь отправить обратно уже использованные при сплаве доски для их повторного применения было невозможно. Так что турлумбы уже у конечного пункта спускали и отправляли в Мосул автомобилями. Прошли месяцы, прежде чем удалось устроить сколько-нибудь регулярное сообщение на келлеках.

В 13-м корпусе довольно скоро выяснилось, что при больших расстояниях небольшие вьючные животные по пути съедают чуть ли не весь их груз, так что их рейсы оканчиваются уже без полезного груза. При длившихся целыми днями переходах по степным просторам, из-за отсутствия тыловых складов необходимо было, чтобы каждый осел, мул или лошадь несли на себе и свой запас фуража на весь путь. Таким образом, спустя короткое время эти вьючные животные уже были исключены из процесса транспортировки. Оставались только верблюды (дромадеры). С началом холодного сезона их владельцы отогнали стада на юг, ведь эти животные не выносят более холодного и промозглого зимнего климата. И никакие самые заманчивые предложения не смогли бы отвратить их от этой насчитывающей тысячелетия и основанной на климатических и продовольственных соображениях привычки. Так что оставались лишь неповоротливые колонны повозок, запряженные быками и буйволами. Уже в августе — то есть еще до откочевки верблюдов — в 13-м корпусе начался серьезный транспортный кризис.

Необходимость крупных закупок продовольствия и средств транспорта вызвала нарастающие потребности армии в деньгах. Их можно было покрыть лишь в ограниченном объеме за счет османского военного министерства, причем бумажными банкнотами. Однако местное население купюры брать не желало — на основании прежнего неудачного опыта и врожденного недоверия всех восточных людей к этому платежному средству, — а потому требовало оплаты монетой. Несмотря на категорические приказы и драконовские штрафы, которые тогда наложил вали Хайдар-бей, чтобы заставить принимать в оплату бумажные деньги по равному с монетами курсу, перемен добиться не удалось. Арабские купцы спокойно позволяли полицейским прибивать себя к ставням их лавок за мочки ушей по приказу вали, но по существу не отступали ни на шаг.

Официальная торговля быстро замерла, а на ее место пришел черный рынок. Тыловые органы уже не могли провести никаких закупок. И где хотя бы в оптовой торговле еще удавалось добиться приема платежей купюрами, теперь — словно в насмешку над всеми официальными распоряжениями — был установлен курс, по которому фунт ассигнациями был равен 17 пиастрам монетами, то есть равнялся 1/6 стоимости по официальному курсу.

Огромная убыль вьючных животных при отступлении так и не была возмещена. В корпусах не хватало 9 тысяч голов от штатной численности тяглового скота. Еще 5 тысяч голов было необходимо, чтобы оснастить армию обозами и парками, тем самым сделав ее способной к операции, а к тому времени, осенью 1917 г., она еще таковой не была. Многочисленные формирования, в том числе легкие парки, имели упряжки с медлительными быками и буйволами, так что они не могли выдерживать общий темп с конными частями, а постоянно отставали в ходе дневных переходов. Необходимо было произвести замену на мулов и лошадей. Потребность в лошадях в вилайете Мосул удовлетворить было нельзя, даже если полностью парализовать сельское хозяйство — прежде всего, обработку наследственных наделов и подвоз продовольствия для населения, что и в принципе было невозможно.

Большую убыль личного состава также было никак не покрыть. Армия тогда насчитывала около половины боевого состава. За первые 6 месяцев после отступления с боями только дезертировало до 7 тысяч человек. При этом речь шла не о ненадежных курдских или арабских элементах, а о ядре османской армии — анатолийских солдатах. Так как Турция вступила в Мировую войну сразу же после боев в Йемене и Триполитании, а также обеих Балканских войн^[56], то многие из них уже служили по пять-восемь лет. Плохое и скудное снабжение и тоска по родине вынуждали даже этих терпеливых и послушных жителей Малой Азии дезертировать толпами. Все попытки призвать в армию арабскую молодежь в вилайете Мосул оканчивались провалом, ведь едва оставшись без надзора рекруты бежали, да еще и продавали свое оснащение и оружие бедуинам. Да и с курдами было то же самое.

Столь же слабым было снабжение и военными материалами. За незначительными исключениями в войсках не было никакого телефонного оборудования. Когда же позднее я приказал одной батарее в Джебель-Хамрин открыть огонь по английскому лагерю, то мне сразу бросилось в глаза, что связь между наблюдателями и самой огневой позицией поддерживалась только порученцами. Задав соответствующие вопросы, я узнал, что на батарее нет телефонного оборудования со времен кампании в Дарданеллах^[57]. Да и оснащения для забираемых для нужд армии животных и повозок тоже не было. Обмундирование и обувь затмевают любые попытки их описания. Личный состав в прямом смысле ходил в лохмотьях, в разорванных башмаках, а то и босой. Оснащение у авиации тоже находилось в плачевном состоянии. Большая часть грузовиков была уже непригодна.

Складов для пополнения парков в случае наступления и специальных лагерей с топливом для автоколонн, авиации и радиостанций не имелось. Потребность в горючем для грузовиков при расстояниях в почти 1000 км, которые предстояло проехать на пути между конечным пунктом железной дороги и передовой, а затем обратно, была при этом столь велика, что она поглощала треть вообще всего доставляемого этими же машинами снабжения армии. Поэтому нужны были большие хранилища бензина и нефти, ведь иначе снабжение прекратилось бы прямо во время наступления.

Пропускной способности Хайдар-паша (вокзала в азиатской части Константинополя), а тем более станции Телль-Хелиф, конечной на железной дороге, а также имевшихся в распоряжении армии транспортных средств и денег в монете и близко не хватало, чтобы как-то покрыть все эти потребности. Важнейшая из всех, длиной около 350 км тыловая проселочная дорога Мосул — Киркук — Кифри — фронт 13-го корпуса на Дияле была на большей части своего полотна непригодной для грузовиков, прежде всего для действительно тяжелых, с обилием стальных частей германских трехтонок. И хотя штаб «Йилдырыма» приказал 18 августа с середины сентября сделать эту дорогу подходящей для грузовиков, чтобы можно было приступить к размещению сети военных складов для фронта, однако просто выполнить этот приказ было невозможно, что привело лишь к нарастающей нервозности вышестоящих инстанций, которые пытались свалить на подчиненных ответственность за эти поспешные и заведомо невыполнимые распоряжения. Ни на Тигре под Мосулом, ни на обоих Забах^[58] не было мостов, по которым могли бы проехать грузовики. Много раз запрашиваемые материалы для их строительства не прибыли. Древесина и прочие материалы в вилайете отсутствовали. Рабочую силу черпали из состава армии или из местного населения, однако в крайне недостаточном количестве и без должного оснащения орудиями труда, отправляя в унылую гористую местность, так что еще и обеспечение их питанием тут же вызывало дополнительные трудности. Отданные моим предшественником распоряжения представляли собой образцовое исполнение своих служебных обязанностей, однако с самого начала не было сомнений в том, что будет совершенно невозможно выполнить их к указанному сроку. Но из-за этого откладывалось и формирование незаменимых для наступления складов, тем самым готовность армии к операции оказалась отодвинута на неопределенный срок.

Из данного описания видно, что самой важной предпосылкой для наступления на Багдад было увеличение личного состава армии почти наполовину, а животных — на 14 тысяч голов, да и доставить предстояло бесчисленное количество совершенно незаменимых материалов.

Однако реальная обстановка не позволяла прокормить даже уже имеющихся в распоряжении людей и животных. Каждый день уже тогда подыхали дюжины голов нашего скота. Личный состав страдал от бескормицы.

Последняя же причина плохой ситуации со снабжением, не считая местных условий пустынных земель вилайета Мосул, заключалась в недостаточной провозоспособности Анатолийской и Багдадской магистралей, невзирая на все усилия в этом направлении, а также в слишком большой дистанции до конечного пункта железной дороги от фронта 6-й армии. При таких обстоятельствах всего за несколько месяцев добиться перемен к лучшему не смогла бы ни одна держава в мире. В штаб-квартире «Йилдырыма» я узнал, что маршал Лиман фон Сандерс^[59] постоянно призывал обратить внимание и предупреждал Фалькенгайна об этом. Однако успеха он не добился.

С самого начала, таким образом, возникли неразрешимые противоречия между необходимыми для наступления условиями и реальной обстановкой. В оставшееся у нас время добиться решительных перемен к лучшему в отношении довольствия и транспортного обеспечения 6-й армии было невозможно.

Такова была общая картина, вполне ясно и отчетливо сложившаяся у меня после подробных бесед и обсуждений в Константинополе, Алеппо и Мосуле. Задача сделать к январю 1918 г. 6-ю армию способной к проведению наступательной операции была изначально невыполнимой.

Из разговоров с Фалькенгайном и Доммесом я вынес впечатление, что всю серьезность положения в штабе «Йилдырыма» еще не осознали. Произведенная маршалом в мае^[60] этого года поверхностная рекогносцировка была явно недостаточной, чтобы после нее составить действительно верное представление. Турки сознательно утаивали от него — с истинно восточной вежливостью желая избавить начальника от любых неприятных впечатлений — всю безнадежность сложившегося положения. Частично же они и сами еще не поняли этого, частично им стало ясно лишь в последние месяцы лета 1917 г.^[61]

Мне казалось, что крайне необходим новый разговор с маршалом фон Фалькенгайном. И когда через телетайп я узнал, что он отправляется через Алеппо в короткий визит на фронт под Газой, я решился сопровождать моего предшественника на его обратном пути, а прибыв в Алеппо, попросить о беседе с маршалом.

13 сентября мы прибыли туда, а 14-го Фалькенгайн вызвал нас к себе. Он был весьма раздражен столь сложно разрешаемыми проблемами, которые со всех сторон громоздились, угрожая запланированной им операции. Опыт, который до сих пор ему удалось получить в Турции, был каким угодно кроме обнадеживающего. И когда разговор зашел об Энвере, то негативный и обвинительный тон, в котором о нем говорил Фалькенгайн, отчетливо указывал на то, сколь низкого он мнения о турецком вице-генералиссимусе.

Поначалу он был удивлен, что я счел необходимой повторную нашу беседу, однако затем, видимо, вполне с этим согласился, ведь положение уже изменилось. Поначалу он в моем присутствии выслушал подробный отчет моего предшественника, хотя и с видимым нетерпением. Когда же тот необдуманно заговорил о том пессимизме, который чувствуется у турок в Месопотамии, Фалькенгайн прервал его презрительным мановением руки и повернулся ко мне с сильно интонируемой фразой:

«Весьма благодарная миссия для Вашего оптимизма, Параквин!»

В завершение он попросил меня после обеда явиться к нему одному. Тогда он, дескать, и сообщит мне свое окончательное решение.

В ходе этой беседы он доверительно сообщил мне, что положение с момента нашего последнего совещания 25 августа принципиально изменилось. 7-я армия отправляется на фронт под Газой. Он принимает верховное командование в Палестине. А вот по-прежнему подчиняющаяся ему 6-я армия остается в обороне.

Весьма неожиданно к этому ясному и простому решению Фалькенгайн присовокупил, что он оставляет за собой вариант как можно скорее атаковать частями 7-й армии на Евфрате. А потому 6-я армия должна быть в состоянии наступать на Тигре — имея фланговую колонну на Дияле, — пока Нидермайер будет готовить диверсии в Персии.

После данной моим предшественником весьма реалистичной картины обстановки в 6-й армии я просто не ожидал, что маршал еще раз вернется к идее о наступлении 6-й армии. Было ясно, что Фалькенгайн попросту пока не проникся болезненным, однако неотвратимым осознанием того, что эта армия в обозримом будущем попросту не может обрести дееспособность к наступательным операциям. Он все пытался найти причину для по меньшей мере временного отказа от операции против Багдада в виде ставшей необходимой отправки 7-й армии в Палестину, однако в действительности 6-я армия и позднее никогда не смогла бы быть готовой к началу наступления, даже если бы ход событий в Палестине и позволил привлечь к нему 7-ю армию. Ход события вполне подтвердил правильность этого мне вполне ясного уже тогда вывода.

В последний раз я видел маршала фон Фалькенгайна 5 октября 1917 г. посреди пустыни между Мосулом и Демир-Капу у Телль-Увенат, куда он прибыл с полковником фон Доммесом на совещание с Халилом-пашой. С учетом последнего переговоры пришлось вести на французском языке. Это обстоятельство, а также восточная вежливость — то есть принцип никогда не говорить своему начальству чего-либо неприятного — были виной тому, что положение армии со снабжением было опять-таки представлено в куда более розовых тонах, нежели оно было в действительности. Когда после совещания, — где мне сложно было высказаться с учетом присутствия Халила-паши, ведь я не мог ему публично возражать, — на котором я попытался притормозить этот внезапный неоправданный оптимизм турок, я еще раз сказал маршалу с глазу на глаз, что реальную обстановку со снабжением армии так и не удалось обсудить, маршал слушал меня с видимым недовольством, а затем свысока взглянул на меня и сказал: «Вспомните о Бонапарте! Когда он перевел своих голодающих солдат через Альпы, он показал им плодородную долину По и сказал: „Завоюйте эту страну, где найдется, что поесть!“»^[62]

Мне ничего не оставалось, кроме как молча — руку под феску — уйти. Ведь Фалькенгайн столь же хорошо, как и я, знал, что 6-я армия в ее теперешнем состоянии не сможет добиться улучшения своего отчаянного снабжения за счет завоевания плодородного Ирака.

В ходе разыгравшейся в последующие месяцы трагедии в Месопотамии я не раз возвращался в мыслях к этому красивому жесту.

Когда пятью месяцами позже, в феврале 1918 г., Фалькенгайн возвращался вместе с Доммесом из Палестины домой, слава его имени на Востоке уже померкла. Иерусалим пал. Планы насчет Багдада похоронены. И летчики победоносного Алленби сбрасывали издевательские листовки: «Громоотвод-то здесь! Где же молния? (то есть „Йилдырым“)».

Один офицер, тесть которого встречался с Фалькенгайном, рассказывал мне, что в Константинополе Фалькенгайн в узком дружеском кругу сказал: «Здесь на юге я не допустил никаких ошибок. Моя единственная ошибка в том, что я вообще поехал в эту страну».

И едва ли можно полагать, что он погрешил против истины. Причины были гораздо глубже.

В мирное время османский Генеральный штаб не предпринял никаких подготовительных мер для возможной кампании в Месопотамии. Ведь истый турок не испытывал никакой симпатии к этой чуждой арабской стране. Немногочисленные гарнизоны в жарком нездоровом климате считались местом для отбывания наказаний. Растущая заинтересованность Германии к району Багдада лишь усилила антипатию турок. Когда Багдад пал, османские офицеры иронически заявили своим германским коллегам: «Аллах отдал ваш Багдад англичанам!» Халил-паша как-то раз крикнул мне зимой 1917/18 г. в приступе плохого настроения: «Да бросим уже англичанам все эти пустыни! Что мы вообще там потеряли?»

Германия же не имела возможности сколько-нибудь готовиться к действиям в этой стране. Ситуация с нашей картографией и военно-историческим описанием к началу кампании показывала, что основательно изучением ведения боевых действий в этом столь важном для германской политики на Ближнем Востоке регионе не занимались^[63]. Вот поэтому едва ли можно было найти германского офицера Генштаба, который бы действительно хорошо знал особую обстановку в Двуречье и был бы знаком с этой страной после длительного пребывания еще в мирное время. Еще во время войны я имел возможность убедиться, что германские и турецкие инстанции в Константинополе вовсе не имеют ясного представления о реальной ситуации. Они полагали, что она несущественно отличается от таковой в Сирии и Палестине. И это была чрезвычайно прискорбная ошибка, которая возымела тяжелейшие последствия для армии в Мосуле. Когда в одном из докладов генералу фон Секту весной 1918 г. я выразил сожаление тем, что пока не было возможности приветствовать в Мосуле ни одного офицера из Верховного Главнокомандования^[64], он отправил ко мне одного немолодого германского офицера Генштаба. Я никогда не забуду тот момент, когда этот господин, измученный несколькими днями поездки под палящим зноем в безлесной степи между Алеппо и Мосулом, глубоко впечатленный полным отсутствием каких-либо поселений, дорог и вообще действующей телефонной линии по всему пути следования, а также прочих признаков цивилизации, вошел в мою комнату и едва ли не в отчаянии воскликнул: «Да, это уж поистине настоящая пустыня!» Я не смог сдержать улыбки и ответил: «Я очень рад, что у Вас теперь сложилось такое ощущение — в Косполи^[65] никак не могут составить верное представление, несмотря на все наши донесения!»

В начале Мировой войны видно то же пренебрежение фронтом в Ираке, как и остальными фронтами турецких войск. И лишь когда вполне реальной стала угроза со стороны англичан, туда был отправлен маршал Кольмар фон дер Гольц^[66]. Но до победы под Кут-эль-Амарой, которой были обязаны единственно и только его полководческому искусству, ему дожить было не суждено. Его смерть стала невосполнимой утратой. Халил-паша попытался воспользоваться славой этой величайшей турецкой победы^[67]. Однако с непостижимым легкомыслием он оставил для защиты Багдада в Ираке лишь небольшие силы — 18-й корпус, а 13-й корпус вместе со смешанным отрядом из персидской жандармерии^[68] и немцев был отправлен в общем и целом в бессмысленный рейд в Персию, вызванный в основном неясной политической линией обеих стран, и не принес никаких сколько-нибудь прочных успехов^[69].

Новое хорошо подготовленное наступление англичан оставшийся один 18-й корпус не выдержал. Спешно отозванный из Персии 13-й корпус лишь был увлечен общей волной поражения. Англичане с победой вступили в Багдад.

Ошибки, допущенные в ходе изначально недостаточной подготовки кампании в Ираке и лишенного плана и легкомысленного руководства после смерти барона фон дер Гольца, уже невозможно было исправить. Участь Багдада была решена и осталась таковой.

Крушение турок в Месопотамии

30 сентября я вернулся из 7-дневной рекогносцировки на фронте у Диялы. Жалкое состояние 13-го корпуса убедило меня, что доклад Брауна о ситуации со снабжением был отнюдь не преувеличен. Теперь уже дело было вовсе не в том, сможет ли 6-я армия подготовиться к наступлению; вопрос теперь гласил единственно: как помешать острому голоду в Месопотамии?

Вступление в бой «Йилдырыма», казалось, может привести к переменам к лучшему. Запрошенная мною присылка германских сотрудников должна была гарантировать, что будут реализованы все советы и распоряжения штаба армии. Останься я единственным германским офицером Генштаба в турецком штабе, то при громадном объеме работ попросту не имел бы возможности проследить за исполнением. К тому же едва ли была хотя бы одна сфера работы, которая не нуждалась бы в самой основательной реорганизации. Без германских коллег, которые и в самые тяжелые моменты были рядом со мной, храня непоколебимую верность долгу, я попросту не смог бы держаться на этой заведомо обреченной должности.

Некоторое улучшение ситуации на транспорте при поездках между Мосулом и окончанием железнодорожной ветки последовало после передачи нам новой грузовой автоколонны.

Мощным средством поддержки стал тот поток наличных золотом, который теперь пролился над этой страной. Он должен был вскрыть припрятанные запасы продовольствия, которые до сих пор было никак невозможно обнаружить.

Назначенные Брауном германские офицеры по закупке, как правило, уже хорошо знавшие эту страну, теперь показывали, что обладают обширными запасами металлических денег, а потому вели успешную торговлю. Теперь они назывались закупочной комиссией 6-й армии и именно в таком качестве и представлялись командующему. Но в действительности армия и администрация вилайета, вообще турецкие военные и гражданские инстанции из этой деятельности были исключены.

Турецкая тыловая инспекция 6-й армии и германские офицеры по закупке в вопросах траты металлических денег подчинялись только особой германской высшей тыловой инспекции (генерала Грессманна)^[70], приданной «Йилдырыму». То есть в важнейшем вопросе довольствия влияние командующего армией было блокировано, хотя ответственным за эту сферу продолжал считаться он. Единственным соображением, положенным в основу такой уникальной и нечеткой организации, было стремление устранить любое влияние турецких офицеров и чиновников на употребление и расходование средств в твердой валюте. К сожалению, приходилось справедливо опасаться, что они не смогут устоять перед искушением отправить в свои карманы золото, прибывшее из Германии и отчеканенное в монеты в Константинополе.

Провалилась вся система организации «Йилдырыма». Не удалось даже покрыть хотя бы текущие потребности армии, не говоря уже о накоплении каких-либо запасов на критический период перед новым 1918 года урожаем. Задуманная Брауном операция на рынке была безупречна с коммерческой точки зрения и хорошо организована. Однако он слишком мало считался с помехами разного рода.

Небольшое число ответственных за закупки означало, что они будут не в состоянии быстро приобрести необходимые запасы — при огромных просторах вверенных им округов. Не было и транспортных средств, чтобы доставить купленное в пределы досягаемости для войск. Да и оставить полученные запасы без охраны тоже было попросту невозможно.

Крупные арендаторы и купцы — в основном арабы или курды, которым, разумеется, были совершенно чужды всякие понятия об идейном патриотическом долге — в погоне за прибылью вывели на рынок дотоле скрываемые запасы. При усиливающейся нужде они надеялись добиться и еще более высоких цен. Кроме того, они поддерживали связь с их соплеменниками и компаньонами в занятом англичанами Багдаде, отправляя юркие караваны через Джезиру^[71], открытые пустынные просторы между Евфратом и Тигром, контролировать или блокировать которые было, естественно, невозможно. Англичане платили золотом, так что германские деньги были для этих дельцов не единственным источником дохода. Кроме того, они уже были крайне раздражены событиями, когда им навязывали бумажные купюры, так что опасались повторения этих принудительных мер, как только пролившийся золотой дождь вдруг начнет иссякать.

Четко выраженный германский характер всей этой операции сильно задевал крайне чувствительных в национальных вопросах турок. Очень многие из отстраненных от незаконной прибыли выражали офицерам по закупке свою злобу и чинили разнообразные препятствия.

Сам Халил-паша, которому были прекрасно известны все эти интриги, говорил — не без тайного злорадства насчет германских неудач — с присущим ему остроумием: «Mai j'ai la commission et les Allemands ont l'argent!»^[72]

Из армии весьма настойчиво сообщали в штаб «Йилдырыма» о недопустимом и беспорядочном положении, когда именно ее делают ответственной за вопросы снабжения, в то время как закупки проводит не подчиненная ей высшая тыловая комиссия, которая и ведает средствами в твердой валюте.

Уже 9 октября Фалькенгайн отменил свое отданное лишь 17 сентября распоряжение и, несмотря на все соображения относительно турецкой коррупции, принял единственно возможное решение, чтобы все — поступавшие, кстати, все более скудно — денежные средства в монете распределял по своему усмотрению командующий соответствующей армией^[73].

16 октября вступил в силу новый и принятый как раз для этой цели турецкий закон — ведь до этого юридической основы не было вовсе — о введении смешанных закупочных комиссий из представителей военных и штатских ведомств, что быстро положило конец деятельности германских офицеров по закупке. И вот теперь образовались чисто турецкие по составу закупочные комиссии из представителей военных и гражданских ведомств, в соответствии с административными округами. Они и приняли на себя все обязанности по снабжению продовольствием. Прежние германские офицеры по закупке по приказу штаба «Йилдырыма» остались при армиях в качестве контролирующих инстанций по применению средств в твердой валюте. Однако практического значения эта мера — при крайне запутанной местной обстановке — уже не имела. «Йилдырым», который лишь очень неохотно отказался от прежнего своего распоряжения, тем самым попросту желал сохранить лицо.

В предшествующие месяцы в ходе затяжных переговоров и совещаний между штабом армии, тыловой инспекцией и администрацией вилайета Мосул попытались представить истинную картину имеющихся и доступных к использованию запасов продовольствия в полосе действий армии. Но все усилия были тщетными, ведь сколько-нибудь надежной статистики не существовало. Поэтому план работы на период до нового урожая мог основываться лишь на предположениях и грубых оценках на базе некоторых данных о взимаемых налогах.

Население обязали ежегодно поставлять в качестве налога натурой десятую (согласно закону) — а на самом деле восьмую — часть урожая. Взимание же его — ведь добровольной сдачи не бывало вовсе — было предоставлено турецким откупщикам налогов, которые, как правило, занимались этим из личного обогащения, а из-за их жестоких методов и бесцеремонности были предметом страха и ненависти как бедных, так и зажиточных слоев населения.

И так как эта десятина ни в коей мере не могла покрыть потребности армии, было решено, что с населения следует взять и еще две десятых доли урожая, но за плату. Для этой закупки надо было установить цену распоряжением штаба армии, ведь имевшиеся средства были ограничены. «Йилдырым» категорически настаивал на крайне экономном расходовании средств в твердой валюте и все более сокращал приток данного незаменимого платежного средства.

Если бы удалось добиться взимания и продажи этих трех десятин, тогда — на бумаге — казалось, что снабжение хотя бы людей в армии до нового, 1918 года урожая обеспечено. Турецкие законы требовали, чтобы чиновники гражданских ведомств и жандармы с их семьями, а также находящиеся в полосе действий армии родственники офицеров и солдат и все те, кто работает в государственных интересах на дорогах и магистралях, получали бы довольствие от армейских органов снабжения. При этом судя по подсчетам армейского интендантства, тыловых инстанций и администрации вилайета, надо было иметь в виду до 20 тысяч человек, добавившихся к тем, кто стоял на довольствии в боевых частях. Я всегда относился с величайшим недоверием к предоставляемым мне подобным цифрам. С одной стороны, все основы были ненадежны — насколько это вообще возможно, да и занятый подсчетами персонал был ненадежен, да и намеренное завышение численности поставленных на довольствие было вполне вероятно. Ведь трюк, принятый во всех коррумпированных государствах, — поставить на довольствие и оплату куда больше людей, нежели есть в наличии, — хорошо известен. А затем невыданные излишки делятся между задействованными в махинации командирами и чиновниками. Однако при всем недоверии я был абсолютно не в состоянии сколько-нибудь перепроверить подаваемые данные. И турки с арабами это хорошо знали.

Довольствие для животных — что дало себя знать немедленно — не удавалось обеспечить ни в коем случае. 10 тысяч животных пришлось уже в начале ноября перегнать в окрестности Урфы. Сначала были выделены основные силы кавалерии (2 тысячи лошадей), затем те, что числились за ветеринарными лазаретами (2 тысячи животных), потом еще 2 тысячи животных тыловых инстанций и из корпусов всего до 4 тысяч животных. И это еще были только наиболее ослабевшие особи.

В таком крайне уязвимом положении, когда армия постепенно теряла не только всякую способность к операциям, но и вообще была обречена на полную неподвижность, естественно, следовало избегать любого превышения штатной численности. Однако с самого начала было довольно сомнительно, что 10 тысяч голов, отогнанных из полосы действий армии, хватит, чтобы обеспечить фуражом оставшийся скот. И риск, что наверняка не все его поголовье будет способно передвигаться, был велик, ведь уже теперь многие животные во время перегона в 400–500 км по пустыне скончались.

И вновь прошли недели, пока не наладилась новая организация турецких комиссий по снабжению продовольствием. Однако и при изменившихся обстоятельствах положение с питанием не улучшилось.

Со всех сторон шли жалобы на недостаток корма. Нормы довольствия приходилось постоянно понижать. Бывали дни, когда турецким солдатам и вовсе не удавалось выдать хоть что-то из съестного. Все то, что смогли заготовить комиссии по снабжению — зачастую с применением силы или с помощью шпионажа, приходилось немедленно отправлять на удовлетворение текущих потребностей.

К сожалению, даже доставленные в войска продукты далеко не в полном объеме шли на пользу дела. Так как среди местного оседлого населения, в городах, а также в арабских и курдских кочевых племенах также царил крайний дефицит продовольствия, сразу возник спрос, несмотря на высокие цены, что только усиливало явный психоз от страха голодной смерти.

И это обстоятельство пошло весьма на пользу многим турецким офицерам и чиновникам, которые смогли продавать предназначенные для войск запасы продовольствия на благо своего кармана, а также устраивать сомнительные гешефты при найме транспортных средств, поэтому в действительности вывозилось не все к тому предназначенное. За счет этих трюков и того, что другие турецкие офицеры выдавали крупным арендаторам подложные квитанции о поставках, складывая золото в свою кубышку, а не получая за него товары, торговцы смогли продавать по спекулятивным ценам зарезервированное для нужд армии продовольствие на черном рынке, где вчетверо, а то и впятеро завышали установленные нами закупочные цены.

Таким образом один-единственный лейтенант тыловой инспекции в Мосуле смог скрыть до 4 тысяч золотых фунтов, лишив армию продовольствия на эту сумму. При закупке очень дорогих штанг для каркаса келлеков (одна (!) деревянная штанга стоила золотой фунт (20 марок) или 5–6 фунтов купюрами) турецкая официальная закупочная комиссия в Джезире совершила нарушения на сумму в 90 тысяч бумажных фунтов. Один из германских офицеров обнаружил эту преступную деятельность. Отправленная на расследование турецкая доверенная комиссия тут же получила от главного подозреваемого взятку в 740 золотых фунтов в обмен на то, чтобы расследование было закрыто.

Коррумпированность турецкого административно-судебного аппарата въелась столь глубоко, была столь всеобщей, что сколько-нибудь принципиальные перемены исключались.

Поэтому-то мне ни разу не удалось побудить Халила-пашу к резкому вмешательству в целом ряде отдельных случаев, которые все же удалось довести хотя бы до формального судебного разбирательства. «Все это отвратительно… — меланхолически вздыхал он. — Они все воруют!» Однако решиться на действительно суровые кары ради устрашения он не мог. Однажды ему стало известно, что уже весь свет знает, сколь огромные частные прибыли получают члены младотурецкой клики на военных поставках в Константинополе. Мне так никогда и не стало ясно, насколько вверх по армейской иерархии и в администрации вилайета распространялось получение прибыли противозаконным путем. Настоящий контроль за ведшейся на турецком языке бухгалтерией и без того ни мной, ни моими германскими интендантами все равно был невозможен.

Через моего переводчика — турецкого офицера, изучавшего естествознание в Марбурге, я получил конфиденциальную информацию, что высший чиновник военного суда армии все дела ведет за соответствующую плату. Когда я сообщил об этом Халилу, он нисколько не удивился, а лишь отметил, что он, разумеется, не может проверить, основаны доклады его советника военной юстиции на истинном положении или нет. Он подписывает то, что ему предоставляют. Так как он, однако, казалось, не испытывал ни малейших сомнений в правдивости моего сообщения, то тут же сообщил мне, что за счет своих связей в Константинополе смог распорядиться, чтобы этого человека отозвали на другой пост. Должно быть, были особые причины, чтобы этот преступник оставался на своем посту до последнего.

Такая слабость перед вскрывшейся коррупцией дала мне изрядную пищу для размышлений. Это явление было характерно почти для всего турецкого командования. Как я уже указывал выше, причина — большинство из тех, что играли определенную роль при правлении младотурок, и сами были не чисты на руку. Распоряжалась всеми финансами государства эта партийная клика. Главы ее боялись только за себя лично, однако громогласно карали подчиненных за преступления, в которых сами были повинны или, разумеется, имели соучастников оных в своем окружении. Повсеместно шла молва — и в самых точных деталях — о турецком генерал-интенданте Исмаиле Хаккы-паше, как именно он сочетает самые грязные личные гешефты с его пребыванием на официальном посту^[74]. Когда я воспользовался приглашением Энвера-паши в его поместье Султан-Чифлик на Босфоре, то Халил спросил меня, как я оцениваю сумму, которую пришлось заплатить за покупку этого великолепного имения. На мое недоуменное пожатие плеч он ответил с улыбкой, потирая руки: «О, очень, очень дешево! 14 тысяч фунтов бумажками! Энвер купил его у одного армянина, которого выслали. Парень еще должен был радоваться, что ему вообще заплатили хоть что-то». Этот «le pauvre Halil»^[75] — как он любил себя называть — был сыном полунищего работника одного из султанских дворцов, а теперь имел дом в Константинополе, еще один на Босфоре и несколько участков под строительство.

Кроме того, сказывались и политические соображения. Нельзя было потерять симпатии чиновничества и военных к младотурецкой партии. Так что великодушная готовность закрыть глаза на довольно обычные на Востоке попытки личного обогащения вполне могла сохранить старых друзей и приверженцев и дать новых. Наконец, сказался особенно сильно проявляющийся на Востоке недостаток ощущения общего дела. Здесь он дает о себе знать в куда более наивных, весьма легких для истолкования и усвоения формах, нежели в землях Запада. Однако тот, кто знаком с низким стремлением к наживе, которое — пусть и без открытого нарушения уголовного законодательства — вполне встречалось в годы войны и в Европе, где тоже искали выгод от нужды и бед своих же народов, тот не сможет положа руку на сердце объявить подобный недостаток самосознания чертой, свойственной исключительно Востоку. Можно лишь с негодованием отметить, что многие турецкие офицеры и чиновники и крупные арендаторы и купцы из арабов думали единственно о личной выгоде, пока бравые анатолийские солдаты на фронте и беднота в городах терпели горькую нужду и в конце концов погибали от голода.

До последнего момента в оценке истинного положения с довольствием в вилайете Мосул были два полярных мнения.

С одной точки зрения, запасов достаточно, однако их просто не удается собрать. По другой — оспаривалось наличие необходимого количества продуктов питания, поскольку еще в довоенные времени в этом регионе были нередки вспышки голода. А в этом году ко всему прочему еще и случился неурожай. И вот на фоне этого, помимо местного населения, надо как-то прокормить целую армию.

Лично я на основе развития событий проникся твердым убеждением, что в вилайете Мосул с самого начала не было должного количества продовольствия для прокорма и населения, и армии. Ведь иначе просто необъяснимо, почему даже в самом богатом округе вилайета — зерновом районе Эрбиля — голодало большинство населения.

Без сомнений, на нужды армии не попало существенное количество продовольственных ресурсов, однако они помогли дожить до ближайшего урожая местному населению, которое таким образом удалось пощадить. И уж ни в коей мере не было излишков на пропитание армии в течение долгих месяцев. Было также ясно, что в схватке не на жизнь, а на смерть — погибнуть от голода или хотя бы как-то прожить дальше, которая негласно разыгрывалась между армией и населением, преимущества были на стороне последнего, поскольку оно имело куда более широкий доступ к зачастую умело скрываемым запасам съестного.

Мое мнение подтвердилось показаниями взятого нами в плен английского подполковника Бизли^[76] и других британских солдат. Чрезвычайная засуха 1917 года даже в плодородном Ираке привела к чувствительному дефициту питания. Англичане были вынуждены доставлять большие объемы продовольствия из Индии для нужд терпящего бедствие населения. Возможно, что и переброска около половины действовавших до этого в Месопотамии британских войск была проведена с учетом общего положения с продовольствием. Она началась в декабре 1917 г., задолго до германского наступления на Западном фронте весной 1918 г.^[77]

Сторонники первой точки зрения, большинство которых, как правило, находилось в многих сотнях километров от театра военных действий, охотно утверждали, что здесь поможет только беспощадное взимание запасов. Но наш опыт показывал, что такой столь очевидный способ выхода из ситуации не приводит к цели, зато таит в себе серьезную опасность.

Там, где прибегали к насилию, население бежало в горы или степи. Многие деревенские феллахи возвращались к кочевническому образу жизни и присоединялись к племенам бедуинов, сновавшим по Джезире и в Курдистане. Обширные площади ранее обрабатываемых земель теперь были потеряны для будущей жатвы. Засеянные территории, с которых ожидали урожая в 1918 г., оценивались лишь в чуть более трети от земель, обрабатываемых в 1917 г.

При подобных жестких действиях лишь в редчайших случаях удавалось обнаружить в старых колодцах, цистернах, ямах и подвалах — нередко еще ассирийских времен — либо в горных пещерах или тайниках в степи спрятанные запасы продовольствия. При этом нельзя забывать, что коренное население всегда боролось против ограбления и угнетения со стороны турецких откупщиков, так что пыталось свести к минимуму любые подати. Поэтому оно столетиями училось прятать свои запасы за пределами поселений, и эти места были известны лишь немногим посвященным. Попытки с помощью взяток выведать эти тайники увенчивались успехом лишь в редчайших случаях. Ведь предатели знали, что в этом случае их ждет кровавая месть своих жертв.

Действия же против богатых крупных арендаторов, которым принадлежало большинство деревень, тоже оказывались крайне затруднительными. Комиссии пытались собрать с них десятину, согласно принятым в мирное время оценкам урожая. Естественно, в порядке вещей были и обвинения в адрес крупных арендаторов от их мелких должников, которые сообщали комиссиям, что их хозяева сбрасывают на них все податное бремя, а свои запасы укрывают от любых сборщиков на нужды армии.

Ожесточение из-за такого якобы несправедливого распределения налогов в Мосуле достигло такого уровня, что на это обратил внимание германский консул Хольштайн^[78]. Прежде всего, жертвами злоупотреблений в налоговых вопросах со стороны мусульман-чиновников комиссии полагали себя христиане и евреи. К сожалению, все обвинения — как это обычно бывает — выдвигались лишь в самых общих чертах. Если же пытались перейти к сути заявленного, то заявитель тут же устранялся. Ни один из свидетелей не подтверждал свои прежние показания. Подкуп и страх перед актами мести мусульманских властителей исключали любое расследование истинного положения дел.

Я предложил распоряжением вали заменить наиболее часто обвиняемых членов комиссий. Вали утверждал, однако, что это приведет к страшной путанице и станет невозможно покрывать даже текущие потребности. Он же должен отказаться от рассмотрения его кандидатуры как председательствующего в главной комиссии по продовольствию, так что может в таком случае и в отставку подать — что, по моему опыту, делает любой турок, как только что-нибудь ему не по душе. Так как армия, не имевшая никаких резервов, зависела от действий таких людей, я вынужден был принять эту миссию лично с ведома вали, у которого была одна цель: избежать любых трений с его друзьями, да и самому не перетрудиться. Относительно Халила еще следовало иметь в виду, что он пытался избежать любых конфликтов со своим старым товарищем и компаньоном в любых его проделках.

В отчете от 20 ноября в штаб «Йилдырыма» я вновь описал невозможность добиться ясной картины положения со снабжением. Я подчеркнул, однако, что улучшений, несмотря на все усилия и попытки, нет: напротив — следовало бы ждать ухудшения.

В сентябре я получил от фон Фалькенгайна указание довольствовать армию местными ресурсами, ведь подвоз зерна в 6-ю армию невозможен в связи с общим положением с продовольствием в Турции, а также ситуацией на железных дорогах. Я же считал себя обязанным именно таким докладом, без всяких прикрас, указать, что, несмотря на такой приказ Фалькенгайна, армия будет вынуждена в ближайшем будущем запрашивать подвоза продуктов из других частей Турции.

С 27 ноября по 12 декабря Халил-паша вместе со мной выехал на фронт, чтобы составить личные впечатления о ситуации с продовольствием в корпусах, а также о полуторамесячной деятельности закупочных комиссий. И сколь бы ни малы были здесь шансы получить по-настоящему ясное представление, все крепче было ощущение, что без помощи извне армия идет навстречу весьма неверной и, по всей видимости, угрожающей участи.

Тяжелое — в связи с хорошо известным и штабу армии тяжелым общим положением турецкой экономики — решение просить помощи в других вилайетах было облегчено благодаря заключенному в декабре перемирию с Россией.

Прекращение военных действий на персидской границе высвободило части 2-й армии, нашего северного соседа. Так что заготовленные в вилайете Диярбекир запасы продовольствия могли пойти на нужды 6-й армии.

Водный путь по Тигру из Диярбекира^[79] в Мосул и на фронт 18-го корпуса в связи с постоянно растущими ценами на древесину для келлеков был крайне дорог, зато, несмотря на начинающийся вскоре сезон дождей, до сих пор вполне провозоспособен.

А вот все имевшиеся в распоряжении 6-й армии возможности доставки по железной дороге месяцами ограничивались количеством максимум в 150 тонн в неделю, а перевалка и доставка по 250-километровому участку от конечного пункта железной дороги в Мосул на верблюдах и грузовиками с началом зимнего периода дождей стали весьма нестабильными.

Еще в день заключения перемирия с Россией — 7 декабря^[80] — армия запросила в штабе «Йилдырыма» организации дополнительной инстанции тыловой инспекции 6-й армии в Диярбекире, а также подвоза продовольствия из этого вилайета водным путем. Вновь подчеркивалось чрезвычайно критическое положение армии, в том числе на основании недавно полученных на фронте впечатлений.

11 декабря заместитель Верховного Главнокомандующего Энвер-паша поручил 2-й армии передать в распоряжение 6-й армии 1000 тонн продовольствия в Диярбекире. Запрос из 6-й армии на куда больший объем помощи был так и не учтен, несмотря на ходатайство из штаба «Йилдырыма».

Так как это компромиссное решение не могло урегулировать вопрос с продовольственными затруднениями, а меры, принятые Энвером, да и то лишь на бумаге, были временным смягчением ситуации, армия немедленно запросила поставки по меньшей мере 5000 тонн — таковы по самым грубым оценкам были масштабы безусловно необходимого дополнительного снабжения.

Этот запрос, самым любезным образом поддержанный в штабе «Йилдырыма», был — после необъяснимого промедления — отклонен заместителем Верховного Главнокомандующего 8 января 1918 г.

Напротив, генерал-квартирмейстер даже спросил меня, а разве армия не в состоянии произвести в полосе своей ответственности закупки за твердую валюту. Я только головой покачал. Неужто все мои зачастую выдержанные в самых тревожных тонах отчеты о положении с продовольствием в вилайете Мосул были до сих пор неизвестны в столь ответственной инстанции? Разве Ставка в Стамбуле все еще не прониклась сознанием факта, что армия вот уже пять месяцев только и держится благодаря закупкам и только за деньги в монете, но это уже не дает удовлетворительного результата в этой стране? Возникало ощущение, будто все, о чем я до сих пор докладывал в вышестоящие инстанции, было попросту брошено на ветер.

И вновь терялись драгоценные недели без всякого ощутимого результата. Надежда все же выжать из этого региона сколько-нибудь существенные запасы таяла с каждым днем. Вилайет Диярбекир — как и следовало ожидать — чинил изрядные препятствия и оказывал пассивное сопротивление транспортировке продовольствия, так что она шла очень медленно. К 17 февраля 1918 г. — то есть за 2 месяца — удалось получить оттуда около 280 тонн. После неоднократных жалоб из 6-й армии заместитель Верховного Главнокомандующего 15 февраля повторно приказал вали Диярбекира немедленно отправить недостающие 720 тонн. К 19 апреля — то есть еще за два месяца — прибыли еще 60 тонн, то есть в целом лишь треть от подлежащего отправке согласно приказу.

Тем временем штаб армии 15 января 1918 г. отправил повторный запрос, ранее отклоненный, на поставку 5000 тонн продовольствия и обустройство тыловой коммуникации по Тигру Диярбекир — Мосул, еще раз подробно его обосновав. Он указал на крайнюю серьезность положения в случае повторного отказа в этой помощи и прежде всего подчеркивал необходимость быстрого оборудования пути по Тигру. Запрос получил поддержку в штабе «Йилдырыма» и был с указанием на его срочность отправлен в турецкую Ставку.

Через 14 дней — 31 января — Энвер-паша отдал приказ отправить 6-й армии продукты питания из округа Урфа. Запрос относительно Диярбекира отклика не получил.

Перевозка продовольствия из округа Урфа сухопутным путем требовала сложной и затратной по времени реорганизации транспортной части. 19 февраля из «Йилдырыма» нам сообщили, что мы сможем получить оттуда примерно 3 тысячи тонн.

Время поджимало. Остро нужна была быстрая помощь. Штаб армии 6 февраля в третий раз запросил решения по своему запросу относительно поставок из Диярбекира, откуда уже функционировал всегда доступный водный вид транспорта, в то время как помощь из Урфы не могла прийти быстро.

И так как до 15 февраля никакого ответа не было, а из Диярбекира прибывали лишь очень скудные партии, штаб армии при нараставшей с каждым днем нужде обратился в «Йилдырым» с просьбой немедленно — отложив все прочие транспортировки — отправить по железной дороге в Телль-Хелиф 500 тонн продовольствия. Они должны были позволить армии как-то продержаться критический период, пока не наладится подвоз из Урфы и Диярбекира. На следующий день, 16 февраля, из «Йилдырым» сообщили о согласии.

18 февраля из «Йилдырыма» пришло распоряжение генерал-квартирмейстера о том, что четыре округа вилайета Диярбекир выделяются в распоряжение инстанций 6-й армии для нужд ее довольствия. Тем самым сделанный еще двумя месяцами ранее запрос штаба армии был наконец — пусть и частично — выполнен.

Новый, хотя и весьма отдаленный источник помощи был тем самым — пусть пока лишь на бумаге — передан штабу армии. Но тут возникли новые трудности.

Хотя в предшествующий год стояла сильная засуха, с середины декабря 1917 г. по май 1918 г. шли сплошные дожди со столь незначительными перерывами, что поддерживать сколько-нибудь регулярное сообщение в пустыне на грузовиках было невозможно.

Единственным транспортным средством в степи оставались верблюды-дромадеры. Однако получавшие скудный корм животные могли переносить груз куда меньше обычного. На размытых дорогах тяжело нагруженные звери оскальзывались и падали, что дополнительно снижало показатели. Участок Телль-Хелиф — Мосул примерно в 250 км верблюды преодолевали в сухое время года за десять, а в период дождей — за шестнадцать дней.

Командующий базировавшегося на Диярбекир 4-го корпуса (2-я армия) вопреки всем приказам Ставки противился использованию 6-й армией вновь выделенных в ее распоряжение округов. Он дошел до угроз открытого насилия против отправленных нами комиссий по приему продовольствия.

Этот Али-Ихсан-паша^[81] незадолго до этого был удален из 6-й армии Фалькенгайном из-за его недопустимого поведения по отношению к Халилу-паше. Так что для последнего и его окружения не было никаких сомнений, что Али-Ихсан воспользуется этой возможностью, чтобы отомстить своему ненавидимому конкуренту Халилу. А сам Али-Ихсан объяснял свои действия тем, что при передаче продуктов под угрозой окажется его продовольственная ситуация.

Последовал шедший неделями бесплодный обмен депешами между Энвером, Халилом и Али-Ихсаном. Результатом его стало то, что 20 марта 6-я армия вынуждена была временно отказаться от округа Сильван окончательно, а от еще одного округа — на период до следующего урожая. Али-Ихсан, однако, между тем уже достиг главной своей цели. С помощью караванов он по возможности опустошил склады во всех четырех округах, зато почти полностью блокировал отправку все еще полагающихся 720 тонн из вилайета Диярбекир.

Таким образом, 6-я армия неуклонно катилась навстречу своей жестокой судьбе. В вилайете Мосул постепенно установился режим жесточайшей нехватки. А потом последовал и откровенный голод. Поначалу жертвами его стали многочисленные изгнанные сюда армяне и курды, затем представители беднейших слоев, а прежде всего — старики, слабые здоровьем и дети. Царившая на улицах Мосула нищета была чудовищной. Каждое утро на кладбище отвозили на телегах очередную порцию трупов умерших с голоду, которых собирала полиция во время постоянных рейдов. Когда я как-то раз ранним утром был неподалеку от входа на ближайшее кладбище, мне открылась шокирующая картина: тридцать шесть обнаженных мертвецов лежали друг за другом рядами. Их обтянутые кожей кости грудины были почти перпендикулярны впавшим кускам кожи, которые находились на месте былых животов. Это были старики, старые и ослабевшие женщины, дети… Под разрушенными стенами Мосула рыли одну могилу за другой.

Когда однажды февральским утром 1918 г. я покинул свой сераль и проходил по улицам голодающего Мосула, я наткнулся на одной из площадей на очень возбужденную толпу вокруг двух казнимых. На моих глазах палач вздернул арабскую супружескую пару. Они затащили к себе более дюжины детей, потом зарезали их в темном подвале, затем разрезали их на небольшие куски мяса, которое поджаривали на железной решетке и продавали на базаре за большие деньги. Матери убитых с дикими проклятиями рвались к болтающимся трупам, били их кулаками и оплевывали.

Армия была вынуждена раз за разом снижать нормы довольствия. Месяцами недоедавший личный состав хирел на глазах. Солдаты падали без сил при самых незначительных усилиях, например таская воду, умирая от сердечных ударов. Но никаких бунтов или попыток нападений на тех немногих счастливцев, у кого все же было что поставить на стол, не было. Во-первых, все покрывалось истинно восточной флегмой, а во-вторых, процесс физического истощения шел столь медленно, что солдаты все еще могли надеяться, что положение улучшится. Под конец они и вовсе были слишком слабы, чтобы обратиться к насилию. «Иншаллах!» — «Как угодно Аллаху!» На всех устах была эта фраза.

Согласно сводкам по личному составу, из военнослужащих армии от истощения умерло:

В сентябре 1917 г. — 805;

в октябре 1917 г. — 1374;

в ноябре 1917 г. — 1122;

в декабре 1917 г. — 1560;

в январе 1918 г. — 1674;

в феврале 1918 г. — 1471;

в марте 1918 г. — З090;

1–13 апреля 1918 г. — 1649;

всего с 1 сентября 1917

по 13 апреля 1918 г.: — 12735 человек.

Быстрый рост количества умерших в марте 1918 г. позволял отчетливо увидеть начало острого голода.

К началу сезона выпаса скота в марте 1918 г. от голода вымерло более половины животных в армии.

Когда степь зазеленела, основная масса местных жителей и солдат питалась по большей части травой и кореньями. Повсюду на лугах, которые на короткое время были выколдованы солнцем на этих залитых водой степях, можно было видеть в прямом смысле слова пасущихся людей. Непривычное питание часто вызывало колики со смертельным исходом.

Крушение турок в Месопотамии было невозможно предотвратить. Была лишь одна возможность — еще осенью 1917 г. добровольно оставить страну, предоставив ее англичанам.

Однако настолько ясно тогда ситуацию представить было еще нельзя. Еще сохранялась пелена надежды, и турецкое Верховное Главнокомандование попросту не считало нужным сдавать врагу крупные территории, тем более такой важный город, как Мосул. Из этой трагической цепи обстоятельств и возник голод, жертвой которого пала большая часть армии, сохранялись лишь ее не слишком боеспособные остатки.

Военные события во время кризиса

Состояние турецких войск в Месопотамии после неудачных боев весной 1917 г., приведших к потере Багдада, не позволяло возобновить наступление. Описанная выше ситуация со снабжением 6-й армии заставляла тратить все больше сил и на оборону. Под конец армия была просто сдана врагу. Любая серьезная атака должна была смести ее с дороги.

Из двух противников, что были у 6-й армии, русские пребывали в почти полном бездействии. Ведь и их атакующий дух был подорван плохим довольствием и сложной горной местностью. А тут еще сказывалось и все более нараставшее политическое разложение. 7 декабря официально приостановили боевые действия^[82].

Однако до заключения перемирия на этом фронте у нас не дошло, ведь русская комиссия — пестрого состава, из офицеров всех русских племен, одного меньшевика и большевиков, — с которой я на рубеже 1917 и 1918 гг. вел переговоры в Мосуле, не желала гарантировать, что англичане за ее спиной не переместят фронт и мы вдруг неожиданно не окажемся перед новым врагом, пока соглашаемся на перемирие. Мы отказались от соглашения и остались в состоянии войны. Через несколько недель — русская революция меж тем продолжалась — царская армия в состоянии, граничившем с распадом^[83], побежала через Персию назад на свою родину. Англичане на этом фронте уже не появились, и мы позднее могли свободнее распоряжаться силами нашей Ревандузской группы.

Англичане, напротив, провели целую серию успешных атак с ограниченными целями. Однако до действительно масштабного наступления с целью взять Мосул так и не дошло. Весной 1918 г. даже с имевшимися у них — несмотря на довольно крупные переброски на другие фронты — силами должны были непременно победить турок, с учетом состояния последних. Однако английское командование, несмотря на разветвленную шпионскую сеть, которую в этой стране оказалось не трудно развернуть, в полном крушении 6-й армии все же уверено не было, так как полагало ее способной на более упорное сопротивление, нежели было в действительности.

Характерными чертами английского командования было избегание любого риска, самая основательная подготовка, осторожная реализация каждой операции и тщательное налаживание тыловых коммуникаций (а именно подтягивание линии узкоколеек вплотную к фронту). Особенно генерал Мод, удачливый покоритель Багдада, обладал, видимо, натурой очень сдержанного и почти педантичного полководца. Ни разу и речи не зашло о том, чтобы быстро воспользоваться успехом, хотя он доставил бы нам серьезные трудности. Возможно, мешали этому и свежие воспоминания о катастрофическом поражении его предшественника генерала Таунсенда^[84] под Кут-эль-Амарой, ставшем расплатой за рискованность действий британского командующего.

После его смерти — а Багдад стал для него столь же роковым, как и для маршала фон дер Гольца, — командование британским экспедиционным корпусом принял генерал Маршалл^[85], у которого было очевидно больше энергии и тяги к деятельности.

Британские войска состояли по большей части из индийских пехотных и кавалерийских дивизий. В Ираке было установлено присутствие лишь одной английской дивизии с белыми солдатами. Высказывавшиеся в английской палате общин опасения, что под Багдадом отвлекаются крупные силы Британии, которые нужны в решающих боях на европейском Западном фронте, были поэтому не оправданы^[86].

Войска получали очень хорошее довольствие и были превосходно оснащены. Этим — а вовсе не моральным превосходством — обосновывался их перевес над полуголодными турками, оснащение которых было изношено и уже долгое время не пополнялось.

С учетом сил, в целом находившихся в распоряжении британцев с начала наступления Алленби в Палестине, я полагал английское наступление на Мосул маловероятным. Мои турецкие сотрудники, напротив, готовы были усмотреть в любом ударе англичан начало решающей операции против Мосула, которой они так боялись.

То, что британское наступление не состоялось, объяснить очень просто. Взятием Багдада Англия восстановила свою военную репутацию на Востоке, столь подорванную катастрофой под Кут-эль-Амарой, где генерал Таунсенд с 10 тысячами англичан попал в руки Халила-паши. Месопотамия должна была теперь сама упасть им в руки, как зрелый плод, если Алленби удастся завоевать Сирию. Тогда за что же сражаться? Было совершенно не важно, случится это событие раньше или позже. Задачей английских вооруженных сил в Ираке — теперь уж разрешенной во всяком случае — стало завладение Багдадом и сковывание турецких войск на этом фронте за счет постоянной угрозы наступления.

6-я армия — с осени 1917 г. — имела задачу обороняться на фронте шириной 500 км от Евфрата до района к юго-западу от озера Урмия. Южный фланг упирался в сирийско-арабскую пустыню, которая в связи с ее безводьем просто не подходила для крупных операций с обеих сторон. Северный фланг примыкал к 2-й армии, которая вместе с 3-й не давала продвинуться дальше русским, уже выдвинувшимся за линию Трапезунд — Эрзерум — Ван — Урмия.

Отсутствие резервов с самого начала не позволяло штабу армии активно обороняться. За счет сильно растянутого фронта, крайне тяжелой транспортной ситуации в пустыне и высокогорьях, а также при сложившемся состоянии армии это было чрезвычайно затруднительно. Оборона была исключительно пассивной. И здесь решающую роль играла местность. Эти соображения и побудили позднее штаб армии отвести 18-й корпус на сильную горную позицию у Джебель-Хамрин у перевала Эль-Фата.

В сентябре 1917 г. 6-я армия, имея 20 тысяч штыков и 100 орудий, располагалась пятью группами:

У Румадии на Евфрате — 2500 штыков, 8 орудий;

южнее Тикрита на Тигре — 8400 штыков, 38 орудий;

южнее Шехрабана на Дияле — 3600 штыков, 30 орудий;

под Сулейманией — 4300 штыков, 17 орудий;

у Ревандуза — 1200 штыков, 4 орудия.

Между этими группами зияли уже ничем не заполненные бреши в пустынях и на горной местности. Они облегчали шпионаж для обеих сторон и объясняли тот факт, что посланцы протурецких сил на Кавказе и в Туркестане находили дорогу в Переднюю Азию к Халилу-паше и его единомышленникам сквозь англо-русский «фронт». Да и русские беженцы из Петербурга и германские военнопленные из Сибири подобным путем добирались до Мосула^[87].

Периодически за этими брешами якобы наблюдали дружественные или нанятые всадники из арабских и персидских племен, среди которых в редчайших случаях действовали и турецкие офицеры. У меня не сложилось впечатления, что все эти операции имели хоть какое-то значение.

За счет раздачи оружия местным уроженцам — в основном потомкам тех османов, которые были некогда расселены вдоль старой турецкой военной границы при султане Мураде IV (1623–1640), — были сформированы так называемые пограничные батальоны, однако рыхлый состав этих подразделений не обладал никакой спайкой, и при любой атаке англичан они сразу же исчезали из общей расстановки турецких войск. Как правило, они не делали по врагу ни единого выстрела, а тут же прятали ценное оружие и потом оставались по домам в качестве мирных жителей, готовых на любые услуги англичанам за соответствующую плату.

Единственными частями тяжелой артиллерии в армии были двенадцать германских 15-сантиметровых гаубиц под командованием майора османской (и капитана прусской) армии Мора^[88]. Они и являлись костяком всей группировки на Тигре.

Снабжение боеприпасами вполне соответствовало в целом жалкому состоянию и остального оснащения. В полосе действий корпусов на каждое полевое орудие приходилось в среднем по 520 снарядов, на каждую из 15-сантиметровых гаубиц было по 190 выстрелов^[89].

Пулеметы самых различных систем — в том числе трофейные английские — были распределены между личным составом частей^[90]. Организация пулеметных рот в батальонах еще не проводилась. Пыль и песок, недостаток жиров и невладение техникой привели к тому, что большая часть пулеметов вышли из строя.

Единообразное снабжение пехоты затруднялось тем, что некоторые соединения — например, 46-я дивизия — были вооружены германскими винтовками.

Единственным эффективным средством разведки были германские летчики. Но личный состав и матчасть так сократились, что из двух авиаотрядов на Тигре пришлось сформировать один. Еще один отряд базировался в Кифри при штабе 13-го корпуса. В Мосуле располагался совершенно разоренный из-за недостатка снабжения армейский авиационный склад.

При огромных расстояниях решающее значение для командования могло иметь уверенное взаимодействие средств связи. Крупное германское присутствие в турецкой армии сделало необходимыми отдельные германские линии связи. Кроме того, турецкие подразделения радистов пока еще только планировались, а отрядов телеграфистов с телетайпами не существовало вовсе.

Из Мосула вела германская линия телетайпа (с аппаратами Юза), которую можно было бы использовать, чтобы поддерживать связь со штабом «Йилдырыма» в Палестине и с османской Ставкой, и для турецких телеграмм латинскими буквами — ведь в Турции тогда еще применялся арабский алфавит^[91], который для таких целей, естественно, не подходил. Однако беспрерывно возникали трения и жалобы, ведь провод — единственная для меня возможность общаться с «Йилдырымом» и Константинополем с помощью подробных докладов — часами был занят германской стороной.

Турецкое же телеграфное сообщение штаба армии с его вышестоящими инстанциями в Палестине и Константинополе, а также со штабами соседних армий, словно в мирное время, велось по гражданским линиям, которые были доступны и населению. Не считая ответвления через Диярбекир, было еще всего два провода в Алеппо, один из которых был постоянно прерван. Так как турки, как правило, выказывали слабое понимание технических вопросов, то телеграфистами в основном были арабы, армяне или политически неблагонадежные жители Леванта. То есть для шпионажа были все двери настежь. Тысячи телеграмм исчезали, никогда не передаваясь или не принимаясь. Функционирование шло с перебоями. Оплаченные телеграммы частных лиц, например коммерсантов, за бакшиш передавались быстрее, нежели военные депеши, которые телеграфистам не приносили никакой выгоды. Жалобы мало помогали, ведь министерство почты стремилось защитить своих служащих от давления военного министерства.

В полосе действий корпусов связь обеспечивали турецкие отряды телефонистов. Штаб армии особенно болезненно переносил отсутствие телефонной связи со штабами обоих корпусов. Все попытки наладить регулярную и с технической точки зрения возможную связь проваливались по причине бесконечных помех из-за одновременной передачи по телеграфу штатскими, которые на некоторых участках пользовались теми же проводами, а также из-за неумелого обращения и недостаточного обучения персонала на промежуточных станциях, из-за не слишком тщательного устройства линии, а также из-за повреждения линий в пустыне кочевыми племенами.

Как правило, нашу связь с корпусами осуществлял 151-й германский радиоотряд. Сюда же относилась связь с Евфратской группой. Однако любое сообщение могло вестись только по германским кодам, ведь турецкие столь устарели, что англичане давно уже их знали. Постоянные запросы об изменениях либо не удостаивались ответа вовсе, либо получали не слишком утешительную фразу, что в Стамбуле как раз работают над новым кодом. В конце Мировой войны эта затяжная миссия так и не была завершена. При благоприятной погоде германские радиограммы штабам турецких корпусов оказывались самым быстрым и надежным способом связи. В корпусах их переводили на турецкий приданные радиостанциям переводчики. Но не исключались и ошибки. Часто осуществлению радиосвязи мешали сильные атмосферные электрические разряды.

В сезон дождей (с ноября по май) были не просто дни, а порой и недели, когда выходили из строя все средства связи. И если провода в Алеппо и радио подводили, то Мосул оказывался отрезан от внешнего мира. Ведь и почты не было, если грузовики застряли в степи.

В составе 6-й армии были германские, австро-венгерские и турецкие колонны грузовиков. В засушливый сезон они добивались замечательных результатов. Однако в период дождей они месяцами простаивали, с незначительными перерывами. Отправлять же колонны на трассу было не самым безопасным решением, даже если в сезон сплошных осадков наступала вдруг пауза в шедших дождях.

Бывшего под моим руководством советника интендантства Хаака в марте срочно вызвали в «Йилдырым». Он решил выехать из Мосула с еще двумя офицерами на грузовике, ведь размытая дождями почва вроде бы просохла. Но прямо посреди пустыни, между Мосулом и Телль-Хелифом, на них вновь обрушились проливные дожди, так что они оказались на вынужденном биваке на следующие три недели. И он, и его люди испытали бы серьезный продовольственный кризис, если бы одним солнечным днем мы не отправили ему продукты на самолете. Уже не могли проехать даже легковые автомобили. Халил-паша дважды попадал под дождь и несколько дней не имел связи с Мосулом.

Разница между боевым и списочным составом армии уже слишком бросалась в глаза.

Я хорошо помню поданную мне первую сводку по личному составу: она меня крайнее удивила, побудила подробные расспросы и расследования. Ведь на довольствии стояло ни много ни мало 80 тысяч человек, боевой состав исчислялся 40 тысячами человек, зато имевших винтовки было указано 20 тысяч. Две первые цифры относительно последней показались мне чуть ли не чудовищно большими. В состав на довольствии были, правда, включены и те 20 тысяч «бесполезных элементов», содержание которых по османским законам возлагалось на армию. Кроме того, чрезвычайно расширена была и тыловая зона. Однако Халил-паша дал этому верную оценку: «L'etape mange l'armee!»^[92]

При всем этом царил нескончаемый избыток штабных конвоев, денщиков, поваров, ординарцев и т. п. Цифры в турецких сводках по личному составу вызывали у меня сильнейшее недоверие. Мое уже назревшее предположение подтвердилось рядом конфиденциальных донесений германских офицеров, что турецкие командиры специально указывают завышенный личный состав, чтобы положить себе в карман жалованье, отпущенное на несуществующих лиц. Иногда здесь сказывалось и вполне понятное желание получить чуть больше продовольствия, чтобы за счет этого улучшить и без того дурное питание действительно имеющегося личного состава.

После того как в конце августа 1917 г. спала жара, англичане атаковали передовые посты 13-го корпуса и отбросили их из плодородной долины Бакуба в скудный Джебель-Хамрин — «Красные горы» — по обоим берегам Диялы. Мендели все еще удерживался небольшими силами турецкой кавалерии и одним из уже упоминавшихся «пограничных батальонов».

28 сентября 1917 г., а на этот день приходился в том году главный мусульманский праздник Курбан-байрам (память о жертвоприношении Авраама), англичане неожиданно атаковали Евфратскую группу под Румадией, введя в бой с флангов броневики с пулеметами, вышли в тыл и пленили ее, спастись удалось немногим.

Берега Евфрата оказались оголены. Однако англичане удовольствовались лишь полной своей тактической победой, не стремясь к оперативному ее использованию. Как следствие, «Йилдырым» сумел образовать под Хитом новую группу из одного полка пехоты и немногочисленной артиллерии, которая затем постепенно выросла до дивизии слабого состава.

В середине октября индийские дивизии продолжили успешные атаки на Мендели и турецкие позиции на Джебель-Хамрин к востоку от Диялы. В это время по соображениям снабжения пришлось в 13-м корпусе отвести 1-ю кавалерийскую бригаду в Мосул, а крупные силы пехоты и артиллерии — в Киркук. Англичане в этот критический момент лишь осторожно прощупывали обстановку на горной позиции к западу от Диялы, однако в атаку не пошли, хотя мы сумели бы противопоставить этому лишь небольшие силы.

Британское командование медленно занимало восточный берег Диялы и двинуло силы через Ханекин в расположенный уже на персидской территории Каср-и-Ширин. Тем самым они блокировали знаменитую караванную трассу через важный перевал Пейтак, по которому многочисленные паломники доставляли из Персии трупы своих родственников и друзей к мечети Хусейна под Кербелой, чтобы там похоронить их в земле, освященной геройской гибелью сына Али и внука пророка. Для 13-го корпуса тем самым отпала последняя возможность забирать продовольствие из Мендели и приграничных персидских территорий.

По приказу армии 18-й корпус временно двинул одну дивизию к английским позициям под Самаррой, к старой аббасидской резиденции, чтобы вызвать впечатление предполагаемого наступления и облегчить положение 13-го корпуса.

В ночь с 1 на 2 ноября 1917 г. около полутора-двух британских дивизий с очень крупными силами кавалерии и многочисленными легкими броневиками с пулеметами — которых особенно боялась турецкая пехота — атаковали вдоль Тигра.

Согласно приказу, турецкие войска под Имам Дур без боя оставили передовые позиции и оттянули главные силы под Тикрит.

Противник преследовал, обстреливал позиции из артиллерии, двинул крупные отряды кавалерии и броневики перед его левым флангом в пустыне, однако затем отвел свою пехоту назад. Вечером 3 ноября он отошел на Дур.

Поначалу было ясно, что речь идет о явной демонстрации, возможно, связанной с одновременным возобновлением наступления в Палестине или же подготовкой серьезной атаки, которой предшествует эта «разведка боем».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

24

Англо-индийские войска генерала Ф. С. Мода вошли в Багдад без боя 11 марта 1917 г. после яростных боев к югу от города, причем отступление османских войск к Мосулу превратилось в их тяжелое поражение, с потерей от 9 до 15 тысяч пленных, так что армии генерала Халила-паши потребовались срочные подкрепления.

25

Э. фон Фалькенгайн, лишившись в конце августа 1916 г. поста начальника Генерального штаба Действующей армии, то есть фактически главенства в германской Ставке, затем провел блестящую кампанию по отражению румынского наступления в Трансильвании, а также по разгрому армии Румынии, что привело к взятию Бухареста в начале декабря 1916 г. Однако из-за по-прежнему крайне неприязненных отношений с его преемником во главе германского Главнокомандования генералом Э. Людендорфом должных лавров ему получить не удалось, а с января 1917 г. активные боевые действия на этом театре военных действий прекратились. Поэтому он прекрасно осознавал крайне малые шансы на успех, однако не терял надежды отличиться вновь и вернуть себе расположение кайзера. О том, чтобы поручить миссию в Месопотамии именно Фалькенгайну, просила не турецкая сторона, эта идея была сформулирована в недрах германской Ставки. Автор, однако, по-видимому, заблуждается насчет сроков прибытия Фалькенгайна на турецкие театры военных действий. Назначение в «Йилдырым» он получил после запроса из военного кабинета кайзера, ведавшего всеми назначениями и чинопроизводством, в конце апреля 1917 г., а выехал в Месопотамию позже.

26

О действиях «Йилдырыма» и его британских контрагентов существует богатейшая мемуарная и военно-историческая литература, особенно на немецком и английском языках, а также ряд турецких работ, в том числе переведенных. В 1920-х гг. выходил ежегодник статей и воспоминаний германских ветеранов азиатских фронтов: Zwischen Kaukasus und Sinai. Jahrbuch des Bundes der Asienkämpfer. 1921. 1 — 1929. 6. B., 1921–1929. Из новейших работ следует отметить: Uyar M. The Ottoman Army and the First World War. Abingdon, 2021, а также переведенную на немецкий и русский языки: Rogan E. The Fall of the Ottomans: The Great War in the Middle East, 1914–1920. L., 2015.

27

Вильгельм фон Доммес (1867–1959) считался одним из самых влиятельных генштабистов еще до начала Великой войны, имея крепкие связи в окружении кайзера. После мобилизации он некоторое время служил в политическом отделе Ставки, а затем сделал успешную штабную карьеру. После неудач Фалькенгайна во главе «Йилдырыма» он также лишился своего поста, затем успешно командуя бригадой и дивизией в ходе решающей кампании 1918 г. на Западном фронте. Вышел в отставку в 1919 г. в чине генерал-майора.

28

Вольф барон Маршалл фон Альтенготтерн (1855–1930), германский генерал от кавалерии, отличился в ряде кампаний на Восточном фронте, в 1916–1918 гг. командовал Гвардейским резервным корпусом.

29

Генерал Фредерик Стенли Мод (1864 — 18 ноября 1917) с конца 1916 г. командовал корпусом «Тигрис», состоявшим преимущественно из индийских дивизий. Он скончался в Багдаде от холеры в ноябре 1917 г.

30

Имеются в виду действия русских войск генерала Баратова, о роли которых в поражении османских войск под Багдадом весной 1917 г. автор совершенно напрасно умалчивает, что хорошо видно по воспоминаниям О. Грессманна (см. приложение V). К началу 1918 г. эта угроза была, однако, не актуальна.

31

На первый взгляд странно, что автор столь коротко упоминает об этом важнейшем эпизоде борьбы за симпатии населения Персии и Афганистана в годы Великой войны, да и лично об О. фон Нидермайере (1885–1948). По-видимому, Э. Параквин хорошо понимал, что и после Первой мировой войны карьера Нидермайера как военного востоковеда и разведчика далеко не окончилась, а потому намеренно избегал деталей, которые могли бы не понравиться цензорам из Рейхсархива.

32

Генерал от инфантерии Э. фон Фалькенгайн в османской армии имел звание мушира (маршала). На одном из этапов своей карьеры он провел ряд лет в Китае, в том числе участвуя (как и Параквин) в подавлении движения ихэтуаней в 1900 г., основную роль в котором сыграл объединенный контингент союзных держав во главе с германским генерал-фельдмаршалом А. фон Вальдерзее (1832–1904).

33

Халил-паша (позднее — Халил Кут) (1882–1957) был дядей Энвера-паши (его сверстника) с отцовской стороны. Кадровый офицер османской армии, участник младотурецкой революции 1908–1909 гг., итало-турецкой и Балканских войн. В 1914–1915 гг. воевал на Кавказском фронте, участвуя в карательных акциях против армянского населения, затем был отправлен в Месопотамию, где стал одним из основных участников кампании, приведшей к окружению и пленению под Эль-Кутом войск британского генерала Таунсенда, что принесло ему широкую славу и пост губернатора Багдада. В финале Великой войны попал в британский плен, однако смог бежать из Константинополя, оказавшись в Москве, где сыграл немалую роль в установлении советско-турецких контактов на грани военного союза. Жил в эмиграции в Берлине. Смог вернуться в Турцию лишь в 1923 г., в политической жизни в дальнейшем участия не принимал.

34

Энвер-паша (1881–1922), один из самых известных турецких военных деятелей XX в. Кадровый офицер, убежденный германофил, проведший ряд лет военным атташе в Берлине. Участник младотурецкой революции, итало-турецкой, Балканских и Первой мировой войны. Военный министр Османской империи в 1914–1918 гг., один из организаторов вступления Турции в Великую войну и германо-турецкого военного альянса. Вплоть до конца октября 1918 г. занимал пост заместителя (фактического) Главнокомандующего османской армии. Бежал в Германию, осужден за военные преступления. В 1920 г. после неоднократных попыток нелегально прибыл в Советскую Россию, где активно сотрудничал с большевистским руководством. Направлен в Среднюю Азию, где в 1921 г. поднял мятеж против советской власти, пытаясь объединить вокруг себя разрозненные силы басмачей под панисламскими лозунгами. Убит в бою.

35

Эдмунд виконт Алленби (1861–1936), британский фельдмаршал. Участник англо-бурской войны, командовал рядом подразделений на Западном фронте, но не слишком удачно. В 1917 г. получил назначение в Египет, прославился осенним наступлением 1917 г., которое привело к взятию Иерусалима 9 декабря 1917 г. Смог развить успех лишь осенью 1918 г., добившись полного развала турецкого фронта и продолжив наступление до Алеппо. В дальнейшем возглавлял колониальную администрацию в Египте и Судане.

36

Ахмед Джемаль-паша (1872–1922), один из лидеров младотурок, член триумвирата, морской министр Османской империи. Кадровый офицер, участник Балканских войн. Имел славу сторонника Антанты (не вполне заслуженную, по мнению Кресса фон Крессенштейна: Kreß von Kressenstein, Lebenserinnerungen. S. 74–75), не раз вызывал подозрения германских союзников в нелояльности и тайных сепаратных переговорах. В 1914–1918 гг. руководил войсками Центральных держав на фронте в Палестине, успеха не имел, несмотря на жесткие репрессии против нелояльных османским властям арабских повстанцев. После поражения Турции бежал в Германию, был заочно приговорен к смертной казни. Позднее с помощью Советской России переехал в Афганистан, курировал советско-афгано-германское сотрудничество. Был убит в Тифлисе в 1922 г. членами «Дашнакцутюн». Автор мемуаров.

37

Верховным Главнокомандующим османской армии был лично султан Мехмед V Решад (1844–1918), ставший султаном после свержения Абдул-Хамида II в ходе младотурецкой революции, а после его смерти в июле 1918 г. его преемник Мехмед VI Вахидэддин (1861–1926), ставший последним султаном Османской империи в 1918–1922 гг.

38

См. форзац.

39

Германо-турецкие войска (действия которых координировал полковник Ф. Кресс фон Крессенштейн) в 1915–1916 гг. дважды предпринимали операции против Суэцкого канала, однако решительных успехов не добились, хотя вынудили Британскую империю выделить крупные силы для защиты Египта. См. подр.: Kreß von Kressenstein. Lebenserinnerungen. S. 74–91, 329–611. Определенные основания для оптимизма османской Ставке в 1917 г. внушала оборонительная победа войск Центральных держав в первом и втором сражениях за Газу в марте — апреле 1917 г., которая спровоцировала и формирование «Йилдырыма», и резкое наращивание военных усилий британцев в регионе, что возымело роковые последствия для османских войск в ходе осенней кампании того же года. Один из творцов успешной обороны турок в Палестине Кресс фон Крессенштейн прямо обвинял в последующих их неудачах Э. фон Фалькенгайна, а тот возлагал ответственность именно на этого баварского полковника. См. подр.: Friedrich Freiherr Kreß von Kressenstein. Lebenserinnerungen. S. 82–87.

40

Это было очевидно с учетом степени развития инфраструктуры в Передней Азии, делавшей переброски такого темпа невозможными.

41

Э. Людендорф (1865–1937) с 29 августа 1916 г. — после затяжного конфликта с Э. фон Фалькенгайном — занимал пост 1-го генерал-квартирмейстера и фактически руководил германской Ставкой, находившейся в описываемый период в Кройцнахе (до начала марта 1918 г.).

42

Автор имеет в виду довоенный устойчивый курс, который в 1917 г. продолжали учитывать по привычке, хотя девальвация валют шла с различной скоростью, а золотое обеспечение их и до войны, и особенно во время оставляло желать много лучшего. Золотой стандарт Прекрасной эпохи ушел в историю во всех воюющих странах задолго до 1917 г.

43

Имеется в виду основатель одного из суфийских орденов Джалаладдин Руми (1207–1273), один из самых почитаемых богословов и поэтов исламского Средневековья.

44

Так в тексте, хотя до 1930-х гг. это название редко употреблялось даже в самой Турции, ведь город по-прежнему официально назывался Константинополем.

45

Поэтому его фамилия приводится автором в ее исходном написании: Brown.

46

Главой этой гамбургской фирмы, владевшей тогда несколькими торговыми факториями на Персидском заливе, был Роберт Вёнкхаус (1874–1953). См. подр.: Brodacki O. Hamburg und der Persische Golf. Ein Kapitel wilhelminisch-deutscher Wirtschaftsgeschichte // Zeitschrift des Vereins für Hamburgische Geschichte. 1991. 77. S. 37–76.

47

Имеются в виду события 605 г. до н. э. В Кархемише в 1911–1914 г. велись очень успешные раскопки под патронажем Британского музея, поэтому автор столь хорошо осведомлен о значимости этого города в древней истории.

48

Пауль Рорбах (1869–1956), один из самых авторитетных «специалистов по России» в Кайзеррейхе, теолог, публицист, путешественник, посещавший в том числе Персию и Месопотамию. Был известен своими русофобскими и украинофильскими взглядами, культуртрегерством и поддержкой формирования государств-лимитрофов в Восточной Европе. Пользовался авторитетом в военных и дипломатических кругах Кайзеррейха, Веймарской республики и Третьего рейха, часто привлекался для экспертизы по различным вопросам.

49

Имеется в виду Дура-Эвропос, крепость для отражения натиска Сасанидского Ирана между Нисибином и Мардином.

50

Автор имеет в виду главным образом подавленные в 1904–1907 гг. с крайней жестокостью восстания против германской колониальной администрации племен гереро и нама. Для целого ряда германских офицеров этот опыт стал важнейшей возможностью поучаствовать в настоящих боевых действиях, так что усвоенную крайнюю брутальность в действиях они затем перенесли на фронты Великой войны.

51

Баварский офицер Э. Параквин не упускает возможности поиронизировать над принятыми у австрийцев специфическими выражениями, где сохранилось немало галлицизмов, искорененных из обихода, особенно в военной среде, в годы правления Вильгельма II, а тем более с началом Великой войны.

52

Г. фон Мольтке — старший (1800–1891), германский генерал-фельдмаршал и основатель всемирной славы прусского Генерального штаба. Важнейшим этапом его карьеры, положившим начало германо-османскому сотрудничеству на протяжении почти столетия, стала командировка прусского офицера Мольтке в Османскую империю в 1835–1839 гг., где он пытался реорганизовать обучение войск и общее устройство армейских инстанций, добившись лишь относительных успехов. На основе его миссии и сложилась почти вековая история прусско-германской военной помощи Османской империи. См. подр.: Wallach J. L. Anatomie einer Millitärhilfe. Die preussisch-deutschen Militärmissionen in der Türkei 1835–1919. Düsseldorf, 1976. Келлек — местная разновидность речного баркаса.

53

Кречмар Вильгельм Иоганн (1871–1940), подполковник, специалист по железнодорожному строительству, в 1916–1917 гг. был начальником штаба 6-й османской армии, дослужился до генерал-майора.

54

Мечеть Наби Юни с могилой пророка Ионы была взорвана в 2014 г. боевиками ИГИЛ.

55

При крайне осторожной позиции официальной Швеции германофильство части ее правящих кругов, двора и особенно офицерского корпуса было очевидно. Многие шведские офицеры отправились добровольцами сражаться в германские войска, а шведские офицеры, служившие в реформируемой с 1911 г. персидской жандармерии, с началом активных боевых действий на территории Персии весной 1915 г. в большинстве своем открыто встали на сторону Центральных держав, а частью перешли на германскую службу, продолжая участие в Великой войне вплоть до ее завершения поздней осенью 1918 г.

56

Имеются в виду серия с трудом подавленных восстаний зейдитов в Йемене в 1904–1911 гг., итало-турецкая война 1911–1912 гг., Балканские войны 1912–1913 гг.

57

Она продолжалась с конца февраля 1915 г. до 9 января 1916 г., окончившись очень трудной, но стратегически важнейшей победой Центральных держав, после которой зависимость Османской империи от военной помощи Германии стала абсолютной.

58

То есть на реках Большой и Малый Заб.

59

Отто Лиман фон Сандерс (1855–1929), генерал от кавалерии и османский маршал. Руководитель германской военной миссии в Турции в 1913–1918 гг. В годы Великой войны руководил обороной Дарданелл, в начале 1918 г. сменил Фалькенгайна на посту главы группы армий «Йилдырым» и Азиатского корпуса. После интернирования и возвращения в Германию вышел в отставку. Автор мемуаров. Отличался чрезвычайно тяжелым характером, серьезно осложнив взаимоотношения германских и османских генштабистов.

60

В единственной современной биографии Фалькенгайна указывается, что Э. фон Фалькенгайн прибыл 9 мая и встретился с Энвером, а 13–29 мая в сопровождении О. фон Лоссова посетил оба турецких фронта, в Месопотамии и Палестине. Затем он выехал обратно в Германию — добиваться наращивания военной помощи для решения поставленных тяжелейших задач. К сожалению, глава о более девяти месяцах пребывания Фалькенгайна в Османской империи в этой книге очень коротка — около двенадцати страниц, еще три страницы описывают его вклад в предотвращение карательных акций против евреев-сионистов в Палестине осенью 1917 г. См.: Afflerbach H. Falkenhayn: politisches Denken und Handeln im Kaiserreich. München, 1994. S. 471–485. Некоторые фрагменты дневника приводятся и в первой и единственной официозной биографии Фалькенгайна: Zwehl H. v. Erich v. Falkenhayn, General der Infanterie: eine biographische Studie. B., 1926. S. 266–298.

61

Тем не менее следует иметь в виду, что при всех ошибках и недооценке отдельных трудностей в действиях Фалькенгайна прослеживается немалая настойчивость и логика, что признавали и его оппоненты. Именно Фалькенгайн, пользуясь своими связями в Берлине, особенно в военном министерстве, добился резкого увеличения объемов германской военной помощи Османской империи на периферийных фронтах, он сумел существенно нарастить силы Палестинского фронта, добиться массового выделения технических и транспортных частей, особенно автоколонн, а также 100 миллионов марок золотом на расходы и т. д. См. подр.: Wallach J. L. Anatomie einer Millitärhilfe. S. 210 ff. Главная же его ошибка была в том, что он слишком полагался на привычные ему прусские реалии в решении вопросов и напрасно считал, что в Турции может сколько-нибудь пригодиться его китайский, а также румынский — в кампании 1916–1917 гг. — опыт. См. подр.: Afflerbach H. Falkenhayn. S. 473–475.

62

Имеются в виду события во время первой кампании Наполеона Бонапарта в Италии, начавшейся весной 1796 г.

63

И это тем более примечательно, с учетом огромного интереса к Багдадской магистрали, сложных германо-британских и германо-российских компромиссов по разделу сфер влияния в Османской империи в 1911–1914 гг. и на фоне настоящего культа Г. фон Мольтке — старшего, некогда сделавшего себе имя в ходе командировки в османскую армию.

64

Османского.

65

Так называли Константинополь германские офицеры и чиновники, это сокращение превратилось в почти официальное.

66

Кольмар фон дер Гольц (1844–1916), маршал османской армии, генерал-полковник германской армии. Прославился своей многолетней миссией в Османской империи в 1883–1895 гг., приведшей к существенному повышению ее боеспособности. Пользовался огромным авторитетом среди турецких элит, в том числе у младотурок, поэтому в 1915 г. был вызван из отставки и возглавил войска на фронте в Месопотамии. Лишь немного не дожил (умер от тифа 19 апреля 1916 г.) до капитуляции окруженных им осенью 1915 г. войск генерала Таунсенда. Эта победа стала сильным ударом по престижу Великобритании в мусульманском мире. Основная слава досталась Халилу-паше, так что пошли слухи об отравлении им престарелого маршала.

67

Более масштабное ликование в Турции вызвало отражение стратегической операции Антанты в Дарданеллах к началу января 1916 г., однако там успех оттенялся огромными потерями османских войск, не уступавшими тем, что понесли силы десанта и флота Британской империи и Франции.

68

Она комплектовалась в основном подданными Швеции с 1909 г. С началом боевых действий на территории Персии многие шведы с оружием в руках стали воевать на стороне Центральных держав, вступив в конфликт с российскими воинскими контингентами.

69

Имеется в виду наступление османских войск и их союзников в июле — октябре 1916 г., в ходе которого русские части в Персии под командованием генерала Баратова оставили Кум, Хамадан и Керманшах. Однако уже в конце 1916 г. ряд позиций был возвращен, ведь Баратов подавил попытку прогерманского переворота в Тегеране и перешел в контрнаступление. К апрелю 1917 г. зона контроля российских и британских войск в Персии была полностью восстановлена. Германская миссия (во главе с Р. Надольны) вынуждена была покинуть Персию.

70

См. подр. приложение V.

71

Арабское название междуречья Тигра и Евфрата, представляющее собой невысокое плато.

72

Но у меня была комиссия, а у немцев — деньги! (фр.).

73

То есть в каждой из армий, входивших в «Йилдырым».

74

Топал Исмаил Хаккы-паша, генерал-интендант турецкой армии в 1914–1918 гг. Крайне высокую степень коррумпированности Хаккы-паши, но при этом полную его незаменимость во главе интендантского ведомства подтверждал и хорошо его знавший еще с 1914 г. Кресс фон Крессенштейн: Kreß von Kressenstein. Lebenserinnerungen. S. 75.

75

Бедный Халил (фр.).

76

Джордж Адам Бизли (1870–1961), британский подполковник, топограф, один из основателей топографической аэрофотосъемки. Результаты его разведок привели к обнаружению развалин Самарры и ряда древних ирригационных сооружений. 2 мая 1918 г. был сбит и взят в плен турками. Освободился только в ноябре 1918 г.

77

Германские наступления в кампании 1918 г. на Западном фронте начались операцией «Михаэль» 21 марта 1918 г., приведя к серии тактических, но не оперативных успехов. Германская Ставка пыталась добиться если не перевеса, то хотя бы паритета в силах с армиями Антанты, однако всякие надежды на это рухнули в связи с быстрым формированием и переброской в Европу миллионов американских солдат.

78

Вальтер Хольштайн (1881–?), вице-консул в Мосуле с 1911 по апрель 1918 г. Затем продолжил дипломатическую карьеру по защите германских интересов в различных городах Турции вплоть до 1943 г.

79

Ныне Диярбакыр, после трагических событий 1915 г. население города уменьшилось наполовину.

80

Автор не точен. Перемирие в Брест-Литовске действовало поначалу десять дней, с 7 по 17 декабря, однако заключено было 15 декабря 1917 г. Однако на Кавказском фронте было подписано отдельное, Эрзинджанское перемирие, 18 декабря, так что османских войск в Месопотамии касалось в лучшем случае последнее, но не Брест-Литовское перемирие.

81

Так же Али-Ихсан Сабис (1882–1957), бригадный генерал, кадровый военный. Участник Балканских и Первой мировой войн, а также греко-турецкой войны, с 1922 г. в отставке. Последний командующий 6-й армией (с 30 июня 1918 г.).

82

Автор опять имеет в виду Брест-Литовское, а не Эрзинджанское перемирие, что примечательно. Далее он имеет в виду перемирие именно с теми русскими войсками, что действовали в Персии, а они, по-видимому, не признавали Эрзинджанского перемирия, а уж тем более Брестского (от 15 декабря 1917 г.).

83

Автор не вполне точен. Русская армия к тому моменту уже десять месяцев как не была царской, да и разложение в частях, действовавших в Персии, проявлялось куда меньше, чем в других соединениях Кавказского фронта.

84

Чарльз Вер Феррер Таунсенд (1861–1924), генерал-майор, командующий 1-й и 6-й индийскими дивизиями в Месопотамии в 1915–1916 гг. До конца войны оставался в плену, сыграл роль в заключении Мудросского перемирия 30 октября 1918 г. Автор мемуаров.

85

Уильям Маршалл (1865–1939), британский генерал-лейтенант. Сделал быструю карьеру в ходе Первой мировой войны, сначала на Западном, потом на Салоникском фронте, потом получил под командование 3-й индийский («Тигрис») корпус в Месопотамии, с которым принял участие во взятии Багдада. Смог довести вверенные ему силы до 500 тысяч человек, успешно наступая в Месопотамии и добившись крушения османского фронта осенью 1918 г. Автор мемуаров.

86

Следует уточнить, что в боях на Западном фронте привлекались и индийские войска.

87

Позднее этот полный приключений путь даже описывался в мемуарной публицистике. См., напр.: Volk H. Öl und Mohammed: «Der Offizier Hindenburgs» im Kaukasus. Breslau, 1938. S. 79–170.

88

Для предотвращения конфликтов субординации поступившим на османскую службу германским офицерам еще с XIX в. присваивалось более высокое (на 1 или 2 чина) звание, чем у них было на прусской (баварской и т. д.) службе.

89

Это означает запас примерно на 4–5 дней действительно интенсивных боев.

90

Автор подчеркивает это особо, ведь в германской армии до Первой мировой войны и долгое время во время нее были специальные пулеметные роты.

91

Латиница (в рамках крупных реформ, заменивших османский язык на турецкий) была введена лишь при Кемале Ататюрке в 1928–1929 гг.

92

Тылы едят армию (фр.).