Глава 3
Истон
Крыло имени Марии Ройал главной больницы Бэйвью напоминает морг. У всех находящихся в роскошной комнате ожидания на лицах отпечаток скорби. Черная туча, нависшая надо мной, вот-вот поглотит меня целиком.
— Пойду глотну воздуха, — бормочу я Риду.
Он с подозрением прищуривает глаза.
— Не наделай глупостей.
— Это не я запихнул собственного ребенка в крыло, названное в честь его матери, которая покончила жизнь самоубийством, не так ли? — с вызовом спрашиваю я.
Элла, стоящая рядом с моим братом, устало вздыхает.
— Ну и куда бы ты отвез Себа?
— Куда угодно, но точно не сюда. — Похоже, эти двое совсем не чувствуют витающего здесь негатива. Эта больница всегда была для нас плохим местом: здесь умерла мама. Себ все никак не выйдет из комы, а моя девушка чуть не раскроила себе череп.
Рид и Элла как-то косо смотрят на меня, а потом разворачиваются друг к другу, чтобы начать молчаливый разговор. Они встречаются уже больше года и, похоже, научились понимать друг друга без слов. Но я догадываюсь, что речь идет обо мне. Элла мысленно передает Риду, что волнуется, как бы я не слетел с катушек, а Рид уверяет ее, что я не сделаю ничего, что могло бы поставить нашу семью в неловкое положение. Но стоит ей отвернуться, как брат одаривает меня мрачным взглядом, предупреждая, чтобы я не терял голову.
Я выхожу из этой комнаты грусти, тяжелые автоматические двери захлопываются за моей спиной, и бреду по одному из широких, отделанных белым мрамором коридоров больничного крыла, построенного на деньги моего отца. Здесь тихо, в отличие от приемной на первом этаже, где плачут дети, кашляют взрослые и царит вечная суета.
Персонал в чистейшей униформе бесшумно входит и выходит из палат, где лежат богатые пациенты. В конце концов, кто-то из них тоже может построить новое крыло, так что здесь за ними ухаживают с особенной заботой: удобные матрасы, дорогие простыни, дизайнерские больничные рубашки. Интернам и ординаторам вход сюда разрешен лишь в сопровождении квалифицированного доктора. Естественно, что за привилегию находиться в одной из этих VIP-палат вы должны хорошенько раскошелиться. Харт оказалась в одной из них лишь потому, что я обещал устроить настоящий ад, если ее переведут в общую палату. Папе это не нравится. Он считает, что это равносильно преступлению, но я пригрозил ему, что обращусь в прессу и скажу, что во всем виноват я. Отец сказал, что оплатит неделю, но я готов снова поругаться с ним, если ей понадобится больше времени. Посмотрим — буду решать проблемы по мере их поступления.
На полу возле мусорной корзины я вижу своего брата Сойера.
— Чувак, ты как? Хочешь перекусить? Или принести тебе что-нибудь попить?
Он поднимает на меня пустые глаза.
— Я только что проблевался.
Может, он все-таки хочет пить? Парень похож на ходячего мертвеца. Если Себ в ближайшее время не очнется, то следующим Ройалом, оказавшимся на больничной койке, будет Сойер, а не я.
— Что там? — спрашиваю я, заглядывая в корзину. Замечаю обертку от фастфуда, коричневые картонные коробки из VIP-буфета и парочку бутылок из-под энергетика. — «Гэторейд»? Давай принесу тебе еще одну.
— Я не хочу пить, — еле слышно произносит Сойер.
— Ну ладно. Просто скажи мне, чего хочешь. — Как будто он сам знает. Голос у него, как у безумного.
Брат, пошатываясь, встает на ноги.
— Ничего.
Я спешу встать рядом и кладу руку на его плечо.
— Эй, скажи, что тебе нужно.
Сойер скидывает мою ладонь.
— Не трогай меня, — шипит он во внезапном приступе гнева. — Себ не лежал бы сейчас здесь, если бы не ты.
Я хотел бы возразить, но он прав.
— Все верно, — соглашаюсь я, а горло сжимается.
На лице Сойера отражаются все его страдания. Он сжимает челюсти, чтобы губы не дрожали, но я знаю своего младшего братишку. Он в секундах от того, чтобы не сорваться, поэтому я притягиваю его в объятия и крепко сжимаю, хоть Сойер и сопротивляется.
— Прости.
Он сжимает в кулаке мою футболку, как будто от нее зависит его жизнь.
— Себ поправится, правда?
— Еще как! — Я хлопаю брата по спине. — Очнется и будет ржать над нами из-за того, что мы плакали.
Сойер не в силах ответить мне. Эмоции мешают ему нормально дышать. Он держится за меня добрую минуту, а потом отстраняется.
— Пойду посижу с ним немного, — отвернувшись к стене, говорит Сойер.
Себ вечно спасает каких-нибудь животных и злоупотребляет смайликами с сердечками вместо глаз, Сойер же — брутальный мужик. Мало говорит, почти не показывает своих эмоций. Но без своего близнеца он одинок и напуган.
Я сжимаю его плечо и позволяю уйти. Близнецы должны быть вместе. Если кому и под силу вытащить Себа из комы, так это Сойеру.
Сам же отправляюсь в конец другого коридора, где находится палата Хартли. Одна из бесшумных медсестер приветствует меня у двери.
— Простите, никаких посетителей, — говорит она и показывает на цифровой экран справа от двери, на котором мигает значок «Не беспокоить».
— Я член семьи, Сьюзен. — Я прочитал имя на бейджике, потому что пока еще ни разу не сталкивался с сестрой Сьюзен.
— Не припомню, чтобы у мисс Райт были братья, — медсестра взглядом дает мне понять, что прекрасно знает, кто я, и разгадала мою ложь.
Но не в моем характере сдаваться. Я обаятельно улыбаюсь.
— Кузен. Только что прилетел.
— Простите, мистер Ройал. Никаких посетителей.
Вот я и попался.
— Послушайте, Хартли — моя девушка. Мне нужно увидеть ее. Она подумает, что я последний козел, раз ни разу не пришел проведать ее. Она обидится, а мы ведь не хотим добавлять ей страданий, верно? — Я вижу, как медсестра смягчается. — Ей бы очень хотелось увидеть меня.
— Мисс Райт нужен покой.
— Я не задержусь, — обещаю я. Но сестра Сьюзен не сдается, и мне приходится обратиться к тяжелой артиллерии. — Мой отец хочет знать о ее самочувствии. Каллум Ройал. Можете проверить бумаги. Везде стоит его имя.
— Но вы же не Каллум Ройал, — замечает она.
— Я его сын и его доверенное лицо, — нужно было попросить папу вписать меня во все необходимые документы, чтобы мне можно было свободно посещать ее. Я впервые пытаюсь попасть в палату без него, так что даже не представляю, каким влиянием пользуется его имя. Но мне нужно попасть туда. И это крыло, в конце концов, построено на его деньги.
Сестра Сьюзен снова хмурится, но отступает в сторону. Все-таки есть преимущество в том, что твоя фамилия красуется на фасаде здания.
— Смотрите, не утомите ее, — говорит медсестра и, бросив на меня предостерегающий взгляд, уходит.
Я дожидаюсь, когда она скроется за углом, и только потом вхожу. Конечно, я хочу, чтобы Хартли отдыхала, но она сможет поспать и после того, как я увижу ее своими собственными глазами, убедившись, что с ней все в порядке.
Я тихо обхожу диван и кресла в гостиной зоне палаты. Как и Себ, она спит. Но в отличие от Себа бывает в сознании. Утром доктор сказал папе, что сегодня или завтра Хартли полностью придет в себя.
Я придвигаю одно из тяжелых кресел к кровати и беру ее за руку, стараясь не задеть датчик на пальце. При виде ее обездвиженного тела, окруженного трубками и проводками, тянущимися от тонких рук к капельнице и всяким аппаратам, у меня внутри все переворачивается. Хочется отмотать время назад, заставить земной шар крутиться в обратном направлении, чтобы мы снова оказались в ее квартирке, где я кормил ее буррито из передвижной закусочной на углу после тяжелой смены в ресторане.
— Привет, Спящая красавица, — я поглаживаю ее руку большим пальцем. — Если тебе так сильно не хотелось в школу, сказала бы мне. Мы могли бы просто прогулять уроки или подделать справку от врача.
Хартли не шевелится. Я поднимаю глаза на монитор над ее головой, сам не зная, что хочу там увидеть. Аппарат издает ровный сигнал. Ее палата не такая пугающая, как палата Себа. Он лежит в кислородной маске, а звук прибора, поддерживающего его дыхание, леденит душу похлеще музыкального сопровождения в фильмах ужасов.
Мне нужно, чтобы Хартли очнулась и взяла меня за руку. Я провожу свободной ладонью по лицу и заставляю себя настроиться на позитивный лад.
— Знаешь, пока ты не появилась, я хотел пропустить этот последний учебный год. Но теперь рад, что так и не решился. Нам будет весело. Поедем в Сен-Тропе на День благодарения. Здесь становится все холоднее, и я уже устал носить пальто и теплые ботинки. А на Рождество поехали в Андерматт в Альпах. Но если ты катаешься на лыжах, можно остановиться в Вербье. Там просто офигенные высокие склоны, хотя, может, тебе больше понравится Санкт-Мориц? — Я смутно припоминаю, как некоторые девчонки из «Астора» только и болтали о том, какой там классный шопинг.
Хартли не отвечает. Вдруг ей вообще не нравятся лыжи? Тут меня осеняет, что мы едва ли успели узнать друг друга до аварии. Я почти ничего не знаю о ней.
— Или можем поехать в Рио. У них потрясные новогодние вечеринки. Паш ездил туда пару лет назад и сказал, что там было не меньше двух миллионов человек.
Ну да. С ее-то травмой головы ей вообще может быть не до вечеринок. Блин, Ист, иногда ты такой тупица!
— Или давай лучше останемся здесь. Сделаем ремонт в твоей квартире. А может, найдем новое место для тебя и твоей сестры Дилан, если тебе удастся уговорить ее жить с тобой. Как тебе план, нравится?
Но даже ее веки остаются неподвижными. Внутри разрастается страх. Себ и Хартли, оба без сознания — это выше моих сил. Так нечестно. Рука, которой я держу ладонь Хартли, начинает дрожать. Такое ощущение, словно я стою на краю обрыва, который вдруг начинает обрушаться. Бездна зовет меня, обещая мирный покой во тьме, если я упаду в нее.
Опустив голову, я кусаю ворот своей футболки, пытаясь взять эмоции под контроль. Я отлично понимаю отчаяние и безнадежность Сойера. Хартли появилась в моей жизни в тот самый момент, когда я находился в глубочайшей депрессии, и заставила меня смеяться, заставила подумать, что за всеми этими пьянками, тусовками и беспорядочным сексом есть будущее. А сейчас ее свет потух.
С ней все будет хорошо. Соберись, парень. Слезы в футболку ни черта не изменят.
Я делаю глубокий вдох и подношу ее руку к своим губам.
— Ты скоро поправишься, детка. — Я говорю эти слова главным образом для того, чтобы успокоить самого себя. — Ты скоро поправишься, Харт.
Она должна поправиться — ради себя и ради меня.
