Смена формата. Как справиться с решением самых запутанных мировых проблем

Эрик Найт, 2019

Книга предлагает новый подход к решению таких «классических» проблем, как финансовые кризисы, международный терроризм, миграция, изменение климата. Основной посыл ее в том, что человек в своем восприятии проблем часто оказывается во власти когнитивных искажений, отдавая предпочтение всему яркому, бросающемуся в глаза или лежащему на поверхности, и не замечая при этом того, что менее примечательно или скрыто от глаз. На примере анализа нескольких проблемных ситуаций автор предлагает свой «ключ» к решению мировых проблем. Автор не дает читателю «рыбу», не предлагает готовых решений, но он делится «удочкой» – таким когнитивным инструментом, который может помочь по-новому взглянуть на «коварные» проблемы современности, а возможно, впоследствии и разрешить их.

Глава 2. Как обнаружить боевиков в тумане

В марте 2007 года журналист из Washington Post задал вопрос Дэвиду Килкаллену, насколько убийство Усамы бен Ладена значимо для завершения войны с террором.

«Не очень, — ответил тот. — Все зависит от того, кто это сделает». Килкаллен обрисовал два возможных сценария. «Сценарий первый: американские солдаты огнем проложат себе путь в некую долину в Пакистане, где и убьют бен Ладена. Это не остановит войну с террором — это лишь превратит бен Ладена в мученика».

Второй сценарий предполагал, что боевики сами восстанут против бен Ладена и казнят его по своим законам. «Если бы такое произошло, — сказал он, — то наверняка положило бы конец мифу об Аль-каиде».

Килкаллен, который в то время работал главным советником по противодействию повстанческим движениям у генерала Петреуса, бывшего тогда командующим международными силами в Ираке, высказал весьма тонкое замечание по поводу войны с террором. Победа в войне, как он позже сказал мне, никак не была связана с убийством террористов. Она была связана с прекращением повстанческой деятельности, из которой и вырос терроризм. Одну из этих целей разглядеть не составляло никакого труда: террористы носили оружие, управляли самолетами и бросали бомбы. Другая же цель, и, пожалуй, более важная, оставалась практически скрытой от глаз для подавляющего большинства, включая самих военных.

Начать с того, что второй вариант рассмотрения конфликта противоречил интуиции. Он фокусировался на тех сетевых каналах, которые было трудно обнаружить. Причина, по которой многие его не замечали — и потому зацикливались исключительно на уничтожении врага, — вполне вероятно, имела психологическую природу. Дэниел Саймонс и Кристофер Шабри, психологи из Гарвардского университета, обнаружили сходный феномен в поведении людей в обычных социальных обстоятельствах.

В 1998 году они провели социальный эксперимент, в котором две баскетбольных команды — одна в белой спортивной форме, другая в черной — ревностно боролись за мяч. Игра шла всего минуту; ее запись показали группе студентов Гарварда. Перед показом видео студентам дали задание. Одни должны были считать пасы, переданные белой командой, а вторые — черной. После просмотра видео их спросили, заметили ли они что-нибудь необычное. В половине случаев ответ был отрицательным. Вторая половина группы признались, что да, заметили. Они сказали, что видели человека, одетого гориллой. Он был среди игроков — побил себя в грудь и убежал. Этот эксперимент с невидимой гориллой с вами сейчас уже не сработает, потому что вы знаете, чего ожидать. Если вы хотите сами поэкспериментировать, то покажите видео с YouTube не знающему о нем другу.

Итоги эксперимента с невидимой гориллой были весьма неожиданными, и вскоре после их опубликования эксперимент приобрел невиданную популярность. В своей статье Саймонс и Шабри задавались вопросом, почему многие люди не заметили гориллу. Все, как они объяснили, восходит к особенностям восприятия. Когда мы смотрим на мир, мы подчас не видим определенных вещей. Звучит странно, но смысл весьма очевиден. Концентрируясь на конкретных явлениях или идеях, мы упускаем из виду остальные тенденции или феномены в окружающем нас мире. Горилла была невидимой не потому, что не существовала, а потому, что не существовала в нашем восприятии. Но как только мы осознаем свою собственную близорукость, мы уже больше не повторяем прежней ошибки. Те из участников эксперимента, которые знали о горилле, замечали ее всякий раз.

Невидимая горилла — это лишь один пример. Есть и другие, например, с креслом в кинозале. Зачастую мы ищем себе кресло и при этом не замечаем своих друзей, сидящих буквально перед нашим носом и энергично машущих нам руками. Если обратиться к теоретическому фундаменту эксперимента, то идея будет следующей: способ нашей обработки информации значительным образом влияет на качество полученных нами итоговых ответов. Зачастую первое впечатление обманчиво.

Эксперимент с невидимой гориллой, кажется, так и остался незамеченным, поскольку шестая бригада спецназа ВМС США все-таки вторглась в лагерь бен Ладена в пригороде Абботтабада и застрелила человека, который больше десяти лет держал в страхе весь Западный мир. Положила ли смерть бен Ладена конец войне с террором? Ответ зависит от фокуса восприятия войны. Если война — это уничтожение террористов, то убийство бен Ладена было бы смертельным ударом. Но если подкорректировать систему восприятия и перенести внимание на вещи менее очевидные — на людей, которые взялись за оружие под влиянием своих представлений об исламе и о Западе, — то окончание войны будет видеться уже не столь однозначно.

В первые годы президентства Джорджа Буша-младшего журналист Боб Вудворд писал, что президент понимал войну очень конкретно. В верхнем ящике стола в своем Овальном кабинете Буш держал папку с личными делами двадцати двух самых опасных террористов — президент, сам большой фанат баскетбола, называл ее «счетной карточкой». Каждый раз, когда кого-то из них убивали или схватывали, он перечеркивал его фото крест-накрест. Это был один из способов измерения прогресса в войне с террором, который концентрировался на очевидном показателе — вооруженные боевики против сил коалиции. Но вовсе не обязательно этот подход был самым успешным.

1.

В 1946 году, сразу после того как Союзные войска победили Гитлера, французского генерала Рауля Салана направили во Вьетнам провести серию бесед с Во Нгуен Зяпом. Салан входил в состав переговорной группы, целью которой было подтверждение сохранения французского влияния во Вьетнаме. Миссия, в конечном итоге, провалилась: Зяп продолжил командование и в итоге стал одним из самых почитаемых генералов в Северном Вьетнаме. Он победил французскую армию под Дьенбьенфу в 1954 году, чем ознаменовал конец Первой Индокитайской войны. И он же привел свою армию к победе над американцами двумя декадами позже. Зяп был антизападником, анти-модернистом и коммунистом. Но в 1946 году он признался в интервью Салану, что самое большое влияние в становлении его военного мышления оказал на него Брайтон. «Мое Евангелие борьбы — это мемуары «Семь столпов мудрости» Т. Э. Лоуренса, — признался он Салану. — Я с ними не расстаюсь».

Мы скоро вернемся к Т. Э. Лоуренсу, более известному как Лоуренс Аравийский. Но перед этим стоит отметить, что выбор Зяпа был весьма необычен: в большинстве своем западная военная теория отталкивалась от совсем иного мыслителя, Карла фон Клаузевица. Клаузевиц был прусским солдатом и мыслителем. В 1832 году, уже после его смерти, его жена опубликовала книгу, ставшую самой известной его работой — книгу «О войне». Книга раскрывала его подход к определению сущности военного конфликта. Для Клаузевица, все строилось вокруг армий и наций. Войны выигрывались тогда, когда армии были способны «превзойти врага» силой либо «оккупировать некоторые из его приграничных территорий». И хотя политическое измерение военных столкновений признавалось, оно оставалось в тени.

Формула Клаузевица отражала тот принцип, согласно которому разрешались все военные конфликты, начиная с донаполеоновских времен и вплоть до ХХ века. В большинстве своем, войны были формой организованного насилия между национальными государствами, исход которых всегда решался в прямом столкновении вооруженных сил на поле боя. С разрешением генералами нетрадиционных трудностей, победы, в большинстве своем, стали связаны скорее с технологиями и тактиками ведения боя, чем с переосмыслением самой природы врага. К примеру, задача с траншеями во время Первой мировой войны требовала от генералов преодолеть возникший тупик лобовой атаки сменой тактики, нежели сменой самого понимания победы.

Вклад Лоуренса в военную теорию заключается в том, что он помог провести переосмысление поля сражения. Подобно тому, как рынки капитала были слишком сложными, чтобы их было можно вписать в финансовые модели фонда «Долгосрочное управление капиталом», Лоуренс доказывал, что некоторые военные конфликты были слишком сложными, чтобы их можно было разрешить посредством столкновения двух армий. Фокусировка не на той системе приводит к неверному результату.

Не Лоуренс придумал партизанскую войну. И не он был первым британским солдатом, который про нее написал. Еще в 1896 году Ч. Э. Коллвелл написал работу «Маленькие войны, их принципы и практики», в которой описал опыт Британии, осуществлявшей имперскую полицейскую политику. Однако Лоуренс был одним из самых успешных практиков ведения партизанской войны. Он пришел к своим идеям во время службы на Ближнем Востоке приблизительно в те годы, когда шла Первая мировая. Сразу после того как Германия объявила войну России, Османская империя высказала согласие выступить в союзе с Германией. Это решение подтолкнуло Хуссейна, шерифа Мекки, а также его сына Файсала поднять арабов на восстание против османских турок и объявить самостоятельность большей части Ближнего Востока. Британская армия согласилась предоставить на время арабским кланам небольшую группу своих сотрудников разведки в поддержку их восстанию.

Турецкая армия насчитывала 50 000 солдат и имела хорошо укрепленные бастионы в таких местах, как Медина. Арабов же всего было 3000 человек. Первым впечатлением Лоуренса было: арабы обречены. Но он быстро понял, что это утверждение было бы правдой, только если его рассматривать в формате западной системы военной подготовки с ее страстью к тому, что есть «этика современной войны, которая требует встречи с армией врага, определения ее центра силы и разгрома ее в бою».

Лоуренс же утверждал, что наиболее эффективным способом борьбы с превосходящим по силам противником будет тактика физического и психологического изматывания врага посредством небольших столкновений и стратегических вылазок — что, собственно, и составляет суть партизанской войны. Бороться с подобным противником всегда «тяжело и долго — это как есть суп с помощью ножа». Арабские бойцы были хорошо подготовлены к ведению автономной партизанской войны. Совсем не так, как солдаты, обученные в западных армиях — каждый был обучен воевать сам по себе. «Арабы действовали просто и самостоятельно, — писал он. — Каждый боец находился на передовой и каждый был самодостаточен. У нас не было ни связистов, ни строевых частей. Эффективность функционирования каждого человека была исключительно его личной эффективностью».

Лоуренс стал лидером арабского восстания, но в последующие десятилетия его урок был перенят и другими национальными революциями. Мао задействовал повстанческую тактику, чтобы прийти к власти в Китае. Те же методы использовали Че Гевара и Карлос Маригела в Латинской Америке. Ко времени, когда в 1948 году британская армия подошла к полуострову Малайя, тактика Лоуренса уже оказалась направленной против Империи.

Война в Малайе стала непростым опытом для армии Британского Содружества, которую она вела против Малайской национальной освободительной армии, бывшей военной силой малайской коммунистической партии. Еще не отойдя от стратегии борьбы «на передовой», британские войска не смогли справиться с партизанским движением. Большинство самых успешных операций малайской армии тактически не предполагало задействования оружия.

Малайские коммунисты заметили, что местное население испытывало сильное недовольство британцами. Втягивая британскую армию в сражения посредством организованных в джунглях засад, повстанцы провоцировали жесткий ответ, чем возбуждали еще больше недовольства. Ричард Клаттербак, специалист по военному делу, писал, что «новые бригадные командиры прибывали из Англии, ностальгируя по Второй мировой войне или же еще не «остыв» от широкомасштабных операций в Германии». И физически, и умственно они были отлично подготовлены выигрывать сражения военной силой, совершенно упуская из виду политические и социальные измерения конфликта.

Значительные сдвиги в британской военной тактике произошли в начале 1950 года, когда генерал-лейтенант сэр Гарольд Бриггс был назначен начальником оперативного управления. Бриггс сместил фокус ведения войны со стрельбы по неприятелю на победу среди местного населения. Его идея заключалась в том, что правильный подход должен быть ориентирован на снятие политического недовольства. Он утихомирит местных жителей и тем самым изолирует повстанцев. Позже его план был осуществлен под командованием генерал-лейтенанта сэра Джеральда Темплера, который пришел ему на смену в 1952 году. Темплер смотрел дальше, за горизонт видимого конфликта. «Огневая составляющая войны — это только 25 процентов всех хлопот, другие 75 процентов в том, чтобы переманить жителей страны на нашу сторону», — позже говорил он. Это вовсе не был пацифистский подход. Темплер буквально подкупал местных жителей за предоставление информации о повстанцах, предлагая им такие услуги, как водопроводная вода, медицинская помощь и электроэнергия. Когда же они проявляли несговорчивость, вводились различные механизмы наказания. Также с целью вовлечения противника в небольшие локальные стычки, а не в масштабные развернутые сражения, Темплер начал использовать специальную авиадесантную службу (SAS). Поворот в осмыслении войны, совершенный Темплером, предполагал борьбу с использованием таких скрытых рычагов, как экономические стимулы, социальные услуги и создание стабильного правительства.

Война в Малайе закончилась установлением независимости Малайзии. Как только с колониальным контролем над страной оказалось покончено, британцы стали расценивать свое участие там как победу, поскольку коммунистическое восстание оказалось подавленным, и было установлено стабильное управление. Несмотря на волну публикаций, которые вызвала война в Малайе, более серьезный урок — необходимость рассматривать противника вне традиционной системы координат — все же постепенно внедрялся в военное мышление. Однако уроки Малайи не вспомнили во Вьетнаме, когда США, лидировавшая уже тогда супердержава, оказалась втянутой в своего рода партизанскую войну.

В 1964 году генерал Уильям Уэстморленд принял на себя командование американскими войсками во Вьетнаме. Подход Уэстморленда к войне сводился к миссии «найти и уничтожить» в отношении Вьетконговской армии, возглавляемой в то время Во Ньгуен Зяпом. Зяп взял на вооружение тактику Лоуренса по командованию вьетнамскими деревнями и организации внезапных атак на армию США. Эта стратегия оказалась весьма продуктивной. В то время, как Уэстморленд одерживал победы на линии фронта — такие как битва в долине Йа-Дранг и Тетское наступление, — он практически ничего не делал, чтобы завоевать умы и сердца людей.

Со временем для решения и этой задачи были созданы специальные подразделения. В 1965 году, к примеру, были созданы смешанные роты для совместных действий по борьбе за местные городки и деревни. В этих подразделениях американские морпехи объединялись с вьетнамской национальной гвардией и совместно выстраивали взаимоотношения с местными общинами, дабы изолировать их от Вьетконга. Начиная с 1968 года, эти подразделения получили больше полномочий, когда командование принял на себя генерал Крейтон Абрамс. Но этого было недостаточно, да и время было упущено. Военные действия совсем истощили ресурсы американского общества, и вновь избранный президент Никсон приказал вывести войска.

Одним из уроков, полученных Соединенными Штатами во время войны во Вьетнаме, стало не изменение подхода к трудным военным кампаниям, а их избегание. Колин Пауэлл, занявший при Джордже Буше-младшем пост госсекретаря, был во Вьетнаме еще неопытным майором. В 1992 году Пауэлл, будучи председателем Объединенного комитета начальников штабов, подготовил весьма знаковую статью для Foreign Affairs, она называлась «Вооруженные силы США: грядущие вызовы». Она на десятилетие задала тон военной доктрине. Наряду с другими вопросами, Пауэлл говорил о том, что США не следует вступать в военные конфликты за пределами страны, если результат военных действий неясен и труднопрогнозируем. Это подтвердилось удивительно успешными для американских войск боевыми операциями, такими как Первая война в Персидском заливе 1990–1991 годов. Но США не всегда могут выбирать битвы сами себе.

2.

В то же самое время, когда в Соединенных Штатах формировалась «доктрина Пауэлла», молодой австралийский капитан армии жил в джунглях Западной Явы и занимался изучением того, что в скором времени станет следующей волной глобального военного конфликта. Дэвид Килкаллен — человек, у которого Washington Post в 2007 году брали интервью о бен Ладене, — провел середину 1990-х в Индонезии, занимаясь полевыми исследованиями в области политической антропологии. То, что он обнаружил, помогло десятилетие спустя переосмыслить сущность войны с террором.

Исследование Килкаллена касалось сепаратистского исламского повстанческого движения под названием Дарул Ислам (Darul Islam). Информация об этой группе попалась ему на глаза во время одного из посещений музея в Индонезии. Дарул Ислам была практически неизвестна на Западе, но именно эта группа в 1950-1960-е годы поднимала восстания против индонезийского правительства и имела силы, вдвое превосходившие войска, которые противостояли Британии в Малайе.

«Что было интересно в этом конфликте, это та легкость, с которой победило индонезийское правительство», — прокомментировал мне позже ситуацию Килкаллен. — «И мне захотелось докопаться до причин».

Деревни, в которых Килкаллен проводил свои полевые исследования, гнездились в долине, окруженной пиками Прянганских горных цепей высотой в 5000 футов. В них еще за полвека до настоящих событий зарождалось повстанческое движение. Местные органы власти предоставили Килкаллену двух сопровождающих, чтобы те присматривали за ним, но им скоро наскучило кружить по горам туда-сюда.

Они сказали: «Ладно, пожалуй, мы вернемся в Бадунг. Звони, если что-то понадобится, и мы сами будем наведываться к тебе раз в неделю». Так рассказывал мне Килкаллен.

Как только они ушли, изменилась и манера местных жителей держаться с ним. До того момента он получал весьма предсказуемые ответы. «Люди вели себя приветливо и по-доброму и охотно отвечали на мои расспросы о том, предыдущем, восстании, уже ставшим историей», — вспоминал позже Килкаллен. Но как-то вечером, когда он один сидел на крыльце своего домика, четверо молодых людей — один с кейсом, а остальные с длинными ножами — прокрались к деревню и пришли к нему. Двое были из местных, а двое других были арабами. По прибытии арабы начали его расспрашивать. Почему он заинтересовался Дарул Исламом? Почему бы ему было просто не отправиться в библиотеку? И сколько раз он приезжал к ним раньше?

В кейсе оказалась гитара (ножи к тому моменту уже были спрятаны), и самый молодой из них достал ее и предложил остальным спеть. Первая серия вопросов оказалась довольно прямолинейной, но по мере приближения ночи вопросы арабов становились все более напряженными. Что он думал об Израиле? Нравились ли ему Соединенные Штаты? И почему они не смогли отстоять права мусульман на Балканах, где бесчинствовали сербы-христиане?

Первоначально все эти вопросы привели Килкаллена в замешательство, показавшись совершенно не к месту, но позже, уже той же ночью, местные жители начали постепенно открываться ему. Они признались ему, что все прежние их ответы были неправдой. Все на самом деле случилось совсем не так, и сейчас они готовы были поделиться подлинной историей.

Выяснилось, что Килкаллен оказался в эпицентре действующего повстанческого движения. Оно десятилетиями никак не проявляло себя, но проблемы, когда-то породившие само движение, вновь становились актуальными. «Ребята из Дарул Ислама говорили мне:"Нас продолжают угнетать. Наша религиозная свобода попирается диктатором Сухарто, поэтому наше движение продолжает действовать"». Но повстанческое движение нельзя понять (или победить) через обычное противостояние двух военных сил, наводящих оружие друг на друга. Его суть может быть понята только посредством погружения в области гораздо более трудные и неоднозначные — в местные политические распри.

Любопытным мне показалось и присутствие арабов. В то же самое время, когда в Индонезии вновь поднималась повстанческая волна Дарул Ислама, Аль-Каида старалась вовлечь и это и другие повстанческие движения в горизонт разгорающейся глобальной войны. «Во время моей первой поездки, — рассказывал мне Килкаллен, — движение Дарул Ислама как раз определялось с тем, объединяться ли с Аль-Каидой в порыве глобального джихада или же продолжать в том же духе местного сепаратизма».

Килкаллен пришел к выводу, что глобальный джихад вместо образа явного противника с четко очерченным профилем, с которым возможно прямое фронтальное противостояние, представляет собой сплав сложно взаимодействующих между собой политических альянсов. В этой части Индонезии таковым оказалось местное повстанческое движение Дарул Ислама. Это было националистическое крайне традиционалистское, противное всяческой модернизации, движение, интересы которого по преимуществу ограничивались кругом локальных вопросов. Была там и другая организация — Джемайя Исламийя (Jemaah Islamiyah). Она была ориентирована на более глобальные цели и имела тесные связи с Аль-Каидой. В ее задачи входило установление халифата по всей юго-восточной Азии, и она пыталась использовать местные политические мотивы, вызывавшие недовольство Дарул Ислама, с целью вовлечения ее в более масштабную войну. Эти группы работали сообща, но для победы над ними подходы требовались разные.

В конце концов, Дарул Ислам так и остался локальным движением, но именно он изменил тот подход, с помощью которого Килкаллен определял терроризм. Как он позже говорил мне, существует два вида террористов. Одна группа — это глобальные джихадисты, постоянно переезжавшие с одной передовой линии конфликта на другую. Это были ярые радикалы, всегда рвущиеся в эпицентр боевых действий. Таких в Ираке, по оценкам Килкаллена, было лишь 2 %. Остальные же — местные повстанцы, которые были бы только рады остаться в стороне от военного конфликта, будь сняты их местные политические претензии. Справиться с такими противниками довольно просто: нужно лишь изолировать их от движения глобального джихада и решить их местные проблемы. Это различение представляется важным для выбора того подхода, который следует использовать для решения конкретной проблемы. Вовсе не всегда правильно взять и перестрелять всех «плохих парней с пистолетами».

Именно занявшись устранением причин местного недовольства, правительство Индонезии смогло справиться с восстанием Дарул Ислама в 1950-е и 1960-е годы. Здесь же стоит искать и ключ к победе в войне с современным терроризмом. Еще в 1990-е решение было совершенно не очевидным, но уже в начале 2000-х оно стало потихоньку проявляться.

До 11 сентября еще сохранялся немой вопрос: что же делать с Аль-Каидой? В 1998 году заложенными в грузовиках взрывными устройствами практически одновременно были убиты люди у посольств США в Кении и в Танзании. Позже была установлена связь между этими бомбами и местными членами организации Египетского исламистского джихада, которые оказались связаны с Аль-Каидой. Во второй половине 2000-х разбомбили американский эсминец УРО «Коул», пришвартованный в одном из портов Йемена. Ответственность за теракт взяла на себя Аль-Каида. В начале 2001 года Ричард А. Кларк, возглавлявший при Буше Группу антитеррористической безопасности, задал госсекретарю Кондолизе Райс такой вопрос: «Мы серьезно рассматриваем угрозу, идущую от Аль-Каиды? Вообще, Аль-Каида — это серьезно?» Если Аль-Каида — это кучка террористов-фанатиков, как отметил Кларк, то проблему, возможно, и не получится решить раз и навсегда, но лишь только локализовать. Такая группа превратится «в постоянный источник неприятностей, убивая каждые полтора-два года энное количество американцев». Но если эта группа есть часть живой функционирующей организации, которая вербует на местах на глобальную террористическую кампанию всех, кто выказывает свое недовольство, — это уже совсем другая история.

Килкаллен был убежден в необходимости пересмотра нашего подхода к решению таких конфликтов. В центре внимания должна находиться правильная система, и это не террористы — непримиримые борцы, — а их сети — повстанческие движения по всему миру. Глобальное повстанческое движение — это и есть тот живой и действующий организм, победа над которым предполагает разрушение социальных сетей, провоцирующих рост враждебности, а также разрыв связей между глобальными джихадистами и людьми «на местах», обеспокоенными тем, что происходит вокруг них.

Где бы вы стали искать эти сети? И как бы решили их разрушить? Эти вопросы разбираются в изданной в 2004 году книге Марка Сейджмана «Сетевые структуры терроризма». Сейджман — бывший оперативный сотрудник ЦРУ и судебный психолог. Он оставил службу, чтобы заняться изучением биографий подозреваемых в терроризме. Его выборка составляла 400 человек, каждый из которых так или иначе выбрал США в качестве цели своей террористической деятельности. И то, что открывалось ему по мере знакомства с историями их жизни, отношений, а также путей, по которым они пришли к терроризму, сломало все стереотипы о террористах.

Сейджман показал, что большинство из его выборки пришли к политическому насилию путем того, что он назвал «халяльной теорией терроризма». Большинство террористов вовсе не были бедными крестьянами со средневековым образованием. К удивлению, они зачастую были хорошо образованными профессионалами с невысокой (ниже среднего) склонностью к ментальным расстройствам. Чаще всего они присоединялись к мировому джихаду через семейные или дружеские контакты. Многие из них, на деле, присоединялись к нему, когда жили за рубежом, особенно «в недружелюбно настроенных странах Запада». Даже при изначальном отсутствии религиозности их чуждость либеральному Западу послужила причиной радикализации их настроений. Часто их присоединение к джихаду инициировалось агентами, работавшими с прихожанами мечетей.

Обнаруженное Сейджманом можно, действительно, считать открытием, поскольку оно показывает истинную природу проблемы. Самые успешные методы борьбы с терроризмом вовсе не обязательно должны быть нацелены на визуально наиболее заметные «символы» проблемы — на людей в тюрбанах и с оружием. Наоборот, победа в войне с терроризмом предполагает разрушение социальных сетей, связывающих отдельных личностей одной общей целью «спасения мира». Как заключает Сейджман, террористы зачастую — это просто люди, которые «влипли» в ситуацию насилия, буквально в последнюю минуту поддавшись на уговоры подстрекателей, скрытых в остальное время в недрах своих организаций. «Явный пример того — шахиды в Испании, — пишет он. — Семеро террористов живут в одной квартире. Один из них говорит: «Сегодня нам пришло время действовать, ребята». Ты не можешь предать своих друзей и потому идешь и выполняешь задание. Будучи каждый сам по себе, они вряд ли бы пошли на это».

Вся информация, которой пользовался Сейджман, находилась в публичном доступе. Одним из самых значимых достоинств этой книги, как позже отметили в ЦРУ, как раз и было новое видение ситуации, сложившееся на основе открытых источников. Система, которая оказалась в фокусе исследования, проведенного Сейджманом, была очень далека от подходов, в то же самое время разрабатываемых по отношению к терроризму президентской администрацией. Еще в 1999 году в своей речи во время президентской кампании Буш ратовал за то, чтобы военные определились с форматом своих действий, установив четкие цели и предельно ясную систему действий. Американским военным «требуется достигнуть согласия в определении собственной миссии… Отправка солдат на неясные, бесцельные и потому бесконечные по числу боевые операции быстро приведет к разложению их морального духа», — говорил он. Такой подход к войне был вполне очевидным, особенно в то время, когда президентская администрация готовила вторжение в Ирак.

3.

Весь 2002-й год американская военная верхушка ломала голову над тем, как же без «лишнего шума» устранить от власти Саддама Хуссейна. Когда же в 2003 году такой момент появился, все прошло исключительно гладко. Стив Мец, эксперт по национальной безопасности Института стратегических исследований, охарактеризовал кампанию по вторжению как «мастерскую». Американские силы во главе с 3-ей пехотной дивизией вторглись в Багдад с запада, со стороны Евфрата, в то время как с востока было осуществлена параллельная атака, возглавляемая 1-й экспедиционной дивизией морской пехоты. Уже через 21 день после начала боевых действий режим пал.

Однако в месяцы, последовавшие за вторжением, уровень насилия в Ираке вместо снижения продолжал расти. В один двенадцатичасовой отрезок времени в августе 2003 года повстанцы взорвали основной источник водоснабжения Багдада, совершили обстрелы одной из багдадских тюрем и подожгли нефтепровод. Несколькими днями позже рядом с посольством Иордании в Багдаде в автомобиле было приведено в действие взрывное устройство, в результате чего погибли 19 человек. Дональд Рамсфелд, министр обороны США, приписал этот тип насилия режиму Саддама. В интервью Тодду МакДермотту на канале WCBS-TV он обвинял в этом «людей, которые были бойцами режима Саддама Хуссейна: фидаинов Саддама, и членов партии Баас, и, без сомнения, некоторых из его телохранителей».

Было невозможно найти непосредственных организаторов этих террористических актов, но было очевидно, что в их намерения, скорее, входила пропаганда, нежели прямое военное столкновение. Боевики устраивали хаос и подстрекали население Ирака винить в этом хаосе американские войска. Настоящее сражение было, скорее, политическим конфликтом, нежели просто столкновением армий. Рост насилия породил реакцию иммунного ответа, при которой недовольство режимом Саддама постепенно перерождалось у иракцев в агрессию против американских оккупантов. Оказавшись нечувствительными к политическим граням борьбы с терроризмом, военачальники не только подошли к решению проблем с неправильного фокуса, но и вообще лишь усугубили ситуацию.

Майк Шервингтон, служивший в Ираке британский солдат, позже писал в своей статье в Small Wars Journal, что особенно вредоносными оказались действия Пола Бремера в период послевоенной реконструкции. Бремер прибыл в Багдад в мае 2003 года, чтобы занять пост высшего гражданского руководителя. В первый месяц своей работы на посту он подписал два указа. Первым он прекратил действие партии Баас, антизападной партии, которую возглавлял Саддам. Этот жест был принят на «ура» в некоторых частях США, но в Ираке он вызвал волну возмущения, особенно среди пострадавших от политических чисток. Бремеру требовалось ликвидировать правящую верхушку, но последовавшим политическим вакуумом воспользовались повстанцы.

Затем он распустил иракскую службу безопасности, армию и республиканскую гвардию. Это решение лишило работы и зарплаты 400 тысяч человек. Наемники буквально наводнили улицы Багдада. Шервингтон впоследствии так характеризовал ситуацию: «Весь военный и политический пейзаж, 30 лет царивший в Багдаде, изменился за одну ночь. И в тот же самый момент униженные, озлобленные и вооруженные массы бывших солдат и офицеров организовали движение сопротивления».

Шервингтон был далеко не единственным офицером в Ираке, сумевшим разглядеть политические грани войны. Генерал-майор Дэвид Петреус тоже четко понимал все происходящее. Будучи командующим 101-й дивизией ВДВ во время ее высадки в Мосуле в 2003 году, Петреус применил антиповстанческую тактику с целью погашения конфликта и усмирения противника. Петреус заполнил образовавшийся в Мосуле (второй по величине город в Ираке) политический вакуум посредством реанимации местной экономической деятельности и формирования бюрократии, способной оказывать городским жителям базовые услуги. Также он выступил инициатором создания Комиссии по примирению для осуществления правосудия в отношении тех, кто был связан с режимом Хусейна. В считанные месяцы Мосул превратился в один из самых безопасных городов посреди иракского театра военных действий.

Петреус прозрел и обнаружил невидимую сторону войны вовсе не за ночь. В 1980-х годах он получил докторскую степень в Принстонском университете, защитив диссертацию на тему «Американская армия и уроки Вьетнама». В своей работе он изучал влияние, оказанное Вьетнамской войной на американское военное начальство. Петреус развивал идею о том, что война обладает сдерживающим эффектом, часто принуждая военных чиновников уходить от конфликта вместо того, чтобы пытаться справиться с ним каким-либо иным способом. Многие все еще не перестроили свое сознание так, чтобы быть готовыми мыслить и действовать в терминах противодействия повстанчеству. В заключении своей 328-страничной работы Петреус назвал такое поведение грубой ошибкой. Стремительные глобализационные процессы в мире будут все чаще ставить США перед лицом сложных конфликтов и, среди прочих, — «подъем терроризма». Без нового подхода к решению этих проблем просто не обойтись.

Успех Петреуса в Мосуле привел его к повышению по службе. В июне 2004, спустя несколько месяцев после его возвращения из Ирака, его произвели в генерал-лейтенанты и назначили командующим Многонациональными силами по обеспечению безопасности в переходном периоде в Ираке. Его задачей стало формирование новых иракских Сил безопасности. Спустя еще год с четвертью его назначили командующим Армейским общевойсковым центром в Форт-Ливенворт — армейским аналитическим центром. Это позволило ему вплотную заняться разработкой проекта, который родился у него еще в пору учебы в Принстоне, — переосмыслением военного подхода к повстанчеству. Он сконцентрировал все свои силы на армейской образовательной системе, желая убедиться, что именно антиповстанческая деятельность станет для проходящих подготовку офицеров высшим приоритетом еще до того, как войска будут отправлены на места. Однако ключевой поворот в мышлении у правящей элиты стал возможен только после того, как было полностью переписано армейское практическое руководство по проведению антиповстанческих операций.

10 января 2007 года президент Буш объявил по телевидению, что собирается отправить в Ирак дополнительные войска количеством более 20 тысяч человек с целью прекращения войны. Несколько недель спустя Петреус был назначен командующим коалиционными силами в Ираке. Дополнительные войска оказались нужны потому, что противодействие повстанческому движению оказалось затратным с точки зрения человеческих ресурсов способом ведения войны. Оно предполагало, что войска войдут в деревню и обоснуются в ней с целью установления личных контактов и обеспечения безопасности населения, а не постреляют и двинутся дальше.

Эта «Большая волна» Буша-Петреуса в 2007 подтвердила свою исключительную эффективность в прекращении военного конфликта в Ираке. В сентябре 2008 года обладатель Пулитцеровской премии журналист Стив Колл написал в New Yorker, что «статистика по сокращению насилия в Ираке неоспорима». С ним согласился и Колин Кал, эксперт по Ираку и советник Обамы. «С момента начала «Большой волны» положение в плане безопасности значительно изменилось к лучшему, — писал он. — Американские и иракские силы достигли больших успехов в отношении [Аль-Каиды в Ираке], и судьба ее, вероятнее всего, и дальше будет незавидной».

Ключом к успеху стала для Петреуса идея взять под прицел не самих повстанцев, а связи между ними. Одним из самых важных событий, произошедших во время «Большой волны», было решение суннитских вождей разорвать контакты с Аль-Каидой и связанными с ней боевиками и заключить их с Соединенными Штатами. Это решение суннитских лидеров, известное как «Пробуждение в Анбаре», не было делом рук Петреуса. Сунниты, в конце концов, устали от жестокости Аль-Каиды, ее религиозного пуританства и глобальных амбиций. Однако, важным оказался талант Петреуса в выявлении этого раскола, и вся эта работа того стоила.

Американские военные в своем отношении к суннитским бойцам переключились с режима «противники» на «союзников», рассматривая их как своего рода местную «коалицию доброй воли». Они также начали предлагать политическую поддержку местным лидерам в восстановлении их позиций в своих поселениях, при этом «кося под дурачка» с иракцами, не принадлежавшими к какому-либо клану, и которым все происходящее казалось весьма подозрительным. Эти политические сети были очень важны для восстановления социальной инфраструктуры страны. Концентрация на действиях подобного рода оказалась гораздо более успешным подходом к решению проблемы, чем применявшаяся ранее тактика «найти и уничтожить». «Анбар — можно было почувствовать, как все изменилось, — говорил позже Петреус Стиву Коллу. — И на самом деле, в первые месяцы весны 2007 года все только начинало набирать обороты».

Конфликт в Ираке оказался лишь одним из векторов глобальной войны с террором, но он помог обнаружить возможный образец урегулирования ситуации и более значимых масштабов. Если посмотреть дальше и обратиться к примерам Пакистана и Афганистана, то принципы останутся теми же, изменится лишь сам механизм их практического применения. Дэвид Килкаллен, который после «Большой волны» покинул ставку Петреуса и стал советником НАТО по конфликту в Афганистане, считал, что только три-четыре тысячи боевиков (а это лишь одна десятая всех сил Талибана) были убежденными джихадистами, и только четверть вооруженных сил Талибана были солдатами регулярной армии. Остальных он обозначил как «боевиков-совместителей», которых чаще всего толкает на борьбу недовольство местной политикой.

Предпринятый Килкалленом анализ войны с терроризмом показывал, как военная верхушка медленно подходила к осмыслению скрытой составляющей военных действий. «Военные, как я бы это определил, зациклились на вопросе «Как нам справиться с конкретной вооруженной группировкой в Ираке или Афганистане?», — сказал он мне. — Они сконцентрировали свое внимание на военных действующих лицах — на парнях с оружием, стреляющих по войскам коалиции. Они действовали так, как если бы проблемой являлись боевики повстанческой армии. Но настоящей проблемой были не боевики-повстанцы, но повстанческое движение как таковое. То есть это было совсем иное развитие событий. В своих попытках решить проблему они изначально направили все свои усилия не на ту систему». Теперь же, по его словам, антиповстанческая деятельность стала доминирующим подходом.

Война и финансы всегда были разными явлениями, но наша борьба в этих областях всегда происходила по одной и той же причине. Мы концентрировались на ближайшей очевидной цели и «не видели леса за деревьями». До победы в войне с террором все еще далеко, но самим фактом переосмысления подхода к решению конфликта военные обнаружили тот способ, с помощью которого возможно будет справиться с проблемой. У войны и финансов есть и еще нечто общее. На ту и на другую области сильное воздействие произвели глобализация, распространение идей, активное перемещение денег и людей по всему миру. Глобализация стала тревожащим опытом. Западные ценности внезапно оказались широко транслируемыми по всем тихим городкам вдоль ближневосточного рубежа; капитал огромными суммами начал стекаться в экономику крошечного острова. На сложность быстро меняющегося мира мы склонны реагировать излишним упрощением. И таким же образом война и финансы делят общее пространство с одной из самых больших политических проблем 2000-х годов — с иммиграцией.

Перемещение людей между странами и границами старо, как сама цивилизация. Однако же глобализация изменила ту скорость и легкость, с которой все это происходит. Отчасти в этом «виноват» технический прогресс. Самолеты переносят людей из страны в страну дешевле и чаще, чем это было раньше. Но все это спровоцировано и растущим неравенством и разрывом между богатыми и бедными. Там где мир бедных встречался своими границами с миром богатых, люди старались прорваться за эти границы во вполне предсказуемых направлениях.

Иммиграция усложнялась еще и тем, что не так-то просто было очертить ее общие контуры. Тем не менее, многие ключевые аспекты политических дебатов оказались на виду на одной из самых внушительных по величине границ между миром бедных и миром богатых — на границе между Соединенными Штатами и Мексикой. Многие американцы видели иммиграцию лишь в формате ее наиболее заметной составляющей — пограничной безопасности. Каждый день мексиканцы под покровом ночи перелезали через пограничную стену. Это был верный способ вывести людей из себя, но была ли пограничная безопасность подлинно ключевым моментом, превратившим иммиграцию в проблему?

Конец ознакомительного фрагмента.