Так умирают короли – I

Эра Эльто

Светлый и Темный миры сосуществуют, переплетаясь, испокон веков. И если темные существа достоверно знают про существование людей и понимают глубинные смыслы происходящего, то люди этого знания лишены. И даже самые могущественные из них оказываются беззащитны перед лицом вечности. Эта книга перенесет нас в начало четырнадцатого века, во Францию. Падение ордена Тамплиеров, проклятие рода французских королей. Истинная история жизни и смерти короля Филиппа IV, которую он решился рассказать.

Глава первая. Уж лучше бы смерть

Король Филипп IV

Собор Сен-Дени, Франция, ПарижДекабрь 1314 года

Наверное, камердинер снова забыл открыть окно в королевской опочивальне. Ничем другим Филипп не мог объяснить невыносимую головную боль, завладевшую им, стоило прийти в себя. Сознание мутилось подобно старому пруду, у которого король некогда выстроил охотничий домик. Пруд был маленьким, его воды легко теряли прозрачность, щедро удобренные опадавшей листвой. И вот сейчас его мысли запорошили необъяснимые вспышки в висках, в груди. Кажется, во всем теле.

Боже.

Филипп попытался открыть глаза. Попытка провалилась, не устояв на шатком плато — он был обессилен. Слабыми вспышками перед глазами снова пронеслись воспоминания: падение с лошади, длительная болезнь, разговор на смертном одре. Мгновение за мгновением он восстанавливал память, чувствуя, как вместе с собранными фрагментами самого важного из существующих витража он терял ощущение реальности происходящего. Кто-то играл с ним, как мудрец со змеей, как ребенок с собакой. Король отчетливо помнил величественные своды Сен-Дени. Его положили меж отцом и матерью.

С ним простились.

Его похоронили.

Эта мысль заставила подскочить. Филипп открыл глаза и огляделся.

Он находился в небольшом помещении, напоминавшем скорее келью, чем гроб. Может, это был сон, вызванный лихорадкой, и сейчас все хорошо? Он упал на жалкое подобие подстилки. Сил не было. Было больно даже дышать.

Филипп с трудом поднял руку и прикоснулся к лицу. Он давно не брился — борода отросла. А волосы нет. Сколько прошло времени? Неделя? Правой рукой король ощупал пространство вокруг себя. Он лежал на каменном полу, на грубо сплетенном холсте, который при всем желании невозможно было перепутать с королевской периной. На нем самом — обрывки некогда идеально сшитой рубашки, узкие порванные штаны. Одежда, судя по всему, тоже не менялась несколько дней. Филипп не чувствовал запахов. Он вообще ничего, кроме боли и слабо стучавшегося в сознание холода, почувствовать не мог.

Де Шарон исполнил угрозу? Оставил его умирать заживо в келье монастыря? Вот обрадуются монахи такому гостю. Или это все — лихорадка? Но нет. Филипп коснулся лба. Ледяной. Сухой. В голове предательски прояснилось. Боль подобно горнилу выплавила мысль — это не сон, не лихорадка и не мираж.

Он вернулся к понедельнику, 4-го декабря, когда Франция простилась со своим королем. Когда так удачно проснувшийся слух о проклятии Магистра тамплиеров обрел новую жизнь. Когда наследник, его сын, лишь на миг, но задумался о черной череде случайностей. Глупец. Король не должен позволять себе сомневаться, он не имеет права на страх. Дрогнул король — рухнуло государство. И не закрепить былых побед. Не отвоевать Фландрию. Не обогатить казну.

Филипп, не открывая глаз, попытался сесть. Он с трудом смог приподняться и прислониться спиной к холодному камню стены. Голова закружилась, к горлу подкатил вязкий комок. Странно, но он совершенно не хотел есть. Весь его мир замкнулся на застоявшемся, затхлом воздухе, мгле и тиши древнего собора. А когда-то он искренне восхищался красотой сооружения. И радовался принятому его предком решению перенести сюда все королевские усыпальницы. Он легко воспринимал тот факт, что и сам рано или поздно окажется здесь, среди родственников, среди прошлого, в ожидании чужого будущего. Но не мог предположить, что при этом сохранит способность мыслить. И сохранит жизнь. Хотя жизнь ли это? Он пошел против церкви. Может, это наказание?

Филипп усмехнулся. Эта усмешка, столь неуместная сейчас, разогнала боль. Он смог открыть глаза. Слабый луч света проникал в темницу. И теперь стало ясно, что он действительно в келье. Что чутье не подвело, и это действительно Сен-Дени — Филипп узнавал подобие барельефов на стенах.

И как объяснить тот факт, что…

— А ты силен.

Знакомый голос стер усмешку с лица короля. Он повернул голову в бессмысленной попытке увидеть говорившего. Келья оставалась такой же темной и пустой. Только в углу напротив, казалось, сама тьма сгущалась, не принимая ничьих очертаний, но становясь непроглядной, как сама смерть.

— Пара дней на то, чтобы очнуться. Несколько минут на то, чтобы все вспомнить. Право, королевская воля действительно сильнее любой другой.

Филипп молчал.

— Тебе не обязательно держать лицо. В памяти людей ты навсегда останешься Филиппом IV Красивым. Но не волнуйся, скоро я дам тебе другое имя.

Филипп молчал.

Он смежил веки — тьма в углу постепенно краснела, а королю не хотелось превращаться в ребенка и начинать верить в чудищ. Голос — игра воображения. Или человек за стеной. Каких чудес только ни бывает в древних соборах. Может, и келья на самом деле не просто келья.

— О, нет, Филипп. Я настолько же реален, насколько и нет. Посмотри на меня.

Король повиновался. Что-то в этом изменившемся голосе заставило его открыть глаза и снова посмотреть в угол, который больше не пустовал.

— Де Шарон.

— Какой величавый тон. Я думал, ты потеряешь способность говорить так четко и спокойно. Я почти расстроен. Ты, верно, голоден?

— Оставь меня, — ответил Филипп, в это мгновение почувствовав зверский голод.

— О нет. Несчастный магистр тоже молил о быстрой смерти. А что ты сделал? Я обещал тебе, Филипп. Не только королевская воля должна быть твердой. Но и обещание дворянина. Особенно обещание темного существа.

— Чье?

— Вопросы потом.

Полностью воплотившись из тьмы, де Шарон встал на ноги. Он был облачен в черную мантию, не похожую ни на одну из тех, что Филиппу приходилось видеть. И само лицо не походило ни на одно из знакомых, хотя и сохранило черты Гильома де Шарона. Это лицо было прекрасно и ужасно, как грех. Совершенные, высеченные будто в мраморе черты, прямой, жесткий и колючий взгляд черно-красных глаз. Кто-то добавил красок. Кто-то добавил изящества. Это был де Шарон, но другой, преобразившийся.

— Ты поешь, — продолжил гость. — А потом, так уж и быть, я покажу тебе место последнего приюта короля Филиппа. И ты простишься с ним. Впереди тебя ждут века сожалений и мук.

Филипп молчал.

***

Его действительно положили меж матерью Изабеллой и отцом Филиппом. Его действительно похоронили в огромном каменном гробу, обитом свинцом изнутри. Вместе с ним — стержень с позолоченными листьями и разукрашенными птицами. Корона. Золотой перстень. Пока еще нет надгробия. Возможно, кто-то из потомков прикажет высечь его, увековечив образ короля в истории. Де Шарон стоял рядом, небрежно облокотившись о последнее пристанище короля. Филипп молчал, восхищенный и испуганный открывшимся видом. Он не мог понять. Не мог понять этого раздвоения — он видел себя, лежащего в каменном мешке, выложенном изнутри свинцом. Гильом открыл гробницу легко, продемонстрировав силу, о природе которой король думать был не в состоянии. То, что испытал Филипп, увидев самого себя в саване, с погребальными украшениями, нельзя описать словами. Он стоял, прикасаясь кончиками пальцев к белому камню, смотрел в мертвое, холодное лицо и не верил. Де Шарон закрыл гробницу с помощью железных прутьев — неясно, зачем их использовали при захоронении. Раньше такого не было.

— Кто знает, сир, может, кого-то пугает ваше возможное возращение, — прокомментировал мучитель свои действия, одновременно отвечая на мысли Филиппа. — Обычного камня и свинца недостаточно. Закрыть гробницу металлом… Как древнее чудовище, как древнее проклятие. Или это жест особого уважения?

— Не знаю. — Филипп положил руку на камень. — Я не понимаю.

— О, — каркнул де Шарон. — Ты обязательно поймешь. И намного быстрее, чем думаешь. Обещаю.

***

Местоположение неизвестно

Филипп замер, смотря в узкое окошко, расположенное под потолком его пристанища. Его мучал зверский голод, он почти забыл о том, кем когда-то был, потерял счет дням, хотя точно знал — со дня его «смерти» не прошло и трех недель. Иногда де Шарон приносил ему еду. Король не ощущал ее вкуса. Он ел, потому что внутреннее желание жить оставалось сильнее объективного стремления к настоящей смерти. Он по-прежнему не понимал, как Гильому удалось воплотить в жизнь свою сумасшедшую задумку. Он не понимал, что есть такое этот приспешник проклятого де Моле, но каждый раз в присутствии мучителя ловил сбивающие с ног потоки силы. Видимо, раньше ее скрывали. А теперь… маски сорваны.

Филипп с удивлением ощущал, что силы полностью вернулись к нему. Боли остались — и он был убежден, что в их присутствии виновен де Шарон. Король примирился с болями. Примирился и с теснотой. Если он и покидал очередное место заточения, то только для того, чтобы попасть в новое. Или посмотреть на то, на что, по мнению мучителя, ему действительно стоит посмотреть. Посмотреть на заточенных невесток, без достоинства несущих наказание за дело Нельской башни². Посмотреть на Людовика, сына, короля, пока что не коронованного, но уже свыкшегося с мыслью о новом положении. На Людовика, который, даже став королем, не смог разорвать брака с Маргаритой³, пусть и осужденной и заточенной, и вынужден ждать. Посмотреть на Париж, изменившийся в годы правления Филиппа. Посмотреть на то, что трещит по швам.

— Я накажу тебя памятью, — как-то задумчиво говорил Шарон, стоя на самой вершине башни-донжона в Венсене. Филипп не хотел вспоминать о том, как они там оказались, но совершенно не страшился высоты. Он перестал бояться смерти. И почти ждал, когда за ним придут, чтобы показать что-то еще, способное разбить ему сердце. Если бы оно было.

— Я накажу тебя памятью, — повторил тогда тамплиер, глядя ему в глаза своим темным, нечеловеческим взглядом. — Гляди. Эту башню выстроили по твоему приказу. Она простоит в веках. Останется мрачным напоминанием.

— Здесь умерла моя жена.

Глаза де Шарона сверкнули.

— О да. Именно здесь.

Луна выглянула из-за туч. Король не чувствовал холода в своей темнице. И сейчас, вспоминая эти минуты, проведенные в Венсене, почти скучал по промозглости ночного декабрьского воздуха. Де Шарон не зря привел его в Венсен. В то место, где была убита Жанна. Его Жанна, в первые годы брака, любимая и нежная, по-своему дорогая ему женщина.

Филипп закрыл глаза в бессильной попытке спрятаться от мира. Жанна умерла в одну ночь. Ему сказали, родами. Король не верил. И в разбирательства, связанные с заговором против его жены, не вмешивался более, чем того требовали законы чести. Он привык прятать эмоции, держать лицо на людях, и смог создать иллюзию слепой влюбленности. При дворе догадывались, что в королевской семье не все гладко, но не находили подтверждения ни в словах, ни в жестах монарха. Он не хотел более о ней вспоминать. Не хотел думать о том, что невестки, устроившие бордель в Нельской башне, всего лишь пошли по стопам королевы. На что только ни способна брошенная женщина!

Король сжал виски тонкими пальцами. Сердце пронзила боль. Не боль обиды, не боль обманутой любви, но боль, которую чувствуют вместе с яростью, безотчетной и жестокой. Он мог бы убить ее сам. Мог бы приказать ее отравить. Но кто-то опередил. Жанна сгорела одним днем, болезнь забрала ее. Филипп проститься не пришел. Но, верный долгу, проводил ее в последний путь, пройдя вместе с процессией, даже встав на колени. Хлеба и зрелищ, говорите? Лучшее зрелище — не кровь. Лучшее зрелище — подлинное страдание августейшей особы. Даже если на самом деле оно лишь умело вылепленная маска.

Филипп горько усмехнулся. Де Шарон думал, что, приведя его в Венсен, вызовет новый поток страшных воспоминаний. Но нет. Он лишь озлобил своего узника, придал ему сил.

Разозлился и бросил обратно в темницу. Его не было второй день. Может, так и все закончится? Взбешенный неудачей, де Шарон оставит бессмысленную затею уничтожить Филиппа воспоминаниями, и тот сможет спокойно умереть?

Король встал и прикоснулся пальцами к влажному камню стены. Голова не кружилась, ему хотелось движения. Он ощущал какое-то животное стремление к движению!

Тень на мгновение закрыла луну, затопив помещение непроглядной мглой. Дверь распахнулась. Де Шарон стоял на пороге, кутаясь в просторный плащ.

— Обычно, — вместо приветствия начал он, — в моем присутствии люди сходят с ума. Их страшит сама мысль о том, что нам снова придется встретиться. Но ты не испугался. Не испугался тогда, когда умирал. Я вылечил тебя. Ты не боишься и новой жизни. Ты испытал лишь легкое удивление, увидев самого себя в гробу.

Филипп вздрогнул, но промолчал.

— Ты и сейчас невозмутим. Опомнись. Ты всего лишь человек! И даже уже не король. Или король без королевства!

— Что ты хочешь?

— Мести! Ты уничтожил мое детище. Ты уничтожил тамплиеров.

— Раз ты настолько всемогущ, что законы природы и человечества тебе не писаны, почему не остановил меня? — Филипп прислонился к стене спиной и сложил руки на груди. Он сам не отдавал себе отчет, насколько независимо и гордо смотрится в эти минуты. В рваной одежде, немытый, волосы взлохмачены, щетина постепенно превращается в бороду. Но королевская осанка и королевский взгляд. О, если бы он мог знать, что его глаза — неподвижные темные глаза обыкновенного человека — заставляют молчать даже такое существо, как де Шарон. Де Шарон, в действительности названный совсем другим именем, жившим многие эпохи, создававшем орден, под разными лицами знакомый с каждым из магистров. Филипп ничего не знал о сущности де Шарона, но чувствовал ее каждым членом своего помолодевшего тела.

— Мог ли я, бессмертное существо, о котором ты даже не слышал, предположить, что человек способен стереть в порошок многовековую историю?! — вскричал де Шарон.

–… Бессмертное существо, — Филипп покачал головой. — Чудеса только начинаются. Ты говоришь о мести, но, кажется, продлил мне жизнь. Хотя до этого зачем-то попытался ее забрать.

— Мне не нужна твоя жизнь, человек. Мне нужны твои чувства. Я знаю, что они есть даже у Железного короля.

Филипп изогнул бровь, но промолчал. У Железного короля они были. А осталось ли что-то в нем самом?

— Ты любишь свою страну. Ты столько сделал для нее. Я хочу посмотреть, что с тобой станет, когда все рухнет. Когда твои мечты об абсолютной монархии разлетятся в труху. Когда твои потомки и потомки потомков растеряют остатки созданного тобой величия. Когда Франция потеряет земли, когда под угрозой будет сама ее целостность…

— Ты бредишь.

–… даже если на это понадобятся века, — закончил фразу Гильом и взглянул королю в глаза.

Филипп замер. Кажется, даже забыл, что нужно дышать.

Де Шарон приблизился. Он выпрямился, оказавшись одного роста с королем. Расправил плечи. Сложил руки на груди и улыбнулся.

— Обычно это считается подарком. Шутка ли, в вашем распоряжении сорок, ну пятьдесят лет. А тут — века. Что ты сделал бы с бессмертием, Филипп?

Тот поморщился. По имени его называла только та, воспоминания о которой он не хотел марать действительностью, и поэтому их не призывал.

— Я не верю в бессмертие, де Шарон.

— А это неважно. Разве для месяца есть разница, верят в него или нет, видят его или нет. — Де Шарон остановился на расстоянии вытянутой руки. Королю показалось, что от него веет холодом. — Открыть свое имя… Подарить тебе бессмертие. И заставить наблюдать. Тогда мы будем почти на равных. А это уже благородно…

— Я все еще здесь.

— Да… Да… Значит, Фонтенбло?

Филипп не ответил.

***

30 декабря 1314Замок Фонтенбло

— Человечество настолько самоуверенно потерялось в религиях и деньгах, что перестало наблюдать. Смотри на меня, человеческий король. Ты знаешь шевалье де Шарона, верного слугу и друга магистра де Моле. Но ты не знаком с Юлианом, который отбирал каждого из магистров ордена Тамплиеров и вел их. Легенды и сказки о вампирах канули в лету — многие из нас научились жить под солнцем, прекрасно мирятся с серебром, чесноком и прочими странными атрибутами, которые придумали люди. Мы используем ваш страх, чтобы оставаться в тени. Мы часть — вашего мира, но полностью принадлежим своему. И по большому счету нам плевать на ваши жалкие попытки все перевернуть. За каждым сильным правителем стоит темное существо. Откуда, ты думаешь, у Ангеррана де Мариньи⁴ такой талант финансиста? Он полукровка — темный эльф. Хотя по внешности и не скажешь. А твоя помощница Сет? Милая Онелия — она темная эльфийка. И ее род восходит корнями к потомкам властителей, пред ликом которых Капетинги не смеют называться королевским родом. Но! Не горячись, я вижу по глазам твое желание защитить династию. Король без королевства и без жизни, ты до сих пор печешься о глупейших вопросах якобы чести якобы светлых имен. Ты перешел черту. Убить тебя было бы просто. Хотя, признаюсь, — Юлиан наклонил голову, позволив прядям иссиня-черных длинных волос упасть на лицо. Сверкнул белозубой улыбкой. — Такая мысль у меня была. Была до тех пор, пока я не пришел к тебе. Ты же помнишь ночь своей смерти?

Филипп молчал.

— В тебе не было страха. Убивать неинтересно, если человек не боится. Хотя, признаюсь, я бы попробовал королевской крови снова.

— Снова?

Красно-черные глаза сверкнули.

— Ты же не веришь в то, что королеву отравили или в то, что она умерла родами? Право, не злись. Я заметил, что тебе плевать на ее смерть. Вопреки тому, что ты показывал толпе.

На этот раз король улыбнулся. Он улыбнулся той ужасной, пронзительной улыбкой, которая озаряет лицо, делая его мрачным и злым. Вкупе с неподвижными темными глазами эта улыбка придавала ему совершенно демонический облик.

— Ты не властен над своей судьбой, Филипп. Эта ночь перечеркнет всю твою слишком деятельную натуру. Королевское существование останется позади. У тебя не будет шанса сбежать, показать кому-то, что ты жив, исправить то, что натворит твой сынок. А он натворит. Знаешь, каким был его первый приказ? Новый брак! Помнишь принцессу Анжу-Венгерскую⁵? — Юлиан жестко рассмеялся, заметив, что Филипп чуть заметно побледнел. — Твой любезный братец Валуа⁶ удачно подсадил Людовику мысль о благочестивой принцессе. А после распутницы Маргариты, столь жестоко обреченной тобой на заточение в Шато-Гайяре, любая покажется примером благочестия. Валуа укрепляет свое положение. Думаю, звезде Мариньи недолго осталось.

Юлиан перевел дыхание, утомленный монологом.

Король молчал, пытаясь уложить в картине мира происходящее. Несколько дней. Всего лишь несколько дней понадобилось на то, чтобы Людовик сломал самую основу правления. Мелочный сварливый сын никогда не доверял Мариньи. Он сторонился человека, поднявшегося из самой грязи. Шутка ли! Бывший конюший управляет королевством. Но Филипп никогда не позволял условностям решать за него. Ангерран де Мариньи гениально справлялся со своими обязанностями. Он верен не столько королю, сколько Франции, с которой уже не может себя разделить. А Валуа… Его Высочество нашло способ воздействовать на молодого короля. Да. У Мариньи нет шансов. Он или наделает ошибок — и попадет в опалу. Или Валуа с привычной методичностью старого интригана уничтожит его, отбирая власть по крупицам. Сейчас он еще на коне, хотя Людовик и назначил комиссию, которой предстояло перепроверить все траты и все подписанные мессиром де Мариньи договоры. Смешные, они пытаются обвинить в измене наипреданнейшего государству подданного. Мариньи обязательно выпутается. Но сколько он сможет продержаться без Филиппа? Король прикрыл глаза, представляя себе первый совет. Людовик составил его из новых членов, беспардонно выбросив тех, кто служил Железному Королю. Людовик во всем слушал своего дядюшку и, скорее всего, помешался на благочестивой принцессе. Говорят, Клеменция хороша собой. Говорят, она даже прелестна. Ах, если бы была возможность вернуться! Сбежать от мучителя, объявить, что он жив и здоров… И спасти то, во что он вкладывался всю жизнь.

— Тебе никто не поверит, — прервал поток мыслей Юлиан, внимательно следивший за мельчайшими движениями мысли на лике короля. И изменившимся, повелительным тоном добавил: — Посмотри на меня.

Филипп поднял глаза и замер. Юлиан говорил голосом де Шарона, но имел теперь совершенно другую внешность. Стал выше, черты лица изменились, преобразились, в них появилась странная смесь почти королевского величия и животной жестокости.

— Внешность — иллюзия. Вскоре ты поймешь, что все здесь, — Юлиан приложил указательный палец к виску. — И здесь. — Положил ладонь на сердце. — Филипп IV Красивый, Железный Король, Фальшивомонетчик, навсегда останется в прошлом. Ты больше не поговоришь со своими детьми как отец. У тебя не будет возможности прижать к груди ее и повидаться с тем, чье существование ты так тщательно скрываешь.

Король снова побледнел. На этот раз сильнее. Гильом сбросил плащ на пол.

— Моей власти достаточно, чтобы в эти покои никто не вошел. Ты слышишь гул дворца? Ты помнишь, еще месяц назад ты был здесь, и тебя называли королем. Здесь закончилась твоя прошлая жизнь. Здесь же начнется новая.

— Хватит слов. Я понял. — Короткий, присущий Железному королю жест. — Делай, что собирался.

Юлиан расхохотался.

— Тебе не удастся испортить мне вечер. Жанну нельзя было назвать сладкой — ее образ жизни испортил удовольствие.

— Уж не съесть ли ты меня собрался? Как-то не вяжется с перечисленными угрозами, — через силу усмехнулся Филипп.

Юлиан посерьезнел. Его взгляд изменился. Лицо превратилось в маску. Мгновение — и король провалился в липкую мглу, скованный чужой волей.

Даже знаменитая сила воли Железного короля проиграла схватку бессмертному существу.

Примечания

2

Дело весны 1314, получившее название по месту преступления. Вскрывает супружеские измены жены наследника престола принца Людовика Сварливого Маргариты Бургундской, и супруг его младших братьев Филиппа и Карла Жанны и Бланки Бургундских.

3

Маргарита Бургундская, узница Шато-Гайяра. Первая жена короля Людовика X Сварливого. Заточена в замок в результате дела о Нельской башне.

4

Ангерран де Мариньи — советник Филиппа IV. Камергер, коадъютор, правитель королевства, распорядитель и смотритель Лувра.

5

Клеменция Венгерская, королева Франции и Наварры. Вторая жена короля Людовика X Сварливого.

6

Юлиан имеет в виду брата короля Филиппа, Карла де Валуа.