Малый дом в Оллингтоне. Том 2

Энтони Троллоп, 1864

Сельская Англия середины XIX века. В оллингтонском поместье живут две сестры, которые не прочь выйти замуж, но красота и добрый характер – единственное их приданое. Обе, несмотря на юный возраст, проявляют большую мудрость, искренне полагая, что не в деньгах счастье и что ни под каким видом не следует соглашаться на брак по расчету. Однако стремление к бескорыстной любви не спасает от ошибок. Одна из сестер увлечена столичным франтом, который мыслит слишком приземленно, чтобы оценить ее бескорыстие, а другая в поисках любви настолько слепа, что рискует не заметить достойного поклонника, который находится совсем рядом… Так в романе «Малый дом в Оллингтоне» классик английской литературы Энтони Троллоп (1815–1882) раскрывает тему невест-бесприданниц, которую ранее затронули Джейн Остин и Шарлотта Бронте. В основе данного издания – анонимный перевод романа, предположительно выполненный В.В. Бутузовым и опубликованный в 1860-х годах в журнале «Современникъ». Для облегчения восприятия в тексте заменен целый ряд устаревших слов и выражений. Перевод сверен с оригинальным английским текстом и в ряде случаев исправлен ради большей точности. Во второй том вошли главы XXXI–LX.

Глава XXXIV. Битва

Я сказал, что Джонни Имс прибыл в свое управление пунктуально — в двенадцать часов, но до этого случилось событие, которое должно занять на страницах нашей летописи почетное место, событие столь важное, что представляется существенная необходимость описать его во всех подробностях.

Лорд Де Гест в своих беседах с Имсом относительно нынешнего положения Лили Дейл всегда говорил о Кросби с отвращением.

— Это чертовки подлая тварь! — восклицал граф, сверкая округлившимися глазами.

Граф употреблял эту фразу не для того, чтобы ввернуть крепкое словцо, как их обычно употребляют в определенных случаях. Произнося ее, он придавал ей буквальный смысл, и имел в виду именно то, что говорил, таким образом показывая, что Кросби своим поведением вполне заслуживал подобное осуждение, как наказание за самый низкий поступок.

— Ему бы следовало переломать все ребра, — произнес Джонни.

— Не знаю, что на это сказать, — отвечал граф. — Сейчас телесные наказания вышли из моды. Я бы ни слова не сказал против этого, если бы его заменили каким-нибудь другим наказанием. Во всяком случае, мне кажется, что такой мерзавец, как Кросби, не должен оставаться безнаказанным.

— Он еще не ушел от наказания, — сказал Джонни.

— Пожалуйста, только вы не связывайтесь с ним, не делайте из себя дурака, — посоветовал граф.

Уж если кому и следовало совершать жестокую месть за то зло, которое причинил Кросби семье Дейлов, то мстителем должен быть Бернард Дейл, племянник графа. Граф это знал, но при нынешних обстоятельствах не допускалось никакое жестокое наказание. «Не так это делалось, когда я был молод», — говорил он себе. Как бы то ни было, но по тону графа Джонни заключал, что слова Де Геста совсем не согласовывались с его мыслями, и потому снова и снова повторял самому себе, что Кросби не ушел еще от наказания.

На Гествикской станции железной дороги Джонни взял место в вагоне первого класса, собственно, потому, что его провожал лакей в ливрее графа Де Геста. Не будь этого провожатого, он занял бы место подешевле. Малодушие, не правда ли? Но скажите, не сделали бы вы то же самое, будучи на его месте? Совершенно ли вы уверены, что не сделали бы этого, даже если вы вдвое его старше? Вдобавок к этой глупости Джонни Имс подарил еще лакею полкроны.

— Надеемся, мистер Джон, скоро снова вас видеть, — сказал лакей, понимавший, по-видимому, что мистер Имс становился в своем роде господином в гествикском доме.

Джонни заснул в вагоне и не просыпался до Барчестерской узловой станции.

— Придется подождать поезд из Барчестера, сэр, — сказал кондуктор. — Они всегда опаздывают.

Джонни снова заснул, но через несколько минут его разбудил кто-то, торопливо вошедший в вагон. Поезд барчестерской ветки пришел наконец в то самое время, когда кондукторы ожидающего поезда решили, что их пассажиры не могут ждать дольше. Вот почему пересадка мужчин, женщин и переноска багажа из новоприбывшего состава в поезд на Лондон совершались весьма торопливо, так что занявшие новые места едва успевали осмотреться. В вагон к Джонни, где до той поры кроме него сидела еще какая-то старушка, первым вошел старый джентльмен с очень красным лицом. Он бранился, потому что его торопили, и никак не мог устроиться в купе, а замер в дверях, стоя на ступеньке.

— Сэр, долго ли вы намерены здесь отдыхать? — раздался голос позади старого джентльмена, прогнавший у Джонни всю дремоту и заставивший его выпрямиться.

— Отдохнёшь здесь! Как же! — отвечал старик. — Я это знаю и потому не хочу переломать себе ноги.

— Не торопитесь, сэр, — сказал кондуктор.

— Я и не тороплюсь, — отвечал старик, заняв угол, ближайший к выходу, напротив старушки.

Потом Имс ясно увидел, что пассажир, начавший перепалку, был Кросби и что он садится в то же купе.

Кросби с самого начала не рассмотрел никого, кроме старого джентльмена и старушки, и тотчас же занял другое угловое место. Взволнованный необходимостью спешить и торопиться, он некоторое время возился со своим зонтиком и саквояжем. Поезд уже тронулся, когда Кросби заметил, что напротив него сидит Джон Имс, между тем как Имс инстинктивно поджал ноги, чтобы не коснуться такого попутчика. Джонни чувствовал, что раскраснелся и что, сказать по правде, на лбу у него выступил пот. Случай для Имса был особенный — во-первых, потому что ставил в затруднительное положение, а во-вторых, потому что давал возможность действовать. Как вести себя в ту минуту, когда враг узнает попутчика, и что делать дальше?

Думаю, не нужно объяснять читателям, что Кросби тоже провел первые дни Рождества в семействе знакомого графа и что теперь тоже возвращался на службу. В одном отношении он был счастливее бедного Имса, потому что наслаждался улыбками своей невесты. Александрина и графиня порхали около него, обходились с ним как с движимым имуществом, теперь принадлежащим благородному дому Де Курси, и в этом качестве он был вовлечен в домашнюю жизнь этой знаменитой фамилии. Два лакея, нанятые прислуживать леди Дамбелло, уже исчезли. Шампанское перестало литься рекой. Леди Розина прекратила свое молчаливое уединение и постоянно читала Кросби проповеди. Леди Маргеритта давала ему некоторые уроки в экономии. Достопочтенный Джон, несмотря на недавнюю ссору, успел занять у него пять гиней. Достопочтенный Джордж обещал приехать к своей сестре на май месяц. Граф пользовался привилегией тестя и называл Кросби глупцом. Леди Александрина беспрестанно и довольно резким тоном приказывала ему делать то одно, то другое. И наконец графиня давала Кросби распоряжения так, как будто исполнять их было его долгом, в порядке вещей, повиноваться каждому ее слову. Таковы были рождественские радости для Кросби, и теперь, удаляясь от них, он встречается лицом к лицу в вагоне железной дороги с Джонни Имсом.

Взгляды соседей встретились, и Кросби слегка кивнул. Имс не ответил на это и вместо поклона начал пристально смотреть в лицо Кросби. Кросби сразу понял, что они не должны знать друг друга, и был очень этим доволен. Среди множества затруднений вражда со стороны Джона Имса не тревожила его. Он не показал ни малейшего смущения, тогда как наш молодой друг был сам не свой. Кросби открыл саквояж, вынул книгу и вскоре углубился в нее, как будто против него сидел совершенно незнакомый человек. Не могу сказать, чтобы Кросби мысленно не отрывался от книги, ведь нашлось бы много вещей, о которых ему было невозможно не думать, но Джон Имс не принадлежал к их числу. Вот почему, когда поезд остановился в Паддингтоне, Кросби почти забыл о попутчике, а выйдя из вагона с саквояжем в руке, считал себя совершенно свободным от дальнейшего беспокойства.

Не то было с Джонни Имсом. Каждое мгновение поездки голова его полнилась мыслями о том, что он должен делать теперь, когда его враг благодаря случаю сделался досягаемым. Джонни изнемогал под бременем своих дум, а между тем, когда поезд остановился, он ничего еще твердо не решил. С той минуты, как Кросби расположился напротив него, лицо Имса покрылось испариной, его руки и ноги отказывались повиноваться ему. Такой великолепный случай, а он чувствовал так мало уверенности в себе, что, казалось, не сумеет воспользоваться ситуацией надлежащим образом. Раза два или три он хотел было взять Кросби за лацканы в вагоне, но его удерживала мысль, что его осудит и общество, и полиция, если только он сделает подобную вещь в присутствии старой леди.

Но когда Кросби повернулся к нему спиной и начал выходить из вагона, Джонни увидел, что решительно необходимо что-нибудь сделать. После того, как он столько говорил о настоятельной необходимости поколотить этого человека, не следовало дать ему ускользнуть. Любой другой позор можно было снести, но не такой. Во почему, опасаясь, что враг окажется проворнее, Джонни поспешил за ним и в тот момент, когда Кросби обернулся лицом к вагонам, с бешенством налетел на него.

— Ты отъявленный мерзавец! — вскрикнул Джонни. — Ты отъявленный мерзавец! — И с этими словами схватил его за лацканы, готовый уничтожить.

Толпа на платформе была незначительная, но все же достаточное число респектабельных лиц сделались зрителями и свидетелями этой сцены. Изумленный донельзя внезапным нападением, Кросби отступил шага на два, чему, впрочем, во многом способствовало самое нападение. Он старался освободиться из рук Имса, но решительно не мог. Он успел, однако ж, отбить несколько серьезных ударов, и в этом отношении обязан был скорее неловкости Имса, чем своим усилиям. С большим трудом смог он выговорить «полиция», и, разумеется, в ту же минуту на платформе раздался призыв блюстителей порядка. Минуты через три трое полисменов с шестью носильщиками схватили нашего бедного друга Джонни, но это состоялось не так быстро, как желал мистер Кросби. Окружавшие, пораженные внезапностью происходящего, позволили сражавшимся завалиться на книжную лавочку мистера Смита, и там Имс уложил своего врага между газетами, а сам по инерции очутился между обрушившимися на него грудами дешевых романов в желтеньких обложках. Однако во время падения Джонни успел-таки нанести кулаком весьма верный удар в правый глаз Кросби, — удар, говоривший за себя, и таким образом цель была достигнута: Кросби получил на первый раз приличное возмездие.

— Отъявленный мерзавец, негодяй, подлец! — кричал Джонни, срывая голос, в то время как полиция оттаскивала его прочь. — Если бы вы только знали… что он… сделал!

Между тем полиция окончательно им завладела.

Разумеется, первое проявление сочувствия публики было на стороне Кросби. На него напали, и нападение сделано Имсом. В груди британцев кроется столько крепкой любви к благоустроенному порядку, что достаточно было одних этих фактов, чтобы привести еще двадцать рыцарей в помощь трем полисменам и шести носильщикам, так что если бы Джонни и желал, то не представлялось никакой возможности уйти. Впрочем, он этого и не желал. В минуты ареста его снедала только одна печаль. Ему казалось, что нападение на Кросби сделано было напрасно. Ему представился случай, и он не сумел воспользоваться им, как следовало бы. Он оставался в совершенном неведении насчет счастливого удара и того важного факта, что глаз его неприятеля уже распух и закрылся, и что еще через час он сделается черным, как его шляпа.

— Это отъяв… ленный него… дяй! — восклицал Имс, когда полисмены оттаскивали его в сторону. — Вы не знаете, что он сделал.

— Что он сделал, мы не знаем, — сказал старший констебль, — но мы знаем, что сделали вы. Послушай, Бушерс, где же тот джентльмен? Пусть и он идет с нами.

Другой полисмен, а также два или три носильщика подняли Кросби с груды газет и повели его вслед за Джонни. Кондуктор поезда, знавший Кросби и знавший также, что Кросби приехал из замка Курси, счел нужным проводить его. За ними последовало несколько любопытных, в том числе какой-то услужливый медик, предлагавший Кросби немедленно поставить пиявки. Если бы Кросби позволили действовать по своему желанию, он бы преспокойно уехал, предоставив полное право и Джонни сделать то же самое. С ним приключилась большая беда, но он ни под каким видом не мог смягчить этой беды, призвав всю карающую силу закона на человека, который напал на него. Ему было желательнее всего, чтобы об этом как можно меньше говорили. Какая ему польза из того, что Джонни Имса возьмут под арест и оштрафуют, а потом судья городского полицейского суда сделает ему строгое внушение? Это ни в коей мере не облегчит его несчастия. Если бы ему удалось отбить удар, если бы вместо полученного фонаря он сам мог поставить фонарь своему врагу, тогда в своем клубе он посмеялся бы над этим происшествием, и его низкий поступок, быть может, несколько смягчился бы успехом в битве. Но ему не выпало такого счастья. Теперь он принужден был подумать и решить, что ему делать.

— Мы посадим его под стражу вот в эту комнату, — сказал Бушерс, прикасаясь к полям своей шляпы.

Через кондуктора на платформе сделалось известным, что Кросби в некотором роде большой человек, частый гость замка Курси, и пользуется известностью в высших сферах столичного общества.

— Судьи будут в Паддингтоне в скором времени, сэр, а до того он будет содержаться под арестом.

В это время на сцену явился какой-то джентльмен, облеченный большой властью, и осведомился о причинах шума и беспорядка. Это был суровый чиновник, на плечах которого лежала, по-видимому, тяжесть всей паровозов железной дороги, чиновник, при появлении которого курильщики бросали сигары, а носильщики опускали руки, прекращая выспрашивание шестипенсовиков, — человек большой, с вздернутым подбородком, с быстрой походкой, в хорошо начищенной шляпе с эффектно заломленным краем. Это был смотритель станции, в распоряжении которого находились полисмены.

— Потрудитесь пройти в мою комнату, мистер Кросби, — сказал он. — Стобс, приведи ко мне того человека.

И прежде чем Кросби успел составить себе план относительно дальнейших действий, он, сопровождаемый кондуктором, оказался в комнате смотрителя, а вслед за ним два полисмена ввели туда же Джонни Имса.

— Что все это значит? — спросил смотритель, не снимая шляпы. Он знал, как много блеск его собственных достоинств зависел от наличия этого аксессуара на голове. Обращаясь к виновному, он не замедлил нахмуриться самым суровым образом: — Мистер Кросби, мне очень жаль, что вы подверглись такому грубому обращению на моей станции.

— Вы не знаете, что он сделал, — сказал Джонни. — Это отъявленный мерзавец. Он…

Джонни остановился. Он думал было сказать смотрителю, что этот отъявленный мерзавец разбил сердце молоденькой девушки, но раздумал: ему не хотелось упоминать имя Лили Дейл в таком месте и при таких обстоятельствах.

— Вы знаете, мистер Кросби, что это за человек? — спросил смотритель.

— О да, — отвечал Кросби, глаз которого начинал уже синеть. — Это клерк в управлении сбора податей, его зовут Имс. Но позвольте вас просить оставить это дело.

Смотритель, однако же, немедленно записал в свою памятную книжку «управление сбора податей — Имс».

— Нет, мы не можем допускать таких беспорядков на нашей станции. Я доведу это до сведения руководства. Вы совершили, мистер Имс, самый постыдный поступок, самый постыдный.

В это время Джонни заметил, что глаз Кросби находился в таком состоянии, которое полнейшим образом доказывало, что утренняя работа не прошла даром, поэтому Имс ободрился. Джонни нисколько не заботился ни о донесении смотрителя, ни о полисменах, лишь бы впоследствии история сегодняшнего свидетельствовала в его пользу. Цель его была поколотить Кросби, и теперь, глядя в лицо своего врага, он мысленно признавался, что Провидение было к нему весьма милостиво.

— Это ваше мнение, — сказал Джонни.

— Да, сэр, таково мое мнение, — отвечал смотритель. — И я уж знаю, как представить это дело вашему начальству, молодой человек.

— Вы ровно ничего не знаете, — сказал Имс. — И не думаю, что вы что-нибудь узнаете. С первой минуты, как я увидел этого мерзавца в вагоне, я решился отколотить его, и, как видите, отколотил. Жаль, что в вагоне сидела дама, а то бы там ему досталось еще больше.

— Мистер Кросби, мне кажется, было бы гораздо лучше представить его в городской полицейский суд.

Кросби не согласился на это. Он уверял смотрителя, что знает сам, как поступить, чего, однако же, он вовсе не знал. Не позволит ли смотритель одному из служителей железной дороги нанять кеб для него и отыскать его багаж? Кросби торопился домой, заботясь о том, чтобы еще раз сделаться жертвой дерзости мистера Имса.

— Могу вам сказать, что дерзость мистера Имса этим еще не ограничится. Весь Лондон услышит о ней и узнает о ее причине. Если у вас есть совесть, то вам стыдно будет показать свое лицо.

Несчастный Кросби! Кто может сказать, что наказание не постигло его? Сейчас он должен прятаться дома с подбитым глазом, с внутренним сознанием, что его побил клерк из управления сбора податей, а в будущем Кросби предстояло жениться на леди Александрине Де Курси!

Не имея надобности выходить больше на платформу, Кросби, почти крадучись, пробрался в кеб, куда два услужливых носильщика принесли его багаж. Но во всем этом было мало целительного бальзама для его уязвленной гордости. Отдавая приказание везти его на улицу Маунт, он чувствовал, что погубил себя, сделав шаг в жизни, который вводил его в родство с семейством графа Де Курси. Куда бы он ни посмотрел, нигде не видел утешения.

— Будь проклят этот мальчишка! — сказал он вслух в своем кебе, но хотя звуки этого проклятия относились к Имсу, но в глубине души он проклинал самого себя.

Джонни Имсу позволено было выйти на платформу и там отыскать свой саквояж. Один молодой носильщик подошел к нему и почти дружески сказал:

— Ловко, очень ловко поднесли вы ему в самый последний момент. Но только, сэр, вам бы не следовало вцепляться в него с самого начала. К чему вам было хватать его за лацканы?

Было четверть двенадцатого, но несмотря на это Имс явился на службу аккуратно к двенадцати.