Тьма

Эмма Хоутон, 2021

Личная трагедия окончательно выбила Кейт Норт из колеи, поэтому, когда ей выпадает шанс заменить врача на исследовательской станции в Антарктике, она с радостью соглашается, надеясь, что это поможет ей прийти в себя. Смена обстановки кажется Кейт идеальным решением. Даже несмотря на то, что ее предшественник, доктор Жан-Люк, погиб в результате несчастного случая… И пусть полярная станция и не райский оазис, но здесь, на краю земли, она хотя бы сможет укрыться от терзающих ее воспоминаний и всецело отдаться работе. Следующие восемь месяцев ее компания – это бескрайние белоснежные просторы и тринадцать человек, с которыми она будет вынуждена провести самую долгую зиму в своей жизни. Но когда наступает полная темнота, Кейт начинает подозревать, что смерть ее предшественника вовсе не случайна. И чем больше вопросов она задает, тем сильнее накаляется обстановка…

Глава 4. 22 февраля, 2021 года

— Как ты? Обустроилась?

— Отлично, — отвечаю я, пытаясь казаться радостнее, чем чувствую себя на самом деле. Хоть показатели крови и пульс нормализировались, мигрени и тошнота все еще терзают меня. Постоянный снежно-белый дневной свет, льющийся сквозь каждое окно, нарушает мои биологические часы — я едва различаю, когда нужно есть или спать.

Элис прищуривается, ее гладкий лоб сморщивается от беспокойства.

— Ты уверена, что все хорошо? Выглядишь немного осунувшейся, если честно.

— Осунувшейся? Это как? — хмурится Арк.

— Она имеет в виду, что я не очень хорошо выгляжу. Нездорово, — добавляю я на всякий случай.

Арк ворчит и чешет бороду.

— Будешь в норме. Это, — он подбирает правильные слова, — болезнь высоты?

— Высотная болезнь. И, да, я поправлюсь через пару дней.

— Надеюсь, — говорит он мрачно. — Не хотелось бы и тебя потерять.

Соня хмурится в его сторону, но Арк игнорирует ее, отламывая кусочек пападама^[8] и макая его в карри.

— Когда вся летняя команда уедет, — продолжает он, повышая голос, будто призывает кого-то присоединиться. — Ты застрянешь с нами. И если от этого тебе не плохо, то тебя ничто не возьмет, — он хохочет от своей же шутки, оглядываясь на реакцию окружающих.

Несколько человек сдержанно улыбаются. Мой четвертый день здесь, и некоторые зимовщики немного раскрываются. Маска ложной веселости, с которой они встретили меня, превратилась во что-то более… что? Я пытаюсь определить. Осторожность, чувство, будто все ходят вокруг на цыпочках.

Повисает пауза в разговоре, одна из тех, которые берутся из ниоткуда.

— Ну, это вкусно. — Каро салютует бокалом вина Радживу, чье лицо все еще пылает от кухонного жара. Его тюрбан сегодня тепло-оранжевого цвета — как оказалось, он носит разные цвета каждый день недели, чтобы помогать себе «следить за временем».

— Пожалуйста, — Раджив поигрывает усами и подмигивает Каро, рассмешив ее.

Ужин быстро становится моей любимой частью дня. С резко уменьшившимся количеством сотрудников, Дрю и Роб сдвинули столы в большой квадрат так, чтобы мы могли сидеть все вместе. Каждый вечер Элис опускает жалюзи в столовой и зажигает тройку свечей, блокируя вездесущее солнце и создавая более уютную атмосферу.

— А тебе как еда? — поворачивается ко мне Каро.

— Замечательно. Намного лучше, чем я ожидала.

— Антарктика по-своему влияет на аппетит, — размышляет она. — Либо ты все время голодный или вообще не хочешь есть. К сожалению, я из последних, — Каро похлопывает себя по животу и улыбается, хотя, честно, тяжело понять, какая у нее фигура под мешковатым топом и комбинезоном, которые она постоянно носит.

— Это не первый твой раз? — спрашиваю я.

— Второй. Первый раз я была в Моусоне, это австралийская база. Собиралась поработать и на Халли, но ее закрыли.

Я киваю. Халли, передовая полярная станция Соединенного Королевства, была эвакуирована, когда огромная секция шельфового ледника Бранта начала откалываться от антарктического континента.

— Значит, ты уже опытная?

— Наверное. Я поклялась в Моусоне, что это мой первый и последний раз, но вот я сижу здесь. Поди разберись.

— Все было настолько плохо? — Я пытаюсь сохранять беззаботный тон.

Каро склоняет голову набок, раздумывая.

— Давай просто скажем, что было интересно, но утомительно. Зима отделяет мужчин от мальчиков, уж простите мой сексизм — хотя, должна заметить, по моему опыту, женщины справляются лучше.

— Это почему же? — Люк откидывается на спинку стула, большими глотками отпивая пиво из бутылки. Его выражение лица вызывающее, почти дерзкое, как будто он готов к спору. Несмотря на мои намерения поладить со всеми, есть в нем что-то, от чего я инстинктивно питаю к нему неприязнь. Какое-то безразличие, граничащее с самоуверенностью.

Каро выдерживает его взгляд, отказываясь отступать.

— Понятия не имею. Это просто наблюдение.

Люк разглядывает ее несколько мгновений, а затем концентрируется на своей еде. Я оглядываю стол. Здесь все еще есть полдюжины летних ученых, которые должны уехать через пару дней — как только самолет взлетит, нас останется тринадцать.

Спасибо, Господи, что я не суеверная.

Мне удалось познакомиться с большинством членов зимней команды, по крайней мере, хотя бы немного. Поболтали во время еды и в моей клинике, когда я попросила всех зайти на обычную проверку. Раф отлично справлялся, но я хочу установить свои правила.

Только двоим осталось показаться на осмотр: Алексу, активно старающемуся держать дистанцию, и Сандрин, которая тоже нисколько не подобрела при более близком знакомстве. Даже макияжем невозможно скрыть темные круги под ее глазами, глубокие морщины на лбу. Слишком много работы, недостаточно сна.

На секунду наши взгляды пересекаются, а затем она снова отводит глаза. Я не смогла избавиться от ощущения, что не нравлюсь ей, что Сандрин почему-то возмущает мое присутствие здесь. Наверняка она должна чувствовать облегчение, что на базе снова есть постоянный доктор?

— Хреново, конечно, вышло с лепешками наан^[9]. — Я смотрю на Роба, чьи волосы собраны в самурайский узел на макушке, выглядящий очень круто. — Прости, — говорит он, замечая мой взгляд.

— За что?

— За выражения. Мама вечно достает меня насчет этого. Хотя она знает чуть ли не каждое ругательство в английском и тайваньском.

— Не переживай, — смеюсь я. — Тебе стоит поработать в переполненной неотложке, вот где достаточно ругательств, уверяю тебя. В любом случае, что с лепешками?

— А ты не слышала? — драматично восклицает Элис. — У нас завелись зерновки!

— Зерновки?

— В муке. — Раджив выглядит безутешным. — Половина груза испорчена, и для новой партии нет места. Так что хлеб у нас теперь ограничен.

Это всех сильно расстроит, думаю я. Я, может, и пробыла здесь всего пару дней, но уже знаю, что свежеиспеченный хлеб Раджива, который он приправляет всякими добавками — сушеным луком, чесноком, тмином, разными орехами и зернами — одно из коронных блюд в меню станции.

— А что не так с зерновками? — загудел Арк. — Больше белка! — Он разражается еще одним приступом смеха, заметив отвращение на лицах окружающих. — Вы, малыши, недолго бы протянули в ГУЛАГЕ!

— Это и есть хренов ГУЛАГ, не так ли? — бормочет себе под нос Алекс.

Люк насмешливо фыркает, но Алекс игнорирует его. Я наблюдаю за ним с любопытством. Что он имел в виду? Но Алекс сконцентрирован на еде и избегает взглядов остальных.

Наверное, он все еще расстроен смертью Жан-Люка, решаю я, вспомнив ту фотографию, непринужденное товарищество, очевидно, царившее между ними. Возможно, ему тяжелее справиться с потерей, чем остальным.

Я пытаюсь доесть свою маленькую порцию карри. Каро права. Оно очень вкусное, наилучшим образом раскрывает вкус почти всех оставшихся в наших запасах овощей. После того, как последние коробки доставят завтра, это все — единственной свежей едой на шесть месяцев будет жалкий запас салата Дрю.

Когда все начинают вставать за десертом, я наклоняюсь к Элис.

— Можно задать тебе вопрос? — спрашиваю я тихо.

— Конечно. Выкладывай. — Она смотрит на меня своими ясными голубыми глазами.

— Что именно случилось с Жан-Люком?

— Никто тебе не сказал? — она удивленно вскидывает брови.

— Не в деталях. Я только знаю, что произошел несчастный случай на льду.

Элис закусывает губу. Сделав длинный глоток вина, она понижает голос, как и я.

— Он умер во время групповой экспедиции в Трансатлантических горах, примерно в трех днях езды отсюда на снегоходе. Там довольно глубокие расщелины, и мы практиковались в ледолазании… Он спускался в одну из них, и его подвело снаряжение. Он сорвался.

— Вот черт, — пораженно выдыхаю я. — Как вы его вытащили?

Элис как будто неуютно. Она окидывает взглядом стол, прежде чем снова заговаривает, понизив голос до шепота.

— Мы его не вытаскивали.

Шок настигает меня ударом по легким.

— Ты имеешь в виду… он все еще там? — Я вспоминаю фотографии на стене. Его доброе красивое лицо, улыбающееся в камеру.

О боже. Лучше об этом не думать.

— Не было способа вытащить тело, — объясняет Элис. — Пойми, Кейт, лед снаружи может доходить до четырех миль в глубину. Эти расщелины спускаются очень, очень глубоко.

— Господи, — я пытаюсь переварить ужас этого осознания. — Но откуда вы знаете… что он… — я не могу заставить себя это сказать.

— Что он умер при падении?

Я удивленно смотрю на Алекса, встрявшего в разговор. О боже, он все… Жар приливает к щекам, когда я замечаю, что он смотрит на меня. Нет, это неподходящее выражение. Он злобно уставился на меня.

Разговор за столом затихает, когда все внимание переключается на нас.

— Дело в том, Доктор Норт, что мы понятия не имеем, — говорит Алекс. — Насколько мы знаем, Жан-Люк мог висеть там, раненный, часами, прежде чем умер. Долбаными часами, — повторяет он, его голос повышается.

Это кажется маловероятным, учитывая температуру, но я не собираюсь спорить. Он выглядит взбешенным. На грани.

— Алекс, — Сандрин бросает на него предупреждающий взгляд, — сейчас не время и не место.

Он поворачивается к ней.

— У нас, мать его, всегда неподходящее время, не так ли, Сандрин?

Она прищуривается, поджав губы. От злости или другого чувства, я не могу различить.

Боковым зрением я вижу бледное лицо Тома, застывшее в напряженной гримасе. Он закрывает глаза на несколько секунд, словно удерживая что-то под контролем.

Звук скребущего о пол стула возвращает мое внимание к Алексу. Он резко встает и выходит из столовой под взглядами остальных.

На дальнем конце стола я замечаю, как Сандрин скрывает какую-то эмоцию, отказываясь встречаться с нами взглядом.

Мои пальцы дрожат, когда я беру стакан, сгорая от чувства вины и стыда. Отпиваю большой глоток вина. Мне стоило держать рот на замке. Нужно было быть более деликатной.

Но ясно одно.

Гибель Жан-Люка нависла над этой полярной станцией как проклятье.

Примечания

8

Блюдо индийской кухни, представляющее собой тонкую лепешку из чечевичной муки.

9

Блюдо индийской кухни. Пшеничные лепешки, традиционно пекущееся в глиняной печи.