Дневники путешествий

Эмилия Тайсина (2016)

Эти дневники путешествий первоначально были данью традиции, согласно которой философ для завершения образования должен обязательно отправиться в путь и увидеть как можно больше, чтобы потом все обдумать, составляя картину мира, и отыскать место человека в ней. Записанные, они предназначались также для ближайших родных и друзей; а теперь адресуются и более широкой публике.

Философский поезд

…Пять лет назад ушел в Стамбул специально зафрахтованный пароход: он повез российских участников на XXI–й Всемирный Философский Конгресс. Понятно, что судно это сразу получило название «Философский пароход». В 2005 г., когда мы путешествовали по Греции, у нас был «Философский автобус». Прошлым летом, когда наши ездили в Италию, тоже по линии РФО (я, по понятным причинам, с ними не была), это был «Философский самолет» и «2–й Философский автобус».

А нынче вот — Культурно–просветительская акция «Философский поезд». Она началась, собственно, с пересечения границы в Зарубино, куда мы прибыли на пароме из Сок–Чхо; тогда уже определились соседи по будущему купе, пристрелялись первые планы Круглых столов и т.д. Там было около семи десятков наших, а также одна немка, один словенец, один кореец, два китайца, два испанца (и две испанки, их супруги), один из них — мой любимый Томас Мариано Кальво Мартинес; три турчанки, в их числе знаменитая Иоанна Кучуради; четыре… нет, четверых одинаковых иностранцев–философов не набралось. Соотечественников же было не то шесть, не то восемь десятков, цифры разнятся.

Наш философский поезд состоял из четырех вагонов, один из них, салон, с удобными креслами, низкими столиками и стойкой, где расположили выставку книг, служил для проведения встреч, бесед и Круглых столов. В трех–четырех я участвовала: 1) философия будущего, проводил Андрей Дмитриевич Королев; 2) роль женщины в философии (до этого не дотянули, засели на феминизме), затеяла одна из турчанок, Гюльриз, кажется; 3) война в Грузии (лекция Сергея Александровича Маркова, думца–единоросса); 4) эрос и экономика, солировала Вальтрауд Эрнст. На ее доклад я опоздала: я уже перевела часы, а она еще нет. Застала только вопросы и комментарии. Nothing strikingly new. Да; еще была непонятная трехчасовая беседа с политическим обозревателем Виктором Товиевичем Третьяковым, точнее, его лекция; ни слова не запомнилось. Но умно.

На каждой запланированной остановке, во всех главных городах Дальнего Востока и Сибири, на Урале, наш «поезд» из четырех вагонов отцепляли, отгоняли в тупик, а к вечеру прицепляли к другому, подходящему по времени отправления составу. Никаких сложностей долгой езды я не ощутила, все было хорошо, посильно, даже весело и интересно — если бы не долгое отсутствие горячей воды и того, что с ней связано. Все остальное было просто классно.

***

В Зарубино я, наконец, сподобилась искупаться в Тихом океане. На самом деле, в тихой бухте с прозрачной серо–зеленой очень теплой водой в окаймлении раскаленных темно–серых валунов и гальки, а повыше — с пересохшей травой, пыльно–пепельной дорогой, каким–то неярким кустарником и подступающими серо–синими коническими сопками. Я сожгла подошвы ног до пузырей, когда была вынуждена пройтись по камушкам… но все равно, там было здорово. Сланцы мне одолжила тогда Елена Борисовна Золотых — та, что знает возраст Олимпа. Та, что заметила однажды: ведь мы проехали по всем основным православным странам. (Та, что в Греции обрела редкого цвета полушубку). А желтую майку для купания — Галина Коломиец. Жалели меня люди!

…Чистое безоблачное небо, истинно корейский зной и far niente на три часа. Долгое–долгое купание. Славно было и побродить по открытому месту, отдохнув от тесноты задраенной каюты парома.

После хорошего русского простецкого Зарубина, где мы услышали родную речь не только друг от друга, и где был настоящий, только огромный, татарский пəрəмəч в местной кафешке, — нас ждал еще длинный переход до Владивостока.

На пароме я освоила корейский способ отдыха: лежа на полу, на циновке, точнее, на тонком стеганом одеяле. Приспособила к этому и соседку Вальтрауд (Эрнст), стриженую немку — подростка лет 44 — х, и так мы вели более — менее философскую беседу, что — то там о рациональности. Другая наша соседка, пожилая турчанка Зухал Кара — Карахан из Измира, постоянно исчезала: восстанавливалась со своими соотечественницами. Так же вела себя и четвертая, Марина; она все время искала какую–то свою подругу. Вальтрауд тоже обыкновенно порхала по всему парому, так что я часто могла быть одна. Но тянуло на палубу, даже сквозь пресловутую усталость, — потолковать, пообщаться, посмотреть на разлегшийся в немыслимой раме океан. Волны, ветер, простор; ультрамарин постепенно уступил место серо — голубой вуали. Были моменты, когда линия горизонта скрывалась в белесой дымке, море сливалось с небесами, став каким — то светящимся эфиром, и мы говорили, что это философский туман, туман, подобный философии.

3 сент. 2008 г.

В Казани дожди и не более +12°. Так же было в Новосибирске, когда мы добрались туда после красноярской жары. Отвратительная погода испортила пребывание в Академгородке — коммунистическом обществе братьев Стругацких. Однако плохая погода поразила меня в самое сердце еще во «Владике» — Владивостоке.

***

…В сизо–сиреневых сумерках по краю океана заплавали темные на серой воде громады островов. Мы все вылетаем на палубу, как по команде «аврал!!», когда по народу разносится весть: ОСТРОВ РУССКИЙ! Это — наша родина, это далеко, но остров–то нашенский!! На вид просто большая сопка, достаточно угрюмого вида. Пошел мелкий дождь, смешиваясь с брызгами волн. Стемнело. Люди стали напрашиваться в гости в те каюты, которые находились по правому борту и имели иллюминаторы: не прозевать швартовку. Наступила черная ночь; в ней через время обозначились цепочки костровой пыли, которые приближались, удлинялись и увеличивались, набирали интенсивность и, наконец, стали портовой гаванью, а над нею, вторым и третьим фестонами, — и собственно «городом нашенским», желанным и нежеланным Владивостоком.

Нежеланным — для меня — только потому, что это было занавесом Кореи. А вообще–то говоря, посмотреть на этот самый дальний город на самом дальнем востоке очень хотелось!

Паром опоздал прибытием часа на три. Терпеливые встречающие из местного философского общества полночи дожидались нас, чувствуется, на последних силах. С невиданным подъемом духа мы поволокли смертельно надоевший багаж вниз, с высокой грузовой палубы парома, радуясь, что это в последний раз: в поезде его уже можно будет оставить, а выходить на конференции с одной маленькой сумочкой.

…Подогнали два автобуса, погрузились, поехали по какой — то серпантине в сопки. Город шевелился огнями, не очень ярко и не очень светло, но кое–что было видно: красивенькие скверы, здания и мужественного вида памятники. Прижатый сопками к побережью, Владивосток лепится по их подножьям, и все улицы длинными лентами змеятся, змеятся, извиваются, удлиняя пути; а если не ехать, а просто пойти поперек, то окажется, что все расстояния очень небольшие. От нашего Дальневосточного университета до молла, где нас кормили обедами и ужинами в ресторанчике русского стиля, до парка на набережной и гостиницы с нелепым заявлением «Экватор» над входом — по 15–20 мин. быстрой ходьбы. (Если бы не сопки. Ходить приходится либо вверх, либо вниз, и крайне редко — горизонтально). Но в тот вечер по приезде мы ничего еще не поняли, и город показался большим.

Гостиничный номер меня потряс с непривычки. В туалетной комнате не закрывается дверь и нет лампочки; оконные рамы разбухли от дождей, грязные, толстые, подоконник тоже весьма нечист; обшарпанный холодильник небольшого размера трещит и грохочет не хуже нашего гигантского парома. Впотьмах пройдя к предполагаемому шкафу, наступила обожженной босой ногой на куски штукатурки, преспокойно валявшиеся на полу! Боже мой, я знала, что культурный шок будет, но помилуйте, в такой степени!! Крошечная душевая на четверых; я, конечно, в очереди последняя, со своей гривой волос (когда–то гордостью, когда — то наказанием). Ночь бездарно уходила, не принося отдыха, и только под серенькое дождливое утро мне удалось часа 2–3 поспать. Одно оказалось прекрасно: тончайший шелковистый хлопок лебяжье — белого белья был тот самый, корейский, видимо, импортный, ОТТУДА. Больше таких простыней мне нигде не встречалось, да теперь уже и не встретится.

Рано утром нас под бичами погнали на завтрак; я притащилась, невыспанная, в последних рядах, когда все уже было съедено. Ни хлеба, ни кофе, ни воды для чая, ни посуды, ни приборов. Остались на мятом алюминиевом поддоне какие — то невнятные хлопья типа капусты, и в соседнем чане — штук пять маленьких сосисочек, есть которые совершенно не хотелось.

Слева под руку подошел и встал, потягиваясь посмотреть на раздаточный стол, беленький — беленький мальчик, типично русский Ванёк, такой свой после черноголовых корейчат. Что? — ласково улыбаюсь и спрашиваю малыша, — что, маленький, сосиску хочешь? Молчит. Хочешь со — си — ску? Уи, мадам, отвечает. А за ним уже спешит папа–Андре, а с высокого подиума–ложи улыбается мама, Франсуаза…

ДВГУ, Дальневосточный государственный университет, мне в целом весьма понравился. Люди очень серьезно отнеслись к конференции: «Современная философия в контексте межкультурных коммуникаций». Она шла два дня; после первого пленарного заседания ко мне подбежало местное TV, и я давала 10–минутное интервью, которое, говорят, назавтра наши увидели в новостях. (А в Казани — нет, не давала интервью, поскольку те, кто подошли, запросили по–татарски… надо было их на Билалова и Барлыбаева перенаправить! Не сообразила…) В перерывах нас кормили на убой. Возили по захолодавшему, заветренному и намокшему городу на впечатляющую экскурсию; причем я боялась заболеть, поскольку замерзла на дождливой набережной под героические рассказы, а потому не вышла впоследствии на высокую смотровую площадку на Орлиной сопке, не сделала панорамных кадров, не полюбовалась Великим Тихим…

Зато проехаться на прогулочном пароходике по Золотому Рогу мимо острова Русский, до края то ли Амурского залива, то ли Петра Великого, я, конечно, не преминула. Интересно, что на эти короткие два часа почему — то выглянуло совершенно июльское жаркое солнце. Народ, вдарив по горячительному, поднялся на палубу, вертеть головами, общаться, слушать объяснения гидов… нет, я осталась сидеть в душном салоне, глазея в грязные заляпанные окна на серо–зеленые в барашках волны, опасаясь простудиться… о Санта Мария!

В какой–то момент женщина–капитан объявила 5–балльный шторм и посоветовала всем вернуться с палубы в кубрик: вода — соль с мазутом, плеснет на одежду — не отстираете никогда. Народ испуганно бросился в салон… я порадовалась, что не трогалась с места.

Вспоминаю, что радостнее всех — и в Сок–Чхо, и в Зарубино, и во Владике — выглядел Андрей Королев. Он родился, правда, в Перми; но оттуда его увезли годовалым младенцем родители–геологи, а вырастал он именно во Владивостоке. Так что в тех дальних краях был его дом родной. Я радовалась за него.

«Перестроечный» отток населения и финансов из тех мест, однако, весьма значительный. Там сейчас очень стараются удержать людей. Помню, проф. Кудрин сказал мне с немалым возмущением, что «они» выпросили у Москвы этим летом 72 миллиона на строительство моста с материка на о. Русский. Сами же владивостоковцы этому обстоятельству очень рады; они также с большим пиететом поизносят словосочетание «Федеральный Вуз». И как раз на Владивостокской конференции наш умный китаец Бай Чун, специалист по РУССКОМУ ПРАВОСЛАВИЮ, сказал именно вот что: вы плохо знаете свою философию. (А другой китаец, не помню имя, провозгласил: нам надо немедленно создать всемирную международную философскую организацию!! Прямо сейчас! Члены ФИСП, по–моему, дрогнули… А, нет, это случилось в Хабаровске. И потом еще раз, в Улан–Удэ).

Не считая культурного шока от гостиницы, холода и дождя, мне там понравилось. В принципе, в городе много красивых мест, одно даже напомнило Сеул (второго разряда), с развязками в форме дремлющего спрута. Все украшает гористый ландшафт: поставь все эти дома на плоскость — уже впечатляющего вида не будет. Около нашего местопребывания, а мы прожили там вечер пятницы, субботу и воскресенье, располагался внушительный памятник адмиралу Макарову, красивый фонтан, главный кинотеатр «Океан» и центральный парк вдоль дуги набережной, чуть похожей издали на геленджикскую.

4 сентября (в черновиках стоит — марта)

Хоть я не люблю военных мемуаров, — слишком мое поколение было перекормлено рассказами, песнями, фильмами, романами и воспоминаниями очевидцев о Великой Отечественной войне, — однако во Владивостоке, кроме военной, другой истории нет. Поэтому сквозь нелюбовь, усталость, недомогание и плохую погоду все же в мое сознание пробились и остались в нем некоторые суровые и строгие картины: часовня–арка, многоярусная лестница к заливу с кораблями на рейде, у берега простая яхта Николая I, поднятая подводная лодка–Щука, стена с именами героев Великой Отечественной, и более ранние победы русского оружия, начиная с петровских времен, отраженные внушительно и разнообразно. Серо–сиреневая вода, серо–стальной день, с моросящей кисеей подступившей непогоды… потом асфальтово–серая дорога по серпантине вверх, вверх, на Орлиную сопку; автобус встал на середине, выше шла крутейшая и длиннейшая лестница, вела на смотровую, и наши покорно туда стали взбираться, некоторые довольно быстро. Помню, там был странный тип вроде первобытного айни, весь обволошенный и в подчеркнуто–черном, и второй, примерно такой же, но в цивильном; они оказались местными самородными философами (типа Фана), а второй, вдобавок, и скульптором. Говорят, на вершине Орлиной сопки воздвигнута какая–то его статуя. Бог с ней и с ними со всеми.

Некоторые пункты намеченной программы так и не были выполнены: всегда, чем больше группа, тем длиннее опоздания. Перед экскурсией я как обычно забыла фотоаппарат, причем забыла, где забыла… или нет… то было… в Чите, что ли?

Вот уже спутались воспоминания…

Короче говоря, запланированная во Владивостоке конференция, двухдневная, серьезная, интересная, поистине понравилась мне, одна–единственная за весь путь. На второй день я выступала на заседании Круглого стола под названием «Современная философия: теоретический, образовательный и коммуникативный потенциал», которым руководил Вяч. Ив. Кудашов. Привлекательный на вид мужчина, военно–спортивного склада. Выступила я, по–моему, очень здорово; но, подводя итоги, он только упомянул, что, мол, Эмилия Тайсина из Казани сильно радела о философском образовании…

Ладно, пусть так и останется. На самом деле Володя и Вадим понравились мне гораздо больше.

…А в то же самое время на Круглом столе, руководимом Зинаидой из Вартовска, выступала бабушка Кучуради, и вообще тема «межкультурные коммуникации» была мне, конечно, близка! Но — но, опять я не там где–то, неудачница…

…Сейчас почему–то вспоминаю, как в Чите — или то было в милом Хабаровске? — в большом и богатом здании, полу–музее, полу–библиотеке, им. Пушкина, для нас играл какой–то местный прославленный ансамбль народных инструментов, лауреат многих премий… Будашкина, да. Человечек, дергавший струны контрабас–балалайки, руководитель ансамбля, имел лицо если не самого Ротбара, то уж Нушрока точно. Играли они очень хорошо, и классику, в том числе аргентинскую, и попурри русских песен. А после концерта, пока наши медленно рассеивались, покидая зал, я сняла с витрины книжку детских сказок для четырех — пятилеток… Никогда не забуду эвенкийскую сказку о незадачливом шамане, пьянчужке — жене и обратившемся (необратимо) в золотоносную гору её муже–бывшем–богатыре… (Внуку такую книжку?! Оборони создатель!) Да, наверное, это было в Чите. Ну и зачем я наткнулась на эту сказку?!

…Но сначала после Владивостока был Хабаровск.

***

Что я о нем предварительно знала?

Ничего, кроме приятного обещающего названия. Правда, вот еще песню «У высоких берегов Амура…» только там были самураи–японцы, а тут мирные китайцы. В 10 км или меньше.

Город оказался приятный, живописный, зеленый, милый и человечный. 600 тыс. жителей. Основан в 1858 г. Встретили нас замечательно. Погода тоже быстро налаживалась. На привокзальной площади меня весьма впечатлил монумент мужественного казака–первооткрывателя здешних (правда, достаточно давно и плотно заселенных эвенками и монголами) мест. Памятная надпись гласила, что это именно и есть Хабаров. Сделав несколько внеочередных снимков (а пленку уже надо было экономить, потому что в Корее произошел сильный перерасход), удовлетворенная, я побежала в экскурсионный автобус, и первое, что я там услышала, — Хабаров в этом месте именно что никогда не бывал. Он со своими казачками дошел только до какой — то эвенкийской деревни километрах в 100 отсюда, которую мудро нарек Хабаров-кой. А острог заложил, тем обозначив будущий город, совсем другой мужественный казак, в накомарнике на затылке, забыла его украинскую фамилию. У высокого берега Амура ему тоже высится памятник; правда, нам сказали, что сходство с оригиналом весьма условное, поскольку дагерротип сего аристократического запорожца, в отличие, видимо, от хабаровского, как–то не сохранился.

А в парке, прямо на самой смотровой площадке над рекой возвышается и доминирует еще один памятник: всеобщему тамошнему любимцу бывшему губернатору края графу Муравьеву–Амурскому. Его нам благожелательно поминали еще во Владивостоке. Залив там именно его увековечивает, а не реку. На другой же стороне Амура, довольно далеко, но все же и близко, виднеется плоский остров, по которому теперь проходит российско–китайская граница. Самих китайцев сверху не видно, но какие–то постройки уже есть, успели, черти. На нашей половине острова — ничего. Ну и ладно.

В Хабаровске весьма красивая и очень длинная набережная. Говорят, сравниться может только с Ярославлем. Вообще я раньше, до этой поездки, любила при знакомстве с новыми людьми представляться так: Я с Волги! Из Казани! Волга, магическое имя, его свет и звучание сразу придают значительности и шарму тем, кто прибыл с ее берегов.

Но Амур! Он оказался ничуть не плоше Волги, и даже похожим на нее: в нижнем течении, в районе Волгограда. И вообще, когда в ответ на мое «я с Волги» звучало: а мы с Амура, с Ангары, с Енисея, с Оби, — как–то я становилась скромнее… Все великие сибирские реки проплывали перед окнами нашего поезда, и разворачивалась, расстилалась или дыбилась хребтами, неохватная и необъятная, на тысячи и тысячи километров в лесах, горах (наверняка полезных) и чистых быстрых водах, невероятно огромная и богатая Россия.

Мы такие богатые!!

Почему мы такие бедные?!

Почему Барыбинская степь, по которой, как сказал профессор Кудрин, бродили миллионы овец и тысячи конских табунов, стоит пустая? Почему население быстро и драматично покидает Дальний Восток и Сибирь, а те, что остаются, надеются нимало не на Москву, а больше на Китай и Японию?! Почему все так?

Не дает ответа Русь…

На конференции очень мне понравилось выступление Юрия Михайловича Сердюкова. Ко всему, он еще редактор хорошего журнала. Умный, грамотный, современный, красивый, несколько сумрачно, но довольно патриотично настроенный человек. (По — моему, хороший политик). Запомнилось, как он отозвался о своем пребывании в Америке: там давно решили то, что у нас проблематично, а потому предлагать свои новаторские решения проблем западной философии им не надо. Я тоже так ощущаю ситуацию. Ну, поеду я в Америку. Ну, скажу им, что я в наших местах специалист по современной западной философии. Что я услышу? «Прекрасно, но у нас много специалистов по нашей философии… а вот не расскажете ли о ВАШЕЙ чего–нибудь нового и прогрессивного?»

Прогулка на катере по Амуру, очень напомнившему родные края, понравилась мне в основном благодаря общению с Тими.

О нем следует сказать особо.

Prof. Dr. dr.h.c., Timi Ecímović, огромного роста плотный седой чернобровый красавец, на вид лет за шестьдесят, точнее сказать не могу; родом из Любляны, живет не то в Малайзии, не то в Африке, где обожающие его негры зовут его «мзе», а это обращение к королю. (А по–грузински «солнце»). Член Европейской Академии Наук и Искусств. Автор и хозяин стеклянного «Экодома»: я его видела на нашем ТV. Проповедник философии жизни, философии природы и экоэтики. Его английский очень прост и понятен, хотя говорит он о сложных вещах: например, почему в Малайзии не следует открывать такой–то нефтеперерабатывающий завод (он плюс ко всему экономист и математик). Прибыли не будет, одни убытки. Это все с точными цифрами до сотых долей. Тими, отправляясь в эту поездку, задумал доклад из четырех частей, хотел сделать выступления во Владивостоке, Улан–Удэ, Иркутске и Новосибирске. Насколько я знаю, он сделал только два. Иркутск ему, как и мне, не понравился, однако мне он ПРОСТО не понравился, а Тими заявил: я не чувствую, что здесь мне рады. Очень точно.

Слушать Тими — одно удовольствие. Вежливый, но не навязчивый, с огромным чувством собственного достоинства, он присматривался ко мне и улыбался еще в порту Сок–Чхо. А тут, на Амуре, мы как–то сели рядом, и он безраздельно завладел моим вниманием… Я подумываю о дальнейшем сотрудничестве. Посмотрим, что можно сделать. Он сам попросил перевести его книгу на татарский. А что? Зайду в какой–нибудь Магариф… чем тот не шутит! Да и к тому же мой интерес к географии найдет применение.

Итак, поплавав туда–сюда по Амуру, — «до моста и обратно», — мы возвернулись к обычному своему режиму: роскошный обед в ресторане «Суриков», украшенном его, Сурикова, знаменитыми картинами, в том числе и по потолку; прощание, посадка на поезд, отправление. (Нет; Суриков вроде в Иркутске был). За обедом меня опять не полюбил Виктор Тоевич, хотя я старалась сказать что–то лестное типа уж мы–то с Вами понимаем, сейчас не помню. Вот теперь и не важно. Хороший Хабаровск! Даром что там нет своего отделения РФО.

Зато в принимавшем нас Дальневосточном государственном университете транспорта обучаются чуть не 25 000 студентов! Круглый стол, прошедший днем, был посвящен проблемам развития российского Дальнего Востока.

***

Тринадцатое августа, день смерти мамы, я встретила в Чите. Не зная, как себя вести, перед этим тоскливо спрашивала соседок в купе — что мне делать, как быть? Ольга сказала: надо накормить конфетами трех детей. Наутро, когда прибыли в Читу, я раздала все конфеты, и еще корейские, и уже поездные, трем студентам, что ехали с нами. Не помогло. Тогда во время экскурсии, на смотровой площадке, откуда открывается вся Чита и прекрасный вид на Яблоновый (и еще какой–то Казачий) хребет, в часовенке Александра Невского, я купила и поставила за упокой души моей незабвенной матушки Людмилы восковую свечу. Не помогло…

В ту ночь я ее видела во сне. Она не говорила со мной, а хлопотала вокруг папы, который, невесть почему, выглядел очень молодо: кудрявый и черноволосый…

Ах, теперь уже все равно.

…Никто не любит говорить о смерти. Эти страницы люди, даже ближайшие, тоже, наверное, будут пропускать, не читая. Было бы сказано, неволить грех. Удивительно, что только один из всех участников поездки, Чжан Бай Чун, сказал на одном из Круглых столов, что самый важный философский вопрос — это вопрос о смерти. Да еще слепой Вишев несколько раз на семинарах заводился о бессмертии… я не была.

***

Чита — 307 тыс. жителей, Забайкальский край — один из самых благополучных в России. 126 национальностей. Прекрасные дороги. Нас приветствовали: министр образования Забайкальского края Киселев; председатель думы Зеньков; ректор ЧитГУ Резник; председатель местного отделения РФО Крылов. (Все эти детали я вычитала постфактум, из какого–то отчета). Кстати, это отделение было открыто по инициативе И.Т. Фролова, он тогда председательствовал и на учредительном собрании.

Читинцы считают оз. Байкал своим. Береговая линия в Забайкальском крае длиннее, чем в Бурят–Монголии; озеро мельче, вода теплее, много песчаных пляжей. Туда мы не попали, только видели снимки.

Протяженность границ с Монголией и Китаем — 2000 км. Огромные богатства. Прозвучал на встрече риторический вопрос: как с ними управиться? Или ждать, когда, извините, придут — и помогут? Такая деталь: читинки, даже самые образованные, не считают зазорным проехаться на три дня в Китай «кэмэлом» (здесь не говорят «челноком»). А что? — убеждала меня за обедом красивая сердитая с монгольским лицом женщина–доцент. Бизнес–вуман дает деньги и делает визу; приезжаешь в Китай; идешь в спа–салон, потом в ресторан; гуляешь, отдыхаешь, развлекаешься, на другой день — на рынок, закупаешь текстиль, помещаешь в большие цветные легкие сумки и возвращаешься. Барахло сдаешь хозяйке. Всем хорошо. Почетно же!

В целом Чита очень постаралась встретить нас: лучше, чем Владик, и лучше даже, чем хороший Хабаровск. Сейчас вспомнила: ансамбль народных инструментов был именно в Чите. Кстати, на заседании Круглого стола «Человек в условиях трансграничья» я услышала, что кто–то занимается семиотикой. Ясно, что я затребовала сих специалистов к себе. Возле меня задержалась только одна дама, хотя в блокноте у меня две фамилии: Филиппова и Соколова. Так и не знаю, которая из них сидела со мной за обедом… та, что повествовала о своей работе «кэмэлом», фамилию не идентифицировала. Мы рядом были и в автобусе на экскурсии, ездили в замечательный музей и в церковь, где венчались декабристы. В музее перед статуей Будды и макетами ламаистских храмов среди всяких колокольчиков я спросила свою Соколову–филиппову: что принято приносить в дар Будде? Она сказала: белую пищу. Сахар; молоко; водку; можно рис… (можно деньги, чистоганом). Она мне поведала еще, и на полном серьезе, что в Забайкалье процветает шаманизм; что она сама, чуть что, обращается к «сильной» шаманке. Жаль, я так и не узнала ее как семиолога. Должно быть, интересно.

Начиная с Хабаровска, пошли разговоры о декабристах. Их поминали и в Чите, и в Улан — Удэ, и в особенности в Иркутске. Выходит, все не — аборигенное население Забайкалья и Восточной Сибири — потомки либо ссыльно — каторжных, либо казаков, либо тех и других. И каждый город на Сибирском тракте начинался с острога — предмет гордости. Очень легко и привычно местные говорят «каторжный край», «кандальники» и пр.

…На экс нас сопровождал очень начитанный и влюбленный в свой край студент–историк–археолог Алексей. На груди, на тонком ремешке, имел он медвежий коготь. Погода стала прекрасная, только в сопках, конечно, шевелился ветер. Вспоминается: вид на раскинутый в отдалении цветастый Яблоновый хребет; справа и слева по кругу сопки, внизу городок; скрытое бисерной сеткой черное лицо шаманки в полной амуниции, с бубном и колотушкой в этнографическом музее; зверская мина лысого музыканта с чудовищной балалайкой и веселая улыбка его златовласой баянистки; золотой Будда — копия того, что в каком–то знаменитом дацане; большие и малые звери тайги в декарамах; озабоченный, истовый министр образования Забайкальского края; добрая, донельзя ответственная, но все равно смеющаяся Татьяна Берднюкевич, хозяйка положения; маленькая красивенькая бело–голубая часовенка, в которой хозяин Байкала, бывший семиолог Мантатов приторговывал иконку, а я заметила у него на плече огромного древоточца и указала на него. Бурят стал пытаться смахнуть цепкого злыдня иконкой, а мы с «матушкой» хором закричали: да вы что!!! да это же лик спасителя!!! После чего он с большим подозрением осведомился: а вы разве не мусульманка? Нет, говорю, я атеист… и ставлю свечу за упокой, и читаю молитву со стены, и перевожу «матушке» английские названия на крошечных флакончиках цветочных эссенций, а сама вперемешку рассказываю, как привозила эссенции из Каира, как служила в Казанской духовной семинарии… А снаружи люди все слушают Алексея, одного из лучших краеведов, делают панорамные снимки, смеются и удивляются, а мне все не становится легче.

…Банкет был шикарный. Концерт — тоже, особенно дьявольский скрипач. Потом наши люди даже потанцевали. Я как–то взбодрилась, и к концу вечера мы с профессором Сонгом сангом–янгом очень чувствительно исполнили Sole mio на выходе из ресторана. У корейцев замечательные голоса, я уже говорила. А мой голос, — я сейчас вспомнила, — уже начал в тот вечер садиться…

Ветер с океана, ветер в сопках, ветер на Амуре, ветер на смотровых, ветер на Ангаре! Вот этот последний ветер, низовка–сарма, и доконал меня. Но до тех пор было еще три дня.

В Чите я, наконец, вступила в контакт с известным испанским философом, Томасом Кальво, членом Президиума FISP. Он ехал в Философском поезде с женой Мейте, Марией Терезой. Там была еще семейная пара испанцев, но без английского языка, поэтому общаться я могла только с Томасом. Он сделал хороший, краткий и ясный доклад на тему: «Условия и правила рационального диалога». Потом я послала ему в президиум записку: чем отличается научная рациональность от просто рациональности? Он ответил; этот листочек и сейчас передо мной. Многое, сказал он, зависит от того, как понимать самое науку… потом мы продолжили эту беседу, уже в Новосибирске. И я рассказала, что в первый день Конгресса сподобилась вести секцию «Теория познания». Он очень удивился, сказал — опишите все подробно, дал вместо визитки рукотворную розовую бумажечку, и я заявила, что на афинском конгрессе желаю руководить этой секцией уже официально. Он сказал: я — за. Однако не все зависит от меня; свяжитесь с М. Степанянц. А этого мне как раз и не хочется.

***

…Утром 14 августа мы прибыли в Улан — Удэ. Город расположен в долине р. Селенги, притока Байкала.

Прием поразил: многоцветный и вполне монгольский ансамбль песни и танца встретил нас на вокзале очень хорошим профессиональным концертом. По окончании его плотные высокие молодые мужчины поднесли vip’ам широкие голубые ленты–шарфы, набрызгали на них молоком и сыпанули рису: «даем вам эти пояса и эту белую пищу в знак уважения и гостеприимства». (Ах, вот только в эту минуту поняла: на Конгрессе все были равны, и статусность никак не мешала, про нее просто забыли. А в России она восстановилась сразу же).

Любопытная деталь: чем беднее город и его население, тем размашистее нас встречали. В Улан–Удэ нам задавали еду за едой и концерт за концертом! Как же здорово в ДК культуры, где я нерасчетливо села в первый ряд, пели и танцевали! Шитые сафьяновые «татарские» сапожки порхали и вращались неуловимо, гибкие фигурки, не покидая места, передавали конский поскок по бескрайности степи… Бескостные руки изображали не то лебединый плеск, не то змеиный шип; яркие шелка с крупными узорами метались, как языки костра на ветру… В особенности один артист меня просто сразил: горловое пение, подлинное! Жаль, нимало не запомнилось имя, хоть я и старалась. Расшалившись, я и сама спела вечером в конце банкета первого дня татарскую «Идель бит ул». Голос не брал октавы выше малой; колорит песня получила самый причудливый. Анды вспоминались, Перуанский соловей! Я потом долго объясняла, что ее должен петь мужчина.

В тот вечер я даже танцевала часа два в своих новых, но уже пристрелянных босоножках! И не насторожилась пропажей голоса, и не побоялась ночью полезть в почти холодный душ, а потом спать до утра с непросушенной гривой под открытым окном, поскольку в комнате было жутко накурено! Марина, комбатантка, дымила еще покруче меня…

Общежитие, в которое нас поселили в количестве 30 (тридцать), было наихудшим местом из предложенных. Вальтрауд наутро восторгалась своей гостиницей «Бурятия» и рассветным видом из окна восьмого этажа на круглую степь, окаймленную хребтом Хамардабан: IT WAS BEAUTIFUL! Just like a post–card! Иностранцы, москвичи и «приближенные» жили, безусловно, во вполне сносных номерах. Даже у Натана со товарищи был, по крайней мере, душ и туалет. У нас Тридцати был один, пардон, юнисекс в конце коридора, а в душе моментально закончилась горячая вода. Титан не справился. Надо было видеть, как профессора в набедренных полотенцах томились в очереди в нужник и в душ, уже не стесняясь ни друг друга, ни присутствия дам… и ведь кто–то вымылся–таки в холодной воде! И ничего ему — ей — не было. Никаких бронхитов с пневмониями, никому ничего плохого не желаю, конечно!

Ну ладно. Весь ночной вечер первого дня в общаге, уже после банкета, мы праздновали день рождения читинки Татьяны, которая организовывала нам встречу накануне. Я подарила ей одного из трех фарфоровых беленьких с голубым веселых слонят из дацана. Мустафа — красивейший турий рог в серебре, вёз из дома (Кучуради он потом подарил изящную вазочку красного дерева; это было в «баре», когда та вызвала его на беседу о кавказских событиях; я переводила). День рождения удался. Голова наутро потрескивала, да внимания–то я не обратила…

Конференция в Улан–Удэ была задумана с размахом. Все это дело происходило в Восточно — Сибирском государственном технологическом университете и каком–то большом культурном центре. Во весь рост и во всю ханскую ширь абсолютного диктаторства предстал Вячеслав Мантатов, директор института устойчивого развития. Хотя название конференции меня не слишком прельщало («Этика будущего: аксиология устойчивого развития»), по приходе в большой затемненный зал я обрадовалась. Шел слайд–фильм о Байкале. Почему–то Байкал я связывала с Иркутском; здесь же оказалось, что 80 % акватории и территории заповедника приходится на Бурятию. В зале было темно и прохладно; объявили пленарное; я прикорнула у колонны, готовясь терпеливо слушать; но тут — то ляпсус за ляпсусом с переводом (надо было видеть этих беспомощно лепечущих ахинею буряток), то ляпсусы с видеосопровождением, то просто ляпсусы… словом, задумано было хорошо, а вышло достаточно жалобно. Вновь и вновь прокручивался тот же слайд–фильм. В итоге я запомнила некоторые цифры, слова и выражения. Количество воды в озере, количество втекающих рек, количество храмов разных религий и параметры того–другого… но самая ценная информация была о Sgrol Ljang Ma, великой Зеленой Таре.

Дело в том, что мы были на экскурсии в интересном месте под названием Иволгинский дацан, это центр буддизма всей Бурят–Монголии, ламаистский монастырь. Примерно в 30 км от города, в степи, в кольце синего Хамардабана. Мне там понравилось, и весьма: жара, ветер, красочные храмы, ворота, барабаны и деревца счастья, прилавки ярких сувениров, скромные домики семинаристов, их бордовые одежды, смуглые бритые головы, многоярусные храмы, львы, драконы, значки… широкое голубое небо, зеленые туи, словом — очень понравилось. И там, в главном храме, я видела этого идола: Зеленую Тару, изящную, страшновато–красивую, в рост человека, в позе лотоса. Я поднесла ей денег, купила коврик и амулеты с ее изображением (сейчас уже все раздарила). А тут — точные, почти научные сведения о ней!

• Зеленая Тара воплощает огромную энергию (отсюда ее цвет).

• Она мгновенно исполняет желания того, кто начитывает ее мантру: Ум дари ду дари дари су ха.

• Её поза означает окончательное просветление.

• Зеленая Тара возникла из правой слезинки боддхисаттвы Арьябало.

• Зеленая Тара принадлежит к семейству Будды Амогасиддхи (трансцендентального будды).

Вообще в дацане было чуть жутковато, темновато и странновато, но все равно приятно. По периметру сидят идолы, включая самого Будду. Потолок подпирают множественные деревянные резные колонны; между ними широкие низкие лавки с плоскими цветными шелковыми подушками; курятся благовония; в углу в сувенирном киоске моргает заспанными глазками внушительная старуха; у входа — жбан священной воды. Честным образом я купила массу сувенирчиков, полила на темечко водички, на улице покрутила барабан счастья и пожелала себе чего–нибудь такого… Да видно, Будда не мой бог.

Всего в крае 14 дацанов, 12 буддийских храмов, 17 — православных, мусульманских — нет. И самих мусульман нет.

Байкал, седьмое чудо российского света, глубоководный (1637 м), равен пяти Великим Американским озерам. Длина 636 км, поперек не помню, что–то около 30 км, содержит 20 % запасов пресной воды на земле. Pure fresh water. Древнейшее озеро мира: ему 20–30 млн. лет. Триста тридцать шесть раз нам сказали, что в него впадает 336 рек, а выпадает только одна — Ангара. Оказывается, «Спасение и сохранение Байкала — миссия бурятского народа». В Бурятии 1 млн. народонаселения, 100 национальностей, из них две главные — буряты и эвенки. Мне нравится говорить не «буряты», а «монголы».

National main Holiday — Surharban.

…Постепенно конференция укреплялась. На ней выступило много людей. После обеда случилась одна новость и одна общая неловкость. 1. Кучуради, выступая, как всегда, на тему прав человека, неожиданно для себя показала мне, как надо гносеологически эксплицировать понятия политической философии. Пригодно! 2. Выступавший сразу после Маркова Третьяков обозвал любимую чумаковскую глобализацию бессмысленным словом, устойчивое развитие — оксюмороном, наш строй — демократическим тоталитаризмом, и под конец возгласил, что критикует отечественных философов и историков: за двадцать лет не высказано ни одной идеи! В особенности меня сразило хлесткое: «Эксперты–политологи, это позорное семя околофилософской тусовки, заняли места перед телевизорами». А философов нет как не было. Ай да Тойвович!!! Тоевич! Товельевич!

…Тут же объявили кофе — брейк; после него я полезла на сцену, реагировать. Я тоже считаю, что в кои — то веки практические, политические работники решили от отчаяния спросить совета, ну хотя бы у философов: что делать — то, как быть?! Вы, последняя надежда, не подскажете ли чего? А философы — ничего. Не то чтобы безмолвие, а — бесплодие… слабосильно выглядят умозаключения наши. Не бодрят… Но Марков с Третьяковым уже ушли. Я повторила, специально для зала, свою излюбленную притчу на тему: ну, интеллигент, скажи что–нибудь искренне! Не бойся, уже можно! Теперь у нас гласность и перестройка, давай скажи чё–нибудь! Сейчас уж можно! — «Мя — я — ау…» (говорит интеллигент). (Комментарий. Это из старого фильма «Журналист»: «Вот вы говорите — искренность. Я тоже за искренность. Но ведь что это такое? Искренность, скажем, котенка — это «мяу»)… Друзьям понравилось. Тоевиевич не слыхал. Когда я это попыталась ему пересказать, — уже в поезде, перед его невнятной лекцией, — а, нет, вру, в ресторане в Красноярске, — он не понял. «Пять тысяч лет развития философии — это вам не мяу», — внушительно сказал он. Потеряв среди меня в рейтинге. (Но хорошо, что он еще надеется на философию, если не на нас).

В целом Улан–Удэ показался очень некрасивым и бедным, пыльным от близости степи, непонятной планировки. Однако самая уродливая картина — это памятник на центральной площади: огромная десятитонная черная и страшная голова Ленина — куда Руслану с Людмилой! Черты лица явно доказывают, что «Ленин — она нанайса была. Потому сто осень умная была». Или — эвенка была. Нет, все–таки бурятское лицо… Говорят, в гинессе эта голова зафиксирована.

Вообще ни в одном из городов, что мы проехали, памятники Ленину не убрали. Но этот — этот стоило бы, давно. Антиреклама чудовищная!

В Улан–Удэ я побоялась уехать на экс в монгольское село Оронгой, не стала нарушать прямой запрет Чумакова. А наши взяли да не побоявшись, поехали. А я проторчала с двумя пакетами, в которых приходилось жить, на грязненьком крылечке столовки «Лира», не будучи в силах подняться обратно на 5–й этаж общаги, два часа с лихом.

Словом, я была рада отбыть, хотя мы плодотворно общались с Володей, Вадимом и Тими.

…Только сейчас, внимательно перечитав программу, я обнаружила, что Круглый стол «Диалог века: человек и природа» был посвящен Его Святейшеству Далай–ламе Нгагванг Ловзанг Тэнизин Гьямцхо, духовному лидеру буддистов Тибета, Монголии и России. Лауреату Нобелевской премии мира.

***

Дальше был Иркутск.

Странно: заглазно меня привлекали Иркутск и Новосибирск. В реальности они мне понравились меньше всего. А лучше всех сибирских городов был Красноярск!

В Иркутске Тими сказал, я уж вспоминала об этом: I don’t feel being welcomed. Я тоже это почувствовала, и в музее, и в ресторации… Но по порядку.

5 сентября.

Прежде всего, в Иркутск мы прибыли слишком рано: в полвосьмого, и, естественно, помчали на завтрак. Город, может быть, где–то и привлекательный: купеческий, два–три барочных здания типа наших пассажей, ненормально монументальный Александр такой–то в красивой кованой решетке, в целом же — деревянная деревня. Нам достались «задние ходы и задворки»: центр города весь взрыт и перекопан, в сентябре они ожидают приезда Путина. Поэтому нас везли по немыслимым окраинным пыльным холмам; солнце стояло еще невысоко; завтракать — по крайней мере, мне — не хотелось категорически. От экскурсии мною тоже ничего не ожидалось… но зал, где нас кормили (какой–то пустующий по случаю каникул колледж) оказался уютным, а закуска содержала внезапную деталь: соленую, как мне показалось, селедку. Большую и светлую. От удивления я даже откусила кусочек (селедка в 8 утра!) Люди, это был малосольный ОМУЛЬ. Потрясающий вкус! Нежный, и нимало не отдает рыбой в худшем смысле этого слова! А после холодной закуски принесли основное блюдо — жареного ОМУЛЯ!! А потом еще кучу шоколадных пирожных на десерт. Мы дивились, но ели, понимая: в другой раз не предложат… А позже, на берегу Байкала, на базарчике, Мустафа обрел еще двух омульков горячего копчения, и пива. Вот это было да! Вот это — рыба, и другой мне не надо!

Однако до Байкала была еще чудесная и восхитительная синяя Ангара. Мы летели по ней на сверхбыстром теплоходе на подводных крыльях со скоростью 100 км в час; я сразу удачно заняла место на самом носу, рядом с турчанкой Зухал (Зохар?), фактически внутри большого стеклянного фонаря, и, глядя на чародейную панораму стремительной синей воды в дорогом багете зеленых гор, была совершенно довольна! Даже что–то напевала про баргузин и священный Байкал, и Зухар записала это на видео… НО. Там, именно в этом треугольном фонаре двойного стекла, я сильно перегрелась на солнце, оно жгло, как сквозь линзу. И я совершила непоправимый шаг: взобралась на верхнюю палубу, на корму, и встала у древка, на котором развевался триколор; просто прижалась к нему, и сила ветра — он дул в спину — была такая, что он расплел заколотую косу, волосы встали как гало вокруг головы, надулась парусом куртка, и чуть не сломалось древко вместе со мной. Очень красивая тень бежала по воде! Думаю, именно этот северный ветер, низовка сарма, и довел меня до логического завершения. Тем паче, что вслед за первым непоправимым шагом — с перегретого стеклянного бака на открытый неистовому ветру ют — я сделала точно такой же второй. Непоправимый.

Однако я этого вовремя не поняла. Слишком все было эффектно, шумно–громко, бодро, энергично, — и вот уже открывается, открылся нашим «восхищенным взорам» САМ БАЙКАЛ!!

День встал прекрасный, теплый и колоритный, только ветреный. Улан — удинцы говорили нам, что их побережье Байкала лучше, чем иркутское. Там — песчаные длинные пляжи, вода сколько–то прогревается, и можно купаться. Здесь же — крутые обрывистые скальные берега, а вода — вечные +4°. Ну, max +7°. Купаться я, конечно, не рискнула.

Как описать впечатление от огромного чистейшего озера — моря, с вечными соснами по берегам, с туристическими местечками вроде краеведческого музея или пос. Листвянка, гнездящегося вокруг санатория «Маяк»: сплошь сувенирные магазинчики с бусами из местных камней, меховыми бельками по 500 рэ и базарчиком с рыбой — омуль и хариус всех видов приготовления? Жарко, ветрено. Музей хорош, хотя и мал для толп туристов. Когда наши утянулись наверх, смотреть барокамеру, я подобралась к темно — синим аквариумам… и тут на меня глянул большим ласковым и кротким глазом светлый, телячьей кожи без чешуи, длинный и вместе круглый, омуль! Конечно, только омуль может так выглядеть! Правда, подпись гласила «хариус»… Часть времени я убила на поиски батарейки для умершего фотоаппарата (не нашла); сидя на берегу, фактически на пыльном асфальте узкой набережной, сжевала биг мак, презентованный за завтраком, запила проливающимся соком из коробочки. Спустилась к береговой волне (купающихся было, однако, не так уж и мало). Собрала маленькую серую гальку на память… что еще делать? Нам обещали отъехать от Листвянки куда–нибудь на «дикий брег» и там «отдохнуть посвободнее» часа два. Перспектива меня радовала: Байкал на первый взгляд сильно напоминал огромный Яльчик. Однако когда мы погрузились на теплоход и отправились выбирать дикий брег, небо устрашающе быстро потемнело, в зенит поднялись облака — наковальни, вода стала серой, потом поднялся шторм, и наш Метеор–Ракета не смог пришвартоваться нигде, даже у разбитого, но действующего «порта Байкал». Поболтавшись в качелях волн, мы ушли вниз по Ангаре обратно в Иркутск.

Тот день вспоминается вроде как кубарем. Одиноко и вместе с тем невыносимо шумно. Сильно и ярко, но как — то иррационально все. Весело, приподнято, и в то же время как–то непонятно… осталось ощущение бесполезности происходящего. Нельзя на Байкал на пару часов, и все. И поскакали в большую некрасивую с очень низким потолком ресторацию — столовку–переросток — на ужин. Омуль, правда, в меню присутствовал. Но экс по городу действительно был малопонятный. Помню двухэтажный домик, как–то связанный с кем–то из декабристов, скорее всего, с Волконским; туда внутрь я не встряла, наших опять–таки было слишком много. Вспоминается иногда и тот огромный памятник императору за отличной кованой решеткой на высоком берегу реки. Да, вроде Александр был именно в Иркутске. Вот проявлю пленки, вспомню поточнее. После 2–3 щелчков на Байкале любимый Pentax отказал, и больше пленка не понадобилась.

…Зато как красиво и ГРОЗНО вдруг поднялись над озером–морем фиолетовые тучи, как заплясали барашки, и качка все усиливалась, — как магически горело не скрытое еще облаками солнце, как художественно зеленели пинии на скалах, как синел вдали Хамардабан, как менялся цвет воды, побыв любым, даже багрово–оранжевым, серо–стальным и вновь бирюзовым! Вот это все помню отлично.

Байкал и Ангара неизгладимы из памяти! Городские пейзажи и реалии путаю, а эти — нет!

…Покинув непонятый Иркутск (600 000 жителей, 5 университетов) после очень странного, — вкусно–чрезмерного, опять–таки несвоевременного ужина, — мы устремились, наконец, к Красноярску.

***

Ах, Красноярск!! Не знаю, почему он так сильно понравился мне, больше всех городов по дороге. Географический центр России. Величиной как раз с Казань. Там было, во–первых, жарко, даже знойно, и солнечно; во–вторых, нас там возили по самым главным улицам, а не по задворкам; далее, там был САЯН!! Заповедник «Столбы», вылитые Säksische Schweiz, одно из чудес нашего света; внизу Фан–парк «Бобровый лог»; речка Базаиха (что–то в этом роде); красивый фуникулер: легкие, длинные кресла на 4 человека, набрасывается страховочная цепочка — и паришь над всем лесистым Восточным Саяном! Я все боялась уронить босоножку, вот был бы номер.

В центре города там возле оперного театра есть статуя Аполлона на высоком постаменте и необычный бахчисарайский фонтан, длиной в квартал, изображающий Ангару с притоками, в виде аллегорических гречанок, одна краше другой, стремящуюся вниз, вниз, к аллегорическому же Посейдону–Енисею с парусным корабликом в руках; и внизу по направлению этого стремления там есть и сам Енисей. И именно к нему вечно стремится красавица–Ангара, съезжая по огромным ступеням фонтана между застывших по берегам в прекрасных позах эллинок — Бирюса, Мана, Ба… не то Бабаиха, не то Бобруиха… та, что под Саяном течет через Фан–парк «Бобровый лог».

Наконец, там был превосходный музейно — развлекательный центр с интереснейшей выставкой на три этажа, посвященной Тунгусскому метеориту. И хорошая, ироничная, умная компания местных философов.

6 сент. 2008

…Закрываю глаза и вижу ту же канатную дорогу, адреналиновый, но медленный–медленный полет, а внизу змеится то, что зимой будет горнолыжной трассой. Наверху большая беседка, поворот фуникулера вспять; смотровая площадка; за хребтом, в относительной близости, сами редкие Столбы, останцы древних гор. Очень похоже на Саксонскую Швейцарию. Уже говорила? Зной… лесистая даль… воздушная высота… marvelous!

В Фан — парке увидела ни в какие ворота не полезшую картину. С высоты примерно в пол — горы мчится, заполошно подскакивая, огромный, как дом, прозрачный, довольно мягкий жюльверновский шар, явно упавший с самой вершины или с неба. Внутри беспорядочно складывается, мечется и перекатывается человек. Поближе видно, что он заключен в оболочке большого шара, как в батисфере, во вписанный шар меньшего размера, как раз по Модулору, и тоже прозрачный. Это такой аттракцион. Говорят, единственный в России (сгоряча нам сказали «единственный в Европе»). Называется как — то на «зэ», от обалдения я сразу забыла. И полно желающих!! Нет, уходит мое время! В детстве я обожала качели и карусели, бегала при любой возможности в парк культуры, как будто готовилась в космонавты; в молодости, в эпоху каратэ, я бы, конечно, не преминула, рискнула… а сейчас, увы…

Спустившись со «Столбов», мы на своих пристрелянных автобусах проехали по безотчетно понравившемуся Красноярску, пересекли по мосту Енисей и — поднялись на такой же высоты противолежащую гору. Собственно, на ней — то и видны огромные обнажения красной глины, давшие городу название. Смотровая площадка, украшенная церквушкой, знакомой любому по рисунку на десятирублевке (только теперь уже с крестом), давала замечательный обзор долины Енисея, города, гор, реки, и — далеко напротив — Столбов. Я спросила двух местных интеллигентов, видно ли отсюда то место, где мы днем были? Оба, независимо друг от друга, отвечали однотипно: Да, да, конечно! Вон, видите, далеко на той горе, немного справа — ПУПЫРЬ? Это и есть верхняя беседка канатки.

Самих Столбов не было видно с этой смотровой; они остались на противоположном склоне. Зато размах и удаль речной долины оставляли чувство гордости. Сибирь!! Вот она!

Одно мне жаль: именно в Красноярске, таком красивом, умном, гостеприимном, научная конференция фактически провалилась, и провалили ее мы. Они–то, философская общественность, ведь все собрались! Лето, отпуск, воскресенье, — нет, суббота была, ну да все равно! Помню в зале нежный женский голос: ну расскажите же что–нибудь!! А мы, сытые, пьяные, нос в табаке, обед в превосходном ресторанчике «Суриков» — (или то в Хабаровске было? — ну да ладно, это тоже совершенно все равно), с брусничным муссом, грибами и телячьей вырезкой, поездка по живописнейшим местам, куча подарков — огромный календарь, книжки, открытки, — а мы, а мы! Сначала Чумаков говорил, что Конгресс еще не осмыслен; занял пять минут. Потом Шарахшанэ рекламировал Философскую газету; семь минут, но его прервали наши же. Потом вылез невыносимый Фан со своим динамизмом. Потом все наши стали ерзать в креслах в том смысле, что пора бы и на фуршет…

Перед фуршетом был фантазийный многоэтажный не то музей, не то выставочный зал, вобщем, некий Центр с историческими декарамами, с ироничнейшей фотосессией о Сергее Ильиче Ульянове со товарищи и «дочерью Наташей», в виде пленных французов, в рванье, но улыбающихся, бродящих по сибирской тайге; все очень стильно. Ну и подборка самых разных материалов, в основном тоже юмористических, но весьма внушительных, — про тунгусский метеорит. Темный свет, яркие вспышки, странные звуки, необыкновенные картины и муляжи, музыка, вой, свист… убедительно.

Когда вышли с фуршета, стемнело, закрапал дождь, а под портиком Центра стала собираться прогрессивная студенческая молодежь. Мы постояли на прощание над набережной, да и уехали. Жаль было, очень. (Не пообщались толком, не определились на будущее… Со Славой Кудашовым только–только нормально заговорили… Хороший город для жизни, а каков он для философов?..) Потом, едучи в поезде, мы попали в такой страшный ливень, фронт какого–то циклона, что вспомнились корейские муссоны. И дальше непогода преследовала нас до самой Казани: дождь, холод, в окно дует, в Новосибирске +15°, а в Свердловске — только +12°…

В Свердловске я уже не вышла; думала отлежаться за денек. Вагоны наши отогнали в какой–то тупик, семья проводников ушла «за помидорой на базар». В тоске я провалялась в жару и ознобе все бесполезные сутки, хотя пыталась лечиться, и люди потом, жалея, приносили мне кто стрепсилс, кто каметон, кто просто аспирин… Мудрый Мустафа, например, вино принес. Но это уже были мертвому примочки. Я уже была больна.

Но двое суток в Новосибе я еще выдержала. Отель был неплохой, экс недлинный. Город большой, 2 млн., разлапистый, за некоторыми исключениями похож на второразядную некрасивую Москву. Или на разросшуюся Самару. Дождь. В центре — парк и отвратного вида бурое толстое здание, с колоннами по–гречески, но римским куполом. Я съязвила что–то по поводу ентой архитектуры и в ответ получила обиженное: знаете, это почти точная копия Венской оперы… я замолчала, но не передумала.

Зато Академгородок, конечно, понравился! В особенности сам университет. Дух академической свободы там сохранился. Шел тот же самый холодный осенний дождь; мы ехали из Новосибирска довольно долго (нас провожала милиция с мигалками, это из–за пробок), и приехали в большой лес (как говорят, с опасными по весне клещами). И в нем — коттеджики, трехэтажные здания и зданьица поменьше, хорошие дороги и магазины, выставки, впрочем, все тонет в таежной зелени. Коммуна, коммунизм братьев Стругацких! НИИЧАВО! Тили–ли, тили–ли, а дракона повезли… в институте ядерной физики 25 000 сотрудников. У них и свой полигон. Сапиентис сат. Но гуманитарные дисциплины тоже не забыты: археология, история, филология, философия, психология, социология, экономика, журналистика + восточное отделение. «За годы тяжелых десятилетий ни один факультет не был закрыт», — сказал, выступая с докладом, ректор.

Конференция была нормальная. Называлась «Переосмысливая философию науки и образования сегодня». Приехали люди из Барнаула, Горно–Алтайска, Томска, Омска и др. Выступал сначала зам. губернатора Г.А. Сапожников. Доля Сибири в России: нефть 65 %, газ — 85 %, уголь 75 %, древесина 50 % (что мне показалось мало). 45 вузов; 26 из них — государственные. 170 тыс. студентов (~150 тыс. — государственные). Экспорт: технологии и программное обеспечение, лазеры, приборы, оборудование для добычи полезных ископаемых.

Потом пошло пленарное заседание. Выступали, в частности, ректор НГУ В.А. Собянин, акад. В.В. Кулешов. Ни к селу, ни к городу запомнилось из одного пленарного доклада: существует 6 нисходящих потоков в МАГМЕ. Все материки находятся на нисходящих потоках, «задержалась» только Африка; она и вращает землю. Еще: «слияние миров» запад–восток в области авиационного транспорта… новые механизмы тиражирования успешного опыта технопарковой идеологии… Солнце, пассаты, Сахара и пр. тоже подчиняются явлению бинара… при помощи магнитных волн открыт Чича (?), город VIII века до н.э.; нам необходима венчурная философия, речь идет о взаимоотношениях богатого и умного… ГенЭтика рожать нельзя клонировать… Болонский процесс облегчает путь отъезда наших молодых талантливых креативных: 30 % учеников МГУ уехало… выпускник Гарварда получает 110 000 $…

Я после на секции что — то тоже говорила, о философии науки. Председательствовал В.Н. Карпóвич. Зал — Физическая аудитория, амфитеатр, на правой стене фотографический портрет Будкина, персонаж узнаваемо стругацкий. Смеющийся седой и бородатый старикан, Отец–основатель, учитель шестидесятников.

Очень понравились и тамошние ученые: Валентин Никонович Карпович; Виталий Валентинович Целищев; Владимир Серафимович Диев, декан философского факультета. Целищев, в частности, говорил о тяжелом наследии политизации науки; о проблемах печати (подписку имеют только «ВФ», а журнал это в целом [лишь] общекультурный; «Фил. Науки» СО РАН — единственный); о необходимости «трибуны истинного мнения»… Нина Васильевна Наливайко высказалась о насильственной бакалавризации и декультурации. А Майер Борис Олегович сказал, что национальная система образования («адаптации к обществу потребления») реформируется на деньги Всемирного банка. Пожалуй, несколько позже я разберу и распечатаю записи их докладов; но не сейчас.

Сейчас у меня впечатление, что все основное я уже рассказала.

***

Дальше была Казань. Вечером 21 августа, проведя день частично дома, частично у Тимура, я приехала на вокзал, провожать «наших». Все 60 с лихом человек бродили по вокзалу и перрону в зеленых с золотом тюбетейках! Поезд опаздывал отбытием, но никто особенно не жаловался. Стало темно, луна взошла; люди обнимали меня и благодарили невесть за что. Кажется, за то, что я казанка. Мне говорил потом Натан, кáк всем понравился город, — экскурсия, прием, погода, люди, банкет, философский уровень (как они его прочувствовали, I wonder?), университет, Кул Шариф, соборы, фонтаны, тюбетейки, татарский ресторан, словом — все в Казани. Был разговор о том, чтобы после Новосибирска следующий всероссийский философский конгресс проводить именно у нас. Казань — восклицательный знак на пути Философского поезда! — писали потом участники в Вестник РФО. Приятно было слышать… значит, продолжение следует. Не буду писать Заключительную часть. Bis dann!

***

Это не заключительная часть. Это необходимая благодарность.

Я благодарю Александра Николаевича Чумакова и Андрея Дмитриевича Королева за организацию этой удивительной, как они называют, «Акции»: Философского поезда, как и за ранее состоявшийся поход из варяг в греки. Трудно себе представить, как всё это оказалось вообще возможно. Мы столько увидели! Столькому, взрослые люди, научились заново! Спасибо вам за то, что взяли на себя этот колоссальный труд, заботясь обо всех нас и об общественном благе.

Будем ждать еще чудес.

Bis dann!