Мое тело

Эмили Ратаковски, 2021

Эмили Ратаковски – американская модель, актриса, активистка, предприниматель и писатель. Она снялась в фильме Дэвида Финчера «Исчезнувшая», также появилась на обложках нескольких журналов и прошлась по подиуму для многих брендов высокой моды. Ее эссе 2020 года для нью-йоркского журнала «Buying Myself Back» было объявлено эпохальным событием и стало самой читаемой статьей года в журнале. «Мое тело» – ее первая книга. Глубоко честное исследование того, что значит быть женщиной и товаром, от Эмили Ратаковски. Достигнув мировой известности в двадцать один год, она вызвала как восхищение, так и ярость провокационной демонстрацией тела как бескомпромиссного заявления о возможностях феминисток. В центре книги эволюция ее взглядов на коммодификацию женщин, изучающую создание товарных качеств продуктов. Эссе затрагивают моменты из жизни Ратаковски, на основе ее опыта изучая культурную фетишизацию девушек и женской красоты, одержимость женской сексуальностью и ее презрение, извращенную динамику индустрии моды и кино, а также тонкую грань между согласием и насилием. В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Мое тело предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← Уроки красоты

Мой сын, солнце →

Blurred Lines

Когда я бросила университет, чтобы полностью посвятить себя работе моделью, мне нравилось говорить друзьям, что французское слово, обозначающее «модель», — «манекенщица».

«Так что, — говорила я, пожимая плечами, — я работаю манекенщицей».

Примерно в то же время я подхватила ужасный кишечный грипп и похудела больше чем на четыре килограмма за неделю. После выздоровления я продолжила сбрасывать вес, так как поняла, что чем больше худею, тем чаще меня приглашают работать. Я начала постоянно носить туфли на платформе (даже когда выходила из дома в темноте, чтобы попасть на съемку до восхода солнца), потому что не хотела давать клиентам возможность увидеть, что я ниже, чем большинство моделей. В старших классах и в свой единственный год в университете мне нелегко давалось искусство планирования времени, я вечно входила в кабинет с опозданием на десять минут, но теперь научилась приходить вовремя. Изучила схему движения транспорта в Лос-Анджелесе, заводила будильники, чтобы проснуться с запасом времени, и предупреждала своего агента, если задерживалась хотя бы на несколько минут. Даже если мне совершенно не нравился мой образ на съемках, я позволяла фотографировать и стилизовать себя так, как хотелось клиентам. Я внесла эти коррективы в свое поведение, мироощущение и тело с одной лишь целью — заработать деньги.

Я рассматривала свою жизнь и работу модели как нечто временное, что защитит меня от проблем, постигших большинство моих старших друзей после финансового кризиса 2008 года, когда им, обремененным студенческими долгами, пришлось вернуться в родительские дома и вновь устроиться на работу в сфере услуг, которую они выполняли в подростковом возрасте.

Деньги давали свободу и контроль, и все, что мне нужно было сделать, чтобы обеспечить свою независимость, — это научиться несколько раз в неделю изображать кого-то другого: раздеваться и мазать тело маслом, соблазнительно позируя в красном кружевном белье или бикини с ярким принтом, которые я бы никогда не купила себе сама, и надувая губы по команде какого-нибудь фотографа-мужчины средних лет.

Как только я бросила учебу — и заболела гриппом, — то вышла на новый уровень финансового успеха. За фотосессии в нижнем белье и купальниках платили больше, чем за обычную электронную коммерцию, и у меня было несколько клиентов, регулярно нанимавшие меня за тот эффект, который производило мое тело на покупателей их продуктов.

Я помню, как выходила из раздевалки в комплекте нижнего белья, и одна клиентка заметила, что «трудно найти девушек, которые были бы такими худыми и у них было чем так же заполнить бюстгальтер». Размер чашки бюстгальтера стал моим ценным и редким активом, напрямую приводивший к высокооплачиваемой работе. Но также он и ограничивал тип работы, которую я могла выполнять; меня считали девушкой «коммерческого плавания», это означало, что я могу сниматься для каталогов, но никогда не буду работать в индустрии высокой моды.

Чем больше денег я зарабатывала в моделинге, тем больше мне это нравилось. У меня не было богатых друзей, и по этой причине я держала свои привилегии в секрете, катаясь в одиночку в магазин одежды, где всего около года назад мы с моими школьными подругами не осмелились бы ничего купить, лишь изредка заглядывая, чтобы посмотреть. Обычно мы спешили уйти, как только продавец спрашивал: «Девушки, могу ли я вам чем-нибудь помочь?» Теперь я наслаждалась тем, что заходила в магазин с сумочкой из искусственной кожи и касалась висящих предметов одежды кончиками пальцев, чувствуя, как по спине пробегает дрожь, когда отвечала: «Да, спасибо, хотелось бы примерить это». Иногда я покупала одежду, а иногда уходила с пустыми руками, в любом случае воодушевленная опытом. Однажды вечером, после подобного похода по магазинам, я надела новенькую темно-синюю куртку, чтобы встретиться с подругой. Она спросила меня, когда я купила ее.

— Сегодня, — ответила я. Она покачала головой.

— Черт, — произнесла подруга. — Так приятно просто иметь возможность зайти в магазин и выбрать что-нибудь, когда тебе захочется, да? — Я всматривалась в ее лицо и с облегчением заметила, что она не обижена. Меня смущали эти новые различия в нашей жизни, но также и радовало то, что она смогла оценить мое удовольствие. Она была права — это очень приятно.

Я арендовала дешевый лофт на первом этаже в Даунтауне Лос-Анджелеса и платила 1250 долларов в месяц, отдавая толстый конверт хозяину, который вонял маслом пачули и жил в этом же лофте прямо надо мной. Помещение было полностью бетонным, с одним окном с металлическими решетками, выходившим на парковку. Потолки были такими низкими, что в туфлях на платформе, которые теперь носила постоянно, я могла дотянуться до них и прижать к ним ладони. Однако все это меня не беспокоило; я была в восторге от того, что у меня есть просторный лофт, во много раз больше, чем любое другое место, где я жила раньше. Выкрасив стены и потолок в белый цвет, я прикрепила рождественские гирлянды из магазина «Все за доллар» к изголовью моей кровати.

Одно из моих любимых занятий после рабочего дня — купить немного тайской еды в закусочной неподалеку от моего дома и усесться на кровати с одеялом, купленным в Urban Outfitters^[9] за шестьдесят баксов, и каркасом, который позаимствовала у родителей. Я жила ради таких вечеров и не могла представить себе ничего более роскошного или приятного.

Мне нравилось объяснять людям, что плачу лишь один доллар за квадратный фут, когда они спрашивали, почему я живу так далеко от Голливуда, центра модельного бизнеса. Я гордилась тем, что обитаю в так называемом Районе искусств, районе, который считался экстравагантным и весьма многообещающим. До большинства моих съемок и кастингов ехать было довольно далеко, как минимум сорок пять минут. Но мне нравилась удаленность моего лофта от мира фотографов, агентств и клиентов, и больше всего — индивидуальность, что дарил мой авангардный район. По дороге домой я превращалась из манекена в саму себя.

В течение года мои фото нескольких раз появлялись в статьях журнала из Лос-Анджелеса, который привлек ко мне внимание нескольких блогов, модных и мужских сайтов. Моему агенту предложили поездку в Нью-Йорк для встречи с агентствами на Восточном побережье, а также в Sports Illustrated^[10] и Victoriaʼs Secret^[11].

— Но разве мой рост не слишком мал для Нью-Йорка? — спросила я.

Тот же агент сказала мне всего за год до этого, что мир моды не вариант для меня. «Просто нет смысла пытаться быть тем, кем ты не являешься», — просто сказала она тогда.

— Не обязательно, — избегая моего взгляда, теперь ответила она. По мере того как цифры на моих весах уменьшались, цифры на моих чеках росли. Агентство обратило на это внимание.

Я остановилась в крошечном гостиничном номере в Мидтауне^[12] с грубым бежевым ковровым покрытием и маленькой кофеваркой, которой я пользовалась каждое утро перед кастингами. В комнате не было нормального зеркала в полный рост, поэтому приходилось забираться на кровать на каблуках, чтобы проверить, как я выгляжу, прежде чем схватить портфолио и выйти. Несмотря на дороговизну, я ездила на кастинги на такси, выискивая адреса в своей электронной почте. Я не была уверена в том, что смогу ориентироваться в нью-йоркском метро. Тем не менее я помнила, сколько денег тратила, зная, что стоимость авиабилетов и отеля будет вычтена из моей следующей зарплаты.

Я почувствовала себя песчинкой, когда вошла в огромное фойе здания Victoriaʼs Secret. Мужчина в накрахмаленном костюме и галстуке поприветствовал меня из-за длинного серебряного стола.

«Кастинг?» — спросил он. Его взгляд казался тяжелым, а лицо — непроницаемым. Я кивнула, ободренная тем, что он узнал во мне модель. Может быть, мне здесь самое место, — подумала я.

Наверху я ждала одна под серебряной вывеской «Victoria’s Secret», в окружении гигантских черно-белых изображений известных моделей — или, как их называла компания, «ангелов» — выгибающих спины и подносящих указательные пальцы ко рту, будто они кокетливо просят меня помолчать. Экран от пола до потолка демонстрировал парад длинноногих женщин, вышагивающих по подиуму, одетых в сверкающее нижнее белье и с большими разноцветными крыльями. Они подходили ко мне одна за другой, их волосы разлетались, они широко улыбались и смотрели куда-то прямо поверх меня. Это были богини большого современного офисного здания, а экраны являлись их святынями. Я знала, что они такие же манекенщицы, но, казалось, они чувствовали себя такими сильными, какой я никогда не была. Мне хотелось быть одной из них. Я смотрела как загипнотизированная, пока какая-то женщина не вышла из-за двойных дверей и не поздоровалась со мной, отвлекая мое внимание от «ангелов».

— Следуй за мной, — произнесла она, взглянув на мою обувь на платформе, а затем быстро переведя взгляд на лицо. Я шла чуть позади, пока она вела меня через просторный открытый офис. Никто не поднял на нас глаз от столов, когда мы проходили мимо. Женщина открыла дверь в маленькую комнату, заставленную ящиками с нижним бельем, и велела мне раздеться в углу.

— Туфли тоже, пожалуйста, — сказала она, указав на мои ноги. Я подошла на цыпочках к стене, где она молча измерила мой рост, сделала несколько снимков на цифровую камеру и написала что-то на листе бумаги, а потом поблагодарила меня, едва взглянув, когда я выскочила за дверь.

Затем я отправилась в Верхний Манхэттен на встречу с представителем агентства.

— Нам не нравятся эти шорты, — заявили они, рассматривая пару обрезанных черных джинсов, которые я надела поверх колготок. — Вы можете их снять?

Я кивнула.

— Конечно, — ответила я, стягивая потертые шорты с ног, но не снимая ботинки на платформе.

— Гораздо лучше, — произнесла девушка с французским акцентом, осматривая мои бедра. — Теперь мы видим, насколько вы маленькая! Мы с вами свяжемся.

На следующий день я позаботилась о том, чтобы оставить шорты дома, одевшись только в черный укороченный топ и колготки. Я встала на кровать, посмотрела в маленькое зеркальце, чтобы убедиться, что колготки не слишком прозрачные.

На моем кастинге в Sports Illustrated пара женщин-редакторов листала тяжелые пластиковые страницы моего портфолио. Потом они взглянули на меня и спросили, улыбаюсь ли я когда-нибудь. «Нам здесь, в SI, нравятся улыбающиеся девушки», — объяснили они, закрывая мое портфолио с глухим стуком.

Вернувшись на Седьмую авеню, я склонилась над своим айфоном, отчаянно желая вернуться в гостиничный номер и забраться под незнакомые простыни. Я стояла на солнце, наслаждаясь перерывом, когда ко мне подошел мужчина и уставился на мою промежность. «Я вижу твою киску», — пробормотал он, не посмотрев мне в глаза. Я почувствовала стыд, но запретила себе плакать.

Многие годы у меня вырабатывался необходимый защитный иммунитет к частым разочарованиям и отказам, связанным с модельным бизнесом. Я не позволяла себе волноваться из-за съемок или потенциальной работы; мне было все равно, появится ли мое изображение на рекламном щите или в журнале, пока чек не будет обналичен. Меня не интересовала слава или скандальная известность, только деньги, по крайней мере, так я говорила себе. В Нью-Йорке я нарушила собственные правила: представила, какую власть, помимо денег, казалось, приобрели другие женщины, став успешными. Я вернулась в Лос-Анджелес с новым чувством готовности и решимости.

Ладно, я не планировала быть супермоделью, но собиралась заработать как можно больше денег, используя имеющиеся у меня возможности.

Примерно в это же время моему агенту пришло электронное письмо об участии в видеоклипе с участием T.I. и Фаррелла, которыми я восхищалась, и певца по имени Робин Тик, о котором никогда раньше не слышала. К письму был приложен синопсис, PDF-файл со словами и картинками, описывающими режиссерское видение клипа. В то утро, лежа в постели, я пролистала документ: ярко-красный текст с надписью «#ТИК» в паре с фотографиями, снятыми Терри Ричардсоном, на которых изображены девушки топлес, с накрашенными красными губами и растрепанными волосами. На их телах — фразы, написанные жирным шрифтом, типа «Давайте нарушим чертовы правила!». В разделе, озаглавленном «АТМОСФЕРА», перечисление: «НАСТОЯЩИЙ СУТЕНЕРСКИЙ ПРИКИД, ТУПОЕ ДЕРЬМО ПОД ВИДОМ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО СОВРЕМЕННОГО СТИЛЯ», «В СТИЛЕ ЖУРНАЛА ВАЙС» и «ГОЛЫЕ ДЕВУШКИ С БОЛЬШИМИ СИСЬКАМИ, ПОКРЫТЫМИ КРАСНОЙ ПОМАДОЙ». Я прочитала текст с орфографическими ошибками под разделом «ДЕВУШКИ» парню, с которым встречалась в то время:

«ОНА САМАЯ ЛУЧШАЯ ДЕВУШКА, ОНА УВЕРЕНА В СЕБЕ НА 100 %. ЭТО ДАЛЕКО НЕ МИЗОГИНИЯ. ЭТО ДАЕТ ДЕВУШКАМ БЕЗУМНУЮ ПОДДЕРЖКУ ДЛЯ ОБЛАДАНИЯ ТАКОЙ НЕВЕРОЯТНОЙ ЧУВСТВЕННОЙ ВИЗУАЛЬНОЙ СИЛОЙ».

Было удивительно, что режиссером клипа значилась женщина. Я перечитала письмо в поисках гонорара. «Ничего себе», — сказала я. Сумма была чуть больше, чем полагалась мне за один день работы на съемках электронного каталога для Forever 21^[13]. «К черту. По сути, это просто еще одно дерьмовое музыкальное видео с кучей голых девиц». В то же утро я написала своему агенту, что отказываюсь в этом участвовать.

Но Дайан Мартел, режиссер, настаивала и прислала мне личное сообщение с просьбой встретиться с ней, чтобы обсудить проект. Список исполнительниц, для которых Дайан делала видеоклипы, — Бейонсе, Мэрайя Кэри, Джей Ло, — безусловно, производил впечатление. Когда мой агент сказал, что, по его мнению, «там можно заработать», я согласилась поехать в Западный Голливуд, где с трудом припарковалась в отведенном месте перед фотостудией на бульваре Санта-Моника.

Дайан осталась сидеть, когда я вошла к ней в мини-платье и туфлях на каблуках, сжимая в руках портфолио, которое меня не просили приносить. Она сказала мне, что режиссером-постановщиком будет девушка, Оливия, с которой я недавно работала. Услышав это, я смягчилась. Мне понравились сделанные ей фотографии; они были красивыми и изысканными, и на съемочной площадке находились только женщины, когда мы работали вместе.

— Я знаю Оливию всю ее жизнь, — сказала Дайан. — Она такая талантливая. И такая молодая! Ты знаешь, какими она всех делает красивыми, не распутными. И за этим будут стоять в основном все женщины, — при этом ее нога ритмично покачивалась. — Я хочу, чтобы это было весело. Как пародия. Я знаю, ты актриса. Хочу, чтобы ты сыграла в этом клипе.

— Ладно, — согласилась я. — Но деньги должны поступить.

Она кивнула.

В пробке на Десятой автостраде по дороге домой я услышала от своего агента, что гонорар увеличился на приличную сумму с дополнительным бонусом за сверхурочную работу. Я повесила трубку, опустила стекло и ощутила дуновение воздуха от проезжающих машин. И подумала: какого черта. Кто вообще все еще смотрит музыкальные клипы?

Съемки клипа проходили в огромной студии в Силвер-Лейк, всего в пятнадцати минутах езды от моего лофта. Я приехала на голодный желудок, убедившись, что накануне вечером не съела слишком много, потому что знала: на следующий день буду обнаженной — как минимум топлес — на съемочной площадке. Я налила себе немного кофе со стола для съемочной команды и огляделась. Дайан не солгала. Я была рада видеть, что на съемочной площадке работали одни женщины: оператор-постановщик, стилист, реквизитор и визажист.

Две другие модели, принимавшие участие в съемках, приехали и сели в кресла рядом со мной, лицом к длинному зеркалу: поразительная темнокожая девушка с мягким голосом и французским акцентом, представившаяся Джесси, и блондинка по имени Эль, с которой мы переглянулись в зеркале. Ассистентка визажиста приложила к ее губам красную помаду, когда она подняла руку в знак приветствия.

«Тебе комфортно?» — спросила художница по костюмам, когда я примеряла разное белое нижнее белье и прозрачные пластиковые топы и шорты. Она объяснила, что это образы версии видео с цензурой, которое мы будем снимать одновременно с версией без цензуры, с обнаженными девушками. Мне она сразу же понравилась: с обесцвеченными волосами и стрижкой пикси^[14], она носила мартенсы^[15] и была из тех девушек, с которыми я хотела бы дружить, но почти никогда не встречалась на работе. Дайан вошла в гримерную, чтобы проведать меня перед началом съемок. «Ты хорошо себя чувствуешь?» — поинтересовалась она. Я провела руками по белому нижнему белью и кивнула, ощущая себя частью команды.

Я первая отправилась на съемочную площадку, оставив Эль и Джесси в зоне причесок и макияжа. Девушка всего на несколько лет старше меня, одетая в белый комбинезон, представилась главной по реквизиту.

Она указала на длинный стол, заставленный различными предметами, которые должны были использоваться в видео. «С чего ты хочешь начать?» Я выбрала огромную руку из пенопласта с красными ногтями. Она с гордостью протянула ее мне; она сделала ее сама.

«Ты знаешь, что позже с фермы привезут животных?»

Я к такому не привыкла: к крутым женщинам примерно моего возраста, с энтузиазмом относящимся к своему делу. Мое настроение изменилось. Похоже, этот день будет веселым.

Песня, которую я никогда раньше не слышала, заполнила гигантскую съемочную площадку. Три удара прогремели в воздухе, и раздалась команда: «Everybody get up!»^[16] Оливия улыбнулась мне из-за камеры.

— Просто веселитесь, танцуйте, как хотите! — прокричала Дайан в рупор из темноты за ярко освещенной, чисто белой сценой. Я танцевала нелепо, Меня удивило то, что в этот момент я нравилась себе. Дайан смеялась в свой рупор.

Робин Тик приехал позже. Я позировала на четвереньках в нижнем белье, с красной игрушечной машинкой на изгибе спины. Он не снял солнцезащитные очки и помахал мне и команде, сверкнув улыбкой, когда шел в гримерную.

Время шло. Джесси и Эль присоединились ко мне на сцене вместе с Фарреллом, Робином и T. I. Мы почти не разговаривали, если не считать нескольких быстрых приветственных фраз, сказанных Дайан, музыканты лишь кивнули нам. Они были талантами, мы больше походили на реквизит. Меня это не беспокоило; просто такова моя работа.

Привезли животных, и я держала ягненка на коленях, наблюдая за ним. Робин, смеясь, откинул назад голову, потом сосредоточил свое внимание на Фаррелле и T.I., которые вежливо улыбнулись, но не ответили на его нескрываемый энтузиазм. Его глаза все еще скрывали темные солнцезащитные очки.

Из-за пекла осветительных приборов пластиковые шорты и топы стали матовыми от жары и пота наших тел. Запах алкоголя исходил от Робина, когда он то просто открывал рот, то на самом деле пел. Песня звучала, казалось, в миллионный раз за этот день — одни и те же три такта заполняли комнату в строгой последовательности. Дайан продолжала выкрикивать инструкции в свой рупор. Мы разделись до стрингов телесного цвета для версии без цензуры. Фаррелл и Эль кокетливо ухмыльнулись друг другу. Я надела нелепо высокие белые кроссовки на платформе и танцевала перед остальными актерами.

«Давайте нальем девушкам выпить», — сказал Робин одному из своих помощников, и через несколько минут кто-то уже принес нам красные пластиковые стаканчики, наполовину наполненные льдом и алкоголем. Я сделала несколько глотков, но мне никогда особо не нравилась водка, я и без нее была слишком разгорячена и измотана съемкой. Песня зазвучала снова.

«Hey, hey, hey!»

Джесси посмотрела на меня и покачала головой. «Слишком жарко», — сказала она, проводя рукой по зачесанным назад волосам. Я продолжала кружить по сцене, пытаясь вернуть то веселье, с которым развлекала Оливию и Дайан. Я закатила глаза при виде кривляний знаменитых мужчин, с которыми мы работали.

Весь мир видел, как я закатываю глаза, в завирусившемся окончательном монтаже. Всего за несколько месяцев Blurred Lines привели меня к мировой славе. В первый раз кто-то остановил меня, крикнув: «Эмили?» Я разговаривала по телефону с мамой, переходя дорогу в своем районе. В замешательстве посмотрела на мужчину, изучая его лицо и тщетно пытаясь узнать. «Мне нравится Blurred Lines!» — воскликнул он, широко улыбаясь, перед тем как попросил сделать с ним селфи. Я была потрясена.

Люди в интернете бесконечно обсуждали, являлось ли видео мизогинным. То, как в версии без цензуры мы с моими коллегами-моделями двигались почти голые перед мужчинами-музыкантами, удивляло многих. Журналисты один за другим задавали один и тот же вопрос: «Что вы скажете тем, кто считает видео антифеминистским?»

Мир был потрясен, услышав, что я так не думаю. Я чувствовала себя в безопасности, танцуя полуобнаженной на съемочной площадке, о чем честно сказала им. Я сосредоточилась на своих ощущениях во время съемок, вспоминая, что находилась в компании женщин, которым доверяла и которые мне нравились.

После успеха этого видео я переехала в Нью-Йорк и подписала контракт с агентством, отказавшим мне годом ранее. Я снялась для Sports Illustrated. Было приятно обнаружить, что слава предоставила мне доступ к двум новым источникам дохода: выход в свет, где я могла появиться на мероприятии или поговорить с представителями СМИ, и спонсорские посты в «Инстаграме» — за все это я получала больше, чем за неделю работы моделью до появления клипа.

Но все же я была растеряна: устала говорить о видеоклипе и делиться своими мыслями о нем, всякий раз ощущая явный приступ неприязни, когда имя Робина Тика упоминалось или помещалось рядом с моим. Я была благодарна за взлет моей карьеры, но меня возмущало, что каждое резюме начиналось с указания Blurred Lines, видеоклипа, в котором я согласилась сняться только для того, чтобы заработать немного денег. Я не знала, как совместить мою личность и собственное «я», которые всегда отделяла от своей работы тем, кого мир теперь называл секс-символом. Еще со времени моего обучения в старшей школе моделинг я рассматривала просто как работу, а теперь вдруг он стал мной. Я сломалась. Продолжая пассивно относиться к работе, я соглашалась участвовать в фильмах, что были мне неинтересны, и позировала для брендов, которые считала отстойными.

Следующие пару лет я плыла по течению. Между бесконечными съемками и путешествиями проводила кучу времени в интернете, валялась в постели или напивалась с людьми, которые не представляли для меня никакого интереса. По большинству общепринятых стандартов я должна была чувствовать себя счастливой, ведь достигла того, чего жаждут все начинающие актрисы и модели: прославиться своей красотой и желанностью. «Ты сделала это», — написала мне в «Фейсбуке» подруга, которая много лет назад прокомментировала мою темно-синюю куртку, напомнив мне о том, как мир воспринял мой «успех».

Но я не была просто очередной селебрити; моя известность строилась на сексуальности, что во многих отношениях доставляло удовольствие. Мне казалось очевидным, что самая желанная и привлекательная женщина всегда самая влиятельная везде, точно так же, как модели Victoria’s Secret, которые вышагивали в моем направлении на тех гигантских экранах. Моя жизнь во многом изменилась. Прохожие с энтузиазмом приветствовали меня. Знаменитые мужчины, которые когда-то мне нравились, флиртовали со мной. Красивые женщины вели себя так, словно я была одной их них. Меня фотографировали для журнальных обложек, приглашали на гламурные вечеринки, на которых я и не мечтала присутствовать. Я забыла о тайской еде и одеялах из сетевых магазинов — теперь мне присылали бесконечные коробки бесплатной дизайнерской одежды. Я могла прийти в знаменитые рестораны Нью-Йорка и Лос-Анджелеса и сесть за любой столик. И у меня было больше денег, чем когда-либо могла себе представить: я внесла первый взнос за светлый лофт с гигантским окном и бассейном на крыше всего в нескольких кварталах от моего дома в Районе искусств. И даже смогла дать немного денег родителям.

Но все же я чувствовала, что теряю контроль. Я не выбирала эту жизнь и не понимала, как оказалась в ней и что все происходящее значило для моего будущего. Я ненавидела ходить на кастинги, особенно на телевидение и в кино, где почти всегда нужно что-то читать в присутствии каких-то мужчин, которые, по-моему, были обо мне невысокого мнения. Они уже думают, что я отстой, — говорила себе. — Я для них не больше чем кусок мяса из Лос-Анджелеса. Я не талантлива, я даже не настолько красива. Я почти не репетировала для этих кастингов, лишь просматривала тексты пару раз перед самым началом просмотров, парализованная отвращением к себе. Хотела ли я вообще быть актрисой? И не могла вспомнить, когда это стало моей работой. Я всегда представляла себя человеком, у кого есть идеи и кто принимает решения. Я садилась в машину после одного из этих прослушиваний, ощущала себя никчемной и думала о том, что предпочла бы оказаться на месте тех мужчин, выбирая, кого нанять для моих проектов.

Как-то, много лет спустя, я рассеянно листала «Инстаграм», и в ленте появилась фотография Робина Тика и его гораздо более молодой подруги. Я узнала ее лицо и длинное худощавое тело и вспомнила, что встречала ее много лет назад в Лос-Анджелесе, когда мы обе работали моделями, снимались для электронных каталогов купальников и нижнего белья на отвратительных складах в Альгамбре и Верноне. По сообщению E! News^[17], она только что родила ребенка. Я просмотрела фотографии, изучая ширину ее улыбки рядом с гипертрофированной мягкостью линии подбородка ее партнера. «Я люблю тебя, отец ребенка!» — гласила подпись.

Перейдя в аккаунт Тика, я удивилась, увидев белый экран. Рядом с его именем было написано: «Пользователь не найден» и «Пока нет публикаций». Меня заблокировали. Я ломала голову, пытаясь понять почему. Сказала ли я что-то журналистам, что могло задеть его? А затем вспомнила кое-что, произошедшее на съемках Blurred Lines, о чем я никогда никому не рассказывала, в чем не позволяла себе признаваться до этого момента, полдесятка лет спустя. Он сделал то, чего не должен был.

Это произошло позже, когда Тик вернулся на съемочную площадку, немного пьяный, чтобы сняться только со мной. Его настроение изменилось: он, казалось, не получал такого же удовольствия, как раньше. Ему не нравилось отсутствие внимания людей, нанятых для создания его видеоклипа.

Теперь существовали только он и я, одни на съемочной площадке. На нем — черный костюм, а на мне — только белые кроссовки и стринги телесного цвета.

Те же три ноты, та же кричащая в рупор Дайан, те же капли пота, то же «Everybody get up!».

Я вновь танцевала как можно более нелепо. Дайан восторженно закричала: «Ты чертовски смешная! Сделай это лицо снова!» Робин надел темные очки и подпевал, его невысказанное раздражение было осязаемо.

Внезапно, словно из ниоткуда, я почувствовала прохладу и чужие руки, обхватившие мою обнаженную грудь сзади. Я инстинктивно отодвинулась, оглядываясь на Тика. Он глупо улыбнулся и попятился, пряча глаза за солнцезащитными очками. Моя голова повернулась к темноте за сценой. Голос Дайан надломился, когда она крикнула мне: «Ты в порядке?» Я кивнула и, возможно, даже улыбнулась в смущении и отчаянии, чтобы преуменьшить важность ситуации. Я пыталась сбросить с себя шок. Скрестив руки на обнаженной груди, я отошла от декорации и теплых огней. В тот момент я впервые почувствовала себя голой. Музыка остановилась. Постояв немного у монитора, я оглядела своих новых друзей. Никто, ни одна из нас, ничего не сказала.

Наконец, Дайан произнесла: «Так, ладно, никаких прикосновений». Она не обратилась ни к кому конкретно, ее рупор теперь свободно висел у нее на бедре. Я выдвинула подбородок вперед и пожала плечами, избегая смотреть в глаза, чувствуя, как жар унижения разливается по моему телу.

Я не отреагировала — не совсем, не так, как должна. Как и ни одна другая женщина. Несмотря на то, сколько нас там было и в какой безопасности я чувствовала себя в их присутствии, мы не могли привлечь Робина Тика к ответственности на съемках его музыкального клипа. В конце концов, мы работали на него. Неловкая пауза закончилась, а затем съемку продолжили.

Когда журналисты спрашивали меня о клипе в течение многих лет, я не позволяла себе думать о руках Робина Тика на своей груди или о смущении, что испытывала, стоя голой перед Дайан. Я защищалась — оберегала атмосферу, которую она пыталась создать на съемочной площадке, и других девушек, которые вполне могли бы стать моими друзьями. И еще мне было стыдно — за то удовольствие, которое, как ни странно, я получала, танцуя обнаженной. Какой влиятельной себя ощущала, как все контролировала. Я задалась вопросом: что могло бы произойти, если бы я закричала Робину Тику в лицо и устроила сцену? Остановили бы съемку? Может, моего звездного часа никогда бы не случилось.

Когда мне было чуть больше двадцати, я не задумывалась о том, что женщины, черпающие свою силу в красоте, на самом деле находились в долгу перед мужчинами, чье желание в первую очередь давало им эту силу. Именно эти мужчины все контролировали, а отнюдь не женщины, которыми восхищался весь мир. Столкнуться с этой реальностью значило признать, насколько в действительности ограничена моя власть — насколько ограничена власть любой женщины, когда она выживает или даже преуспевает в мире как вещь, на которую смотрят.

Одним своим жестом Робин Тик напомнил каждой на площадке, что не мы, женщины, здесь главные. Никакого реального влияния у меня, голой девушки, танцующей в его музыкальном видеоклипе, не было. Я всего лишь нанятая манекенщица.

Мой сын, солнце →

← Уроки красоты