Повороты судьбы

Эми Сью Натан, 2020

Бывшая королева красоты открывает секреты прошлого в трогательном романе о судьбе и выборе. Летом 1951 года все казалось простым и понятным. Тогда Бетти Штерн была восемнадцатилетней красавицей, работавшей на курорте у бабушки и дедушки. Впереди ее ждала целая, уже заранее спланированная, жизнь: колледж в Нью-Йорке, успешная карьера. Но так хотелось в последний раз насладиться чудесным летом, влюбиться по уши и принять участие в ежегодном конкурсе красоты. Сейчас Бетти, теперь известной как Буп, восемьдесят четыре года. И до сих пор решения, принятые тем далеким летом, все еще влияют на нее. Когда внучка обращается к Буп за помощью, ей приходится заново пережить события своей молодости.

Глава 1

Буп

Лето 2017

Буп Пек все пересмотрела в поисках своей любимой помады. Ее не было ни в ванной, ни в сумочке, ни в спальне, ни в кармане. Буп передернуло от такой несправедливости: она помнила свой первый номер телефона — 359J — но не местонахождение помады, которой красилась вчера. Или это было позавчера? Она огляделась по сторонам и снова похлопала себя по карманам. Ничего. Пропавшая помада — еще, конечно же, не конец света. Пусть даже «Пунцовую розу», ее любимый цвет, сняли с производства.

Бог с ней, с помадой.

Скоро приедут девчонки. Нет, скоро прибудут дамы. Буп усмехнулась. «Дамы» звучало напыщенно, скучно и неправильно. Даже в восемьдесят четыре Буп и ее подруги всегда останутся девчонками и уж точно никогда не будут скучными.

В ванной комнате Буп взглянула в зеркало на свое отражение на фоне цветочной занавески для душа. Волосы, которым она позволила поседеть под бдительным оком и умелой рукой своего чикагского парикмахера, потеряли большую часть своей упругости, но оставались слегка волнистыми. В прошлом году она подстригла их в боб длиной до подбородка. Буп заправила волосы за уши. Она совсем не походила на ту девчонку, которая выросла здесь, в те времена, когда все звали ее Бетти. Когда она была Бетти.

Буп повертела головой из стороны в сторону. В прежние времена ее волосы касались бы щек. Марвину не понравилась бы эта стрижка, но он никогда не обращал внимания на морщины на ее лбу или щеках, которые она любила покрывать румянами.

Вот уже три года она была вдовой. Перестанет ли она когда-нибудь задаваться вопросами о том, что подумал бы Марвин?

Буп полагала, что ее элегантность и чувство стиля со временем, подобно вину, стали только лучше. Многие годы она смешивала богемную боббэ^[4] с пляжным шиком. Когда ее внучки, Ханна и Эмма, были подростками, они окрестили ее стиль «Буп-шик».

У женщины, отражавшейся в зеркале, был особый стиль.

А когда приедут девчонки, у нее появится еще и смысл жизни.

* * *

Буп надела мягкую желтую рубашку-платье из искусственного шелка с рукавами длиной до запястий, украшенных серебряными браслетами. И тут ее осенило — может быть, звон металлических украшений каким-то образом повлиял на нее — и место, куда она положила «Пунцовую розу», всплыло в памяти, словно ждало приглашения. Помада Буп покоилась вместе с мелочью в небольшой белой чаше «Ленокс», когда-то принадлежавшей ее бабушке.

Накрасив губы, Буп спустилась вниз, к окну, и натянула рукава пониже, защищаясь от прохлады позднего мая. Она наклонила голову и заметила стаю чаек, отдыхавшую на сверкающей поверхности озера Мичиган. «Мое озеро». Они выглядели так, будто кто-то объявил заседание открытым. Птицы заскучали? Или они знали, что с наступлением выходных на День поминовения приедут отдыхающие, а вместе с ними появится обилие крошек и корок?

Буп потерла руки, безуспешно пытаясь их согреть. Было время, когда она не обратила бы внимания на холод и, сняв с себя свитер и бросив его на полу, выскочила бы за дверь, позволив той с грохотом захлопнуться, хотя Буп была хорошо воспитана. Она сбросила бы туфли, если была в них, и побежала бы на пляж, пиная ногами песок так высоко, что он оказался бы у нее в волосах.

Буп не могла вспомнить, когда последний раз гуляла по пляжу, не говоря уже о том, чтобы что-то пинать, и это не имело никакого отношения к ее памяти.

С тростью жутко неудобно гулять по песку.

* * *

Из кухни донесся пронзительный звонок стационарного телефона Буп. К тому времени, как она добралась до единственной телефонной трубки, которая была прикреплена к стене с шестидесятых годов, телефон перестал звонить. Перезвонят.

Буп устроилась за кухонным столом, посмотрела на часы. Спальни подготовлены: свежее постельное белье, новые полотенца и пучки сушеной лаванды, перевязанные фиолетовой лентой. Она открыла окна, чтобы дом освежил легкий ветерок. И все же, времени на безделье не было. Буп прикинула, что у нее есть минут пятнадцать-двадцать до приезда девочек, как раз достаточно, чтобы сварить кофе без кофеина и приготовить послеобеденный перекус. Она наполнила вазу маргаритками, любимыми цветами Дорис, и достала украшенные вышивкой тканевые салфетки, которые обычно приберегала для праздников. Ведь это событие казалось почти торжеством, которого у нее давно не было. Она достала из холодильника несколько кексов с черникой и выставила на стол покрытые шоколадом фрукты и орехи, которые любила Джорджия.

В тот момент скрипнула входная дверь, и Буп, собравшись с мыслями, бросила приготовление угощений и поспешила поприветствовать своих подруг, радуясь, что они спланировали свои рейсы так, чтобы вернуться домой одновременно. Сердце Буп забилось от радостного волнения. Чем они займутся в первую очередь? Поедят? Поболтают? Распакуют вещи? Все вышеперечисленное! Прошло много лет с тех пор, как они собирались втроем в Саут-Хейвене — без посторонних.

— Уже иду, — крикнула Буп. — Вы рано!

— Буп?

Этот голос принадлежал не Джорджии. И не Дорис.

У нее была лишь пара секунд, чтобы изменить свои ожидания, и затем Буп увидела, как ее внучка, Ханна, входит в гостиную. В одной руке она держала серую спортивную сумку, а в другой — фиолетовые альстромерии, завернутые в целлофан. Улыбка тронула губы Буп. Она обожала фиолетовые цветы, и Ханна об этом знала.

Но с появлением Ханны — и спортивная сумка явно свидетельствовала не о краткосрочном визите — всем планам суждено было измениться. Буп не могла попросить Ханну уехать. Ей придется подстроиться. Она всегда так делала.

— Привет! — Ханна с любовью крепко обняла Буп, когда та раскрыла объятия внучке. Ханна положила голову на плечо Буп, прижавшись к ней. На глаза Буп навернулись слезы. Она не видела Ханну около двух месяцев. Именно этого ей и не хватало — обычных объятий. Мысль об этом согрела ей сердце.

— Это ведь незапланированный визит? — спросила Буп. — Я ведь не знала, что ты приедешь?

— Нет, я хотела сделать тебе сюрприз. Надеюсь, ты не против.

Ханна отступила назад. Ее джинсы низко сидели на бедрах, а ширинка была намеренно расстегнута. Ткань на коленях разорвана — модный стиль, который Буп даже не пыталась понять и которому не стремилась подражать. Волосы Ханны были перекинуты через плечо, словно собраны в хвост, но без резинки. На лице девушки ни капли косметики, и все же она была красавицей — большие карие глаза, безупречная кожа.

Ханна положила руку на плечо Буп, провела ее на кухню и усадила за стол. Затем открыла нужный шкафчик, достала вазу, наполнила ее водой и поставила цветы. Она установила вазу на стол, устроилась напротив Буп и, облокотившись на стол, улыбнулась.

Как же сильно Буп любила эту девочку, уже такую взрослую в свои двадцать шесть, но у которой впереди еще вся жизнь — жизнь, которую она сама распланировала: работа учителем английского со степенью магистра, не меньше. Возможно, она получит докторскую степень. Может, напишет книгу. Или сценарий. Для нее не существовало преград.

Буп со своей младшей внучкой всегда были не разлей вода. Ханна предпочитала любоваться озером и считать цвета, в которые окрашивалось небо при заходе солнца, в то время как ее сестра, Эмма, хотела купаться в озере и не разделяла взглядов сестры относительно закатов. Иногда Буп желала, чтобы Ханна была меньше похожа на нее. Меньше предавалась созерцанию. Была беззаботнее.

Ханна постучала пальцами по столу.

— Почему ты не отвечаешь на звонки? Отец сказал, что два вечера подряд пытался до тебя дозвониться, но попадал на голосовую почту.

— Ах, это. Я была занята. Твои другие боббэ скоро приедут. — Ханна с Эммой проводили летние месяцы в Саут-Хейвене вместе с Джорджией и Дорис, которые были для девочек назваными еврейскими бабушками.

— Знаю, и мне не терпится увидеться с ними, но можем мы поговорить о том, что ты не отвечаешь на звонки? Именно для этого у тебя есть мобильный телефон. Чтобы мы могли с тобой связаться. Убедиться, что с тобой все хорошо. Он беспокоится за тебя. Как и я.

— Ах, Ханнали, ты такая милая. Хочешь кексик или шоколадку? Я как раз раскладывала угощения.

Ханна покачала головой.

— Буп, ты меня слушаешь? Ты должна отвечать, когда звонит твой телефон.

— Да, конечно. Я просто была занята.

Она не хотела беспокоить Ханну, которая регулярно звонила и жила всего в пятидесяти минутах езды, в Каламазу — довольно близко, чтобы навещать свою внучку, и достаточно далеко, чтобы не вмешиваться в ее личную жизнь. Хотя Буп не устраивала внезапных визитов к ней и ее молодому человеку Кларку, «художнику».

Эмма, которая была старше Ханны на два года, жила в Хайленд-Парке, штат Иллинойс, со своим мужем Грантом, и их трехлетними близнецами, Оливером и Холденом. Эмма звонила не по расписанию, но старалась связаться с Буп раз в неделю или около того. Буп гордилась и была довольна тем, что присутствовала в жизни внучек.

Они с Ханной устроились на обитом тиком полосатом диване в гостиной. Буп сидела на одном конце, опустив ноги на пол, а Ханна расположилась на другом, вытянувшись на диванных подушках, ее босые ступни покоились на коленях бабушки. Буп вспомнила о тех временах, когда ее внучки были маленькими девочками, когда щекотка и поцелуй излечивали от всех болезней, когда ее собственные проблемы не имели для них никакого значения. Но теперь Ханна была взрослой.

— Твой отец считает, что мне стоит переехать в Сан-Диего, — сказала Буп. — Я хотела рассказать тебе об этом сама. Вот почему девочки наконец-то нашли время приехать. Это наш последний шанс побыть здесь вместе.

Ханна резко наклонилась вперед, ухватившись за голени.

— Ты не можешь уехать.

Буп похлопала Ханну по ногам, и та снова выпрямилась.

— Мы по-прежнему сможем разговаривать по телефону. И ты сможешь сэкономить на билетах, навещая меня и своего отца в Калифорнии.

— Я не имела в виду, что ты не можешь. Я о том — зачем тебе это вообще нужно? Ты всегда говорила, что покинешь этот дом…

— Вперед ногами, — продолжила Буп. — Я знаю.

— Ты здесь выросла. Здесь вышла замуж за дедушку. Мы проводили каждое лето тут с вами и папой. Что я буду делать, если тебя не будет рядом? Не делай этого, Буп. Пожалуйста, останься! Мои самые лучшие воспоминания связаны с этим домом, и я не хочу, чтобы на этом все закончилось. — Голос Ханны дрогнул. Следом полились слезы. Сердце Буп бешено заколотилось. Такое поведение было совершенно не похоже на Ханну. Что-то случилось.

— Я знаю, милая, — нараспев прошептала Буп и закачалась из стороны в сторону. Она надеялась, что ее тон и поведение развеют беспокойство Ханны, каким бы оно не было. — Я рада, что тебе нравится тут находиться, правда. Но это большой старый дом, и большую часть времени я провожу в нем одна. И я не становлюсь моложе. Только не смей передавать мои слова Джорджии. И куда бы я ни отправилась, Саут-Хейвен все равно будет тут. Мой отъезд не означает, что ты не сможешь сюда вернуться.

Ханна улыбнулась, поджав губы. Это была ненастоящая улыбка. Она как бы говорила: «Хорошо, как скажешь».

— Без тебя здесь все будет по-другому. Для нас с Эммой ты и есть Саут-Хейвен.

Буп понимала. Прелесть Саут-Хейвена заключалась не только в живописных закатах и шелковистости песка, черничных фермах или даже маяке — хотя Буп не променяла бы их ни на что другое. Была ли она девочкой, выросшей в тени семейного бизнеса «Летнего курорта Штернов», или молодой матерью, которая привозила сюда Стюарта на лето, или бабушкой, нянчившей Эмму и Ханну, люди здесь стали ее семьей. Ее друзья, гости курорта, соседи. Они были частью ее жизни, а она — их. Но времена изменились. Ее ровесники умерли или переехали в дом престарелых. Домовладельцы теперь сдавали свои дома в аренду. Ее соседи менялись почти каждую неделю. Во времена процветания курортов семьи отдыхали тут по две-четыре недели и возвращались каждое лето.

«Летний курорт Штернов» был роскошным в гостеприимном смысле — эффектным, но элегантным. Фирменный стиль Йетты и Айры Штерн заключался в предложении гостям уютного и изысканного отдыха — наряду с обилием еды. Буп только раз была близка к такому же гастрономическому обжорству, как на курорте своих бабушки и дедушки, когда они с Марвином отправились в круиз по Карибскому морю.

Но этот дом всегда был ее настоящим домом, хотя гости курорта считали, что Бетти с бабушкой и дедушкой жили в главном доме курорта, несмотря на то, что там не было спален. С грандиозными столовыми и развлекательными залами курорта, в дополнение к огромной кошерной кухне, которая делилась на две секции — одна для молока, другая для мяса — где бы они спали? Буп улыбнулась, вспомнив поразительную наивность той эпохи, когда даже взрослые верили, что учителя живут в школе. Бабушка и Зейде нуждались в уединении и отдыхе в конце летних дней, которые длились от завтрака до ужина. И вот тут спасительным убежищем становился их дом. Он был их тихой гаванью, где они могли скрыться от просьб персонала и требований гостей, по крайней мере, в те часы, пока спали.

Для Буп «дом» служил передышкой от общественной жизни внучки Штернов, а позже от личных проблем в браке и материнстве. И он всегда был местом сбора ее подруг.

В такие моменты Буп соглашалась с Ханной. Как она могла уехать? Но она знала, что главный вопрос заключался в том, как она могла остаться? В доме было больше спален, чем им когда-либо требовалось, и деревянная лестница. Долгие и морозные зимы она проводила одна. Стюарт жил в Калифорнии, Джорджия — во Флориде, Дорис — в Аризоне. Буп вернулась в Саут-Хейвен из Скоки после смерти Марвина. Она думала, что дома и окружающей его местности будет достаточно, чтобы придать ей сил, но ошибалась.

Ханна шмыгнула носом, и по ее щекам потекли слезы.

Никто не любил Саут-Хейвен больше, чем Буп, и казалось, что Ханна слишком эмоционально реагировала. Ведь Буп уезжала не завтра. Впереди у них было еще целое лето. Последнее лето.

— Что на самом деле случилось? — спросила Буп.

На улице дважды просигналила машина. Затем звук клаксона раздался в третий раз.

— Это, должно быть, девчонки, — сказала Буп. — Мы поговорим позже?

— Конечно. — Ханна встала. — Иди! Я сейчас выйду.

— Ты уверена?

Ханна кивнула, и Буп встала, уняла внутреннее волнение и вышла на крыльцо. В это время Дорис и Джорджия закрывали задние двери такси и пытались забрать свои чемоданы у водителя. Он отмахнулся от них и понес их багаж на крыльцо.

Дорис замахала руками над головой.

— Привет-привет!

Даже издалека Буп заметила, что естественная седина Дорис была окрашена в лавандовый цвет — цвет больше походил на пятно от черники, оставшееся после попытки отстирать его с белой скатерти, чем на яркие оттенки, которые она предпочитала в молодости. Ее макияж был легким, поскольку обычно ей требовался лишь слой розовой помады, чтобы подчеркнуть бирюзовые глаза, которые не потускнели и не изменились за эти годы. Однако ее миниатюрная фигура с годами немного округлела. Она поднялась по трем ступенькам на крыльцо. И в этот момент перед Буп оказалась прежняя Дорис — невысокая светловолосая женщина с пышными формами, которая шагнула к ней, широко улыбаясь.

Дорис недавно в пятый раз вышла замуж за Саула. Двух мужей она похоронила, с еще двумя развелась. Такая большая потеря была невообразима, как и романтическая стойкость Дорис. Ее девиз? Никогда не поздно найти свою любовь и устроить хорошую вечеринку. Какое дело до этого было Буп? Главное, что Дорис наслаждалась жизнью и была здоровой.

Джорджия обошла такси с пассажирской стороны. Она с царственной осанкой направилась к дому. Ее все еще каштановые волосы ниспадали на плечи поверх белого льняного блейзера. Джорджия не сутулилась от усталости или в силу своего возраста, а гордо демонстрировала свой рост в пять футов девять дюймов. Она, казалось, немного похудела с тех пор, как Буп виделась с ней последний раз в ноябре прошлого года во время своего визита в Бока-Ратон. Вероятно, ее занятия теннисом и поедание салата из ранней капусты сделали свое дело. Джорджия положила одну руку на голову, как будто придерживала парик, хотя ее шевелюра была настоящей. Она повернулась к пляжу и запрокинула голову к небу, затем посмотрела на Буп и, широко раскинув руки, воскликнула:

— Мы вернулись!

Переполненная эмоциями, Буп встретила девочек посередине крыльца. Ей так много нужно было сказать, но она не могла вымолвить ни слова. Она схватила Джорджию за левую руку, а Дорис за правую. Отвечая на ее чувства, подруги сжали ее руки, их прикосновение было знакомым и успокаивающим. Буп ответила им тем же, когда легкий ветерок с озера закружился вокруг троицы, как игривый старший брат, взъерошив их волосы и рассыпав песок по ногам. Он тоже соскучился по ним.

Может быть, Ханна просто заскучала по Саут-Хейвену и по Буп раньше времени. Хотя это не объясняло наличие спортивной сумки. Когда ее внимание вернулось к девочкам, мысли о Ханне рассеялись, и Буп улыбнулась. И, последовав велению сердца, произнесла прекрасные слова:

— Добро пожаловать домой.

Примечания

4

Боббэ (идиш. bubbe) — бабуля, бабушка.