Рожденная второй

Эми Бартол, 2017

Однажды ты станешь чужой тем, кого любишь. День Перехода. Кошмар наяву. За свои восемнадцать лет Розель Сен-Сисмод слышала о нем бесконечно много. Но так и не успела как следует подготовиться. Она всегда была лишь вторым ребенком. Тенью, которая скоро уйдет из обычной жизни… чтобы встать на защиту Республики.

1. Королева Мечей

Я направляюсь за матерью, ее личным помощником и четырьмя специалистами по связям с общественностью к застекленным дверям Дворца Сен-Сисмод. Клара, новенькая пиарщица, приносит Отале стакан воды, ждет, пока та сделает глоток, и забирает обратно, неуклюже облившись. Она промакивает капли кружевным платком, и блестящая метка, голографический символ, выступающий на тыльной стороне ее ладони, сверкает, как хрусталь.

Клара из Удела Алмазов. Среди аристократии Мечей долго не протянет. Даже жаль. Впрочем, у нее все равно не было выбора. Она второрожденная. Ее бросили в логово львам, и если она оступится, падать придется долго. Женщины, которые после Перехода не утвердились на своем месте, обычно в итоге оказываются в секторе развлечений. Я вздрагиваю. Вероятно, она станет игрушкой офицеров-перворожденных.

Клара, покачиваясь на высоченных элегантных каблуках, семенит за моей матерью, старается не отставать от ее стремительного шага.

Мы входим во Дворец. Взгляд падает на каменный фронтон над дверями. Интересно, замечает ли Клара древних бойцов, вырезанных над бордюром, или наше имя — Сен-Сисмод, — выгравированное на их мечах? Понимает ли она, что Сен-Сисмод были Просветленными Дома Мечей с незапамятных времен?

— А вот теперь пусть они попробуют меня осудить! — говорит мать.

Она шагает по полуночно-синему ковру, украшенному золотым термоядерным клинком: он зовется мечом Сен-Сисмод, в честь нашего предка, который его разработал.

Мать останавливается на острие лезвия и, торжествуя, охватывает себя руками.

— Ни один Просветленный никогда не отдавал больше меня! — Мать поворачивается к Эммиту, своему секретарю.

Тот сияет от гордости.

— Ваш Удел любит вас! — захлебывается от избытка чувств Камень Эммит, бешено рукоплеща. — И все девять Уделов!

— Так и есть, правда? — Отала приглаживает волосы, растворяясь в этом мгновении.

Будь она кошкой — замурлыкала бы.

Дюна негромко ворчит.

— Можно было обойтись и без этого, — горько замечает он. — Розель еще слишком молода. Она не готова к войне!

Отала приходит в себя и с прищуром смотрит на ассистентов.

— Оставьте нас.

Клара и Эммит так торопятся покинуть комнату, что едва не сталкиваются у двери. Я поворачиваюсь, намереваясь выйти следом.

— Останься, Розель, — велит Дюна.

Я колеблюсь и смотрю на мать — позволит ли она. Но та молчит, дожидается, пока выйдут посторонние, закрывает за ними бронзовые двери, а потом поворачивается к Дюне:

— Дело сделано, — насмешливо заявляет она.

— Ты можешь все отменить, — настаивает Дюна. — Спасти Розель!

Он застыл от едва сдерживаемого гнева, и лишь одна рука дергается у меча, висящего в ножнах на талии. Я смотрю во все глаза — хорошо знаю эту агрессивную позу. Он так всегда делает перед атакой.

— Ты ее недооцениваешь, — отвечает мать. — Розель стойкая и выживет в любой ситуации. В ней моя кровь.

— Ты прольешь эту кровь!

Дюна прищуривает глаза песочного цвета, а потом угрожающе шагает к матери. Я реагирую автоматически — встаю между ментором и Просветленной, как меня учили. При этом кладу руку на эфес собственного оружия. С недвусмысленным предостережением смотрю на Дюну.

— Видишь? — Он машет рукой в мою сторону. — Она лишь хочет защитить тебя, Отала. Не нужно ее бояться. Розель никогда не навредит ни тебе, ни Габриэлю. Она любит вас.

— Ты о ней слишком печешься, — шипит мать.

Она обходит кушетку, обитую золотистым шелком, так, чтобы та оказалась между ней и нами. Дюна скрежещет зубами. Не совсем понимаю, в чем его обвиняют.

— Разумеется! Я учил ее с тех пор, как она начала ползать. — Дюна потирает темную утреннюю щетину на подбородке. — Я всегда обращался с ней с уважением.

— О, да. Вы так близки. Она смотрит на тебя как на отца!

— Мы с тобой знаем, что ее собственный отец ею не интересуется.

Отала машет рукой, словно прогоняет призрак мужа из комнаты, а может, и из собственной жизни.

— Кеннет не любит привязываться. Но ты воспитывал ее как свою дочь. Научил всему, что знаешь: как быть лидером, воином — тем, кто однажды сможет возглавить Удел.

— Я пытался подготовить ее к любой ситуации.

Ноготками, усыпанными драгоценными камнями, мать вцепляется в спинку кушетки.

— Ты просто хочешь избавиться от всего, что стоит у нее на пути!

Дюна потирает глаза. На какое-то мгновение он кажется старше своих тридцати восьми лет.

— Так это твоя месть мне! Я сам решил закончить наши отношения, Отала. Розель ни при чем.

— Еще как при чем, Дюна. Ты ее ментор. Нам обоим известно: если что-то случится со мной или Габриэлем, она станет Мечом, — рычит мать, ее губы дергаются.

Моя ладонь, все еще лежащая на серебряной рукоятке оружия, влажнеет от пота. Дюна смотрит на меня, и его взгляд смягчается.

— Твоя дочь не имеет ни малейшего представления, о чем ты, Отала. Она воспитана в рыцарских традициях. Все ее помыслы лишь о том, как заслужить твою любовь, а не отнять власть.

Мать поднимает синие глаза.

— Даже если эта мысль никогда не возникала в ее голове, она все равно слишком опасна, Дюна. Я должна защитить Габриэля. Когда-нибудь он, а не Розель, встанет во главе Удела Мечей. Это неотъемлемое право моего сына.

Я сконфуженно поворачиваюсь к матери:

— Я никогда не наврежу брату. Я хочу служить ему, защищать его.

Губы матери, обычно такие мягкие, сжимаются в тонкую линию.

— Это ты сейчас так говоришь, Розель. А что ты скажешь через несколько лет? Габриэль женится, заведет детей. А ты поймешь, что у тебя никогда не будет семьи. Тебе никогда не взять на руки ребенка, не назвать его своим. Габриэль унаследует все деньги и собственность. Твой единственный вариант до конца жизни — служба государству. Что ты сделаешь, осознав это? Ты второрожденная. Твоя жизнь принадлежит Республике. Лучше покинуть нас сейчас. Резкие перемены легче, чем мучительно медленный путь к собственной участи.

— Легче для тебя, ты имеешь в виду? — Широко распахиваю глаза от собственной дерзости. Но на сей раз мать не замечает нарушения протокола.

— Когда ты уйдешь, всем нам станет легче.

Дюна сердито смотрит на Оталу.

— Ты могла дать ей звание ионо! Она бы служила в твоей гвардии или у кого-то из Просветленных. Розель бы…

— Даже если я признаю, что она не представляет угрозы для Габриэля, — прерывает его Отала, — а я этого не сделаю, и назначу ее офицером-ионо, чтобы она защищала другого Просветленного, каждый второрожденный из высокопоставленной семьи будет вопить о протекции родне! — Мать отпускает спинку кушетки и принимается вышагивать по комнате.

— Думаешь, я поверю, что ты именно поэтому сделала ее тропо? — восклицает Дюна. — С тем же успехом можно бросить ее волкам, Отала, и ты это знаешь. И ради чего? Чтобы тебе не пришлось выслушивать чьи-то жалобы? Раньше они тебя никогда не волновали. Второрожденные могут сколько угодно стонать о несправедливости, но тебе всегда удавалось их укротить.

Мать останавливается.

— Я просто указываю им их место!

— И после этого ты еще удивляешься, почему рожденные вторыми восстали? Тебе плевать на их страдания.

— Страдания? — брезгливо бросает мать. — Не хочешь ли ты перейти на сторону Врат Зари? Это предательство!

— Тебе, как никому, известно, что я верен Уделу Мечей и Республике. Я воевал за нее с рождения.

— Со дня, когда стал перворожденным, — поправляет она. — Не забывай, что ты один из нас, Дюна!

— Отала, образумься! Как только Розель пройдет обработку, она станет их рабыней. Они могут отправить ее на передовую!

— Ей всего восемнадцать. К тому же она Сен-Сисмод. Наши офицеры не идиоты.

— Так ты даже никуда ее не определила? Собираешься предоставить решать, как сложится жизнь твоей дочери, командующему составу или алгоритму, которым они пользуются?

— Я должна верить, что наш Удел и есть наша участь, Дюна. Иначе выходит, что Врата Зари правы. Мой отец верил в систему. Он позволил своему второму ребенку совершить обычный Переход. Будь отец еще жив — ожидал бы от меня того же самого.

— Баззл умер через месяц после Перехода.

— Он с честью служил Республике, — неубедительно возражает она.

Мать садится за рабочий стол и смотрит на нас сквозь прозрачные сенсорные экраны.

— Твой брат заплатил за то, что его отец был Верховным Мечом, Отала. Его смерть была отмщением: некоторые второрожденные сочли, что система, сделавшая их рабами, несправедлива.

Дюна хватает меня за руку, тащит к столу матери и показывает ей тыльную сторону моей кисти. Чип в форме горящего меча, вживленный в кожу между большим и указательным пальцами, светится золотом. Моя метка — это и есть я. В ней хранится вся информация: от имени до возраста, адреса и профиля ДНК. Все, что делает меня мной, можно определить с помощью сканирования. А еще внутри коды, которые позволяют путешествовать по Уделу Мечей и остальным восьми Уделам.

— Как только Розель обработают и выяснят, чья она дочь, — говорит Дюна, — ее заставят страдать за решения, которые ты принимала как Верховный Меч. Ты этого хочешь?

Отала бросает взгляд на мою кисть. Я быстро забираю руку у Дюны и прячу ее за спину. Мать всегда раздражала моя метка. Она не такая, как у всех. Поверх нее у меня маленькая серповидная родинка. Она частично скрывает голографическое изображение с импланта, просвечивающее через кожу, и голограмма выглядит так, словно острие меча окружено темной короной. Габриэль дразнил меня, называя королевой Мечей.

— Им не нужно проверять ее метку, чтобы узнать, кто она. Ее лицо повсюду. Розель выросла на их глазах.

— Тебе вообще плевать? — потрясенно распахивает глаза Дюна.

— Оставь нас, Розель, — велит Отала. — Подожди Дюну в Большом холле.

Выхожу в бронзовые двери, оставив небольшую щелочку.

— Я обеспечила Розель всем необходимым для выживания, — говорит мать. — Отдала ей тебя на восемнадцать лет. Ее готовили лучшие стратеги. Шансы Розель выше, чем у любого второрожденного вдвое ее старше. Мы с тобой оба знали, что этот день наступит. Вот только мне, в отличие от тебя, хватило ума не привязываться. Ты сам виноват в том, что сейчас чувствуешь.

Позади раздаются шаги. Я поворачиваюсь и вижу Эммита. Вздохнув, закрываю створку и стараюсь не выказывать эмоции. Мы друг друга ненавидим, но ссориться с Эммитом — опасно. Он организует все встречи Просветленной. В детстве, если я хотела с ней увидеться, нужно было сначала прорваться через Эммита, и общаться с матерью мне доводилось редко. Хочется верить, что это он виноват, а не она не подпускала меня к себе, но глубоко в душе я знаю правду. А Эммит злопамятен. Как-то я пожаловалась, что меня заставили надеть розовый бархатный бант на День Республики, и Эммит в отместку заказал мне всю обувь на пару размеров меньше.

Эммит оценивающим взглядом смотрит на мою неприглядную новую форму, сжимая длинными пальцами переносицу.

— Напомни мне на следующем совещании с Просветленной упомянуть отвратительный вид формы тропо, — говорит он Кларе, стоящей с ним рядом.

— Да какая разница? — удивляется та, с любопытством посмотрев на меня. Клара покручивает острым ноготком бледно-лиловую прядь волос.

Спокойствие Эммита — просто маска. Он на дух не выносит, когда в нем сомневаются.

— Цвет плохо подходит для съемки, — машет он длинной рукой в мою сторону. — У нее взгляд стал загнанным, а кожа кажется слишком бледной. А этот воротник! — восклицает Эммит. Стою неподвижно, пока он расправляет мне и без того прямой воротник. — Он прячет ее нежную шею.

— Она на войну отправляется, не на чаепитие.

— Как никогда важно подать второрожденным гражданам пример самопожертвования. Розель — воплощение их долга Республике.

— То есть пропаганда.

— Она — необходимое доказательство величия нашей нации и господства перворожденных. Просветленный Удела Добродетели лично проследит, как Розель произнесет речь в поддержку общего дела, — фыркает Эммит.

Клара хмыкает и касается стилусом губ в синей помаде.

— Поддержку? Ей восемнадцать. Ее натаскали делать, что велено.

— И у нее отлично получается, — мурлычет Эммит.

Обсуждают меня так, словно они наедине. Эммит прекращает возиться с моим воротником и смотрит, что получилось, наклоня голову и вздернув красную бровь.

— Я успею увидеться с братом? — спрашиваю я.

— Конечно. Только заучи официальное заявление, а потом проведешь несколько минут с Габриэлем. — Он протягивает мне небольшой планшет с гербом Сен-Сисмод внизу. — Сколько у тебя займет времени все запомнить?

— «Для меня честь служить Просветленному Боуи и защищать основополагающие принципы Уделов Республики, — читаю я. — Сегодня я исполняю свой долг как защитница кровной линии перворожденных». — Прокручиваю экран вниз, но больше там ничего нет. — И все? — Добавить, что во мне и перворожденном моей семьи течет одна кровь, нельзя.

— Запомнила или еще подучишь? — морщит длинный нос Эммит.

— Но тут ничего не говорится ни об Уделе Мечей, нашем Уделе, ни о моей матери…

Эммит выхватывает планшет. С издевкой повторяет мои слова, оскорбительно передразнивая, а потом смотрит прямо на меня.

— Здесь говорится в точности то, что хочет услышать Просветленный Боуи. Что-то не устраивает?

Я опускаю голову.

— Нет.

Эммит вручает планшет мне обратно.

— У тебя меньше часа, чтобы потренироваться, а потом ты отправишься в пункт обработки. Следуй за мной. — Он разворачивается, изящно вильнув бедрами.

Мы идем через Западное крыло. Встречающиеся в коридорах второрожденные слуги отходят к стенам и склоняют головы. Эммит не обращает на них внимания. Он, как весь персонал, из Удела Камней. Но при этом ведет себя, словно принадлежит к Мечам, да к тому же забывает, что тоже рожден вторым.

Мы вступаем в огромную приемную Большого холла у входа во Дворец. Из окон открывается вид на фонтан Воина. Я разглядываю толпу зрителей и фотографов, собравшихся посмотреть, как аэрокар доставит меня к пункту обработки второрожденных, на базу «Каменный лес».

За чугунными воротами и забором стоят люди, надеясь хоть мельком меня увидеть. На плечах родителей сидят дети, сжимая маленькие синие флажки с изображением золотого меча. У некоторых зрителей в руках «красные розы Розель» — тренд, которому дал начало отец, послав матери цветы, чтобы поздравить ее с моим рождением. Идею придумал один из пиарщиков Оталы — нужно было продемонстрировать, какие трогательные любящие у них с мужем отношения.

Я кладу планшет на ближайший стол и прижимаюсь лбом к одностороннему стеклу, глядя на граждан Республики, которые пришли со мной попрощаться. Позади нарастает шум, и я выпрямляюсь.

Раздается раздраженный голос Габриэля, а потом показывается и сам брат — он спускается по Большой лестнице, переругиваясь с советниками.

— Она моя младшая сестра! Я увижу ее перед отъездом, и вы, черт побери, мне не помешаете, — рявкает он. Четко вижу в отражении, как Габриэль стряхивает руку своего ментора, Састивена. — Следующий, кто до меня дотронется, потеряет конечность!

Черные ботинки стучат по мраморному полу — Габриэль ступает прямо по мозаике, изображающей герб Сен-Сисмод. Нас обоих учили обходить его в знак уважения.

Фигура брата на стекле становится больше — мрачной и задумчивой. Он встает рядом, глядя в окно. Габриэль почти на фут выше меня. Взгляды наших голубых глаз встречаются в отражении. Брат поглаживает мою руку мизинцем и шепчет:

— На твоем месте должен быть я.