Кофейня «Трикотаж»

Эля Ош

Среди ароматных лип и высоких мощных каштанов, в самом центре города, находится старинный особнячок из красного кирпича. На первом этаже здания расположена кофейня «Трикотаж». Истории разных людей витают в воздухе кофейни, будто ароматы кофейных напитков, подаваемых здесь. Чьи-то терпкие, но приятные, словно капучино, чьи-то резкие, горькие и короткие, словно регуляр, а чьи-то лёгкие и воздушные, как какао с зефиром.

Николай Фёдорович. Концерт

Фёдорович никогда не был на настоящем концерте. В молодости случалось, он ходил с женой Нюрой в клуб, куда привозили разные ансамбли, названия которых больше подходили для ботанического сада, чем для вокальных коллективов. Но это были не знаменитые артисты сцены, а Фёдоровича всегда привлекала эстрада. Он всю жизнь проработал шофёром в колхозе и слушал в дороге радио. По возможности, когда в кабине не было председателя или счетовода, он делал звук громче и подпевал.

Его душа с малых лет тянулась к музыке. Он был самоучкой — научился без чьей-либо помощи играть на баяне, который достался ему ещё в седьмом классе от учителя музыки, фронтовика. Раньше, когда ещё свадьбы справляли всем селом, по три дня, за длинными столами, его часто приглашали играть. Потом всё изменилось: свадьбы стали меньше, люди скупее и злее — всё стало другим. Фёдорович и сам потерял интерес к творчеству.

Последний раз он играл на баяне полтора года назад. Нюра накормила скотину, пришла в дом и тихонько попросила: «Коль, сыграй, а?» Она очень любила старую песню «Утомлённое солнце» — закрывала под неё глаза и покачивала головой. Той ночью Нюра умерла. Тихо, спокойно. Жена ведь никогда ни на что не жаловалась. И вот уже полтора года он жил без неё. Тосковал, грустил.

Старший сын Серёжа поначалу всё к себе звал, но старик отказывался: не мог бросить свежий холмик земли на кладбище, каждый день туда ходил — так легче было. После хлопотал с памятником. Тогда сын купил Фёдоровичу большой плоский телевизор и белого волнистого попугайчика. Телевизор работал хорошо: ярко и громко. Правда, попугай всё время пытался его перекричать и очень злился, если у него это не получалось. В своём птичьем гневе он быстро-быстро хлопал крылышками и мотал маленькой белой головой, покрытой струпьями.

Так и жил после смерти жены Фёдорович: хлопотал по хозяйству (оставил только пяток курочек и пару индюшек — уж очень любила Нюра этих важных крикливых птиц) и с нетерпеньем ждал всяких звёздных выступлений по телевизору, благо их развелось, как сорняков в палисаднике. Знаменитые артисты, как будто специально для Фёдоровича, пели под гитару шлягеры, делали пародии и здорово катались на коньках.

Одинокое житьё-бытьё Фёдоровича будто помаленьку устроилось, как вдруг в его неспешное течение начало вторгаться настойчивое желание младшей дочки Наташи перевезти отца в город. Она подсчитала, что отчий дом с участком можно было бы продать и разменять её хрущёвку на просторную четырёхкомнатную квартиру в спальном районе, где отцу полагалась бы своя комната.

Дочь начала всё чаще звонить и всё больше нахваливала беззаботную городскую жизнь. Наташа намекала, что под присмотром Фёдоровичу было бы намного лучше.

Он вначале противился и хорохорился — слышать не хотел о переезде. Но мысль о городской жизни и том, что он мог бы помочь дочери с квартирным вопросом, понемногу проникла в его ум и сердце. Фёдорович поразмыслил, что его родное село находилось всего в получасе езды от города, а значит, он мог бы хоть каждый день навещать могилку жены.

Теперь, когда Наталья вновь начинала разговор о переезде, он не возражал, прислушивался. В последнем своём разговоре с отцом она упомянула, что скоро, на День города, приедут знаменитые артисты, и пригласила Фёдоровича погостить неделю, чтобы он смог оценить преимущества городской жизни и сходить на концерт. Старик очень обрадовался и не смог отказаться от возможности посмотреть и послушать настоящих знаменитых артистов эстрады. Он поручил хозяйство соседу, бывшему лётчику, которого в деревне все звали Пилотом, и отправился в город.

В своём стремлении посетить заветный концерт старик был похож на маленького ребёнка, который хотел встретить живого Деда Мороза. Фёдорович очень надеялся, что ему доведётся увидеть двух особо интересных певцов — того, что берёт высокие ноты и носит странные очки, и другого, с грузинской фамилией, что поёт красиво и не менее красиво жестикулирует.

Добрался Фёдорович сам, на пригородном автобусе, ведь теперь личного транспорта у него не было. Свою «ласточку» он отдал внуку, Серёжиному сыну. После смерти Нюры дед не мог ездить на своей родной «копеечке». Он заходил в гараж и любовался красной блестящей машиной с серебристыми литыми дисками. Казалось, та, будто лукавая кокетка, подмигивала ему кругленькими фарами-глазками и приглашала покататься. А Фёдорович не мог. Только садился за руль — ком к горлу проклятый так и подступал: дед вспоминал, как возил жену за грибами и за подснежниками, в город, к детям. Вспоминал, как сидела она рядом — смеялась, болтала, закрывала от испуга лицо пухленькими ручками, когда их красная «копейка» встраивалась в большой городской поток автомобилей, большая часть которых напоминала крокодилов и бегемотов.

Внук машину, конечно, забрал, да только сразу же продал — купил на эти деньги какой-то моноблок. Горько было Фёдоровичу до слёз, но возражать он не осмелился.

В городе, и правда, было неплохо. За несколько дней пребывания в гостях дед успел отметить некоторые преимущества: не нужно было всё время разжигать колонку — вода шла от центрального отопления, не надо было бежать через весь двор в летнюю кухню, чтобы поставить чайник. В остальном скука была смертная. Первые дни Фёдорович по три раза в день бегал мусор выносить — чтобы было чем заняться. Только Володю, Наташиного мужа, это скоро начало раздражать, и Николай Фёдорович умерил пыл. Всё больше сидел в комнате и смотрел телевизор. Деда разместили в детской, с мальчиками.

Внуки приходили домой после школы рано и до конца дня лениво слонялись по квартире: играли на компьютере, смотрели странные мультфильмы на японском языке. За окном осень вступила в тоскливо-дождливую пору, поэтому мальчишки часто оставались дома.

Фёдоровичу очень хотелось поговорить с внуками о чём-нибудь, но он никак не мог вспомнить, что интересовало его, когда ему самому было четырнадцать. Он всё же пытался находить общие с мальчишками темы. Дед выработал целую стратегию: когда он пересекался с внуками на кухне, то просил их помочь с микроволновкой. Поначалу работало: мальчики охотно помогали ему, но через несколько дней начали раздражаться, как и их отец. О трюке с микроволновкой пришлось забыть.

Как-то они даже сводили деда, по настоянию Наташи, в кофейню, которая находилась неподалёку от их дома. Фёдорович удивился, когда зашёл в заведение: кругом было много книг, прям как в библиотеке, а на стене висели грифельные доски, точно как в школе, — и всё это было необыкновенным для старика. Кофейня называлась «Трикотаж», и её символом были три кота. Фигурки этих животных были повсюду: и на стенах, и на салфетках, и на меню. На каждом столике стояла баночка, куда можно было бросить денег на корм для бездомных котов. Фёдорович расщедрился на пятьдесят рублей.

Внуки заказали для него шоколадный молочный коктейль, который они называли милкшейком, и, когда Фёдорович сказал, что этот милкшейк был как холодное какао, внуки рассмеялись. Странное дело, стакан этого холодного напитка, который старик выпил максимум за минуту, стоил сто пятьдесят рублей. За такую же сумму Фёдорович продавал соседке полкурицы. Он поразмыслил, что полкурицы — это суп, котлеты и тушёные ножки с крылышками, а стакан так называемого милкшейка — это просто триста миллилитров сладкого холодного молока. Это показалось пенсионеру несправедливым.

Частенько дед спрашивал внуков о концерте, узнавал, какие артисты эстрады прибудут. Мальчишки посмеивались над странным словом «эстрада» и объясняли Фёдоровичу, что теперь это дело кличут шоу-бизнесом. Говорили, что на концерте будет только попса, и резко отзывались о тех, кто попсу исполняет.

Николай Фёдорович томился и с нетерпением ждал заветного дня. Утром в субботу он гладко выбрился, сходил в парикмахерскую, нагладил голубую хлопковую рубашку. Утюг был забавным — он выпускал пар, прям как зять Володя, когда очередной раз видел деда с мусорным пакетом.

На концерт Фёдоровича должна была повести Наташа, но ей позвонили и срочно вызвали на работу. Дед расстроился, но виду не подал. Дочь поручила деда Колю старшему сыну Денису, и тот добросовестно повёл старика на мероприятие.

Когда дед и внук вышли из дома, они отчётливо услышали звуки баяна. В соседнем тенистом дворике играли и пели какие-то люди, расположившиеся в беседке. Фёдорович хотел подойти, послушать, но Денис остановил его — сказал, что концерт должен был вот-вот начаться и что его ждали друзья.

По пути внук рассказывал о том, как на самом деле работает шоу-бизнес: как продюсер вкладывает в раскрутку артиста большие деньги, а потом извлекает ещё большую выгоду. Денис говорил горячо, запальчиво и с каким-то пренебрежением. Сказал, что раскрутить можно хоть обезьяну. Фёдоровичу было неприятно слушать это. Не потому, что эти схемы обходили стороной человеческий талант, а потому, что внук говорил со злом и какой-то непонятной обидой.

Денис довёл деда до площади и ушёл к друзьям, в парк. Попросил не говорить матери, что оставил Фёдоровича одного. Дед покивал головой и отпустил внука. Молодость. Куда от неё денешься?

На площади было много людей. Большая часть из них была запредельно весела. Это было заметно по их мутным осоловелым глазам.

По сцене скакал молодой здоровый мужчина. Он пел плохо. Своё неумение он старался компенсировать нелепыми действиями — прыгал, словно безрогий козлёнок, раскачивал стойку микрофона, поднимал её над головой и тряс. После него вышли молодые люди со странными причёсками, в толпе говорили, что это была модная молодёжная группа. Музыка была настолько громкой, что забивала пение артистов. Фёдорович, глядя на полуодетых девушек из той группы, подумал, что это даже было к лучшему, что текстов песен слышно не было. Он огляделся вокруг: люди с равнодушными лицами смотрели в направлении сцены. Некоторые приходили, качали головами и уходили.

Фёдоровичу стало не по себе. Он ожидал услышать другую музыку, увидеть другие лица. Он с жалостью подумал о здоровенном детине, который ещё несколько минут назад прыгал по сцене.

Старик вышел из толпы и полез в карман за телефоном — он прикинул, что Денис не должен был далеко уйти. Телефона в кармане не оказалось. Неужели украли? Он спешно покинул толпу, среди которой разгуливали нечистые на руку люди.

Фёдорович растерялся. У газона старик заметил такси.

— Сынок, довезёшь на Молодёжную? — обратился он к белобрысому парню с красным лицом.

Водитель докурил, пристально посмотрел на пассажира и произнёс:

— Тысяча двести.

От неожиданности у Фёдоровича зазвенело в ушах. Он сунул руку в карман и достал фиолетовую купюру.

— У меня только пятьсот, — пробормотал дед, тряся в воздухе ценной бумажкой.

— Дед, сегодня гулянье, никто тебя за такие деньги не повезёт.

Фёдорович покачал головой и сказал:

— Ну хоть подскажи, как дойти? Или это тоже платно?

Старик, как бывший водитель, знал город неплохо. Однако в качестве пешехода дал слабину. Тем более парк находился в новом микрорайоне, и Фёдорович растерялся.

Таксист долго пристально и с прищуром смотрел на старика, а затем сказал:

— За спрос денег не возьму. Иди, дед, три квартала прямо до парка, пройдёшь через него, повернёшь на светофоре. Там, после перекрёстка, начинается Молодёжная.

Фёдорович вздохнул, поблагодарил белобрысого парня и пошёл по указанному пути.

Он шёл долго, несколько раз сбивался с пути. Его разум мутнился, ему начинало казаться, что он попал в какой-то страшный сон. Несколько раз он останавливался, присаживался на скамейку и слушал, как громко стучало его сердце. Стемнело и похолодало очень быстро. Наконец он нашёл дом и зашёл во двор, но там понял, что ошибся. Его окружали многоэтажки, они подпирали Фёдоровича со всех сторон, нагло смотрели на него светящимися окнами и будто смеялись над никчёмным потерянным стариком семидесяти лет. Высокие деревья с голыми ветками, похожими на лапы чудищ, грозно нависли над ним. Фёдорович не выдержал — опустился на колени и зарыдал. Воспоминания последних дней пронеслись перед его глазами каруселью: мелькнул грустный взгляд Наташи, затем раздражённый вид Володи, микроволновка, японские мультфильмы, озлобленный Денис и ещё этот прыгающий музыкант. Фёдорович обхватил голову руками и захрипел. Потом, через некоторое время, он вспомнил, как заливисто смеялась Нюра, как свежо пахло по утрам в деревне, как забавно кричал индюк, и старик успокоился.

В тишине он вдруг услышал спасительные аккорды — играли на баяне. Старик пошёл на звук, как слепые котята ползут на зов матери. Он спотыкался, оступался, один раз даже упал, затем встал и дальше шёл на ощупь и вскоре зашёл в тенистый двор.

Баянист отошёл покурить, а женщины, которые до этого пели весело и громко, обсуждали свои бабьи дела. Когда к ним подошёл дед с обезумевшими глазами, они притихли.

Старик грузно плюхнулся на скамейку, поставил на колени инструмент и облегчённо выдохнул, будто баян был вроде стакана воды в пустыне.

Баянист молча наблюдал за происходящим в стороне.

В воздухе послышались первые неуверенные аккорды, потом они стали смелее и ярче. По воздуху, почти осязаемые, поплыли строки: «Утомлённое солнце нежно с морем прощалось…»