Дверь Ланьера

Элон Лоу

Кто такой писатель? Или больше, что из себя представляет творец? Почему кто-то решает выразить себя через чернила или краски и зачем? Кто направляет ещё несложившегося творца, а кто подавляет в нём всякое желание найти себя? Кто поможет Ланьеру найти ответы, кто поможет этому пареньку найти себя?

Глава 2

Жёлтый автобус с чёрной полосой радостно распахнул свои двери. Краска на нём, если приглядеться, не была уж такой жёлтой, а чёрная полоска скорее походила на бесконечную серую линию жизни этого автобуса. Ещё немного, и она исчезнет. Своего рода таймер, показывающий, сколько ещё осталось колесить по улицам города этой развалине. Залезть в этот аппарат прошлых веков было той ещё проблемой для того, кто только начинал свой путь с этим переправщиком. Главное — не наступать на первую ступень, да и на вторую тоже. Желательно, сразу перебрасывать ногу в салон. Эти ступени держались на честном слове одного из самых главных балаболов этого города.

За рулём этого аппарата сидел старик. Человек, доживающий свои последние года, работая водителем и уборщиком в школе. Ланьер помнит, те дни, когда Брайан вёл уроки географии. Этот человек всегда ходил в брюках и коричневом жилете с узором, на этом лоскуте, казалось, не было места от ромбов. Ланьер запомнил, что Брайан всегда ходил в фуражке, явно предназначенной для кого-то другого. На седой голове этого человека фуражка скрывала не только плешь вселенских масштабов, она, в какой-то степени добавляла ему брутальности. Из под фуражки выглядывали седые короткие волосы, смотрящие куда угодно. Не меньшей брутальности, насколько может быть брутален человек, доживающий последние года, прибавляла густая, стриженная, даже художественно оформленная борода.

— Привет, Ланьер. — Сказал он.

— Привет.

На этом их диалог обычно и заканчивался. Если Ланьер успевал попрощаться с ним, то прощание и становилось последней фразой.

Ланьер встретил взгляд этого человека. Его голубые глаза скрывали за собой унижение и силу. Когда старого Брайана заменила молоденькая учительница с милым личиком, которая быстро понравилась не только детям, но и директору, он стал сочинять разного рода шутки. Как приличные, так и не совсем, если можно назвать юмор человека, доживающего последние года, приличным. Кто хоть раз слышал такие шуточки, то знал всю «приличность» этих шуток. Жена просила Брайана выступить с этими шутками, но он всё не соглашался. После её смерти он, наконец, решился, и стал известным человеком в широких, насколько это позволяет город, кругах.

Сиденья автобуса прятали под собой всё, что угодно: торчащие, и вечно жаждущие проколоть чей-то зад пружины, осколки, непонятно откуда взявшегося стекла, жвачки, которые под пылью и временем превратились в настоящее оружие. В этих сиденьях, при желании и должной сноровке, можно было отыскать карту сокровищ, или сундук, набитый золотом. Все старались занять лучшее место. Стоило кому-то заболеть, как этот факт радовал всех, кто заходил за этим бедолагой. Нет ничего лучше, чем в детском возрасте постичь суровый закон жизни. Никто не будет плакать, если ты сойдёшь с трассы.

Брайан закрыл двери, и машина времени, скорее машина из дальнего времени, с трудом и страшным скрипом, от которого стынет кровь в жилах, но, к которому все привыкли, и только ленч стынет, под завыванием рессор, двинулась вперёд. Ланьеру казалось, что этот автобус может ехать только вперёд.

За пыльным окном сменяли друг друга однотипные дома с однотипной крышей и одним цветом стен. Различие было в том, что на одном дворе в правой части росла яблоня, на другом — кипарис, у кого-то ничего не росло. В остальном, ничего отличного не было. Да и люди в этих домах были однотипными. Одна и та же одежда, работа, машина. Казалось, одна и та же жизнь протекает у разных людей. Ланьер считал себя особенным, ведь, в отличие от них, он творил. Не важно, что никак, не важно, что с трудом он каждый день вытягивал слова, буквально, заставляя себя писать, и выходило скверно, но он отличался от них.

Один за другим в пассажиры занимали соответствующие места. Среди таких был друг Ланьера, вечно молчаливый, но знающий всё, Маркус. Высокий, с презрительным взглядом на всех и каждого. Так можно было подумать о нём, если вы никогда не говорили с ним, и не знали его. Этот рационалист не злой человек, просто его брови всегда опущены, а, когда солнце достаёт его, то вместо того, что бы примерить на себя роль стрелка из далёкой дикой части света, он строил такую противную гримасу, что любой актёр бы позавидовал его способностям.

— Привет. — Начал Маркус.

— Привет. Как сочинение?

— Готово.

— Хорошо. Твоё?

— Готово.

— Хорошо.

Они смотрели в окна. Не сказать, что они друг друга терпеть не могли, иначе они бы не стали друзьями, просто не было с ними третьего человека, способного перевести разговор с одной темы на другую.

Вошёл Стивен. Нет, не тот Стивен. Стивенов много, а нужный всегда один. Вошёл худой человек с непропорциональным для его спичечной спины рюкзаком и потерянным взглядом. Это не наш Стивен.

Вошёл Стивен. Наш Стивен. Вошёл слегка тучный с длинными волосами и удивительным взглядом на всё, что он видел далеко не в первый раз. Порой, было трудно понять, почему он изображает гримасу в ситуации, не свойственной этой гримасе. Наш Стивен мог изобразить весь спектр эмоций за несколько секунд. И это прямая конкуренция пугающему Маркусу.

— Ну, что, написали? — Сказал он.

— Да. — Ответили они хором.

— Молодцы! Подивинься, Маркус. Моя персона не помещается в этот промежуток, а ты можешь скользнуть вправо!

Маркус скользнул вправо, и Стивен буквально прыгнул на освободившееся место.

— Хотел, — начал он, — встать раньше, в итоге, встал как и всегда. Вот интересно, я опоздал, или нет?

— В плане? — Включился Маркус, сильнее опустив брови.

— Ну, смотри. Я хотел проснуться в пять, а проснулся в шесть, как всегда. Я опоздал, или нет?

Маркус вскинул брови и отвёл голову в сторону. Будем честны, вопрос не из простых. Ответ на него неоднозначен. Именно к такому выводу и пришёл Маркус. Ланьер, понимая, что дальнейший спор только вызовет ещё большую порцию «неоднозначных вопросов», а, потому поддержал друга, хотя он считал, что Стивен опоздал.