Особо дикая магия

Эллисон Сафт, 2022

Бестселлер The New York Times и Indie Bestseller. Волшебный секрет. Охота на мифического зверя. И любовь, ради которой стоит рискнуть. Семнадцатилетняя Маргарет Уэлти живет в старом особняке на окраине города. Ее мать, алхимик, недавно отправилась на поиски недостающего элемента для создания философского камня. Однажды Маргарет видит на пороге своего дома белого лиса. Появление древнего мифического зверя означает, что скоро начнется Охота. Маргарет нужно победить – это единственный способ вернуть мать домой. Легенда гласит, что убить лиса можно только с помощью алхимии. Поэтому, когда в особняк приезжает Уэс Уинтерс, ученик ее матери, Маргарет обращается к нему за помощью. Чтобы выиграть охоту, им придется познать тайны темной магии, которая куда опаснее, чем можно предположить. «Книга, наполненная магией и алхимией. Совершенно захватывающее чтение, которое происходит в мире разрушающихся поместий и древних лесов». – Хлоя Гонг, автор бестселлера «Эти бурные чувства» «Завораживающая, темная, пронзительная. Это история про двух людей, чьи сердца никак не могут найти свет. Про лучшую жизнь, о которой каждый из них мечтает. Про охоту, которая может изменить все. И про любовь, которая подчас намного сильнее, чем вся магия этого мира». – Аксинья, книжный блогер @boommadnesss

7

Проведя в Уикдоне почти две недели, Уэс разобрался в местных закатах. Обычно они развиваются неторопливо, жеманничают, как женщина, сбрасывающая шаль. А сегодня темнота падает, как театральный занавес. Жирные дождевые тучи выливают содержимое на горы и клубятся над морем до тех пор, пока за окном не остается ничего, кроме серой пелены.

В камине библиотеки сыплет искрами огонь, древесный сок и влага трещат в знойном пламени. Уэс склонился над учебником алхимии, запустив пальцы в волосы. Он не знает точно, сколько провел здесь — десять минут или десять часов, — но к тому времени, как наконец моргает, дрова прогорели до золы, почти вся глава улетучилась из памяти, а рядом выросла горка изорванной бумаги из блокнота. Бормоча про себя, он сметает клочки в ладонь.

До того как он бросил школу — еще в те времена, когда приходские школы сумистов не подвергались нападкам за якобы подстрекательство к бунту, — ему постоянно влетало за возню и ерзанье. И это, и прилюдное унижение, которое он терпел всякий раз, когда учителя вызывали его читать вслух, привели к тому, что от уроков его тошнило. Во время ученичества у алхимиков он старался лучше скрывать вредные привычки, рвал или теребил что-нибудь, чтобы помочь себе сосредоточиться. Бумагу, шнурки на ботинках, пуговицы на куртке, которые Кристина всякий раз нехотя пришивала обратно.

Уэс закрывает книгу и падает на нее головой. Мэгги ушла из дома несколько часов назад и забрала с собой Бедокура. Он так и не привык толком к здешнему одиночеству. Каждый звук кажется слишком громким: треск половиц, стук дождя по крыше, стон оконной рамы, которая шатается и разбухает в грозу.

Как Мэгги терпит все это? Живет в пяти милях от цивилизации. Брат умер, отец отсутствует, мать неизвестно где. Однажды он мечтал о чем-то похожем — о матери, которой нет до него дела, о доме, где он мог бы творить что хотел. Тогда наступил бы конец тем временам, когда он шатался по улицам, как бродячий кот, целовался с девчонками на пожарных лестницах или в парке, жадно ловя каждый звук. Но теперь, когда он видит, каково это, его слегка подташнивает, что когда-то он додумался завидовать подобной жизни.

Ну вот, опять он сочувствует Мэгги Уэлти. Она, наверное, выпотрошила бы его живьем, если бы только догадалась, о чем он думает.

Кто-то стучит во входную дверь.

Уэс рывком выпрямляется как раз в тот момент, когда раскат грома сотрясает дом до основания, а вспышка белой молнии рассекает ночь. Наверное, не следовало бы ему открывать дверь, ведь это не его дом, но стук повторяется, резкий и настойчивый, и Уэс нехотя выползает в прихожую. В дверной глазок он видит на веранде Халанана — тот задыхается, с него ручьем льет дождевая вода.

Изумившись, Уэс распахивает дверь.

— Халанан! Зайдете?

— Времени нет. Я пришел передать, что тебе звонили в гостиницу. Говорят, твоя сестра. Как ее… Маделин?

Черт. Звонки Маделин никогда не сулят ничего хорошего.

— Зачем звонили?

— Жаль, что сообщать об этом тебе пришлось мне, но она сказала, что с твоей матерью произошел несчастный случай.

* * *

Вестибюль гостиницы «Уоллес-Инн» такой же, как запомнился ему тогда вечером, — очаровательное подобие какого-нибудь пафосного столичного отеля. Над головой сверкает люстра, яркая, искристая, как шампанское, сквозь приглушенный гул голосов в ресторане слышно, как кто-то наигрывает на рояле переливчатую мелодию с синкопами, которая как раз сейчас вошла в моду в Дануэе.

Ровесница Уэса прислонилась к стойке администратора, почти скрытой из виду ветками какого-то раскидистого растения. В любой другой день Уэс не упустил бы случая пофлиртовать с ней, но сейчас едва замечает ее. Все, на чем он способен сосредоточиться, — беспрестанно повторять про себя услышанные от Халанана слова «несчастный случай». Не может быть, чтобы мама умерла. Халанан сказал бы ему. Вдобавок он сам понял бы в глубине души, уверен Уэс. Потому что сместились бы земные полюса или лопнула в нем некая жизненно важная жилка.

Он стаскивает кепку и торопливо выпаливает:

— Добрый вечер, мисс. Меня зовут Уэстон Уинтерс. Я слышал, мне звонили?

— А-а, — ее губы складываются в тонкую сочувственную линию. — Вы можете перезвонить вон там, мистер Уинтерс. Принести вам кофе?

— Пожалуй, да. Было бы замечательно.

Она ведет его за стойку, в уютный своей теснотой кабинет с плюшевым ковром и массивным деревянным столом. Он падает в кресло и ждет, когда девушка вернется. Ей требуется всего минута, чтобы скрыться за дверью, а потом снова вернуться и вложить ему в руки кружку. Тепло, проникающее сквозь кожу, ласкает его закоченевшие от холода суставы.

Собравшись с духом, он набирает на аппарате с диском свой домашний номер. Поверхность кофе дрожит, покрывается рябью, его отражение разбивается в ней, а телефон звонит ему в ухо. Он успевает издать лишь один сигнал, и в трубке становится тихо. Никто ничего не говорит, но по напряженному молчанию ясно, что кто-то слушает.

— Мад?

— Уэстон, — резко отзывается она.

Он резко втягивает воздух, услышав в ее голосе едва замаскированную ярость.

— Что случилось?

— Маме нужна операция. Она уснула на работе и загнала себе в руку иглу.

Уэс вздрагивает.

— Как она?

— Ты слышал, что я сейчас сказала?

Он прикусывает язык, чтобы не сказать еще чего-нибудь, о чем пожалеет. Мад не всегда мыслит здраво и отстаивает свою правоту яростнее, чем он.

— Да, слышал.

Она тяжело вздыхает. Ему представляется, как дымок вьется над ее сигаретой, как она выглядывает из окна. И почти слышит шум транспорта вдалеке и стук дождя по пожарной лестнице.

— Строго говоря, да, она в порядке. Но больше работать не может — по крайней мере так, как раньше. А если ей не сделать операцию, вообще не сможет больше пользоваться рукой.

— Вот черт.

— Ага.

Оба тяжело молчат, в трубке потрескивают помехи.

— Удачная вышла попытка, — продолжает она, слегка смягчившись, — но тебе надо домой.

А вот это удар ниже пояса. Удачная попытка? Будто он ставил какую-нибудь малобюджетку? У него путаются мысли, вырывается единственное слово «нет».

— Нет? Нашей матери под пятьдесят! И если тебе этого до сих пор не видно невооруженным глазом, больше она так не может. Ты хоть замечал?

— Конечно, замечал! — Он изо всех сил старается говорить ровным голосом. Орать он пока не хочет. Как не хочет и обеспокоить людей за пределами этой комнаты — неизвестно еще, что они подумают. — Боже, Мад, за кого ты меня принимаешь?

— Тогда тебе известно, о чем речь. Мы с Кристиной даже вместе не получаем столько, чтобы хватило на операцию, да еще на одежду и кормежку. Мне нужна помощь, Уэс.

— Знаю. Знаю, что она больше так не может. Знаю, что ты в одиночку не вытянешь. Но если ты дашь мне немного времени, тебе больше никогда не придется работать, и…

— Это ты уже в который раз говоришь. Все обещаешь, просишь то время, то дать тебе второй шанс. И я спускала это тебе с рук годами, потому что думала, что ты сам должен усвоить этот урок. Пора повзрослеть.

— Так чего же ты от меня хочешь? Чтобы я вернулся и нашел какую-нибудь жуткую тупиковую работу, на которую берут всех подряд? Хочешь, чтобы мы до конца наших дней еле перебивались? Этого я не могу. Мне надоело выживать, я хочу жить.

— А мне плевать на то, чего хочешь ты.

— Я же стараюсь, Мад. Стараюсь найти для всех нас выход.

— Теперь одних стараний уже недостаточно.

У него вылетает прерывистый вздох. Он не говорит ни слова, потому что она права. Права, черт бы ее побрал.

— Скажи что-нибудь, Уэстон.

— Что ты хочешь от меня услышать? — хрипло выговаривает он.

— Что-нибудь. Что угодно, только не о тебе самом.

Спорить бессмысленно. Всю свою жизнь он ничего не желал так, как стать алхимиком вопреки всему. Поверить, будто парнишка-сумист с банвитянскими корнями, выросший в Пятом Околотке, способен сравняться с политиками-катаристами, семьи которых правили здесь на протяжении поколений. Поверить, что кто-то вроде него способен хоть что-нибудь изменить. Но как он может надеяться защитить угнетенных этой страны, если он не в состоянии уберечь даже своих самых близких?

Проклятье, да он даже Мэгги не может защитить от Джейме Харрингтона и ему подобных, хоть она этого от него и не ждет. Ни она, ни он в этом не признавались, но Уэс не может отделаться от мысли, что и Мэгги сталкивается с предубеждениями того же рода, что и он. И потому он стремится оберегать ее.

Все Едино, и Единое — Все: таков основной принцип алхимии. Для Уэса он всегда был нравственным кодексом. Помочь одному человеку — помочь стать лучше целому миру. Но на этот раз не все так просто и понятно. Если он останется, обидит родных. Если уедет — бросит Мэгги на растерзание волкам. Как бы он ни поступил, он проиграет. Но если уж он вынужден принимать решение, оно будет одинаковым каждый раз: он выбирает свою семью. Если погоня за мечтой означает, что семью придется бросить, значит, эта мечта недостойна того, чтобы за ней гнаться. Какой в этом смысл? Он не станет лучше, чем думает о нем Мад. Эгоистичный, беспочвенный оптимист, вдобавок инфантил.

Может, он и впрямь все это время был наивен, если его идеалы оказалось так легко разрушить. Эта мечта не для него. Алхимики — люди того сорта, которые растут в богатых семьях и всегда будут богатыми. И он говорит:

— Ладно.

— Что «ладно»?

— Я приеду домой. — Уэс крепко сжимает трубку. — Я серьезно. Приеду следующим поездом.

Мад поначалу молчит. Весь ее боевой настрой вдруг улетучился.

— Хорошо.

— Сувенир хочешь? Здесь в этом году охота.

— Нет. — Она не смеется, но голос звучит мягче. — Вечером увидимся.

В трубке становится тихо, потом ему в ухо звучит гудок.

Это правильное решение. Он сам понимает. Но легче от этого не становится.

Если он даст себе волю, то вспомнит, как это было раньше, когда они с Мад еще ладили и она была для него целым миром. Ничего ему не хотелось так, как быть рядом с ней и быть как она. Когда оба были еще детьми, он пробирался в ее комнату ночью и дергал одеяло, пока она, смягчившись, не пускала его к себе в постель. Подрастая, он полюбил болтать с ней, пока она собиралась на смену в бар. Она работала даже в то время, пока был жив папа, потому что с деньгами было всегда туговато, и даже тогда она, должно быть, уже выдыхалась.

Он говорил что-нибудь вроде: «Когда вернешься домой, хочешь посмотреть кино?»

Иногда она швырялась в него чем попало, пока он не убегал. Иногда продолжала подрисовывать карандашом свои выщипанные в ниточку брови и заявляла: «Сегодня у меня найдутся занятия получше, чем зависать с тобой».

— Завтра?

— Завтра.

А потом еще завтра, и завтра, и завтра, и так далее. Мили между ними и океаны раздражения, заполнившие их.

К тому времени, как он вешает трубку, кофе чуть теплый. Невежливо было бы не выпить его, ведь сам попросил, и он опрокидывает кружку одним махом, что оказывается ужасной ошибкой. Кофе горький, как грех Божий, пить его — будто глотать жидкую грязь, и от такой встряски он аж вскакивает. На обратном пути через вестибюль он невольно стонет при виде окон в дождевых каплях. Он как-то ухитрился забыть, насколько ненавидит его Бог, и значит, ему еще придется топать несколько миль до Уэлти-Мэнора под дождем. Он накидывает отцовский тренчкот на голову, как капюшон.

— Эй!

Уэс оборачивается, видит девушку из-за стойки и вынуждает себя улыбнуться. Он давно овладел искусством держать чувства в себе. Если он не выпустит их на волю, отчаяние не потопит его.

— Еще раз спасибо за кофе.

Она кладет руку ему на плечо.

— Идемте. Давайте я вас домой отвезу.

— Да ничего, необязательно.

— Нет, обязательно. Льет как из ведра.

Он смотрит на небо, наклонив голову набок.

— Да уж.

Она выводит его задним ходом, где у края поля, которое быстро заливает вода, припаркована ее машина. Новая модель, сплошь блестящая черная краска и хромированная отделка.

— Пришлось потесниться, освободить место для приезжих. Под ноги смотрите.

Он забирается на пассажирское сиденье и принюхивается к приятному запаху новой кожи в салоне. Она садится рядом, приносит с собой аромат роз и дождя. Уэс пристегивает ремень, двигатель оживает. Даже объяснять не надо, куда ехать. Девушка проезжает по главной улице и прочь из города, прямо к Уэлти-Мэнору.

Девушка ничего не говорит, не спрашивает, что случилось или как он, и Уэс готов расплакаться от облегчения. Она слегка прибавляет громкость радио, так что музыку можно различить сквозь стук капель по крыше. Он прислоняется головой к оконному стеклу и закрывает глаза, узнав мелодию, которую Коллин любит напевать за мытьем посуды. Сердце сжимается от тоски, но какой теперь смысл тосковать по дому. Скоро он снова будет вместе со всеми.

Машина останавливается на подъездной дорожке у дома Уэлти, и Уэсу мерещатся вдалеке два белых круга, похожие на немигающие глаза.

— Послушайте, — начинает девушка, — я понимаю, это не мое дело, но я очень сочувствую вам из-за мамы.

Ну разумеется, не могло ему повезти так, чтобы эта тема вообще не всплыла в разговоре.

— Спасибо. Это много для меня значит.

— Возвращаетесь домой?

— К сожалению.

Кажется, она озадачена.

— Вот как? Почему вы так говорите?

— В Дануэе мне делать нечего.

— А здесь — есть? Верится с трудом.

Он поворачивается, чтобы взглянуть на нее. В темноте черт лица не разглядеть, но, когда она улыбается, он видит ее губы в алой и блестящей губной помаде.

— Вы там бывали?

— Нет, — почти мечтательно отвечает она. — Но очень хотела бы. Столько огней, и музыки, и людей… какое-то волшебство. Кажется, будто можно стать кем захочешь, сбудется все, что только пожелаешь.

Как мило. Хотел бы он пожить в городе ее романтичных видений.

Но пока он здесь, в этой машине, почему бы не попробовать? Если эта девчонка хочет видеть его искушенным столичным парнем, он ей подыграет. Будет делать вид, что его жизнь легка, необременительна и очаровательна. Ему же всегда нравилось окружать себя людьми, которые не мешали ему притворяться и болтать, заглушая шум его подавленных чувств.

— И кем бы вы стали? — спрашивает он.

— Актрисой, — она почти смущена.

— Понимаю. Большой город — как раз то место, куда надо отправиться, если хочешь достичь высокой цели. Может, поедем со мной?

— О, мистер Уинтерс…

Он подмигивает.

— Я же просто шучу.

— Как это жестоко — играть девичьим сердцем, — лукаво говорит она. — Я как раз собиралась ответить, что подумаю.

— Правда? Ну что ж, последний поезд через несколько часов. Сейчас или никогда.

Может, она и вправду чего-то добьется в большом городе; вид у нее сейчас такой, будто она обдумывает его предложение. Сбросив маску, смеется.

— Если бы я только могла!.. Но если вам перед отъездом что-нибудь понадобится, обращайтесь.

— Вы уже сделали более чем достаточно. Еще раз спасибо, что подвезли.

— Не за что. Берегите себя, мистер Уинтерс.

Он выбирается из машины и идет к входной двери в свете фар, лучи которых пронизаны иголочками дождя. Едва он оказывается за дверью, от недавнего веселья не остается и следа. Изнеможение — вот что его сменяет, и он даже не замечает Бедокура, сбежавшего по лестнице навстречу ему. Закрыв за собой дверь, он снимает тренчкот и сразу же спешит наверх, укладывать вещи.