На голубом глазу

Элла Чак, 2022

Приключенческий детектив – перевертыш. Море, горячие аниматоры, наемные киллеры, похищенные невесты и две девушки, оказавшиеся в водовороте событий, где каждый друг другу врет, как на Голубом Глазу!

Глава вторая, в которой я узнаю, что числюсь в списке маньяка, а тем временем Лина наслаждается собачьими ушками

Влюбленная в Маркер

В поликлинике, куда я решила заехать для успокоения совести, выписали капли против воспаления, а в остальном со зрением все было в порядке. Заплатив три тысячи, я подсчитывала в уме моральный и физический ущерб. Жертвы имелись, а красоты не сильно больше. Хорошо, что вылет ночной, и я успею прийти в себя, медитируя на собранном чемодане.

— Евка, привет! Ты чего в солнечных очках? Десять ночи! — встретились мы с Линой в аэропорту под табло.

Я приподняла очки, демонстрируя глаз с розовыми жилами.

— Аллергия! Ага! Так и знала! Что ела? А с волосами что сделала? Зачем распрямила?

— Это был эксперимент. И он… ниже ожидаемого.

Она не поймет. Ее волосы всегда прямые, и красить не надо — от природы черные, как смоль.

— Ниже ожидаемого… ниже ожидаемого… — собрала Лина мою кожу на запястье гармошкой, проверяя очередным тестом, — так и знала. Еще и обезвоживание.

Лина увлекалась нутрициологией и видела во мне сплошные нарушения её догм: диеты, образа жизни, питьевого баланса, сна и физической активности. Она списывала все неурядицы в моей личной жизни на дисбаланс витаминов, пытаясь вывести идеальную формулу сочетания бадов, что сделают ее, меня и каждого вокруг счастливыми.

— Макароны. То есть, руны, — ответила я, — вчера в салоне съела макарун.

— Руны… Ты эзотерикой увлеклась? Парадоксами?

— Какой-то парадокс вчера точно произошел, — отпила я воды под одобрительные кивки Лины.

— Только воду пить нужно из стекла. В пластике — отрава! — опять нашла она к чему придраться.

— Я капаю в глаза антибиотики. Пластиком меня не отравишь, Лин.

— С ума сошла! — ринулась она к своему чемодану-аптечке, — сейчас я тебя вылечу. Что у тебя? Воспаление или аллергия?

— Все в порядке, ничего не надо.

— Шоколад, да? — трясла она парой десяткой маленьких упаковок с белыми порошками, — ты ела шоколад! Где-то тут у меня порошки против диатеза и сыпи, где-то тут.

Я выхрюкнула воду через ноздри:

— Это что у тебя в руках?! — накинула я джинсовку на ее коллекцию «муки», что она доставала из чемодана и складывала кубиками друг на друга.

Набралась целая горка. Некоторые мелкие пакеты, некоторые с килограмм. Один, второй, третий, десятый. Все прозрачные и переклеенные серым скотчем крест на крест.

— Бады! Что же еще?

— Мы в мусульманскую страну летим, а ты тащишь с собой несертифицированную химию в пакетиках! Ты знаешь хоть, на что это похоже?! Не догадываешься?!

— На паническую атаку похоже, — отсыпала она мне на кончик своего длинного ногтя зелье, вспоров один из пакетов перочинным ножиком и пробуя содержимая с его кончика. — Выпей и все пройдет!

— Лина! Выкини их!

— Чего?! Они дорогие и нужны мне! Это бады!

— Шесть кило бадов на неделю?! В турецкую тюрьму захотела?! Думаешь, на просвете багажа к ним не придерутся?!

— Это все равно, что сода. Мне соду нельзя с собой везти?

— Купишь там свою соду! Ты погрнацов спровоцируешь! — пробовала я открыть крышку чемодана, проверив сколько килограмм соды она запихнула в двадцать разрешенных кило. — У меня глаз! И челка! Давай без твоей соды! Или мы никогда не попадем на чертову свадьбу.

— А что у тебя с челкой? — рассматривала она десять невидимок, которыми я заколола недочелку, зачесав ее надо лбом. — Ты на спор что ли? — прикрыла она рот рукой, чтобы не расхохотаться мне в лицо.

— В салоне.

— Не ври!

— Стилистка с кадыком подстригла за тридцать восемь тысяч, еще и феном в глаз волос надула. Я вытащила его в метро. Как будто кусок мозга отковыряла. Длинный, склизкий, горячий был…

— Хватит! Перестань! — отбивалась она от меня своими бадами, — гадость!

— Еще ты с содой.

— Ладно, — согласилась она, — но только половину! Я выкину фасовку, а коробки с инструкциями и банки оставлю. Турецкая тюрьма — тоже опыт.

— Не становись Цветковой, — фыркнула я, — это её фишка быть беспросветной оптимисткой.

Да, Лина всегда была смелее меня, но никто не мог переплюнуть Диану.

«Завтра ливень, пляж отменяется», слышит Диана и отвечает, «отлично, устроим вечеринку в мокрых майках!»

«Завтра тебя уволят», ответ Дианы, «супер! Я давно хотела сменить род деятельности и боялась уволиться сама!»

«Завтра ты потеряешь миллион», она «Спасибо Господу, что взял деньгами!»

Диану невозможно расстроить, удивить, и тем более увидеть плачущей. То ли у нее какие-то правильные эндорфины, то ли какие-то супер бады, которые и не снились Лине. Загадка вечного оптимизма Дианы стала белым китом для Лины. Она мечтала разгадать ее, мечтала стать такой же, мечтала рубить на продаже сакрального знания бабло.

Да и кто мог бы поспорить, что жизнь походила бы на какую-то утопию, будь все мы, как Диана — успешными, здоровыми, красивыми, полные идей, целей, что делают мир лучше.

Я косилась боковым зрением (хорошо скрываемым под темными солнечными очками) на всех патрульных собак аэропорта — натасканы ли они на соду, бады и муку? Сама даже стиральный порошок не взяла — потому что, анализировала, потому что почти «предвидела», что будет поступи я так.

Шагнешь с бэйс-джампинга — не жалуйся, что виноват канат, оказавшийся перетёртым и изношенным. Нырнешь к акулам — не ной, что прутья слишком широки, когда челюсти откусят половину бедра. Выпьешь алкоголя с незнакомцем в клубе — не удивился, что проснулась в Юго-Северо-Западном Бутово без трусов и кошелька.

Действие равнялось следствию. Принимая решения, подписываешь договор, не имея претензий к последствиям. А я не любила сомнительные юридические сделки и потому не рисковала лишний раз.

— Снимите очки, — попросил меня таможенник, восседающий за стеклом на паспортном контроле.

— Кто? Я?

— А тут есть кто-то еще?

— Простите, у меня глаз… пострадал. — вскинула очки на голову. — Я капаю антибиотики. — озадаченно уставилась на него, видя, как Лина прошла досмотр за пару секунд со своими парой кило соды под мышкой.

Теперь они сидела на корточках возле овчарки и спаниеля в пограничных шлейках, натирая их пушистые уши.

Таможенник смотрел то в мой паспорт, то на меня. То в паспорт, то на меня.

— Я вчера подстриглась. Распустить чёлку?..

— Следуйте за мной, — вышел он, выключая компьютер и свет в своей стеклянной кибитке.

— Куда?

— На досмотр.

— Зачем? Я в отпуск еду! У меня даже порошка с сбой нет. Стирального! — побыстрее добавила я.

— Следуйте. За. Мной, — вышел он из кабинки, включая красную лампу под негодующие перегляды очереди, уже записавшей меня в разыскиваемую КГБ беглянку и преступницу, которой не позволили пересечь границу страны.

— Вы везете с собой фрукты, насекомых, семена? — спрашивал он, пока мы шли служебными белыми коридорами.

— Насекомых? Не знаю, у меня на кухне муравьи развелись, — расстёгивала я чемодан ручной клади на столе, куда он ткнул пальцем, — если какой-то сам заполз.

— Растения, продукты питания, вазелин?

— Вазелин?.. А в Турцию нельзя вазелин провозить? — вспоминала я содержимое косметички.

— Больше ста миллилитров нельзя, — отложил он в сторону тюбик с новинкой моей конторы, конечно, оказавшейся среди вещей.

— Это образец нашей фирмы. Я работаю в косметической компании.

Закончив трясти багаж, последней вещью которого стал купальник с рукавами и шортами, он спросил:

— Дайвинг?

— Да, — ответила я, решив, что не готова объяснять мужчине за сорок, почему я вполне себе худая и стройная, стесняюсь раздеваться на людях.

— Какое у вас разрешение?

— Виза?

— Для дайвинга?

— Open Water Diver. Я сдала экзамен, погружаясь в озеро, а там на дне было…

— Ясно. Сядете? — спросил он

— В тюрьму?

— На стул! — кинул он.

— Сяду, — пожала я плечами до сих пор не понимая, что происходит и за что меня «задержали».

— Вам знаком человек по имени Марк Юрьевич Зыков, тыща-цот-ностого года рождения? — вытянул он фотографию Марка — портретную, как с выпускного альбома или поминального мраморного камня.

— Тыща чего?

— Девяностого.

Мы все на курсе были девяностого года рождения. И Зыков тоже.

— Марк Зыков… учился на параллельном со мной. Я не видела его четыре года, а что? Он умер?! — схватилась я за сердце.

— Почему сразу умер, гражданочка?

— Вы сняли меня с рейса! — хваталась я за подлокотники стула, ходившие ходуном, — обыскали, напугали, вазелин изъяли! А он от отёков! Фоткой Марка в меня тычете! Где он? Что с ним случилось?

— Успокойтесь, — достал таможенник из тумбочки корвалол и накапал мне в пластиковый стаканчик, — с Зыковым ничего не случилось. Это он случился. Звков в розыске. В международном розыске.

— Марк? — выпила я капли залпом, — да вы что! Он же… звезда универа! Играл на флейте, знал язык жестов, — перегнулась я через столешницу к таможеннику, лупя на него красные прожилки воспаленного глаза, — он на языке жестов диплом защищал! В газете писали. В районной. По северному АО, а вы тут с его фоткой… И при чем тут я?

— Ваше имя обнаружено среди контактов в его записной книжке.

— Мое имя? — кивком я попросила плеснуть еще корвалолчику, — он мне за пять лет ни разу не сказал «привет», — откинулась я на спинку стула, воображая себя на приеме психолога.

— И тем ни менее, в сводке записано так. Ваше имя, рядом приписка «в экстренном случае, найти Еву». Ваше ФИО и номер телефона. Вас мы нашли, а его нет. Не знаете, где он может быть?

— Ну, — перекинула я ногу на ногу, удобно устраивая подборок поверх собранных кулаком пальцев, — он был много где. Объездил весь мир со своей девушкой. Сколько стран в мире? Сто девяносто пять? Кажется, он был в половине, поэтому никогда не приходил на встречу выпускников, — вздохнула я.

— Он осел на Ближнем востоке. И пропал.

— А в чем его обвиняют? — выпучила и без того выпученные глаза, — что он сделал? Убил кого-то?.. Или кто-то убил его! Кошмар! — вскрикнула я, борясь с желанием подтянуть ноги на сидушку стула.

— Хватит, никого он не убил! И его тоже. Он проходит, как подозреваемый. Большего сказать не могу. Вот, — вытянул он мне свою визитку, — услышите его, увидите или вступите в контакт, позвоните.

— Он моего имени не знает, а вы… вступите в контакт. Я пять лет мечтала законтачить с ним, пристыковаться хоть каким-то боком… Он разбил мне сердце, офицер!

— Я сержант.

Глаза наливались слезами, а нижняя губа дрожала:

— Ну ладно вам убиваться. Зыков не стоит слез. Вот, — взял он меня за руку, которой я сжимала пустой сдавленный стаканчик, и накапал еще корвалола, — идите. У вас отпуск, отдыхайте и… будьте аккуратны. Если что, звоните.

— Спасибо, офицер сержант.

— Счастливого пути, и вазелин ваш со столика заберите, — щелкнул он красную печатью мне в паспорт, — без очереди пропустят.

Лину я застала развалившуюся на полу с овчаркой и спаниелем и щелкавшей на их фони селфи в обнимку со своими бадами.

— Оспади… Лина…

Собаки зарычали не меня, а таможенники напряглись.

— Корвалол! — продемонстрировала я стаканчик, пока Лина заталкивала кульки бадов под скотчем обратно в ручную кладь.

— Чего так долго? — нехотя поднялась она с пола. — А чем от тебя так вкусно пахнет?

— Нервами, корвалолом, адреналином и кортизолом. У меня вазелин нашли. Но потом вернули.

— Мне бады нельзя, а тебе вазелин можно! — зашептала она, — в мусульманскую страну.

— Он от отеков. Жара, буду много пить, утром проснусь с мешками, а вазелин нанесешь и нет ничего.

— Это стресс для лимфатической системы, — фыркнула Лина, — я вылечу тебя…

–… нет! — не могла я больше слышать о бадах, — есть еще кое-что, — зашнуровала я кроссовок, пройдя через трубу с поднятыми вверх руками, — меня спросили там, — дождалась пока просветят Лину, — про Зыкова!

— Про Марка? Это из-за него у тебя адреналин?

Лина рылась в телефоне, пролистывая фотографии в социальной сети, — смотри! Я фоткала его на вручении дипломов. Ты видела его потом?

— Ни разу. Они с Цветковой быстро уехали из страны.

Да уж… я и забыла, какой он был чертовски привлекательный. Хулиган и правозащитник в одном флаконе. Он носил дырявые джинсы и играл на флейте. Курил на переменах и покупал бездомным псам хот-доги у метро. Он знал язык жестов, потому что его мама была с особенностями слуха и именно на языке жестов защищал диплом. Ради этого пригласили независимого переводчика, но деканша пошлы бы на что угодно ради обожаемого всеми Марка.

О нём тогда в газетах написали, а теперь вот на полицейских листовках.

Марк рисовал граффити на поездах и рисовал все газеты к праздникам, а заодно и портреты девчонок, которые ему нравились. Ходили слухи, что у него был блокнот с рисунками девушек, с которыми он переспал. Как только это происходило, он вычеркивал девушку маркером. Потому и прозвище — Маркер. Ну и из-за имени — Марк.

На сцене его красный диплом вручала лично деканша. Марк был в порванных на все лады безразмерных джинсах, каждая штанина по метру шириной, в худи с толстыми шнурками и фирменным голубоглазым прищуром.

— Сержант сказал, что мое имя в его записной книжке. Что он в розыске.

— Твое имя? Он знает, как тебя зовут! — обрадовалась Лина, — наконец-то ты угодила его контакты!

— Ну, конечно… а он угодил в контакты международного поисковика преступников!

— И что делать? — прижала к себе Лина рюкзак бадов, — он испортит свадьбу, да?

— Лин, — уставилась я на подмигивающий с потолка полу-перегоревшую лампу, — слишком многое ее испортит…

— Ты опять гениришь цепи, Ев! А как же здесь и сейчас!

— Здесь и сейчас я узнала, что Марк, — обернулась я к окнам с плывущими по полосам воздушными лайнерами, — вляпался во что-то серьезное. Диана бросила его. Она все знала. Этот ее Рахат Лукум… я соберу на него материалы.

— Погуглишь что-ли?

— Пошли, посадку объявили.

Лина скинула мне альбомы с фото и пока сама похрапывала в соседнем кресле самолета, водрузив на лицо тряпичную жижу с алое и маску для сна с охлаждающим эффектом, я рассматривала старые университетские снимки.

Диана казалось юной, совсем девочкой. Лина с острыми пиками каре и я с кудряшками, что пыталась безнадежно вытягивать всю свою осознанную жизнь. Теперь весь отпуск я прохожу по пятизвездочному отелю с рогами торчащих невидимок и кудрявым пучком на макушке.

На одной из фотографий мы стояли на парковке машин. Слева шел Марк с зажатой в зубах сигаретой. Он затормозил, но все равно попал в кадр. Вспышка отразилась на его лице, подсвечивая изнутри глаза. Узкие, синие. Две бездонные Марианские впадины. Сколько раз я в них тонула. Сколько раз ненавидела его за то, что никогда не поздоровается, за его надменность и гордость, за то, что считает себя лучше прочих, за то, что таким и был.

Идеальный Датский принц с байком, с маркерами и флейтой, с собаками и хот-догами, с записной книжкой будущих-бывших подружек. Ну почему мы влюбляемся в придурков? Я тоже была такой — наивной и тонущей, не пытающейся всплыть, а гребущей обратно на дно, если наши с Марком взгляды изредка пересекались.

— Может, я до сих пор гребу на дно, — выключила я телефон, отворачиваясь к иллюминатору.

Если бы сейчас играла музыка, я бы, наверное, прослезилась. Я обернулась на пассажиров салона: дети, режущиеся в планшетки; заливающиеся дармовым вином менеджеры младшего офисного звена; истеричные младенцы и успокаивающие их еще более истеричные матери; влюбленные, смотрящие кино, поделив между собой пару наушников; замученные бортпроводницы, несущей очередной стакан томатного сока…

Иллюминаторы, сквозь которые никто не смотрел.

Никто не видел, как мы летим, пронзая ночь. Как серебрятся юбки облаков, в которые бесстыдно врезается наш борт, вздыбливая вихрями пары́. Сияет в звездной крошке ночь, горделиво хвастаясь подсвеченным камнем-луной на безымянном пальце. И мы — эволюционирующие остатки большого взрыва под кожей и костями, поднявшиеся к звездам.

Но мы не видим звёзд. Пялимся в цифровой мир планшеток, целуемся в засос внутри вонючих туалетных кабинок, где остались последствия ужина спагетти с сыром полсотни пассажиров, чтобы соврать на пьяной вечеринке о вступлении в Mile High Club¹

Перед нами все звёзды вселенной, но разве пассажиры видят что-то кроме впереди стоящего кресла. А что вижу я? Я смотрела на невесту луну — Диану — и её сбежавшего за горизонт солнце — Марка.

Примечания

1

Клуб «На седьмом небе от счастья» тех, кто занимался любовью на борту самолета