Элизабет и её немецкий сад

Элизабет фон Арним, 1898

Атмосферная винтажная история конца ХIХ века. Дневник ироничной и наблюдательной леди, которая вышла замуж за немецкого аристократа и вполне счастливо живет с мужем в его родовом поместье. Элизабет заботится о семье, трех прекрасных дочерях, а также гостях дома, у которых такие разные ожидания от принимающих их хозяев. Однако самая большая радость Элизабет – роскошный цветочный сад. Сад – убежище от всех невзгод, сад – пространство для творчества, сад – место, где душа раскрывается навстречу природе. Дебютная полуавтобиографическая книга Элизабет фон Арним, вышедшая в 1898 году, моментально стала бестселлером и принесла писательнице славу. Полная любви, надежд и очаровательной наивности книга передает противоречивый, но все же преисполненный светом дух своего времени.

3 июня

Это такой отдаленный уголок мира; чтобы добраться сюда, требуется энергия незаурядная, поэтому я избавлена от случайных посетителей, а люди, которых я люблю, или люди, которые любят меня, — что по большей части одно и то же, — не смущаются тем, что им приходится путешествовать сначала поездом, потом на лошадях. Одно из многих преимуществ моего бытия — то, что у нас только один сосед. Если уж суждено иметь соседей, то одна из милостей — их малое количество, ибо как, скажите, можно жить своей жизнью, читать, мечтать с удовольствием, если в любую минуту к вам может кто-то нагрянуть, чтобы поболтать? К тому же всегда остается вероятность, что либо вы сами, либо «забежавший на огонек» ляпнет что-нибудь, что говорить не следовало, а я испытываю поистине священный ужас перед сплетнями и оговорами. Женский язык — смертельное оружие, его труднее всего сдерживать, с него с легкостью слетают самые оскорбительные вещи, и как раз в тот момент, когда лучше было бы промолчать. В таких случаях единственное спасение — невозмутимо говорить о кухарках и детях и молиться, чтобы визит не затягивался, потому что если гостья засидится — вы погибли. Я пришла к выводу, что лучшая тема — кухарки, потому что, заслышав это слово, оживляются даже самые флегматичные: у всех нас имеется опыт по этой части, как счастливый, так и мучительный.

К счастью, наш сосед и его жена — люди занятые и приятные: они заняты целым выводком белобрысых детишек и делами большого поместья. Наши отношения строятся просто. Я раз в год наношу ей визит, через две недели она наносит мне ответный; они приглашают нас на ужин летом, мы приглашаем их на ужин зимой. Придерживаясь такого правила, мы избегаем опасностей близкой дружбы, которая на самом деле то же самое, что частые ссоры. Она — образец того, какой должна быть немецкая сельская леди, она не только мила, но энергична и практична, и такая комбинация, должна сказать, весьма эффективна. Она встает с рассветом, чтобы приглядеть, накормлена ли скотина, сбивается ли масло, отправляют ли на продажу молоко — пока другие еще крепко спят, она уже успевает переделать кучу дел, а когда лентяи еще только приступают к завтраку, она уже едет в запряженной пони коляске на дальние фермы, чтобы оценить работу «мамзелей» — так здесь называют старших женщин на ферме, заглянуть в каждый уголок, поднять крышки над всеми горшками, пересчитать все снесенные курами яйца и по необходимости надрать уши нерадивой молочнице. Закон позволяет нам применять к слугам «легкие телесные наказания», при этом суть понятия «легкие» определяется исключительно личным вкусом, и моя соседка, судя по тому, как она об этом говорит, с удовольствием пользуется этой привилегией. Я бы многое отдала за то, чтобы подглядеть, как эта неустрашимая маленькая леди, пылая праведным гневом, становится на цыпочки, чтобы надрать уши какой-нибудь рослой девице, достаточно мощной, чтобы попросту перекусить хозяйку.

Приготовление высококачественных сыра, масла и колбас требует умственных усилий и, по моему разумению, представляет собой достойную восхищения сферу деятельности, полностью зависящую от того, насколько быстр и подвижен ум того, кто ею занимается. То, что моя соседка — женщина умная, заметно сразу по тому, как блестят ее глаза, от взора которых ничто не скроется, и этот ее умный взгляд становится тем симпатичнее, что пользуется она им с благими целями. В округе она признанный авторитет по части изготовления колбас, ухода за телятами и убоя свиней, и несмотря на ее многочисленные обязанности и на то, что она каждый день долгие часы проводит вне дома, ее дети — образец здоровья и аккуратности, какими и следует быть немецким детишкам с белокурыми хвостиками, бесстрашными глазками и толстенькими ножками. Кто сказал, что такая жизнь низменна, убога и недостойна интеллектуальных усилий? Я заявляю, что по мне — это прекрасная жизнь, полная полезного труда на свежем воздухе, жизнь, в которой не остается места для бесплодного уныния и скуки, для размышлений о том, чем бы таким еще заняться, отчего вокруг красивых женских глазок появляются морщины, а от морщин не застрахованы даже самые блистательные из женщин. Но сколько бы я ни восхищалась соседкой, не думаю, что когда-либо последую ее примеру, ибо в число моих талантов не входит способность к энергичным и, последовательным действиям: скорее, таланты эти того рода, что заставляют обладателей постыдно блуждать с томиком стихов там, где лютики цветут, и сидя на поваленном дереве возле ручейка, забывать обо всем, кроме зеленых пажитей и тихих вод да ветерка, те пажити бодрящего. И я чувствую себя совершенно ни на что не годной при мысли об ушах столь непокорных, что их приходится трепать.

Порой мое уединение нарушают гости издалека, и в таких случаях я понимаю, до какой же степени одинок каждый из нас и насколько далек от своих соседей, и пока они говорят (в основном, о детях, прошлом, настоящем и о том, что грядет), я размышляю об огромном и непреодолимом расстоянии между моей душой и душой той, что сидит рядом. Я говорю не о совершенных чужаках, а о чужаках в сравнительной степени, тех, кого причуды железнодорожного расписания вынуждают задержаться на какое-то время, и в чьем присутствии я поначалу старательно ищу общие темы для разговора, а потом, не найдя ни одной, забиваюсь в свою раковину. И с каждой минутой я все больше леденею и делаюсь все молчаливее, дети чувствуют этот морозный воздух, становятся рассеянными, глазки их стекленеют, а посетители переходят к традиционному обсуждению того, кто на кого больше похож, обычно решая вопрос заявлением, что Майская детка — красавица — похожа на отца, а остальные две — более-менее обыкновенные — просто моя копия, и таковое суждение, хотя оно мне давно знакомо и я знаю, что оно непременно последует, все же расстраивает меня так, будто слышу все это впервые. Детки маленькие, безобидные, славные, и невыносимо слушать, как ими заполняют прорехи в разговоре, как разбирают по частям их черты, как отмечаются и критикуются их слабые места, пока они стоят, робко улыбаясь, перед хирургом, и сами их улыбки рождают очередные комментарии о форме ротиков, но, в конце концов, это случается не так уж часто, а они представляют собою один из немногих интересов, общих с интересами других, поскольку, похоже, дети имеются у всех. Как я обнаружила, сад — далеко не такая плодотворная тема, поразительно, сколь немногие любят собственные сады, все они делают вид, что любят, но по одному тону голоса становится понятно, что привязанность эта отнюдь не горячая. В июне она бывает теплее, подкармливаемая земляникой и розами, но, поразмыслив, я поняла, что в радиусе двадцати миль я не знаю никого, кто по-настоящему любил бы свой сад или обнаружил бы зарытое в нем сокровище счастья; наверное, отыскать такого человека можно, если искать прилежно, при необходимости — с максимумом усилий. После таких, пусть нечастых, визитов я испытываю депрессию, хотя обычно ею не страдаю, а потом злюсь на себя, вежливую, что позволила чему-то столь мне чуждому испортить драгоценный час жизни. Вот оно, самое ужасное, что может случиться с сытым, одетым, согретым, с тем, чьи все разумные желания удовлетворены: при малейшей неудаче ты чувствуешь себя неловко, расстраиваешься из-за того, что тебе не удалось найти кратчайший путь к душе ближнего своего — что, по сути своей, глупо, поскольку неизвестно, имеется ли вообще у этого ближнего душа.

Расцвели вечерницы — ночные фиалки. Садовник, не иначе как в припадке вдохновения, высадил их в первом ряду двух бордюров, и я не представляю, что он чувствует сейчас, когда все остальные цветы оказались у них за спиной, однако для меня это очередной урок: никому из будущих садовников не будет дозволено столь беспардонно обращаться с моими вечерницами. Они очаровательны, нежны и цветом, и ароматом, ваза с ними стоит на моем письменном столе, и этот божественный запах наполняет всю комнату. Прямой и единственный ряд — это ошибка: я-то посадила их кучками в траве, и они выглядят просто чудесно. Целый бордюр из вечерниц, голубых и белых — и чтобы ничего другого, — смотрелся бы замечательно, но я не знаю, как долго они цветут и как все это будет выглядеть, когда кончится их срок. Полагаю, через пару недель я это выясню. Интересно, двигался ли когда-либо претендент на звание садовода таким же путем проб и грубых ошибок? Несомненно, сад сэкономил бы немало лет, если бы я не была вынуждена учиться исключительно на собственных ошибках, если бы я имела рядом добрую душу, подсказывающую мне, что делать. Сейчас в саду цветут только вечерницы, высаженные между розовыми кустами анютины глазки, да два сорта азалий — Моллис и Понтика. Азалии были и остаются великолепными — я высадила их этой весной, и они почти мгновенно принялись цвести, и этот укромный уголок смотрится так, будто здесь царит вечный закат. Нежнейшие оттенки оранжевого, лимонного, розового — уже по первому году их существования можно представить, какими они будут через год и в последующие годы, когда кусты разрастутся. В серые угрюмые дни они производят потрясающее впечатление. Осенью я высажу их перед елями, чтобы скрасить мрачность. Мои розы все усыпаны бутонами, которые вряд ли раскроются даже через неделю, из чего я делаю вывод, что, несмотря на все разговоры, здешний климат не располагает к тому, чтобы они цвели с начала июня и до ноября.