Босиком по асфальту

Элеонора Фео, 2021

Они с Сашей расстались, чтобы больше никогда не видеться. Так думала Лиз. Но спустя пять лет девушка вдруг встречает Сашу в родном городе. Ночной клуб, проведенная вместе ночь, бьющие наутро эмоции, побег из отеля… и семь ярких дней впереди. Всего неделя, чтобы решить для себя: ее бывший – это призрак прошлого или же человек, подаренный судьбой? В этой истории жаркий июль: запах скошенной травы и кардамона, танцы на улице, холодный кофе с мятным сиропом, накрывающие с головой чувства и горячий асфальт под босыми ногами…

Глава пятая

Вторник

Чайник громко щелкнул. Из носика клубами поднимался горячий пар и рассеивался под потолком. Воздух на кухне стал слишком душным, и мне захотелось открыть окно и проветрить комнату.

Я сняла чайник с подставки и налила кипяток в маленький стеклянный чайничек, куда уже насыпала заварку и бросила несколько ломтиков имбиря и нарезанных долек грейпфрута. Просторная кухня почти сразу наполнилась насыщенным запахом моего любимого горячего напитка.

Затем я подошла к окну и распахнула его, чувствуя почти сразу же, как кожи лица и рук коснулся свежий вечерний воздух. Приглушенные крики и голоса с улицы, отдаленно слышимый шум автомобилей, отголоски уличной рекламы — городская жизнь со всеми звуками и ощущениями ворвалась в кухню стремительно и остро, ведь мой дом находился недалеко от центра. Всеобъемлющее умиротворение наполнило мою грудь, и я почувствовала непреодолимое желание прямо сейчас оказаться на улице.

Просто прекрасно!

Было бы, если бы я не чувствовала на себе пристальный изучающий взгляд, а в воздухе — режущее напряжение, плотное, как вата.

Я украдкой вздохнула и вернулась к завариванию чая, стараясь оставаться невозмутимой и спокойной. Или хотя бы казаться такой.

Саша сидел за столом и молчал, внимательно наблюдая за всеми моими действиями. Кажется, он не сказал ни слова с момента нашего разговора в подъезде. Мама отошла ответить на звонок с работы и оставила нас наедине. Мне хотелось зарычать от бессилия. Особенно сильно напряжение чувствовалось первые несколько минут. Мне было некомфорт-но в собственной кухне, и это чертовски выбивало из колеи.

Пару раз Саша театрально вздохнул, попытавшись прервать неловкое молчание, но этим только все усугубил. Я оставила его попытки без внимания и продолжила накрывать на стол, избегая его пристального взгляда.

Часы показывали десять минут седьмого. Чтобы успеть вовремя встретиться с Гитой, мне нужно выйти из дома без пятнадцати семь, а значит, играть этот спектакль под названием «гостеприимство» я должна еще как минимум полчаса.

Боже, почему мама ушла именно сейчас? У них с моим бывшим получался прекрасный диалог, вся прелесть которого была в том, что я в нем не участвую.

— А-а… — вдруг протянул он, снова нарушив тишину. Мне показалось, я услышала, как она разбилась множеством мелких осколков. От неожиданности я вздрогнула и подняла голову, впервые за десять минут глядя прямо на Сашу. — Наверное, ты пойдешь к Гите?

Я только начала раскладывать на блюдце овсяное печенье, но после его слов мои руки замерли. Саша сидел, подпирая подбородок ладонью и растянув губы в усмешке. Глаза его снова горели лукавством и блестели от теплого солнечного света, который освещал кухню через широкое окно.

— Будете болтать о том, что случилось вчера ночью?

— Нет, не будем. Мир не крутится только вокруг тебя.

Слова сорвались с языка неконтролируемо и слишком быстро. Я почти сразу осознала, что собственноручно рою себе яму, в которую совсем скоро захочу лечь и закопаться. Воскресенский заметил это и остался доволен тем, что его провокация удалась. А я нарекла саму себя идиоткой пятьдесят раз подряд.

— Ты не умеешь врать, Лиз, — произнес Саша, наклоняясь вперед. Опираясь локтями о стол и скрещивая пальцы под подбородком. — Просто признай, что это событие выбило нас обоих из колеи.

— Я не понимаю, чего ты добиваешься, — честно призналась я и склонила голову набок, разглядывая его краем глаза.

Он сидел на кухонном диване, придвинутом к стене. На столе перед ним лежал его телефон, и на секунду я опять вспомнила вчерашнее утро в номере отеля. Как подошла к тумбе, чтобы забрать сумку, и заметила оба наших телефона, лежащих рядом друг с другом.

Странное воспоминание. Оно явно было не к месту, и я нахмурилась, прогоняя его прочь.

Саша пожал плечами, будто понятия не имел, о чем я говорила.

— Я просто разговариваю с тобой.

— Не на ту тему.

— Ты не слишком разговорчивая почему-то.

«Действительно, почему?» — усмехнулась я про себя.

Неужели Саша не понимал? Меня искренне удивляло, что он вел себя совершенно спокойно, как будто произошедшее между нами вчера ночью было не из ряда вон. Или я не ошиблась, когда предположила, что для него нормально переспать с бывшей девушкой и почти сразу забыть об этом?

— Я… — начала я, но запнулась и вздохнула, глядя на Сашу. Он ждал ответа, в немом вопросе приподняв брови, и я, собравшись с силами, все-таки продолжила: — Я просто не хочу разговаривать, ладно?

«Не могу, — крутилось на языке. — Не понимаю, о чем и зачем вообще нам говорить».

— А позавчера вечером хотела, — напомнил Саша, чуть прищурив глаза и коснувшись языком уголка рта. На эту сторону его лица падал солнечный свет, и он будто пробовал солнце на вкус. Я проследила это движение взглядом и нахмурилась еще сильнее, прежде чем снова вернуться к его глазам. Они смеялись.

— Позавчера вечером я была пьяная. А еще у меня было хорошее настроение. И я была пьяная.

— Ты сказала «пьяная» дважды.

— Потому что это ключевой момент.

Саша рассмеялся. Я закончила раскладывать печенье и поставила тарелку в центр стола.

— Что ж, ладно. Не забудешь рассказать Гите все подробности нашей встречи?

— Мы не собираемся обсуждать тебя, и не надей-ся, — прошипела я, чувствуя, что все остатки самоконтроля летят в глубокую пропасть. И их будет не вернуть обратно, если Саша продолжит в том же духе.

— Да-да, конечно, — издевательски хохотнул он, всем своим видом давая понять, что не верит ни одному моему слову. — Просто вчера ты не успела рассказать ей все, верно? Нужно срочно наверстать упущенное. Дерзай, Лиза! Я в тебя верю.

И тут я вспыхнула. Ударила ладонями по столешнице и, опираясь на нее, вперила уничтожающий взгляд в Воскресенского, который, по всей видимости, только этого и ждал: сидел и смотрел на меня абсолютно невозмутимо, будто не сказал ничего особенного.

— А вот и эмоциональная Лиз, другое дело.

Так вот чего он добивался? Моих эмоций? Серьезно? Зачем?

Это смертоносное зрелище, приятель. Он должен был помнить еще со времен наших отношений, что если я взрывалась, то пиши пропало. А он зачем-то самолично шагал в это пекло. Еще и улыбался так широко, будто был уверен, что не сгорит дотла.

— Про размер моего члена тоже расскажешь?

Я поморщилась, но отвернуться себе не позволила. Затем еще раз пробежалась взглядом по его лицу, по скрещенным пальцам, широким плечам, растрепанным волосам песочного цвета, зацепилась за ямочки на щеках.

— Боже, помолчи, я тебя очень прошу.

— Только не перепутай, а то моя репутация может пострадать, — деловито произнес Воскресенский, полностью игнорируя мою реплику. — В комнате было темно, ты точно помнишь, сколько там сантиметров?

Я пытаюсь это забыть уже второй день!

— Да какая у тебя может быть репутация вообще? — буркнула я, заставив себя немного успокоиться и выбросить ненужные мысли из головы. Я все еще стояла напротив него и сверлила его взглядом.

Саша тоже сидел в прежнем положении, положив подбородок на сцепленные пальцы рук и глядя на меня хитро и самодовольно, с наглым вызовом. И я буду не я, если этот вызов не приму.

— Ты такая классная, когда злишься.

— А ты такой придурок, когда выводишь меня из себя.

Он чуть наклонил голову набок и хохотнул. Несмотря на открытое нараспашку окно, здесь все еще было жарко. Или мне просто казалось, что воздух накалился? Я неровно дышала, почти задыхалась от своей злости. И медленно осознавала, что расстояние между нами не такое большое, а вот отскакивающих искр — целое море. Горячее, пылающее, напряженное море.

Взгляд Воскресенского коснулся моих губ всего на каких-то пару мгновений и вернулся обратно к глазам. Я заметила этот жест. Успела заметить и почувствовала, как сердце подпрыгнуло в груди. Совершенно непонятная реакция. Почему она такая сильная? Передо мной лишь человек из прошлого. Нагло ухмыляющийся, издевающийся, все делающий назло. И его заинтересованный лазурный взгляд, который сводил меня с ума в шестнадцать лет.

А сейчас?

Боже. Почему он так смотрит?

Сейчас нет.

Я убрала ладони со стола и отвернулась, прикрывая веки и глубоко вдыхая прохладный вечерний воздух, который должен был отрезвить меня. Он не был жарким — мне действительно лишь показалось. Он полнился прохладой и остужающей свежестью, смешанной с имбирно-грейпфрутовым ароматом чая.

— Тебе положить сахар в чай? — спросила я, замечая, что мой голос подрагивает, но вот тон остается невозмутимым, к чему я приложила все силы.

— Да, было бы неплохо, — спокойно ответил Саша. Я шагнула к шкафам и открыла один из них в поисках сахарницы.

— Как можно есть столько сладкого?

— Не понял.

— На столе полно сладостей, а ты еще и в чай сахар кладешь.

— Почему бы и нет?

— Не понимаю, как можно запивать сладости сладким чаем. Это перебор.

Где-то на улице засмеялся ребенок, и его отдаленный смех долетел до кухни и растворился в воздухе.

— Перебор — это пить несладкий чай. Как ты вообще это делаешь?

— Как все нормальные люди. Своим сахаром ты перебиваешь весь вкус чая. Всю богатую палитру ароматов и вкусовых ноток. Ты же их просто не почувствуешь.

— Я почувствую все, что мне необходимо, Лиз.

— Перегибая палку? Думаешь, разберешь, что к чему? Хочешь и рыбку съесть, и в лодку сесть? Или… — меня вдруг осенило. Мысль искрометная, как вспышка в голове. Как взрыв салюта, такая же оглушительная. Я усмехнулась. — Конечно хочешь. Глупые вопросы я задаю.

— О чем это ты? — Саша слегка прищурил глаза, потирая пальцем губы.

Я покачала головой:

— Ни о чем.

Разве что о том, что он хотел получить все и сразу. Причем это касалось не только сахара.

Я в очередной раз наклонила чайник, придерживая другой рукой его стеклянную крышку, и горячий напиток тугой струей ударился о дно керамической чашки. Вверх потянулись завихрения пара, обжигая кожу. А Саша не стал пытаться понять ход моих мыслей. Не захотел или просто отступил. Только еще некоторое время наблюдал за мной с явным подозрением во взгляде, будто изучая, но это меня уже не слишком смущало. Ведь все было хорошо. Нам в принципе удавалось адекватно беседовать на отвлеченные темы, даже несмотря на то, что совсем недавно я хотела его чем-нибудь ударить.

Даже его ухмылка меня не волновала. Все было хорошо. Но недолго.

Когда моего запястья легко коснулась его теплая ладонь, я замерла. Сердце упало куда-то в пятки.

— Достаточно, спасибо, — раздался мягкий голос — непривычно мягкий для Воскресенского. Мне захотелось прикрыть глаза и глубже впитать в себя его. Вдохнуть и оставить внутри навсегда. Первые пару мгновений я даже не до конца понимала, что фраза принадлежит Саше. Стояла, почти оглушенная внезапным прикосновением.

Его пальцы легко обхватили мое запястье. Почти невесомо, почти нежно.

Это был всего лишь останавливающий жест, не более, но я каждой своей клеткой ощущала тепло этого прикосновения. Я взглянула на его руку. По сравнению с моим тонким запястьем она казалась очень большой. Помню, когда мы встречались, его рука всегда была шире моей. Тогда мы были подростками, и Саша не мог похвастаться крепким телосложением, а сейчас…

Сейчас все изменилось.

Мы уже пять лет как не встречаемся.

И я искренне не понимала своей реакции на все его случайные жесты, в которых зачем-то сразу бралась искать скрытый смысл.

— Пожалуйста.

Против воли я отстранилась от Воскресенского, и тепло его руки исчезло.

Я поставила чайник на деревянную подставку, села напротив Саши и придвинула к себе кружку с чаем, отрешенно наблюдая за тем, как он кладет себе сахар. Два кубика.

Он добавлял в чай два кубика сахара.

Это знание вдруг показалось мне чересчур интимным. Такие вещи знают друг о друге партнеры или друзья. Наши отношения не подходили ни под одну из категорий, но тем не менее в моей голове прочно закрепился этот факт. Саша пьет чай с сахаром. И кладет два кубика.

А сколько кубиков он клал, когда мы встречались? Всегда ли добавлял сахар в чай и добавлял ли вообще? Я попыталась вспомнить, но не смогла, ни одной мысли в голове не проскочило, ни одного несчастного воспоминания о том времени. Я в принципе мало что помнила о семнадцатилетнем Саше. Вероятно, такие вещи просто забываются со временем. В конце концов, прошло пять лет, но… может быть, дело в том, что я просто никогда его не знала?

От этого вдруг стало неуютно. Захотелось поежиться, и я прикусила губу, отводя взгляд от Сашиных рук. Длинные пальцы, аккуратные запястья, тонкая кожа, сквозь которую прорисовывались извивающимися змейками голубые ниточки вен. Его руки раньше всегда казались мне какими-то нескладными, а сейчас притягивали взгляд.

Это было странно.

Молчание опять давило.

С улицы все еще слышались крики и смех, приглушенный расстоянием шум проезжающих автомобилей, шелест листьев каждый раз, когда поднимался ветер. Благодаря открытому окну эти звуки становились объемнее, шире и будто погружали в себя. Заточали, как в пузырь. Мне это нравилось. Сразу появлялось ощущение причастности к жизни и пребывания там, тремя этажами ниже. Как будто чувствовалась вся эта реальность вокруг, настоящая, живущая, бьющая ключом, осязалась кончиками пальцев, даже несмотря на то, что я все еще находилась на кухне в своей квартире.

Но тишина — та, что была между мной и Воскресенским, — давила невероятно. Мне не хотелось думать о том, что он мог счесть мою реакцию на его прикосновение чем-то большим. Потому что на самом деле это ничего не значило. Он влез в мое личное пространство, а я такого не ожидала. Только и всего.

По крайней мере, я искренне в это верила.

Все-таки пригласить его на чай было дурацкой идеей.

В коридоре послышались шаги, и в кухню вошла мама. Облегчение накрыло с головой, пока я подносила кружку с чаем ко рту и вдыхала имбирно-грейпфрутовый аромат, насколько хватало легких. Мама улыбнулась мне, а я улыбнулась в ответ, сделав вид, что все в порядке, что между нами с Сашей совсем не было неловкой тишины, резкого разговора и почти нежного касания. Слишком много всего для десяти минут наедине.

— Простите за мое отсутствие, — весело произнесла она, усаживаясь рядом со мной и пододвигая к себе чашку.

— Да что вы, не страшно.

Саша наконец перестал размешивать сахар и положил ложку на блюдце рядом с собой. Он откинулся на спинку кухонного дивана — мне почему-то в этот момент стало легче дышать — и обхватил свою кружку ладонью, тоже поднося ее ко рту и делая глоток.

— Так что, ты учишься, работаешь? — поинтересовалась мама, глядя на него.

Мне очень захотелось сказать ей «спасибо» за начатый диалог. Еще несколько минут в тишине, и я бы сошла с ума. Или сбежала, что более вероятно.

— Работаю. У отца свой автосалон, и я пока что там.

— Ты ведь учился в колледже?

— Да, окончил два года назад.

— А как семья?

— Отлично, спасибо. Отец все не нарадуется автосалону, хотя уже столько лет прошло с переезда. Мама тоже нашла работу достаточно легко, но еще она ходит в клуб любителей кулинарии. Это ее отдушина, она приходит счастливая с каждого собрания и буквально светится. — Саша рассказывал о своих родителях с бесконечным теплом в глазах. Этого нельзя было не заметить.

Я вдруг почувствовала себя странно. Вообще всегда странно слышать о ком-то, кто больше не является частью твоей жизни, но когда-то был ею.

Отношения с его семьей у меня с самого начала сложились просто прекрасные. Его родители оказались милыми, приветливыми людьми, и я даже некоторое время общалась с его старшей сестрой, разница в возрасте с Сашей у них была всего три года, как и у Гиты с Колей. Насколько я знаю, сейчас девушка работала моделью где-то в Москве и с семьей не жила, но это, если честно, мало меня интересовало. Они все перестали меня интересовать, как только мы с Сашей расстались. Пока семья Воскресенских еще жила тут, мы могли случайно пересечься на улице, поздороваться, разговориться, и эфемерное ощущение присутствия в жизни друг друга мало-мальски сохранялось. Однако после их переезда наши пути окончательно разошлись. Единственное, что осталось, — это фотографии с Сашей, которые я убрала в самую дальнюю папку своего ноутбука.

Сейчас это все — его семья и он, в частности, — казалось мне невообразимо далеким. Будто скрытым за глухой стеной. Где-то там, по другую сторону зоны моих интересов. Как крохотное напоминание о том, что они все же были частью моей жизни много лет назад.

— Так, значит, сюда ты приехал к родным?

Я подняла взгляд на Сашу. Он расслабленно улыбался и совсем не чувствовал себя скованно или неловко. Невольно скользнула взглядом по его лицу. Голубые глаза, прямые широкие брови, чистая кожа, ямочки на щеках. Светлые волосы, открывающие лоб, стали еще светлее, чем раньше. Сначала я думала, что мне показалось, но теперь, разглядев его, точно могу сказать, что нет. Должно быть, выгорели на солнце, потому что цвет челки был немного белее. Волосы Саши всегда были скорее русыми, а сейчас больше напоминали блонд.

Новая прическа с растрепанной челкой однозначно шла ему и удачно выделяла острые черты лица. И правда, он стал куда симпатичнее. Хотя нет, даже не так. Он стал более мужественным, вот подходящее слово. Это именно та характеристика, которой Воскресенский никогда раньше не мог похвастать.

Вот пусть и уезжает теперь вместе со своей мужественностью куда подальше из города.

Очень кстати в голову вернулась мысль о моем плане, и я задумалась о том, как бы незаметнее поинтересоваться у Воскресенского, когда он собирался уехать восвояси.

— Да, моя тетя со своей семьей переезжает, и мне нужно помочь им со сборами и перевозкой вещей.

— И надолго ты тут? — опередила мама мой вопрос.

Настроение поднялось с отметки «ниже плинтуса» до самого потолка как по щелчку пальцев. Я еще не успела выстроить в своей голове ход диалога, при котором смогла бы узнать интересующие меня детали, а мама уже задала прямой вопрос, ответ на который раскроет мне все карты.

— До конца недели, — ответил Саша.

И наши взгляды снова встретились.

В этот раз во мне ничего не екнуло. Я просто смотрела на него и размышляла о том, что, наверное, он снова хотел увидеть мою реакцию на его слова. Выяснить, какая она будет и будет ли вообще. Забавно. Почему его это интересовало? И как он хотел понять, что я чувствую, если я сама этого не понимала?

Мысли вдруг затихли, и волнение прекратилось.

В голове стало подозрительно тихо. Как и в груди.

Саша пробудет здесь до конца недели. В одном со мной городе, на одних и тех же улицах. Не знаю, обрадовало меня это или огорчило. Он говорил об этом так спокойно, а я так же спокойно приняла. Сейчас для меня эти слова были просто фактом. Вот если бы он сказал «месяц», я бы разозлилась. Если б сказал «два дня» — запрыгала бы по кухне от радости. «До конца недели» было той самой золотой серединой, которая не вызывала во мне никаких эмоций.

— Так ты здесь совсем недолго пробудешь. — Мама грустно улыбнулась.

— Да, нужно разобраться со всеми формальностями, перевезти вещи, а по приезде — успеть на свадьбу. Мой дядя женится, поэтому мы так торопимся. Если бы не это, возможно, я бы остался здесь подольше. В конце концов, родные места.

Снова быстрый взгляд на меня. Это он что же, так проверяет мои нервы на прочность? Зря, очень зря. Скорость разгона у меня рекордная — меньше секунды, если довести. Хотя он знал.

И все равно зачем-то пытался.

— И то верно.

— Очень необычно здесь находиться спустя столько лет.

— Зато приятно. Столько всего можно вспомнить! Как тебе было учиться? Понравилось?

— Да неплохо. — Воскресенский неопределенно пожал плечами, ненадолго задумавшись. — Лучше, чем в школе, это точно. Хотя и там на мозг покапали знатно.

— На мозг везде знатно капают — все-таки обучают будущих профессионалов своего дела, — отчеканила я, замечая, что голос слегка звенит. Снова. Воскресенский глянул на меня, не поворачивая головы.

— В университете наверняка сильнее.

— Не знаю, мне не с чем сравнивать. Сравни сам, у тебя есть такая возможность.

Он мягко усмехнулся, как если бы раскусил тонкую издевку. Только вот я не издевалась, а лишь озвучила факт: я не училась в колледже и потому не знала, насколько строги там требования к студентам. А вот Саша после окончания своего техникума вполне мог поступить на вышку и сравнить, если ему этого так хотелось.

Тем не менее я не видела в этом смысла. И к тому же совершенно не знала, собирается ли он вообще поступать в университет.

«Я ничего о нем не знала», — пронеслось в моей голове. О том Саше, который сейчас сидел передо мной и ухмылялся, слегка наклонив голову набок и обхватив свою кружку с уже остывшим чаем ладонью.

Саша сидел передо мной. Повзрослевший, какой-то другой, загадочный, и все, что я видела, — девственно-белый, чистый лист.

Способен ли человек измениться? Я всегда была уверена, что способен, но так ли это? События, время, другие люди — они правда оказывают воздействие, под напором которого что-то меняется внутри?

Или они просто надевают маски, за которыми прячутся и прячут? Укрывают от людских глаз то, от чего всеми силами пытаются избавиться. Но ведь оно есть — по-прежнему живет внутри, где-то глубоко, настолько, насколько получается его зарыть, чтобы не видели другие и чтобы не видел ты сам.

Нет, люди меняются, просто далеко не все и не всегда. Маска со временем даст трещину, сквозь которую слепящими лучами пробьется вся суть. Но настоящие перемены раз от раза будут давать о себе знать, и ты увидишь их. Они всегда будут на поверхности. На расстоянии вытянутой руки.

Только протяни и дотронься.

Я почти протянула.

— Так во сколько вы встречаетесь с Гитой? — спросила мама, оборачиваясь на настенные часы. Она словно попыталась сгладить повисшее в воздухе напряжение.

То, которое появилось в моей груди, я сгладить вряд ли смогу.

— В семь.

— Тебе уже скоро надо выходить.

— Да. Допью чай и пойду.

— Я с тобой, — вдруг произнес Саша, и я удивленно уставилась на него, чувствуя, как все шире раскрываются мои глаза.

«Как это, со мной?» — испугалась я. А вслух спросила:

— Куда?

— Нам вроде как в одну сторону. Вы же встречаетесь на площади? — спросил он спокойно, однако глумливые искорки из его глаз никуда не делись.

— Да, там.

— Ну вот и мне туда. Провожу тебя и пойду дальше по своим делам.

Почему он решил, что мне нужна его компания, я так и не поняла, но не стала спорить. Лишь пожала плечами. Может быть, нам удастся еще раз нормально побеседовать.

Мы ведь разговаривали, пока я готовила чай. Пусть этот разговор и длился не больше двух минут, но он был.

В конце концов, мы ведь, наверное, не увидимся больше никогда.

Странный комок вдруг поднялся к горлу, и я поджала губы. Нет. Я не признаю, что сожалею, что больше не смогу увидеть Воскресенского.

И эти мысли совершенно лишние сейчас. Я невольно нахмурилась, краем уха ловя обрывки фраз — мама снова разговорилась с Сашей. А спустя некоторое время он наконец поднялся с дивана, оставив после себя пустую кружку.

— Что ж, спасибо вам большое! И за чай, и за душевный разговор.

Я не раздумывая поднялась следом, собрала посуду, отнесла ее к раковине и сполоснула кружки, вслушиваясь в звуки за спиной. Стул проехался ножками по полу — мама встала со своего места; следом раздался ее мягкий голос:

— Тебе спасибо за помощь, Саша.

— Да что вы, пустяки. Мне было нетрудно.

Надо же, какой вежливый.

А со мной говорил про свой член.

Боже, что за идиотские мысли лезут в голову?!

Чем быстрее мы уйдем, тем быстрее я увижусь с Гитой и изолью ей весь тот поток эмоций, что разрывает меня изнутри уже второй день. Гита успокоит меня и отвлечет от этой чепухи. Обязательно отвлечет. Она выслушает, посмеется, крепко обнимет и пообещает, что все будет хорошо. Скажет, что Саша балда.

Ведь он правда балда, и правда все будет хорошо. Я и сама это знала.

Все станет хорошо, как только Воскресенский уедет отсюда, а я забуду все, что произошло со мной за последние двое суток.

К тому же я собиралась поговорить еще и с мамой. Вчера она пришла уставшая, и нагружать ее своими проблемами я не стала. Вместо этого мы весь вечер провели за просмотром какой-то романтической комедии, а сегодня я наверняка задержусь, пока буду гулять с Гитой, так что разговор отложила на завтра.

Мама не знала о моей встрече с Сашей, о проведенной вместе с ним ночи, о том, что я уже второй день избегаю его, но по глупым случайностям мы умудряемся сталкиваться в городе, будь то кофейня или улица. Если бы знала, то ни под каким предлогом не дала бы маме пригласить Воскресенского к нам на чай, даже в знак благодарности.

Эта мысль заставила меня усмехнуться, и я обернулась к ним, сдерживая хитрую улыбку, однако спрятать веселье во взгляде не вышло. Саша посмотрел на меня, слегка сощурившись. Наверное, не понял, что меня так обрадовало, но я не дала ему времени это обдумать. Кивнула в сторону прихожей, намекая, что нам уже пора выходить, и он, еще раз подозрительно осмотрев меня, прошел к выходу.

«Что, страшно? — торжествовала я про себя, — Становится не по себе, когда я начинаю улыбаться без причины?»

Мама подошла ко мне и коснулась моих волос с особой нежностью, которая была свойственна только ей. Убрала выбившуюся из укладки прядь волос за ухо, и мы в обнимку направились вслед за Воскресенским.

Саша остановился около входной двери, быстро обулся и снова выпрямился, глядя на мою маму.

— Что ж, еще раз спасибо вам за приглашение. Был рад увидеть вас.

— Удачи и всех благ тебе. Семье передавай привет.

— Обязательно. — Он улыбнулся, и я постаралась не обращать внимания на то, какой обаятельной была эта улыбка. Затем перевел взгляд на меня. — Жду тебя на улице.

Я кивнула, и уже через пару секунд за Воскресенским с легким хлопком закрылась входная дверь. В груди после его ухода сделалось спокойнее, будто легкие увеличились в объеме, и я смогла вдохнуть больше воздуха.

Однако память услужливо напомнила мне: мы ведь не попрощались и испытание еще не окончено. Через минуту я спущусь к нему, и нам предстоит провести вместе еще про крайней мере минут пятнадцать. Гита будет громко смеяться, когда мы встретимся. Хотя я все же надеюсь, что она не станет этого делать. Иначе мне придется ее покусать.

— Дорогая, все хорошо? — Мамин голос звучал слегка обеспокоенно, и только это заставило меня отвлечься от череды мыслей.

Я подняла на нее глаза. Волнистые волосы, почти черные у корней, плавно переходящие в шоколадный оттенок, тонкий нос, аккуратные худые щеки, длинные накрашенные ресницы. Светло-синий взгляд — ясный и добрый, цвета моря в солнечную безветренную погоду. Самый родной на свете взгляд, в котором сейчас мягкими волнами набегало беспокойство.

Моя мама.

Моя замечательная красивая мама.

Я улыбнулась, и эта улыбка была совершенно искренней, несмотря на то что некоторые чувства упрямо глодали меня изнутри. Например, острое желание скорее поделиться с ней всем случившимся. Просто сесть и все рассказать. С ходу, как будто обрушить плотину, за которой прятался бесконечный поток слов. Начну я примерно так: «Мамочка, твоя дочь — глупая идиотка». Конец.

— Да, конечно. Все хорошо, не переживай.

— Правда?

Но она действительно зря так волновалась.

— Да. — Я сделала шаг к ней и обняла, прижавшись щекой к ее щеке, чувствуя запах духов и цветочного шампуня. Мама была такая хрупкая, такая маленькая и нежная. В детстве я совершенно этого не замечала, а теперь видела прекрасно. Когда подросла сама. Я чувствовала худую ровную спину под ладонями и ласковое объятие ее рук. — Я расскажу тебе кое-что, когда вернусь. А если все же задержусь, то расскажу завтра утром.

— Конечно, расскажи. Это связано с Сашей, ведь так?

Неужели все так очевидно? Хотя, наверное, так и есть. С моим умением скрывать свои чувства очень сложно что-то утаить, тем более от мамы, которая видит меня насквозь и чувствует любые перемены моего настроения.

— Связано. Ты угадала.

Она слегка отстранилась и заглянула мне в глаза, мягко поглаживая большими пальцами плечи. Ее взгляд был полон печального понимания. А еще — невероятной поддержки, которая окутывала меня подобно солнечному мареву.

— Ничего, что я пригласила его к нам? Вы не ругались, пока меня не было?

— Не ругались. Я немного повредничала, но это было абсолютно заслуженно.

— Не сомневаюсь.

И мы негромко рассмеялись. Теплейший момент рядом с самым близким на свете человеком. Их зачастую не замечаешь, а так хочется иногда сделать целый альбом из таких мгновений: светлых, живых воспоминаний. Чтобы потом, если вдруг станет грустно, открывать его и окунаться в это тепло, подпитываться любовью, сквозящей на страницах.

Мы еще раз обнялись, я поцеловала маму в щеку, получила пожелание хорошо провести вечер и не нервничать из-за некоторых, а уже через секунду закрыла за собой дверь и неспешно направилась вниз по лестнице. Саши на площадке не было — наверное, спустился вниз и стоял у подъезда, дышал свежим воздухом. И почему мы не могли подышать им отдельно друг от друга?