Краплёная

Элеонора Мандалян

Данная книга – своего рода психологический женский роман с криминальным уклоном. История очень некрасивой от рождения женщины, озлобленной на весь мир, одинокой, всеми отверженной и несчастной, но достаточно умной и амбициозной. По натуре она мстительна и не умеет прощать обид. «Крапленой» презрительно окрестил ее босс, заметив однажды у нее на груди ромбовидное родимое пятно, похожее на бубновую масть. Психологизм романа в трансформации личности героини – от персонажа однозначно несимпатичного во всех отношениях к самодостаточной, уверенной в себе женщине, освобождающей душу от оков зла и раскрывающей ее для любви и радости жизни. Ее хирургически преображенная внешность – всего лишь рычаг для пробуждения глубоко запрятанных сокровищ души.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Кате повезло. Она успела получить диплом прежде, чем обучение в ее, расколовшейся, как весенний лед, стране перестало быть бесплатным. Ей повезло вдвойне. На смену надежным, но строго упорядоченным государственным учреждениям пришли бесчисленные частные компании и фирмы, всевозможных направлений и профилей, для которых специалист, владеющий иностранными языками, был лакомым кусочком.

На первое предложение Катя согласилась сразу же, по принципу где бы не работать, лишь бы работать. Но очень скоро, поднаторев в новой обстановке, сориентировавшись и поняв, что к чему, она сама начала определять себе цену. И теперь уже выбирала она, а не ее. В конце концов она попала в престижную, набирающую обороты компанию и за короткий срок стала доверенным лицом ее президента. Ее ценили, ее уважали как специалиста, с ее мнением считались. Но в ней по-прежнему не видели женщины. Однако эта самая женщина — нереализованная и необласканная — вовсе не умерла. Она затаилась, пряча огромный камень за пазухой, и терпеливо ждала своего часа.

Бывало, останавливалась Катя где-нибудь в людном месте, скажем, у выхода из метро, и, облокотясь о каменный парапет, начинала наблюдать за прохожими. Если появлялась в поле ее зрения фигуристая молодая особа, двуногие самцы оглядывали ее с головы до пят, одни бесцеремонно, другие украдкой, оборачивались, чтобы запечатлеть вид сзади. Иногда попадался среди них особо активный и самоуверенный, устремлявшийся за ней следом. Тогда Катя снималась со своего поста, чтобы понаблюдать, как будут развиваться события. Самец, догнав самочку, заговаривал с ней. И, в зависимости от того, насколько умело он это делал и что он сам из себя представлял, она либо отшивала его, либо отвечала взаимностью, в результате чего завязывалось знакомство. Все было так примитивно, так банально и просто. И так недосягаемо для той, кто за ними наблюдал.

В вагоне метро, на эскалаторе, в бесконечных подземных переходах Катя нутром ощущала, как в текущем, бурлящем, снующем или временно обездвиженном людском потоке то и дело возникали спонтанные короткие замыкания, проскакивали электрические разряды мимолетных контактов, шел беспрестанный обмен целой гаммой невидимых сигналов на волне «самец-самка». То была подсознательная, самим Богом предопределенная, настроенность противоположных полов друг на друга.

Только Катя, даже находясь в самой гуще этого потока, никаких разрядов и сигналов не получала. Мужчины смотрели как бы сквозь нее. Они ее попросту не видели. Иной раз, эксперимента ради, она не уступала встречному дороги. Но прохожий, привыкший виртуозно лавировать в гуще московского Вавилона, огибал ее, как огибают колонну или угол дома, как вода обтекает камень, не давая себе труда взглянуть повнимательнее на непрошенную преграду.

«Подонки. Ничтожные скоты! — ругалась про себя Катя. — Вам лишь упаковку подавай. А что внутри, для вас значения не имеет. А ведь я дала бы сто очков вперед любой размалеванной, безмозглой кукле, за которой вы готовы трусить рысцой, как дворовые кобели.»

Шли годы. Кате исполнилось тридцать четыре. Пол жизни закинулось за плечи, как рюкзак. Но разве это можно назвать жизнью — без друзей, без любимого, когда даже самой на себя в зеркало смотреть тошно. Мать, которую она посещала от случая к случаю, видя страдания дочери, лишь сокрушенно качала головой:

— Ну что с этим поделаешь, Катюша. Такая уж ты у меня уродилась — неудачненькая. И никуда от этого не денешься.

«Заблуждаешься, родительница, — усмехалась про себя «неудачненькая». — Денешься. Еще как денешься.» В голове ее зрели дерзкие планы, к моменту осуществления которых она двигалась продуманно и не спеша, шаг за шагом подготавливая почву, налаживая необходимые контакты, вооружаясь соответствующими знаниями.

Сам факт возможности выхода из глухого тупика обнадеживал, но не облегчал ее каждодневную жизнь, безрадостную и унылую, временами доводившую ее до отчаяния. В тот вечер Кате было особенно невмоготу. Она злилась на себя, на мать, на Бога, на судьбу, а заодно и на весь мир. Все валилось у нее из рук, ее раздражали даже вещи, с которыми она ничинала ссориться, как с живыми: «Какого черта ты не сидишь на своем месте!» — обрушивалась она на кофейную чашку, не желавшую стоять вверх донышком на переполненной посудой сушилке. «Твоя проклятая ручка въехала мне в бок!» — выговаривала Катя кострюле. Откатившееся по столу яйцо она в сердцах запустила в стену, а потом долго отчищала узоры, оставленные им на обоях. «Этак я сойду с ума», — сказала себе Катя и, наспех одевшись, выскочила из дома.

Бесцельно бредя вдоль улицы, она натолкнулась взглядом на вывеску: «БАР УЛЫБКА».

Уж что-что, а заставить ее улыбнуться вряд ли кому-то под силу, подумала Катя, спускаясь вниз по лестнице. Скинув пальто на услужливо подставленные руки гардеробщика, она несмело вошла в полутемный, прокуренный зал. Сквозь дымовую завесу, как в мультипликационном фильме-страшилке, ей были видны лишь таинственно и недобро мерцавшие глаза — с две дюжины пар — устремленные на нее. «Чего уставились! — не разжимая губ, крикнула Катя. — Убогой не видали? Может отослать вас в подземные переходы? Там таких, уж точно, навалом. А кстати, чего это вы не улыбаетесь, как вам вывеска велит?»

Подойдя к стойке бара, она взобралась на высокий стул.

— Добрый вечер, барышня, — безучастно приветствовал ее бармен. — А вы у нас впервые.

— Она молча кивнула.

— Чего желаете?

Катя никогда прежде не бывала в подобных заведениях, к тому же к спиртному относилась резко отрицательно. Но раз уж она здесь оказалась, надо было что-то заказывать.

— «Кровавую Мэри», — выпалила Катя первое, что всплыло в памяти из прочитанных книг.

— Круто для начала, — усмехнулся бармен, играя бутылками водки и томатного сока.

Выпитое теплой волной разливалось по телу, наполняя и согревая каждую его клеточку. Негромко играла музыка. В сладковато-терпком запахе сигаретного дыма было что-то незнакомое — будоражащее, вызывавшее томление и негу. Пчелиным роем жужжали голоса. После третьего бокала это жужжание сконцентрировалось в чердачной части ее черепа.

— Не пей больше, подруга, а то вляпаешься в историю.

Услышав хрипловатый голос над собой, Катя нехотя приподняла голову, которую только что так удобно устроила в скрещенных на стойке руках. Рядом сидела рыжеволосая девица. Выщипанные брови, зеленые тени вокруг глаз, как у болотной кикиморы, ресницы аля-Барби, румянец сельской молодухи прошлого века, губы как надкусанный помидор.

— Т…ты что мне с…снишься? — пробормотала Катя, удивившись, каким вдруг непослушным и неповоротливым стал ее язык.

— Меня Сильвой зовут. А тебя?

— К…Кажется, К…Катей.

— Так. Все же надралась, — констатировала кикимороподобная Барби. — Между прочим, это мое место. Не вздумай на него претендовать. А то я ведь могу и рассердиться… Впрочем, — уже как бы размышляя вслух, добавила она, — на конкурентку ты, вроде бы не похожа. У тебя что неприятности? — Она повнимательнее вгляделась в новенькую. — Парень тебя уж точно не обидел, поскольку у тебя его, скорее всего, никогда и не было. Значит, сама собой отпадает версия, что бросил или изменил муж. Что же остается?… С работы турнули?

— Да какое твое собачье дело мне в душу копытами лезть! — окрысилась на девицу Катя, перепутав свинью с собакой. Голос ее при этом прозвучал почему-то вяло, а глаза открылись лишь на половину и то с большим трудом.

Сзади послышались возбужденные голоса. С грохотом перевернулся стол. По полу разлетелись осколки разбитой посуды. Отборный мат вместе с дымом завис под низкими сводами. Новая знакомая Кати, с кошачьей ловкостью соскользнув с высокого табурета, язычком пламени взметнулась над стойкой.

— Сваливаем отсюда! Сейчас тут будет жарко! — как бы издалека донесся до Кати хрипловатый испуганный голос, и вслед за этим кто-то потянул ее за рукав, отчего она чудом не свалилась вместе с табуретом.

— Да открой же ты глазелки, горе луковое! И смотри под ноги, не то свой антикварный нос расквасишь, — приговаривала рыжая, таща ее вверх по ступенькам.

Свежий, холодный воздух привел Катю в чувство, правда совсем чуть-чуть.

— Живешь-то далеко?

Катя осоловело огляделась:

— Вроде бы вон в том доме. Кирпичный, на углу.

— Так и быть уж, сопровожу, — ворчливо сказала рыжая. — Обопрись на меня и держись ровнее. А не то, если на легавого напоремся, как пить дать, в участок загремим.

Окончательно приходя в себя, Катя поднялась вместе с самозванной спасительницей на лифте, отперла ключом дверь. Поддерживая ее за талию, рыжая прошла вместе с ней в квартиру.

— Ну ты и наглюкалась, подруга. С тобой часто такое бывает?

— Первый раз, — нехотя буркнула Катя. — По-моему, я окосела не столько от «Кровавой Мэри», сколько от дыма.

— Запросто, если не колотая.

— Что ты имеешь ввиду? — не поняла Катя.

— Так они ведь там все гашишь курят. Вот ты и надышалась.

Катя не села — рухнула на диван. Веки, будто отлитые из свинца, никак не желали подниматься.

— Где у тебя кухня? — деловито спросила рыжая.

Катя молча указала направление.

— Кофе есть?

Она кивнула.

— Тогда я сейчас.

Через некоторое время рыжая вернулась с двумя дымящимися чашками в руках.

— На-ка вот, выпей. Сразу полегчает. — Она снова исчезла на кухне и принесла оттуда поднос с сыром, колбасой и хлебом. — А еще я нашла у тебя в холодильнике вот это, — почти виновато улыбнулась она. — Поужинаем? Очень есть хочется.

— Мне тоже. Давай.

Они устроились за журнальным столиком. Немного погодя рыжая вспомнила, что видела в холодильнике апельсиновый сок и виноград. Выложив все это на столе, она блаженствовала, запихивая в рот крупные виноградины и заедая их французской булкой с сыром.

Опьянение сменилось у Кати сильной головной болью.

— Ну что ж ты так расквасилась-то, — сокрушенно покачала головой гостья. — Тебя прямо страшно оставлять одну… Хочешь, я переночую у тебя? Если что — буду рядом.

Катя-таки справилась с непослушными веками и, с трудом приподняв их, посмотрела на рыжую.

— В общем-то я не против. Только вот если проснусь среди ночи, могу закричать с перепугу «Караул!», увидев тебя в своей квартире.

— Это еще почему?

— Уж больно ты размалеванная. Как карнавальная маска.

— Так я сейчас побыстрому умоюсь, и будет полный ажур, — заверила ее рыжая. И, не дожидаясь согласия хозяйки, скрылась в ее ванной.

— Ну, как теперь? — спросила она, вернувшись.

— Погоди, это опять ты, или привела с собой кого?

Девица изменилась до неузнаваемости. Отмывшись от косметики, она теперь блестела как целлулоидная кукла. Мордочка у нее оказалась вполне симпатичной и по-детски наивной.

— Послушай, а ты очень даже ничего, — удивленно отметила Катя. — На кой черт тебе эта штукатурка? Она ж тебя только уродует.

— Штукатурка мне вместо рекламы. Чтоб каждый видел, с кем имеет дело и на что может рассчитывать. А еще, как ты справедиво заметила — вместо маски. Под ней очень удобно скрывать, когда бывает стыдно или противно.

— Так ты что, путана что ли?

— Во даёт! — хлопнула рукой об руку рыжая. — Только щас догадалась? А ты, значит, в нашем полку новенькая.

— Я не из вашего полка. У меня другая специализация.

— Можно полюбопытствовать?

— Иностранные языки.

Рыжая аж присвистнула.

— А я-то тебя с дуру за свою приняла. Поначалу даже хотела турнуть из бара. Выходит, не компания я тебе. Ну, раз так, отвалю, наверное.

— Куда ж ты среди ночи? Сейчас время головорезов да шпаны.

–…и путан, — усмехнулась та.

— Извини, сразу не сориентировалась. Как, ты сказала, тебя зовут?

— Вообще-то Светкой. Но я представляюсь клиентам как Сильва. Другой коленкор.

— Ладно, вот тебе диван, вот плед. Если хочешь, устраивайся здесь. А я в спальню пойду, голова разламывается. Спокойной ночи.

Проснувшись утром и увидев на своем диване в гостиной спящую девицу, Катя не сразу сообразила, кто она и как тут оказалась. А вспомнив, отправилась на кухню готовить завтрак на двоих. Ей странным образом было приятно присутствие другого человека в ее квартире, куда никто никогда практически не заглядывал. Ну а профессия гостьи ее не только не отталкивала, но и интриговала. Ей представлялась редкая возможность побеседовать по душам со жрицей продажной любви. Ведь в своем искусстве они должно быть непревзойденные мастерицы.

— Вставай, соня! — окликнула она хаос рыжих волос, разметавшихся по диванной подушке. — Завтрак подан.

Из-под этого хаоса проглянула заспанная мордочка, озарившаяся блаженной улыбкой:

— Давненько я так сладко не спала. Диван у тебя чудо. Не диван, а облако.

— Рыжему солнышку самое место на облаках.

— Ты что-то сказала про завтрак или мне спросони послышалось? — Света-Сильва села, сладко, по-кошачьи потянувшись.

— Не послышалось, не послышалось. Пошевеливайся.

— А можно я душ приму? В нашем доме уже месяц горячей воды нет. Жуть как неудобно.

–…Валяй, — не сразу согласилась Катя, подумав, что ей совсем не хочется пускать к себе в ванну девицу с улицы. — Вот тебе полотенце.

За завтраком она не столько ела сама, сколько наблюдала за гостьей, с завидным аппетитом уплетавшей все подряд.

— Сколько тебе лет, Света?

— Мне-то? — Рыжая не сразу оторвалась от тарелки. Щеки у нее были смешно оттопырены. — Скоро уже двадцать два. Надо понимать, следующий вопрос будет: как долго я этим промышляю.

— Угадала.

— Да уже года три. Так что могу брать учениц. Не за просто так, само собой.

— Если на меня намекаешь, я — дохлый номер. — Катя мрачно усмехнулась.

— Точно. Дохлый, — тут же согласилась рыжая. — Только не потому, почему ты сама считаешь.

Катя внимательно посмотрела на нее:

— А почему же?

Отодвинув пустую тарелку и упершись локтями в стол, ночная бабочка приступила к просветительской лекции:

— Все очень просто, подруга. Ты есть то, что ты сама о себе думаешь. А ты меньше всего считаешь себя женщиной. Верно? То есть ты постоянно думаешь о себе, как о женщине, — не давая Кате возможности ответить, затараторила она. — Но не в том ключе. Все твои мысли сплошной негатив. Я права?

Катя полураздраженно передернула плечом.

— А должен быть сплошной позитив. Бог рыла не дал? Ну и ладно. Зато я нутром женщина, что надо. Скажи себе это и начинай над собой работать. Развивай обаяние, женственность, походку, манеры, интонации. А главное веди себя так, будто красивее тебя и на свете нет. Ведь люди, они все разные. И вкусы у всех разные. Знаешь как в народе говорят? На каждый горшок своя крышка найдется. Может твоя «крышка» где-то совсем рядом ходит. Тулуза Лотрека знаешь?

— Да кто ж его не знает. Французский художник-импрессионист. Проституток изображать любил и прочую богему.

— Точно. Так вот у него с ногами что-то было. В детстве еще. Ноги усохли и не росли. Он уже взрослым мужиком был, а ноги дефективные, как у ребенка. И что ты думаешь? Именно это его уродство некоторых женщин сводило с ума. У него от баб отбоя не было.

— Спасибо. Утешила. А главное обнадежила. С такой умной головой тебе б не в путанах, а в принцессах ходить.

— А что ты думаешь, и похожу. Все еще впереди. — Рыжая озорно откинулась на спинку кухонного диванчика. — Я ведь молодая была. Глупая. Неопытная. Вот в лужу и угодила. Но сейчас начинаю кое-что соображать. Такой, как ты меня в баре увидела, я только по ночам бываю. Жить ведь на что-то надо. А встреться мы днем, могу поспорить, ты б меня даже не узнала. Маменькина дочка голубых кровей, ни дать, ни взять. У меня уже и парень появился стоящий. Студент. Из хорошей семьи. Только бедный пока. Валерой зовут.

— И он знает, чем ты по ночам промышляешь? — заинтересовалась Катя.

— Да ты чего! Он бы меня убил. А не ходи я на панель, в чем бы я к нему на свидания являлась? В стоптанных туфлях и потертых джинсах?

— И ты хочешь сказать, что он действительно любит тебя?

— Не то слово. С ума по мне сходит. Говорит: Если понадобится, все брошу, на край света за тобой пойду.

— И чем же ты его так приворожила? — Катя с возрастающим интересом разглядывала свою гостью. — «Обаянием, походкой, манерами»?

— Ну и этим тоже, конечно. Но в основном, как ты понимаешь, сексом. Я ему такой высший пилотаж демонстрирую, что он голову теряет. Мое ремесло это тоже профессия, в которой есть свои тонкости, хитрости, секреты, своя техника и своя стратегия. Главное в ней не наша внешность, а умение завести мужика, превратить — хоть на время — обыкновенного лопуха в супермена, заставить его поверить в себя и в то, что ты от него балдеешь. И тогда уже делай с ним что хочешь, он весь твой — с потрахами, душой и кошельком. И ни на одну, пусть самую красивую, но фригидную куклу он тебя не променяет. Мужик, ведь он кто? Примитивный похотливый самец. Его желания, мотивы и побуждения все вот здесь, — она выставила вперед руку: — на ладони. Нажми на нужные рычаги и педали, и управляй им, как обыкновенным велосипедом.

— Однако… — озадаченно пробормотала Катя. — И до всего этого ты додумалась сама, своим умом?

— Не только… — В тоне многоопытной путаны зазвучали нотки превосходства и самолюбования. — Знаешь, сколько я трактатов о технике секса перечитала, современных и жутко древних. Изучила «Кама-Сутру», «Алхимию экстаза», «Тибетское искусство любви». Круто, да? Спроси, кто меня надоумил.

— Ну, и кто же тебя надоумил?

Одна из героинь Сидни Шелтона, Хони. Она стала для меня эталоном. Книжка эта, «Ничто не вечно» называется, как в руки мне попала, все во мне перевернула. Я испробовала опыт Хони на себе и убедилась, что все именно так и есть. Ей Богу, работает. Тогда-то я и начала из безликого секс-инструмента превращаться в хозяйку положения, диктующую свои условия, свои правила игры.

Катя запомнила все названия книг, перечисленных рыжей, решив для себя, что сегодня же раздобудет их — в библиотеке, на интернете или на уличных книжных развалах. В разглагольствованиях этой жрицы любви явно имеется рациональное зерно.

Она бросила взгляд на часы.

— Поняла, — тотчас сообразила гостья. — Время ретироваться.

— Извини, Света. Просто у меня на день намечены кое-какие дела. А где тебя найти, если понадобишься?

— В «Улыбке». Считай, там моя штаб-квартира. Со мной разминешься, к Сержу бармену обратись. Слушай, ты не против, если я у тебя переоденусь и марафет наведу? Наелась, выспалась, душ приняла. Домой можно не заходить. Сразу к своему студентику лыжи направлю.

— Не против.

Рыжая тщательно расчесала пышные волнистые волосы и, достав из сумки косметичку, занялась макияжем. Катя с любопытством следила за ее действиями. Пудра, тени, румяна, на сей раз наложенные очень умеренно, сделали ее яркой, броской, но не вульгарной.

— Могу я тебе кое-что подарить? Просто так, на память, — сказала Катя, вставая.

— Конечно можешь! — оживилась рыжая. — Я это дело очень даже люблю. Получать подарки — мое хобби с самого детства.

Скрывшись в спальне, Катя достала из гардероба белые джинсовые брюки с розовым ремешком, шелковую кофточку с черными разводами по белому фону и розовые саббо на высокой платформе.

— Вот. Посмотри, подойдет.

Взвизгнув от восторга, рыжая схватила все в охапку и тут же начала раздеваться. Она осталась в крошечных, мало что прикрывавших бикини и ажурном полупрозрачном бюстгальтере. Тело у нее было упругое, идеально гладкое с округлыми ягодицами и дерзко вздернутой грудью. Живот обозначен легкой, аппетитной припухлостью. Облачившись в катины вещи, которые прильнули к ней как влитые, Света гарцуя прошлась по комнате, будто цирковая лошадка на арене. Ее манеры и осанка и вправду разительно изменились.

— Ну как я тебе? — заранее зная ответ, поинтересовалась она.

— Потрясающе. Кто бы мог поверить, что ты сейчас и ты ночью — одно лицо.

— А я тебе что говорила! Ладно, Катя, спасибо за все. Надеюсь, еще свидимся, — с достоинством, явно рисуясь, промолвила она и, подхватив сумку с ночными вещами, направилась к двери.

После ее ухода Катя некоторое время стояла в раздумье, а потом вдруг начала поспешно скидывать с себя одежду. Раздевшись до гола, она стояла перед зеркалом, проводя самоинвентаризацию, внимательно изучая себя от макушки до пят.

Волосы у нее теперь были вполне приличные. Избавившись от материнской опеки, она сразу же перешла на шампунь с кондиционером, и они благодарно заблестели, легко собираясь в любую прическу. Катя предпочитала гладко их зачесывать, чтоб не нервировали, не лезли в глаза. Правда, при этом ее окаянные уши представали всеобщему обозрению во всей своей красе.

Скулы у нее были монгольские, нос — растоптанный башмак, губы суховатые, а зубы — редкие, кривые и мелкие — доставляли ей не меньше хлопот, чем уши и нос. Сквозь щели можно было увидеть, что делается во рту. Из-за своих акульих зубов Катя практически никогда не улыбалась, пряча их за плотно сжатыми губами.

Глаза, пожалуй, являлись тем единственным, что ее в себе устраивало. Темно-синие, с черной оторочкой по краю радужки и извилистой золотистой прожилкой вкруг зрачка. Не глаза, а два загадочных грота, ведущие в обитель той самой женщины, что хоронилась внутри ее неказистой оболочки. Шея особых хлопот не доставляла. Грудь? Да где там грудь! Два детских кукиша. Зато «кузнечиком» ее уже не прозвали бы. Ноги, конечно, короче не стали, но на них прибавилось с годами мяса. Смягчились коленки, округлились — слегка — бедра и икры, так что они уже не выглядели ходулями. К тому же, как она теперь знала, длинные ноги не недостаток, а достоинство женщины.

Закончив осмотр, она заговорщически подмигнула через зеркало синеокой затворнице: «Потерпи, милая. Недолго ждать осталось. Мы с тобой еще свое возьмем.»

У Кати давно уже созрел дерзкий план действий, для которого она методично подготавливала почву. Теперь, благодаря рыжеволосой путане, к этому плану добавились новые, весьма существенные штрихи. Она поняла, что настоящей женщине, способной вскружить мужчине голову, нужна не только привлекательная внешность, но и нечто большее, идущее изнутри. Это шарм, манеры, умение себя подать и умение себя… отдать. О последнем она, как ни странно, думала до этого меньше всего. Может просто потому, что отдавать себя ей было попросту некому. И Катя решила безотлагательно заняться восполнением упущений в составленном ею тайном плане.

Первое, что она сделала, это нашла книги, упомянутые рыжей, и принялась ночи напролет штудировать их. Она даже наведалась пару раз в бар «Улыбка». Со второй попытки ей удалось встретить там Сильву. Но та уже заступила на ночное дежурство и именно в этот момент «снимала» клиента, сделав вид, что не знает Катю. Серж-бармен, к которому она обратилась, посоветовал ей зайти на следующий день пораньше, чтобы перехватить ее до начала «работы». Нет, решила Катя, с меня хватит. Я сюда больше ни ногой.

Идти в бар ей действительно не потребовалось. В ту же ночь рыжая сама позвонила в дверь.

— Привет, подруга! Не разбудила? Ты искала меня?

— Просто шла мимо, дай, думаю, загляну, — бросила Катя небрежно, всем своим видом словно говоря: «Не слишком ли жирно будет, чтобы я тебя искала.»

— Что, опять хандра одолела? — Рыжая не прореагировала на подтекст.

— Вроде того. Поболтать захотелось.

— Отчего ж не поболтать. Поболтаем. Если найдется чем живот набить.

Они проговорили до самого утра. Катя получила второй урок техники и стратегии обольщения с дополнительным набором женских хитростей и прочих откровений.

— Да ты прямо-таки ходячая энциклопедия по части секса, — искренне изумлялась Катя. — Все знаешь, во всем разбираешься. Я, хоть и старше, а рядом с тобой ну полный профан.

— А как же. Без этого нам хана, — самодовольно ухмылялась путана, разнеженной рыжей кошкой размазавшись по дивану. Бутылка ликера, предусмотрительно подставленная Катей, окончательно развязала ей язык, убрав последние заслоны, если таковые имелись.