Зигзаги Судьбы

Элеонора Мандалян

В книге воспоминаний профессионального журналиста и писателя-фантаста Элеоноры Мандалян, «Зигзаги судьбы», нашли отражение судьбы шести поколений – от прадедушек и прабабушек автора до ее внуков – охватывая период, длиной почти в полтора века. В первых главах дается авторский анализ России дореволюционной и постреволюционной, какой ее запомнили предки, Москвы начала Второй мировой войны, Сахалина – в переходных для него пятидесятых. Затем – Армении, советской и постсоветской, поначалу мирной и созидательной, позднее – объятой всенародным бунтарским движением, хаосом, стихийными, социальными и экономическими потрясениями… Прожив в Ереване более 30 лет, автор возвращается с семьей в Москву на пике разрухи и распада державы. И наконец – эмиграция в Соединенные Штаты, трудности и победы обретения собственного места в жизни чужой, незнакомой страны – на опыте трех поколений. И опыт этот далеко не негативный… В мемуарах можно найти описания интересных, общеизвестных личностей, чьи судьбы так или иначе пересеклись с судьбой автора и ее близких. Книга в целом написана в легкой доверительно-повествовательной манере и читается так же легко, как романы Элеоноры Мандалян.

2. Когда папа и мама рядом

Поскольку дедушка, как я уже писала, был выслан из Москвы, они всей семьей поселились, если не ошибаюсь, в Тарасовке — дедушка, бабушка, мама и ее младший брат Мира (Мирослав). Мама каждый день ездила на электричке в Москву — сначала в Радиотехникум, где она училась, а потом на работу. Из-за тяжелого финансового положения в семье ей пришлось учебу бросить.

Мама всегда была, а в молодые годы — особенно, жизнерадостной и активной, любила природу, спорт, друзей… Принимала участие во всех физкультурных парадах на Красной площади. Обычно ей поручали нести знамя впереди колонны, о чем она потом всю жизнь с гордостью вспоминала.

Однажды в поезде, по дороге в Москву, она познакомилась с моим будущим отцом — Александром Муратовичем Манукяном (1910–1968), вышла за него замуж и переехала жить к нему, в подмосковный поселок Клязьма. Хоть он и не имел к немцам никакого отношения (не считая мамы), но тоже оказался носителем трех имен. Родители назвали его Ашотом. Получая паспорт, он записался Александром. А когда знакомился с моей мамой, представился ей Рустамом, потому что обожал это имя. Так она его всю жизнь и называла. Первое имя осталось для его родни, а второе — для сослуживцев. Маму он называл Нелли, как все ее друзья и подруги.

В августе 1939-го родилась я, и бабушка поселилась с нами, чтобы присматривать за мной и дать маме возможность работать. Дядя Мира ушел в армию. Дедушка остался в изгнании один. Тоска, одиночество, неприкаянность стали его уделом. Удивительно, но память сохранила единственное воспоминание о нем: Я реву, лежа в коляске, он подошел и, не сгибая спины, встал над коляской, осуждающе глядя на меня свысока. От его сурового взгляда мне разом расхотелось реветь. Позже мама говорила, что дедушка действительно приезжал к нам однажды в Клязьму, и все не могла поверить, что я его запомнила.

Вскоре он подхватил какую-то кишечную инфекцию и зимой того же, 1939 года скончался. Папа в это время был в очередной командировке, и мама одна отправилась за его телом. Ни помощи, ни гроба, ни транспорта. Ей тяжело было об этом вспоминать, но, насколько я знаю, везла она к себе домой окоченевший труп отца по сугробам на детских санках.

Наталья Виллер (мама)

Рустам-Ашот-Александр, как я уже писала, чистокровный армянин. Его мать, Маргарита, моя армянская бабушка, родом из Карабаха (Мартакерта). В 13 лет ее выдали замуж за 35-летнего бакинского купца, Мурата Манукяна (моего дедушку, которого я, как папа — Армении, никогда не видела), жила с ним в Баку, откуда после революции деда выслали, как «буржуя». Они поселились во Владивостоке, где у них родились два сына — Ашот и Манук.

Бабушка была очень простая женщина, добрая и сердечная. Потом, когда мои родители развелись, она стала связующим звеном между мной и отцом, постоянно звала меня погостить то у отца, то у дяди Манука. Забавно, что ярко выраженный армянский акцент она сохранила на всю жизнь, хотя никто в ее семье — ни дети, ни внуки, ни тем более невестки, по-армянски не знали ни слова, а значит она говорила с ними только по-русски.

Папин отец рано умер (в 1925-м), и после его смерти оба брата, забрав с собой мать, подались в Москву, на учебу. Папа закончил государственный технический университет, готовивший специалистов по рыбному хозяйству и холодильным установкам, а Манук — Институт нефти и газа. (Точных названий этих учебных заведений я не знаю.) И вскоре оба женились, к огорчению бабушки, не на армянках, а на русских девушках. Обеих ее невесток звали Наташами.

Жена дяди Манука была образованной, исконно русской женщиной, превыше всего ценившей семейный очаг. Доброй, гостеприимной, беззлобной. Этакой наседкой, в хорошем смысле слова. Она родила двух сыновей — Сашу и Мишу, и прожила с мужем до глубокой старости, лет на пять пережив его. Дядя Манук стал инженером-нефтяником, занимая хорошие должности. Получил квартиру на Фрунзенской набережной. Но где-то в Сибири отморозил ноги, и одну ему пришлось ампутировать. Он ходил с протезом и с палочкой, а дома прыгал на одной ноге. Тетя Наташа его опекала, как ребенка, по-моему, считая его даже не третьим, а первым своим сыном, хотя называла исключительно «папик». Это была очень трогательная, любящая пара от начала и до конца. Папе повезло гораздо меньше. Избалованная своей мамой, прекрасной хозяйкой, моя мама не была приспособлена ни к хозяйству, ни к семейной жизни.

По окончании института, а потом и во время войны отец работал начальником Южной железной дороги, где по его рационализаторскому предложению был усовершенствован метод перевоза продуктов в охлаждаемых вагонах, что увеличивало сроки их хранения. Он подготовил и научные разработки по железнодорожным рефрижераторам. Но диссертацию так и не защитил.

Александр Манукян (папа)

Поселился папа в подмосковье, в поселке Клязьма, где ему дали двухкомнатную квартиру с маленьким балконом в двухэтажном деревянном доме, и где я осчастливила родителей своим появлением. Дом стоял в большом, заросшем высоченными соснами дворе. Почему-то у меня, совсем тогда еще маленькой девочки, запечатлелись именно эти сосны — по ночам сквозь окно с моей постельки было видно, как они раскачиваются под порывами зимнего ветра. Они казались мне живыми и зловещими.

С пеленок мама принялась закалять меня. По ее собственным рассказам, она оставляла коляску со мной на открытом балкончике зимой, в десятиградусный мороз, и я крепко спала часа по четыре. Бывало, она меня буквально откапывала из-под успевшего за это время нападать снега. Скорее всего тут не обошлось без папиной направляющей руки.

Он был очень спортивный. И очень видный, чтобы не сказать красивый, мужчина. Брюнет с серыми орлиными глазами и орлиным носом. Почти двух метров роста (носил обувь 47 размера), широкоплечий, с мощной грудной клеткой и подтянутый в бедрах. Вместо утренней зарядки он поднимал штангу, а потом в одних трусах выходил босиком на мороз и обтирался снегом. Он был сильный настолько, что напряжением бицепса рвал широкий кожаный ремень.

Еще во Владивостоке, с подросткового возраста он в совершенстве овладел техникой древней самурайской борьбы — джиу-джитсу. Джиу-джитсу это не спорт, а именно боевое искусство с болевыми и смертельными приемами. Он очень хотел иметь сына, мечтая передать ему свои навыки, сделать его мужчиной. Но родилась я — девчонка, хоть и с характером мальчишки. И он принялся «делать мужчину» из меня.

Со двора я вечно приходила вся ободранная, налазившись по заборам, крышам, деревьям. Случалось, что и подравшись с мальчишками. Папа не только никогда не заступался за меня, но и мог добавить шлепка, если я приходила к нему с жалобой на обидчиков. «Не смей никогда жаловаться, — говорил он мне. — Умей сама за себя постоять. Давай сдачи.» И обучал меня очень своеобразным и очень действенным приемам джиу-джитсу, которые я помню до сих пор.

Он показывал мне точки, по которым если ударить ребром ладони под одним углом — можно человека вырубить на время, а если чуть под другим — то и навсегда. Пользоваться ими строго-настрого запрещал. Показывал приемы и забавные, но в иных ситуациях очень даже полезные. Скажем, если за тобой кто-то гонится, позволь преследователю приблизиться почти вплотную и неожиданно резко присядь на корточки — он перелетит через тебя. Или если тебе вцепились в волосы, обхвати ладонь противника (на уровне основания его пальцев) руками и сделай резкий рывок вниз. Противник взвоет и, корчась от боли, упадет перед тобой на колени. А если тебя двумя руками крепко держат за запястье, то вывернуть свою руку резким рывком другой руки удобнее всего не там, где сомкнулись восемь пальцев противника, а там, где всего два больших. Ну и так далее. Эти и другие приемы я с удовольствием демонстрировала друзьям даже став взрослой. А уж о дворовых мальчишках-сверстниках и говорить не приходится. Но то было позже, когда я немного подросла, а пока…

Папа — слева