Потерявшая разум. Откровенная история нейроученого о болезни, надежде и возвращении

Элейн Макардл, 2018

Болезни мозга, травмы головы и возрастные изменения могут влиять на наше поведение, разрушать личность и искажать память. Что чувствует и как воспринимает действительность человек, когда заболевание поражает разные области его мозга? Какие части нашего «я» остаются с нами даже тогда, когда уходит очень многое? Как меняется привычная жизнь, когда наш «главный процессор» начинает сбоить? И как понять, что что-то не так? Нейрофизиолог Барбара Липска посвятила жизнь изучению работы центральной нервной системы при психических расстройствах, но однажды нарушения психики начались у нее самой (причиной была метастатическая меланома мозга). Будучи опытным специалистом, Барбара пыталась анализировать, что с ней происходит, не опускала руки, не сдавалась. Она не только успешно справилась с изматывающей болезнью и вернулась к исследовательской деятельности и соревнованиям по триатлону, но и поделилась с читателями уникальным опытом, показав каждый этап происходивших с ней изменений. Книга, написанная Барбарой в соавторстве с журналисткой Элейн Макардл, посвящена не только и не столько борьбе с тяжелым заболеванием. Это очень искренняя, захватывающая и вдохновляющая история о мужестве, любви, преодолении трудностей, поддержке, понимании и принятии себя.

1

Крысиная месть

Я сижу в окружении тысяч мозгов — тысяч мозгов душевнобольных людей.

Я директор Банка мозга в Национальном институте психического здоровья (NIMH), и на работе меня окружают мозги — библиотека мозгов, фонд мозгов, собрание мозгов, которые по той или иной причине отказались работать как надо. Эти мозги видели галлюцинации, слышали загадочные голоса, страдали от резких смен настроения и погружались в глубокую депрессию. Здесь их собирают, заносят в каталоги и отправляют в хранилище в течение вот уже тридцати лет.

Около трети этих мозгов принадлежит самоубийцам. Сердце разрывается от того, на какой отчаянный шаг готовы пойти психически больные люди и какую огромную цену готовы они заплатить, чтобы прекратить свои страдания. У меня и моих коллег не проходит и дня без напоминаний об этом печальном факте.

Свежие, окровавленные образцы поступают к нам в холодильнике со льдом, поблескивая внутри пластикового пакета. В таком виде мозг больше похож на кусок сырого мяса и ничем не напоминает о человеке, хотя только накануне управлял чьими-то движениями и мыслями.

Для того, чтобы изучать, лечить — и однажды найти способ исцеления психических заболеваний, исследователи нуждаются в бесперебойных поставках мозгов. С этим им помогают такие организации, как Национальный институт психического здоровья, ведущее федеральное агентство США по исследованию психики. В Банке мозга мы собираем эти невероятные органы, нарезаем их на пригодные для исследования образцы и делимся с коллегами по всему миру.

Но собрать коллекцию мозгов не так-то просто. Особенно сложно бывает получить мозг людей с шизофренией, биполярным расстройством, клинической депрессией, тревожными расстройствами, а также тех, кто был зависим от различных веществ и злоупотреблял кокаином, опиоидами, алкоголем или хотя бы марихуаной. Более того, мы не можем использовать в научных целях мозг тех психически больных людей, кто умер в больнице от других тяжелых заболеваний, перед смертью был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких или проходил лечение сильнодействующими препаратами. Мозг со следами других заболеваний или медицинских манипуляций лишь усложнит и без того запутанную головоломку, которую мы пытаемся решить: что именно вызывает расстройства психики?

Чтобы приблизиться к ответу на этот вопрос, нам также нужен мозг людей, не страдавших душевными заболеваниями (контрольный образец), для сравнения его с мозгом, пострадавшим от болезни. Короче говоря, нам нужны мозги как со следами сумасшествия, так и без них, чистые и здоровые во всех других отношениях.

Большинство образцов поступает из моргов ближайших офисов судебно-медицинской экспертизы, куда привозят тела тех, кто погиб при невыясненных или подозрительных обстоятельствах. Так что в нагрузку к мозгу тех, кто совершил суицид, мы часто получаем мозг тех, кто стал жертвами убийц, и тех, чья смерть окружена тайной.

Каждое утро лаборанты Банка мозга первым делом обзванивают ближайших к нам судебных медиков и спрашивают, нет ли у них подходящих под наши критерии образцов.

Действовать нужно быстро. Если человек умер больше трех дней назад, мы не сможем использовать его мозг. Он должен попасть к нам до того, как ткани начнут разлагаться и произойдет распад молекул РНК и ДНК — это сделает образец непригодным для молекулярных исследований.

Сотрудники морга рассказывают нашим лаборантам о телах, поступивших к ним за последние сутки. Как правило, информации немного: молодой мужчина, умерший от передозировки героина; женщина средних лет скончалась от сердечного приступа; девочка-подросток повесилась. Вот и всё, что нам может быть известно об этих людях.

Собрав данные, лаборанты приходят ко мне, и мы вместе начинаем сокращать список. Нужен ли нам умерший от передозировки? Или этот пожилой мужчина, который, по словам жены, был алкоголиком? А вот человек, погибший в автокатастрофе. Нет никаких упоминаний о том, что он страдал психическим расстройством, так что, возможно, его мозг получится использовать как контрольный. Но в результате аварии он мог получить черепно-мозговую травму. Подойдет ли он нам в этом случае?

Если есть хоть малейшая вероятность того, что мозг будет нам полезен, я говорю «да». Мы охотимся за очень редкими, драгоценными экземплярами, и их всегда не хватает.

Определив список потенциальных доноров, лаборанты обзванивают ближайших родственников покойных и спрашивают, согласны ли те предоставить мозг своих близких для медицинских исследований.

На первый взгляд, вопрос проще некуда. Но всего пару часов назад эти люди были живы. А теперь их больше нет, и мы просим убитых горем родителей, супругов или детей отдать нам ту часть их родных, которая составляла саму их сущность. Неудивительно, что только около трети из них соглашаются пожертвовать мозг их родственника, который подошел бы для нашего исследования.

Когда мозг поступает в хранилище, ему присваивают номер, чтобы соблюсти конфиденциальность. И только после этого мы наконец приступаем к работе. Теперь можно вскрыть мозг и изучить его изнутри, пытаясь лучше понять природу психических заболеваний.

И именно среди этих мозгов — нарезанных и замороженных, в этой кашице надежды и оптимизма и веры в то, что однажды они откроют свои секреты, — именно здесь я делаю свою работу.

Мозги — дело кровавое. Я работаю с ними более тридцати лет, а начинала с крысиных — маленьких, размером с грецкий орех. В них все относительно просто: нет сложных складок и впадин (их еще называют извилинами и бороздами), как в большом и замысловато устроенном человеческом мозге. То, что находится внутри нашей головы, — это настоящий триумф эволюционной инженерии. Все эти складки, извилины и бороздки позволяют втиснуть в нашу сравнительно маленькую черепную коробку как можно больше места для хранения информации. Наличие сознания, способности мыслить — всего лишь одна из возможностей этого невероятного переплетения тканей. К несчастью, психические заболевания — то есть помутнение сознания — тоже плоды деятельности нашего мозга.

Чтобы понять, что не так с мозгом у тех, кто страдает психическими расстройствами, нам приходится всматриваться в строение тканей, клеток, молекул. С каждым годом благодаря новым технологиям это становится проще и проще. Например, чтобы попытаться раскрыть секреты шизофрении, я исследую тончайшие срезы мозга, окрашенные радиоактивными или флуоресцентными красителями, и оцениваю различные молекулы, белки и типы РНК и ДНК клеток. Чтобы расшифровать их генетический код, я анализировала молекулярный состав клеток мозга с помощью новейших устройств — секвенаторов.

Я молекулярный биолог и нейрофизиолог, а значит, специалист по мозгу. Но я не врач. Прежде чем стать руководителем Банка мозга, я никогда не работала ни с целыми трупами, ни с отдельными частями тела. Трудилась себе потихоньку в лаборатории, вдали от моргов и больниц, и когда мне в руки попадал человеческий мозг, он уже сам на себя был не похож. Это были измельченные кусочки замороженной ткани, которые выглядели как маленькие розоватые сгустки, помещенные в крошечные тестовые пробирки, либо как тончайшие ломтики, плавающие в химическом растворе с неприятным запахом. Эти штуки могли принадлежать кому угодно и совсем не обязательно человеку.

Меня никогда не беспокоило то, что я была одновременно и близка, и далека от предмета моего исследования. Думаю, в этом и состоит суть научной деятельности. Каждый ученый работает над своим маленьким фрагментом огромного ребуса, который когда-нибудь, если повезет, будет разгадан благодаря усилиям всех тех, кто внес свой на первый взгляд малозаметный вклад в общее дело.

До того, как меня взяли на эту работу, я ни разу даже не трогала человеческий мозг. Я бывала в морге и смотрела на препарированные тела с извлеченными органами, но никогда не видела, как мозг вынимают из черепа, и никогда не держала его в руках.

«Ты должна сделать это сама, — сказала мне Мэри Херман Рубинштейн (больше известная как доктор Херман), на место которой я пришла в Банк мозга. — Когда привезут следующий образец, мы нарежем и заморозим его вместе».

Так мы и сделали. Был солнечный сентябрьский день, листья только начинали желтеть и краснеть, а воздух еще был по-летнему теплым. Мы стояли в лаборатории и ждали, когда доставят мой первый мозг. На нас была защитная экипировка: хирургическая маска натянута от уха до уха, лицо закрыто пластиковым щитком, волосы надежно спрятаны под шапочкой, на руках до самых локтей — несколько слоев латексных перчаток. Чтобы защитить одежду от брызг крови, мы прикрыли белые халаты пластиковыми фартуками, а обувь — бахилами.

Лаборант принес компактный холодильник — из тех, в которые обычно складывают стейки и пиво, когда едут на природу поиграть в футбол. Но я знала, что внутри, обложенный несколькими слоями льда, находился человеческий мозг.

Очень важно держать мозг в холоде, это помогает замедлить процесс распада тканей. Для наших экспериментов нужны неповрежденные молекулы РНК, поскольку именно они содержат ключ к тому, как проявляют себя гены. Помещение мозга на лед сразу после его извлечения из организма — это первый шаг к сохранению РНК, но для длительного хранения мы должны быстро заморозить мозговую ткань. Хранение мозга при очень низких температурах может остановить разложение РНК на десятилетия.

Доктор Херман открыла холодильник и осторожно вытащила прозрачный, покрытый инеем пакет. Она медленно достала мозг и опустила его в мои протянутые ладони. Он удобно лег в руки. Мозг был тяжелый, холодный и влажный, кровь капала с него как с самого обычного куска мяса. В среднем мозг весит около 1300 граммов, позже мне встречались довольно крупные образцы — массой 1800 граммов. На ощупь он напоминал застывшее желе, хотя на самом деле был очень хрупким. Одно неаккуратное движение — и он развалится на части.

Зная, что человеческий мозг — самый сложный механизм во всей Вселенной, ожидаешь, что он будет выглядеть более… солидно, что ли. Но внешне в нем нет ничего особенного. Когда я впервые в жизни увидела тело в морге, то испугалась, что упаду в обморок от вида крови, мышц, костей и кожи. А тот мозг, который лежал у меня в руках, меня совсем не поразил. Извлеченный из тела, он выглядел даже не совсем человеческим.

Удивительно, насколько силен контраст между этим обыкновенным с виду куском мяса и тем, насколько сложно он устроен внутри. Все, в чем заключается наша сущность, может уместиться у меня в ладонях — от этой мысли просто дух захватывает.

Днем раньше этот мозг управлял еще живым человеком. Это единственное, в чем я могла быть уверена. Но что еще мне было известно о мозге, который я держала в руках? Кому он принадлежал — мужчине или женщине? Страдал ли этот человек от психического расстройства? Возможно, он покончил с собой? Учитывая, как мы отбираем образцы, вероятность этого велика. Но также возможно, что это был мозг пожилой женщины, скончавшейся от пневмонии, или молодого парня, убитого выстрелом в грудь. Этот человек мог страдать от шизофрении или депрессии, а мог быть абсолютно психически здоров. Этого ни за что не выяснить, глядя на мозг невооруженным глазом. Он надежно хранит свои тайны.

Мозг по форме похож на мяч и глубоким желобом разделен на правое и левое полушария. Каждое полушарие состоит из четырех долей: лобной, височной, теменной и затылочной.

Держа мозг в руках, я рассматривала самую большую, лобную долю. Этот участок коры по большей части определяет наше сознательное существование, от восприятия мира до глубоко личных мыслей и фантазий. Именно этот отдел мозга завораживает меня сильнее всего, и им же интересуется подавляющее большинство нейрофизиологов.

Основные отделы мозга человека^[10]

Лобные доли — одна слева, другая справа — начинаются над бровями и идут вверх до самой макушки. Как и другие доли, они охватывают более простые отделы мозга, спрятанные в глубине.

Мой взгляд задержался на префронтальной коре — той части лобных долей, которая находится вокруг линии роста волос. Она заметно больше других участков и испещрена извилинами и бороздами. Это самая развитая и самая молодая в эволюционном смысле часть мозга. Именно префронтальная кора делает человека человеком, позволяет нам думать, запоминать, преодолевать трудности, составлять обо всем свое мнение и принимать решения.

Та относительно небольшая часть префронтальной коры, которая находится прямо за лобной костью, играет огромную роль в нашей разумности. У нее исполнительная функция, то есть она отвечает за сложнейшие когнитивные задачи: способность различать правильное и неправильное, подавлять социально неприемлемое или импульсивное поведение, предугадывать последствия происходящих в настоящее время событий. Обширные исследования нейробиологии психических заболеваний не оставляют сомнений в том, что проблемы префронтальной коры головного мозга имеют центральное значение для психических заболеваний. Но мы до сих пор не знаем, что это за нарушения, и, разглядывая мозг снаружи, увидеть их невозможно.

Глубокая борозда отделяет лобную долю от следующего извилистого отдела коры — теменной доли. В теменной доле собирается вся информация, которую мы получаем от тела и органов чувств. Благодаря ей мы ощущаем предметы и можем коснуться их, чувствуем вкус и двигаемся. Она позволяет нам ориентироваться в пространстве, ощущать границы собственного тела и его расположение относительно окружающих предметов. А еще — читать и считать.

Я повернула мозг и осмотрела височную долю, которая находится примерно у нас над ухом. Этот участок коры отвечает за обработку звуковой информации высшего уровня, за распознавание и понимание речи. А где-то глубоко внутри, за слоями коры височной доли прячется гиппокамп, названный так из-за причудливой изогнутой формы ( в переводе с древнегреческого означает «морской конек»). В этом с эволюционной точки зрения довольно примитивном отделе хранятся долгосрочные воспоминания. А еще он работает как GPS и помогает нам определять, где мы находимся.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

10

http://www.bic.mni.mcgill.ca/ServicesAtlases/ICBM152NLin2009; https://surfer.nmr.mgh.harvard.edu/fswiki/FreeSurferMethodsCitation.