Экономические теории в пространстве и времени

Коллектив авторов, 2020

В отличие от естественных наук, где отвергаются теории, ложность которых доказана с помощью строгих экспериментов, объект экономической науки можно исследовать с помощью различных абстракций, ни одна из которых не может окончательно вытеснить остальные. Из этого следует, что отвергнутые теории в экономике не значат опровергнутые. В книге приводится ряд примеров отвергнутых или забытых экономических теорий, интерес к которым возродился в новые времена, и которые по-прежнему представляют собой достойный объект исследования. Настоящая монография подготовлена международным авторским коллективом на основе материалов 1-й Октябрьской международной научной конференции по проблемам теоретической экономики «Экономическая наука: забытые и отвергнутые теории».

Глава 2

Мериторный и либертарианский патернализм: общее и особенное

А.Я. Рубинштейн

В главе рассматриваются отстоящие друг от друга на полстолетия две теории, обосновывающие государственное вмешательство в рыночные отношения, — «Теория мериторных благ» Ричарда Масгрейва и «Либертарианский патернализм» Ричарда Талера. В рамках сравнительного методологического исследования обсуждаются истоки и предпосылки указанных теоретических конструкций, характерный для каждой из них дизайн государственного вмешательства, а также критика мериторного и либертарианского патернализма. Обосновывается тезис, что обе теории опираются на одни и те же исходные предпосылки, предполагают одинаковые цели вмешательства государства, формулируется вывод — в них больше общего, нежели различного. Отличает их лишь институциональный дизайн «подталкивания»: в одном случае речь идет о создании экономических стимулов для правильного индивидуального выбора, в другом — манипулировании «опцией по умолчанию», где используется арсенал психологических средств.

Показано, что при всей новизне «новый патернализм» — это, по сути, основанная не просто на допущении нерациональности индивидуумов, а на ее психологическом объяснении «новая мериторика», созданная поведенческими экономистами и ставшая частью мейнстрима, что и обусловливает ответ на поставленный вопрос. Вместе с тем этот ответ не дает целостной картины, а негативная коннотация патернализма по-прежнему сохраняется в экономической науке. В главе также раскрывается другая сторона успеха либертарианского патернализма: присущая теории Масгрейва «языковая игра» начала 50-х гг. устарела, и потому сама теория оказалась в числе «забытых», а концепция Талера и его коллег соответствует новой «языковой игре», ключевыми элементами которой являются слово «либерализм» и речевые конструкции, соответствующие современному языку и терминологии основного русла экономической теории.

Введение

Вряд ли кто-то решится утверждать, что некоторые научные теории исходно несут в себе ген истинности, а другие, не имея нужной хромосомы, обречены на забвение. История мысли говорит об обратном: свидетельствуя в пользу принципа фальсификации (Поппер, 1983. С. 112–123), она указывает на отсутствие непогрешимых концепций. Так почему же тогда одни теоретические построения приобретают сторонников, последователей и даже успешно применяются на практике, а другие находятся под огнем критики или вовсе оказываются незамеченными?

Может быть, дело в исходных предпосылках? Но здесь далеко не все ясно, потому как и сами предпосылки не могут считаться истиной в последней инстанции⁹. Нет достаточных объяснений и в смене парадигм, отличающих старые и новые теории, ибо еще больше вопросов вызывает разная «судьба» близких по методологии и историческому времени теоретических концептов. С учетом такого видения и в этой оптике в данной главе будут проанализированы в сравнении почти забытая мериторика Ричарда Масгрейва и весьма популярный ныне либертарианский патернализм, их общее и особенное.

Истоки

Рождение мериторики экономисты справедливо связывают с появлением «Теории общественных финансов». Успех этой книги в большой степени был обусловлен новаторским введением в анализ бюджетных расходов двух, принципиально разных, функций: удовлетворение «социальных потребностей», отражающих совокупность предпочтений индивидуумов, и «мериторных потребностей общества» (Musgrave, 1959. Р. 13), которые, говоря современным языком, к ним не сводятся (Гринберг, Рубинштейн, 2013. С. 180).

Отметим, что эту знаменитую книгу, переведенную впоследствии на многие языки, Масгрейв готовил довольно долго. Еще в 1931–1933 гг., будучи студентом Гейдельбергского университета, он более всего интересовался проблемами общественного сектора экономики, которые оставались предметом его исследований и в период обучения в аспирантуре Гарвардского университета в 1934–1937 гг. При этом главным образом Масгрейв занимался общественными финансами; успешный старт его научной карьере положила, по-видимому, статья «The Voluntary Exchange Theory of Public Economy» (Musgrave, 1939), опубликованная за двадцать лет до «Теории общественных финансов» («The Theory of Public Finance») и спустя два года после защиты докторской диссертации в Гарвардском университете (Musgrave, 1937).

До работ Р. Масгрейва расходы государства в соответствии с англосаксонской традицией обусловливались производством общественных благ. Этот взгляд на общественные финансы, прошедший со временем через сито «камерализма», немецкой «Finanzwissenschaft», итальянской «Scienza delle Finanze» (Wagner, 1883; Stein v., 1885; Mazzola, 1890; De Viti de Marco, 1936), и «маржиналистской революции», был закреплен в «Чистой теории общественных расходов» (Samuelson, 1954). Испытывая неудовлетворенность объяснениями расходов государства лишь необходимостью предоставления общественных товаров, Р. Масгрейв предложил концепцию «мериторных благ» (Musgrave, 1959), которая, по выражению Десмаре-Трембле, имела «тернистую историю» (Desmarais-Tremblay, 2017). С появлением этой теории общественных финансов сформировался новый взгляд на функции государства в сфере распределения ресурсов, который в значительной мере определил современную практику бюджетной политики.

Следует особо подчеркнуть, что введенная им категория мериторных потребностей не позволяет рассматривать разработанную теорию с позиций развития индивидуалистической методологии общественных расходов (Samuelson, 1954), и, наоборот, она определяет «альтернативную норму» экономической теории (Musgrave, 1987. Р. 453; Head, 1988. Р. 37). Собственно, именно альтернативная норма, вызванная общим скепсисом в отношении рационального поведения людей, и породила концепцию мериторного патернализма с ее особым объяснением вмешательства государства в потребительские предпочтения индивидуумов (Musgrave, 1959. Р. 13; De Amico, 2009. Рp. 24–25).

Рассмотрев ряд конкретных проблем микроэкономики — наличие у индивидуумов дефицита информации, воли, ресурсов и т. п., Масгрейв показал, что некоторые спорные вопросы, вытекающие из нерациональности индивидуумов, могут быть успешно решены, если использовать предложенный им подход. Главное же, на что надо обратить внимание в контексте настоящего исследования, относится к истокам самой мериторики — бюджетным расходам, направленным на удовлетворение особых потребностей общества, обусловленных его нормативным стандартом, отличающимся от предпочтений индивидуумов.

Иная история характерна для концепции «либертарианского патернализма», истоки которого лежат в поведенческой экономике. Это направление исследований, по ряду оценок, изменило «облик экономической науки» (Капелюшников, 2013а. С. 68), дополнив ее экспериментальными методами анализа (Kahneman, Tversky, 1974, 1979; Tversky, Kahneman, 1986; Kahneman, Knetsch, Thaler, 1990). Черты принципиально нового подхода к анализу поведения людей унаследовал и «либертарианский патернализм» (Benartzi, Thaler, 2007, 2013).

Причем, если Масгрейв рассматривал мериторный патернализм как способ исправления нерационального выбора индивидуумов в известных ситуациях (дефицит информации, воли и ресурсов), то Талер и его коллеги сформировали собственную коллекцию нерационального поведения, опирающуюся на психологические особенности человека: эффект наделенности (endowment effect), неприятие потерь (loss aversion), ментальность учета (mental accounting), точка отсчета (reference point), гиперболическое дисконтирование и т.д. (Капелюшников, 2013b; Воробьев, Mайборода, 2017; Паниди, 2017; Белянин, 2018).

В методологическом же плане опорой послужил все тот же отказ от абсолютизации рациональности поведения индивидуумов, обоснованность которого поведенческие экономисты доказывали с помощью ряда лабораторных экспериментов. Но если Масгрейв, почти «стесняясь», обосновывал мериторный патернализм, стараясь не представлять вмешательство государства в нежелательном свете (Рубинштейн, 2010. С. 45–46), то поведенческие экономисты и непосредственно Талер произвели «настоящий переворот в нормативном экономическом анализе, полностью отбросив антипатерналистскую установку» (Капелюшников, 2013а. С. 68). Более того, Талер и его коллеги постарались преподнести патернализм в «белых одеждах» либерализма, убеждая себя и экономическое сообщество, что «либертарианский патернализм — это не оксюморон» (Sunstein, Thaler, 2003b)¹⁰. Это ключевое утверждение Р. Талера «интуитивно понять невозможно» (counterintuitive)¹¹. Но, можно ли в принципе сосуществование «свободы выбора» и «патернализма» подтвердить, подобно физикам, строгой теорией? Похоже, нет. Объяснение такого симбиоза оправдано лишь на метафорическом уровне. При этом отмечу, что метафорические оксюмороны украшают многие литературные произведения. В качестве примера можно привести «Мертвые души» Гоголя и «Живой труп» Толстого.

Если же отвлечься от литературы, то любой патернализм — мериторный, либертарианский или асимметричный (Camerer et al., 2003), остается патернализмом, который по природе своей «отбирает» часть свобод индивидуума. В этом смысле «подталкивание» (nudge) людей к принятию верных, с точки зрения патера, индивидуальных решений мало чем отличается от стимулирующих механизмов мериторики¹².

Исходные предпосылки

Сопоставим теперь исходные предпосылки мериторного и либертарианского патернализма. Подчеркну, и та, и другая концепции базируются на скептицизме в отношении рационального и ограниченно рационального поведения индивидуумов (Katona, 1951; Simon, 1955), который в конечном счете перерос в поведенческую экономику с присущими ей экспериментальными исследованиями (Chamberlin, 1948; Smith, 1962). При этом повторю, исходной предпосылкой концепций мериторного и либертарианского патернализма послужило одинаковое признание возможности иррациональности индивидуумов.

Следует обратить внимание и на одинаковый характер объяснений, почему в случае нерационального поведения целесообразно государственное вмешательство, будь то мериторный или либертарианский патернализм. Так, несмотря на определенное различие в причинах нерационального поведения, оба подхода опираются на одну и ту же методологическую конструкцию множественности «Я» с фактической легитимацией патернализма, направленного на поддержку того «Я», предпочтения которого совпадают с преференциями «патера», соответствующими его нормативному стандарту.

И теория мериторных благ, и концепция либертарианского патернализма исходят из общей посылки, что в индивидууме «живут» многие «Я», обладающие различными наборами предпочтений. В агрегированной форме такая модель постулирует некое «раздвоение личности» — одновременное исполнение человеком ролей безвольной жертвы искусителя («исполнитель») и ее рационального антипода и «гордости создателя» («программатор»). Если «исполнитель» ориентируется на эгоистические и близорукие действия, то «программатор» стремится к реализации долгосрочных и просвещенных интересов (Thaler, Shefrin, 1981. Рр. 392–406)¹³.

Интересно, что в обеих теориях, при допущении наличия «искаженных» и «истинных» предпочтений индивидуумов, в обоснование исходных предпосылок и методологии используется одна и та же работа Талера и Шеффрина. Причем одни авторы считают, что она имеет непосредственное отношение к мериторике (Head, 1988. Р. 30; Koboldt, 1995. S.13; Tietzel, Muller, 1998. S. 117), а другие — к либертарианскому патернализму (Sunstein, Thaler, 2003а, b).

В этой логике определяется и нормативный стандарт. Каждая из анализируемых теорий прямо или косвенно утверждает, что она опирается на истинные предпочтения индивидуумов. Не допуская того, что патер может иметь собственные предпочтения¹⁴, отличные от предпочтений индивидуумов, они постулируют нормативный стандарт как тождественный «истинным предпочтениям» индивидуумов. Иначе говоря, мериторный и либертарианский патернализм, по твердому убеждению их создателей, направлен на помощь людям в достижении лишь всего того, чего хотят они сами. При этом обе теории никак не обосновывают указанное тождество и, главное, само знание патером истинных предпочтений индивидуумов.

Масгрейв, конструируя нормативный стандарт, рассматривает его как результат передачи в «политический траст» предпочтений индивидуумов и дефинитивно декларирует совпадение между их «истинными» предпочтениями и преференциями политиков (Рубинштейн, 2010. С. 46–47). Также без должного обоснования постулируются знание истинных предпочтений индивидуумов и нормативный стандарт в либертарианском патернализме: «Патерналистский аспект состоит в том, что архитекторы выбора наделяются полномочиями влиять на поведение людей с целью оздоровления, улучшения и продления жизни» (Талер, Санстейн, 2018. С. 15).

Механизмы вмешательства государства

Одно из самых распространенных объяснений вмешательства государства и в мериторике, и в концепции либертарианского патернализма обусловлено вполне человеческими причинами — дефицитом воли людей или их недостаточной информированностью, из-за которых они не всегда действуют в своих интересах. Обе теории декларируют в качестве цели государственного вмешательства стимулирование (подталкивание) индивидуумов к принятию верных с позиций патера решений.

Так, в соответствии с либертарианским патернализмом «социально желательные изменения в человеческом поведении могут быть достигнуты путем проведения минимально агрессивной политики, которая подталкивает людей к принятию правильных для них решений» (Воробьева, Майборода, 2017. С. 10). Главным же инструментом мериторики являются субсидии и налоговые льготы производителям соответствующих благ или трансферты их потребителям, которые генерируют экономические стимулы, подталкивающие к принятию индивидуальных решений, отвечающих желанию патера обеспечить «оздоровление людей, улучшение и продление их жизни» (Musgrave, 1969. Р. 147; 1974. S. 10; 1987. Рр. 452–453). В этом контексте характер вмешательства государства выглядит почти одинаковым.

Следует обратить внимание на особенность либертарианского патернализма, отличающую данный тип государственных интервенций от традиционного патернализма, которая заключена в специальном инструментарии с психологической начинкой — манипулирование так называемой опцией по умолчанию (default option). В том числе она предоставляет право индивидууму «отказаться от выбора» (Либман, 2013. С. 33). Однако и здесь, несмотря на разный дизайн вмешательства, не видно больших различий между мериторным и либертарианским патернализмом. Предоставление субсидий и налоговых льгот производителям, снижающим цену блага, или трансфертов потребителям, повышающих их покупательную способность¹⁵, также сохраняет за индивидуумами право «отказаться от выбора» и не потреблять это благо в объеме, за который ратует патер (Andel, 1984. S. 644).

И все же различия в механизмах подталкивания, характерных для мериторики и либертарианского патернализма, существуют. Дело в том, что сравнение дизайна государственного вмешательства не исчерпывается возможностью отказа индивидуумов от выбора, к которому стремится патер. Да и сам этот отказ имеет для индивидуумов разные последствия: в либертарианском патернализме они выглядят экономически более мягкими. В сущности, для индивидуума, наверное, вообще ничего не изменится, если, игнорируя нормативный стандарт патера, он не изменяет свои предпочтения и выбирает то, что ему нравится. В мериторике же отказ от такого стандартного инструмента, как денежный трансферт, вызовет снижение платежеспособности индивидуума.

Добавлю к этому, что кроме отказа изменять свои предпочтения, отвечая представлениям патера о лучшем выборе, следует обратить внимание и на тот факт, что психологические средства воздействия на решение индивидуума, присущие либертарианскому патернализму, обходятся государству дешевле, нежели создание мериторных стимулов, требующих, как правило, государственных расходов в форме субсидий, налоговых льгот и/или трансфертов. И все же сопоставление мериторного и либертарианского патернализма свидетельствует, что в указанных двух теориях явно больше общего, нежели различного.

Можно утверждать, что обе теории опираются на одни и те же исходные предпосылки, предполагают фактически одинаковые цели вмешательства в потребительский выбор индивидуумов, направленный на его приближение к нормативному стандарту патера. Отличает их институциональный дизайн подталкивания: в одном случае речь идет о создании экономических стимулов для правильного индивидуального выбора, в другом — о манипулировании «опцией по умолчанию», где используется арсенал психологических средств (табл. 2.1). Неудивительным поэтому выглядит и тот факт, что критика в адрес мериторного и либертарианского патернализма осуществляется фактически по одинаковому сценарию, по одним и тем же основаниям, характеризующим его природу.

Таблица 2.1. Сравнительный анализ

Критика

За более чем полувековую историю мериторики ей были посвящены многочисленные исследования, отмечающие слабые и сильные стороны этой концепции¹⁶. Напуганные досмитовской феодальной властью, а затем, сильнее прежнего, тоталитарной экономикой национал-социализма и коммунизма, когда государственное вмешательство и подавление частной инициативы стали сутью системы хозяйствования, либеральные экономисты возвели индивидуалистическую ортодоксию в ранг непреложной истины. И тогда всякая теоретическая концепция стала подвергаться обязательному тестированию на верность индивидуалистической методологии.

В эпицентре таких проверок на «чистоту крови» оказалась и мериторика Масгрейва, предполагающая коррекцию индивидуальных предпочтений и государственный патернализм. Достаточно вспомнить дискуссию вокруг этой теории, чтобы выделить ее главные вопросы — в какой мере мериторную активность государства можно обосновать с индивидуалистических позиций, и насколько это вообще реально сделать¹⁷. Сам же Масгрейв был твердо уверен, что он придерживается исключительно «индивидуалистической парадигмы договорного общества индивидуумов» (Рубинштейн, 2009. С. 108).

Однако, объяснения Масгрейва не во всем убеждали критиков мериторики, которые справедливо видели в данной концепции прямое нарушение суверенитета потребителей (McLure, 1990, S. 479; Brennan, Lomasky, 1983. S. 183–206; Head, 1988. Рр. 1–37; Priddat, 1992. S. 239–259; Koboldt, 1995. S. 153). И хотя не всегда благие намерения государства «ведут в ад», дела, по сути, это не меняет — вмешательство в потребительский выбор остается вмешательством, ограничивающим свободу человека. Наиболее развернутая критика мериторного патернализма, с учетом его ахиллесовой пяты — незнания патером истинных предпочтений индивидуумов, и других, уже упоминавшихся, базовых предпосылок данной теории — содержится в работах (Schmidt, 1988; Tietzel, Muller, 1998; Muller, Tietzel, 2002; Рубинштейн, 2018. С. 160–208)¹⁸.

Обширная литература посвящена и либертарианскому патернализму¹⁹. И совсем не удивительно, что критический «обстрел» этой теории идет по тем же реперным точкам (defining points), которые определяют основания мериторики. В другое время и другие ученые высказывали свои сомнения в отношении корректности исходных предпосылок либертарианского патернализма (Glaeser, 2004, 2006; Mitchell, 2005; Leonard, 2008; De Amico, 2009; Hausman and Welch, 2010; Grüne-Yanoff, 2012; Либман, 2013; Капелюшников, 2013b, c; Воробьев, Майборода, 2017; Epstein, 2018; Le Grand, 2018).

Подчеркнем особо, что при всей новизне «нового патернализма» его можно рассматривать в качестве «второго открытия» мериторики, которое сделали поведенческие экономисты, продемонстрировавшие на экспериментах множество конкретных ситуаций, когда люди в определенных обстоятельствах принимают не лучшие для себя решения. С точки же зрения исходных предпосылок и методологии, либертарианский патернализм почти ничем не отличается от мериторного вмешательства в потребительские предпочтения индивидуумов (De Amico, 2009; Kirchgaessner, 2012). «Разница между ним и традиционным, «старым», патернализмом оказывается чисто символической: в конечном счете и тот, и другой нацелены на то, чтобы навязывать людям — вопреки их желанию — чуждые им поведенческие нормы» (Капелюшников, 2013c. С. 41).

Нетрудно понять также, что патернализм в любой форме основан на нормативном знании — «как должно быть». Поэтому вполне ожидаемыми следует считать и упреки со стороны специалистов, стоящих на платформе позитивного экономического анализа. По мнению Р. Сагдена, например, либертарианский патернализм — это «концепция, предусматривающая плановика, несущего ответственность за сопоставление сведений об индивидуальных предпочтениях и благосостоянии, который затем, руководствуясь этими данными, будет способствовать росту всеобщего блага» (Sugden, 2008. Р. 229). Де-факто же эта теория, как и мериторика, исходит из предположения, что потери благосостояния из-за поведенческих провалов индивидуумов превосходят издержки общества, направленные на их устранение (Wright, Ginsburg, 2012)²⁰.

Рассмотрев принципиальные замечания, я оставил в стороне претензии, непосредственно касающиеся «каталога» нерационального поведения индивидуумов в поведенческой экономике и случаев нерациональности в мериторике. Данному аспекту сравниваемых теорий посвящено множество работ экономистов, психологов, социологов и даже юристов. С позиций же настоящего исследования эти вопросы характеризуют частные особенности мериторного и поведенческого подходов, генетически связанные с истоками указанных теорий, но не меняющие отношения к их общей методологической основе, — отказу от абсолютизации рационального поведения индивидуумов и легитимации патернализма государства.

Как же случилось, что близкие по исходным посылкам и методологии, наконец, по характеру критических замечаний теории совершенно по-разному воспринимаются сообществом экономистов? Почему мериторика осталась в прошлом, а идеи поведенческой теории, получив признание и став частью мейнстрима, применяются в различных разделах экономической науки и практики, где отклонение от нормативных стандартов, так же как и в мериторике, служит основанием патерналистских действий государства?

Конечно, надо учитывать, что сравниваемые теории разделяет почти половина столетия. За этот период экономическая наука и экономическое сообщество изменились качественно. Можно говорить, наверное, об эмпирическом сдвиге в экономических исследованиях, о накопленном огромном опытном материале и новых возможностях его обработки (big data). Всего этого во времена Масгрейва не было и, наоборот, стало одним из оснований поведенческой и экспериментальной экономики, из которых, собственно, и вырос либертарианский патернализм.

Судя по всему, именно эти обстоятельства и дают ответ на основной вопрос, обозначенный в данной главе, с которым, наверное, согласятся большинство экономистов, признающих закономерность успеха либертарианского патернализма. При этом выполненный анализ свидетельствует, что либертарианский патернализм в методологическом плане представляет ту же самую мериторику, но на другом витке спирали экономической мысли. Я склонен думать, что либертарианский патернализм — это «новая мериторика», в основании которой лежит не просто допущение нерациональности индивидуумов, а его психологическое обоснование, созданное поведенческой экономикой. Объяснением успеха этой теории, служат, наверное, и заслуга собственно «поведенческой экономики, способствовавшей обретению экономической теорией статуса “экспериментальной науки”» (Капелюшников, 2013а. С. 12).

Вместе с тем относится это лишь к поведенческой экономике в целом, ставшей частью основного русла экономической теории. При этом негативная коннотация патернализма и философия, пусть не классического либерализма, но все же экономической свободы, по-прежнему сохраняются в экономической науке. Так почему же прилагательные «либертарианский» и «асимметричный», в отличие от «мериторного», послужили оправданием патернализма в его прямых нарушениях свободы потребительского выбора индивидуума? Наконец, почему один из уязвимых элементов поведенческой экономики — экспериментальные демонстрации аномалий поведения людей, подвергаясь регулярной критике экономистов²¹, стали одновременно визитной карточкой и пропуском либертарианского патернализма в современный мейнстрим?

Думаю, что сформулированный выше ответ не дает все же целостной картины. Поэтому мне представляется важным дополнить его еще одним соображением, раскрывающим другую сторону успеха нового патернализма, за пределами истоков и предпосылок сравниваемых теорий. Речь идет о гипотезе Дейдры Макклоски, опираясь на которую можно предположить, что причины данного феномена кроются в риторике, в словарных средствах убеждения экономического сообщества (Макклоски, 2015).

Языковые игры?

Используя этот вердикт и категории «мысли и язык», присущие концепции Людвига Витгенштейна, ответы на поставленные вопросы можно найти в его «фоновом пространстве значений»²². Так, цитируя Витгенштейна, А. Ронкалья подчеркивает, что существует не один тип языка, но «бесчисленное множество таких типов — бесконечно разнообразны виды употребления всего того, что мы называем “знаками”, “словами”, “предложениями”. И эта множественность не представляет собой чего-то устойчивого, раз и навсегда данного, наоборот, возникают новые типы языка или, можно сказать, новые “языковые игры”, а другие устаревают и забываются» (Витгенштейн, 1994. С. 90)²³.

Судя по всему, языковая игра, присущая теории Масгрейва, устарела и потому оказалась в числе «забытых», а концепция Талера и его коллег, рожденная поведенческой экономикой, соответствует новой языковой игре, ключевыми элементами которой остаются слово «либерализм» и речевые конструкции, соответствующие языку и терминологии основного русла экономической теории — «риторики мейнстрима» (Болдырев, 2008. С. 22).

Именно данная речевая конструкция — «либертарианский патернализм», несмотря на то, что это оксюморон, создала иллюзию свободы индивидуума и оказалась в границах доминантной модальности фонового пространства мейнстрима, что, собственно, и определило успех либертарианского патернализма у экономистов и его привлекательность для политиков. В этом смысле речевые конструкции, относящиеся к бюджетной политике, процессам распределения и перераспределения с целью реализации мериторных потребностей общества, плохо вписываются в фоновое пространство значений современной экономической теории, даже в ситуации, когда сама эта политика является неотъемлемым элементом практики современного государства. Иначе говоря, сконструированный Талером оксюморон стал речевой конструкцией — языковой игрой, которая в глазах многих исследователей создала иллюзию примирения индивидуалистического характера господствующей экономической теории и свободы потребительского выбора индивидуумов с фактическим вмешательством государства в этот выбор²⁴.

* * *

Перефразируя Норта, можно сказать — слово имеет значение. Но дело не только в этом. Хочу обратить внимание и на другой аспект научного дискурса. По-видимому, мы наблюдаем очередной этап эволюции государства (Ананьин и др., 2018. С. 42–63), его перерастания из государства благосостояния в патерналистское (Капелюшников, 2013с. С. 28–32) и, главное, изменение в этой эволюции самой парадигмы патернализма. Речь идет о смысловой трансформации данного понятия: от негативной коннотации, характерной для патриархального содержания патернализма, как системы отношений, основанной на подчинении индивидуумов патеру, заботящемуся об их счастье и указывающему, что надо для этого делать, до более сдержанного отношения к вмешательству государства в индивидуальный выбор индивидуумов.

В этой эволюции «отсутствие необходимой теоретической санкции долгое время сдерживало «врожденные» патерналистские устремления современных государств.…Ситуация изменилась, когда поведенческая экономика такую санкцию предоставила» (там же. 2013с. С. 44). Не менее важен и тот факт, что поведенческие экономисты, а вслед за ними и авторы либертарианского патернализма, в своей языковой игре придали государственному вмешательству интеллектуальную респектабельность. В то же время речевые конструкции мериторики не вписываются в языковую игру мейнстрима с его негативным отношением к патернализму.

Сделаю еще одно замечание в отношении главной предпосылки сравниваемых теорий. Дело в том, что наблюдаемое изменение парадигмы патернализма непосредственно связано с признанием возможности поведенческого провала — нерационального поведения индивидуумов, наносящего ущерб своему благосостоянию. Рассматривая подобные ситуации, современная теория акцептировала вмешательство государства.

Иначе говоря, признание возможности нерационального поведения тождественно легитимации патернализма. В этом смысле и мериторный, и либертарианский патернализм, строго говоря, являются частными случаями теории опекаемых благ, определяющей патернализм как неотъемлемый элемент существования государства — с его позитивными и негативными последствиями вне зависимости от языкового оформления концепции государственного вмешательства (Рубинштейн, 2018).

Что же касается сравнения мериторного и либертарианского патернализма, то соглашусь со справедливым замечанием А. Либмана: «Многие выводы современной поведенческой экономики в нормативном плане полностью идентичны утверждениям Р. Масгрейва, хотя это обсуждается гораздо реже, чем следовало бы» (Либман, 2013. С. 38).

ЛИТЕРАТУРА

Ананьин О.И., Воейков М.И., Гловели Г.Д., Городецкий А.Е., Гринберг Р.С., Рубинштейн А.Я. (2018). На пути к новой экономической теории государства / Под ред. А.Я. Рубинштейна. М.: Институт экономики РАН.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

9

Любые предпосылки зависят часто от того, как исследователь смотрит на мир в данный момент времени и в данных обстоятельствах. «Великий философ ХХ века Людвиг Витгенштейн как-то спросил своего друга: «Почему люди всегда говорят, что было естественно предположить вращение Солнца вокруг Земли, а не Земли вокруг Солнца?» Друг ответил: «Понятно почему — зрительно кажется, что Солнце вращается вокруг Земли» (Докинз, 2008. С. 383).

10

«Поразительно, как часто люди не видят различия между утверждениями “X — истинно” и “хотелось бы, чтобы все верили, что X — истинно”» (Докинз, 2008. С. 367). См. также: (Mitchell, 2005).

11

В одном из главных экспериментов квантовой физики поток электронов направлялся на экран, где есть две щели, а за экраном установлен детектор, который позволял измерить прохождение электронов через эти щели. Повторенный множество раз данный эксперимент показал, что электрон проходит через обе щели, причем одновременно (?!). Сами физики для описания этой и ряда подобных ситуаций используют термин «counterintuitive» (интуитивно понять невозможно), предлагая взамен строгую математическую теорию, объясняющую экспериментальный факт.

12

«То, что называется подталкиванием, можно назвать и манипулированием, т. е. использованием знания о человеке для ограничения его воли» (Белянин, 2018. С. 21).

13

Опубликованная в «рабочих тетрадях» (Shefrin, Thaler, 1978), а затем в журнальной статье (Thaler, Shefrin, 1981) эта концептуальная модель человека восходит к более раннему исследованию других авторов, в котором Уолтер Шнейдер и Ричард Шиффрин, рассматривая гипотезу о наличии у человека двух когнитивных систем, обнаружили «борьбу разума с интуицией» — прообраз будущих теоретических построений с множественностью «Я» (Schneider, Shiffrin, 1977a, b).

14

Заметим, что существование собственных преференций патера вместе со сформированным им нормативным стандартом, не сводимым к предпочтениям индивидуумов, отличает категорию патернализма в КЭС и Теории опекаемых благ от мериторного и либертарианского патернализма.

15

В поведенческой экономике и либертарианском патернализме изменение цены на потребляемое благо или трансферт его потребителям рассматривают обычно в оптике «справедливой цены» (Kahneman, Knetsch, Thaler, 1990). См. также: (Воробьев, Майборода, 2017. С. 10–11).

16

Подробный обзор публикаций на эту тему, включая исследования Хеда (1966), Анделя (1984); Шмидта (1988), Приддата (1992), Титцеля и Мюллера (1998), представлен в монографии (Гринберг, Рубинштейн, 2000. С. 55–87, 105–112).

17

Заметим, что полувековое обсуждение концепции Масгрейва больше походит на своеобразный свод попыток устранения противоречий между декларативно индивидуалистическим образом государства и его очевидно не индивидуалистическими мериторными действиями.

18

Курт Шмидт в качестве эпиграфа к статье «Еще к вопросу о мериторике» приводит слова Альфреда де Мюссе из его «Лорензаччо»: «Не натвори чего-нибудь, Филипп, ведь ты подумал о счастье человечества» (Schmidt, 1988).

19

Следует обратить внимание на специальный выпуск журнала Review of Behavioral Economics (2018. December. Vol. 5, Issue 3–4), в котором опубликованы материалы конференции, посвященные поведенческой экономике и патернализму, включая выступления M. Дольда, С. Конли, Д. Ле Гранда, M. Риццо, Р. Сагдена, Д. Хаусмана, К. Шуберта, Р. Эпштейна и др.

20

Скорее всего, это не соответствует действительности. В качестве дополнительного аргумента приведу предостерегающие слова Эдварда Глейзера: «Человеческие существа, постоянно ошибаются, но потери в благосостоянии, которыми чреваты частные ошибки, конечно же, не идут ни в какое сравнение с потерями в благосостоянии, которыми чреваты ошибки правительств. Индивиды могут медлить с принятием решений или инвстировать нелепым образом, но они не сажают по своему произволу людей в концентрационные лагеря» (Glaeser, 2004. Р. 412, цит. по: (Капелюшников, 2013c. С. 37)).

21

Один из многих обзоров критических замечаний по данной теме представлен в статье (Воробьев, Майборода, 2017. С. 13–14). См. также: (Waldfogel, 2005; Plott, Zeiler, 2011; Капелюшников, 2013b. С. 75–79).

22

Иллюстрируя идеи Витгенштейна, канадский философ и культуролог Чарльз Тейлор отмечает: «Мысли подразумевают и требуют фоновое пространство значений для того, чтобы быть теми мыслями, которыми они являются (Тейлор, 2001. С. 10).

23

Цит. по: (Ронкалья, 2018. С. 90).

24

«Иллюзионизм» — это подмена, совершаемая автором: придуманные им самим, сконструированные понятия он выдает за нечто объективное, независимое от его воли. Этот «код» экономического дискурса предложил Милберг» (цит. по: (Болдырев, 2008. С. 10)).