Джон Лоу. Игрок в тени короны

Уильям Гаррисон Эйнсворт, 1864

Май 1705 года. Франция на грани банкротства. Эпоха «короля-солнца» закатилась. Кутила и бонвиван Филипп Орлеанский, племянник Людовика XIV и регент при малолетнем Людовике XV, в перерывах между балами и альковными похождениями ищет выход из тяжелой ситуации. И выход найден. Шотландский финансист-чародей Джон Лоу представляет регенту революционную идею: заменить звонкую монету на бумажные ассигнации. На первый взгляд – чистая авантюра, но Лоу – сын золотых дел мастера и банкира, он объехал полмира, общался с лучшими финансистами Европы. Его оригинальная «система» математически просчитана и доказана. Но можно ли доверять человеку, о котором поговаривают, что в прошлом он – ловкий картежник и опасный дуэлянт, бежавший из тюрьмы? Исторический роман знаменитого английского писателя Уильяма Гаррисона Эйнсворта рассказывает о взлетах и падениях Джона Лоу (1671–1729), блестящего джентльмена и царедворца, гениального реформатора и авантюриста.

Книга первая. Финансист-чародей

Глава I. Лэрд^{1}[1] Лористон на улице Сент-Джеймс

В один прекрасный день в самом конце мая 1705 года, около полудня, на лондонской улице Сент-Джеймс, напротив кофейни Уайта остановились носилки^{2}. В этом не было ничего необычного: только что двое или трое носилок высадили своих седоков на этом самом месте, не привлекая ничьего внимания. Но тут дело обстояло несколько иначе. Из этих носилок вышел на удивление красивый человек и легко спрыгнул на мостовую. Изящный господин вынул кошелек для расплаты, но нашел в нем только золотые монеты, на которые устремились привлеченные их блеском взоры носильщиков, очевидно, с Острова Сестрицы^[2]. Приподняв свою попорченную непогодой шапку, один из них сказал льстиво:

— Да сохранит Бог вашу красоту, милорд! Подайте нам одну из этих золотых кругляшек! Вряд ли найдется еще такой прекрасный господин, который заплатил бы столько простому человеку. Поверьте, доставило бы истинное удовольствие Пэту Моллоу, вот этому моему товарищу, да и мне самому, Терри О’Флагерти, носить вашу честь и совсем даром. Право, — носильщик опять приподнял шапку, — мы бы сами охотно дали гинею^{3} — конечно, если бы она у нас была — единственно лишь за удовольствие и честь принести вас из гостиницы Гуммумса в Ковент-Гарден^{4}. Не так ли, Пэт?

— Истинная правда, Терри! — отвечал другой. — Ей-богу, сэр — самый благородный на вид седок, которого мы когда-либо носили, и событие это следовало бы ознаменовать тем, чтобы либо вы нам, либо мы вам дали гинею.

— Тогда это приходится сделать мне, — сказал джентльмен, давая им желанную монету. — По-видимому, вы узнали, что я приезжий в Лондоне, — прибавил он с улыбкой.

— Не взаправду это вы говорите, ваша честь! — воскликнул Терри с притворным изумлением. — Вот этого мы совсем не ожидали. Так вы иностранец, сэр? Подумай только, Пэт, господин говорит, что он иностранец, а мы приняли его за настоящего, коренного лондонца.

— Я бы ни за что не догадался! — воскликнул другой носильщик. — Да если посмотришь на прекрасные манеры и одежду его чести, и особенно если услышишь, как он говорит, то никогда не примешь его за француза.

— Да я и не француз, мой милый, — отвечал господин. — Я шотландец и только что прибыл из Эдинбурга^{5}. Я до сих пор еще ни разу не был в Лондоне.

— Тогда милости просим в наш город, — прибавил Терри. — Хотелось бы, чтобы было побольше таких шотландцев. Но не многие переезжают через этот Твид^{6} с таким туго набитым кошельком и со столь щедрой рукой, как у вашей чести. Если у ваших земляков и водятся какие-нибудь деньжонки, они накрепко застегивают свои карманы. Мы же выпьем стаканчик шафрановки за долгую жизнь и счастье вашей чести прежде, чем постареем на час.

— Ей-богу, выпьем! — воскликнул товарищ Пэт. — Но мы любим произносить здравицу с именем — как-то веселее пить тогда.

— Будь я проклят, если ваша честь не носит благородного имени! — воскликнул Терри. — Может быть, даже имени самого великого герцога Аргайльского^{7}.

— Нет, вы снова ошибаетесь, мой милый. Я простой шотландский дворянин, без всяких притязаний на титул. В моей стране меня знают господином Лоу Лористоном.

— Какое славное имя! — заметил Терри. — Я часто слышал о нем. Не был разве первый Лаа из Лэрристауна известным судьей, ваша честь?

— Первый Лористон, мой отец, был золотых дел мастером в Эдинбурге, — отвечал Лоу. — Лет двадцать тому назад он купил у Дэлглишей поместье Лористон, от которого и происходит мое имя. Теперь вы узнали обо мне, кто я и что я. Думаю, ваше любопытство вполне удовлетворено.

— Бог с вами, ваша честь! Это вовсе не любопытство, а интерес, — ответил Терри с низким поклоном. — Мы оба вполне ценим вашу великую снисходительность, что вы оказываете нам доверие. Прекрасное имя вы получили, господин Лаа Лэрристаун. И, наверно, об этом имени скоро будут говорить по всему свету. Вы не осерчаете на меня, если скажу, что вам на роду суждено большое счастье — вижу это по вашему лицу. Вы наживете более богатств, чем сумеете прожить, и достигнете высшего положения, чем то, которого надеетесь достигнуть.

— Откуда знаешь ты, хитрец, сколько я надеюсь нажить и какого положения желаю достигнуть? — воскликнул Лоу. — Но вы более близки к истине, чем прежде. Я обладаю планом, который несомненно сделает меня богатым и неизбежно доставит мне такое высокое положение, о котором я только могу мечтать.

— А что я говорил? — воскликнул обрадованный Терри. — Я — настоящий пророк, если только пророки существовали когда-нибудь. Я тотчас догадался, что вы, ваша честь, большой изобретатель.

— Если бы шотландский парламент^{8} принял план, который я предлагал ему, то мог бы обогатить страну, — заметил Лоу.

— Какие же тупые головы в шотландском парламенте, коли они не приняли вашего плана! — ответил Терри, пожимая с презрением плечами. — Но вы увидите, что члены английского парламента более заботятся о своих интересах. Я желаю только, чтобы ваша честь научили Пэта и меня, как утроить наш капитал и превратить одну гинею в три?

— Я мог бы научить вас, как сделать сто гиней из одной и тысячу из ста, — заметил Лоу. — Но я держу это в секрете, про себя.

— Нет ничего удивительного, — прибавил Терри с несколько недоверчивым смешком. — Никогда не следует учить всех, как сделаться богатым. Право, ваша честь, должно быть, еще больший колдун, чем те седые бороды, которых мы видели в лавке. Они сидят перед большой печью, уткнувшись в стеклянные бутылки с длинным горлышком, и делают из свинца золото.

— Нет, мой милый, — ответил, улыбнувшись, Лоу. — Я не собираюсь заниматься превращением металлов. Наоборот, я обойдусь совсем без золота — я заменю его бумажными деньгами.

— Обойтись без золота и заменить его бумагой! — воскликнул Терри со смешной ужимкой. — Тогда я опасаюсь, что ваш план, господин, не удовлетворит нас сколько-нибудь более, чем шотландский парламент. Колдовские деньги, как рассказывают в Ирландии, превращаются в сухие листья. Пожалуй, и эта гинея превратится в бумагу? А покуда этого не произошло, завернем-ка за угол, к «Синим Столбам», и истратим ее.

— Весьма разумное решение, — заметил Лоу. — Но на днях вы вспомните, что я сказал вам.

— Чертовская штука! — ответил Терри. — Мы долго будем помнить о вас, ваша честь. Если вам когда понадобятся носилки, Терри О’Флагерти и Пэт Моллоу понесут вас на край света и обратно. Ну, пойдем, Пэт! Мы только отнимаем у сэра его драгоценное время.

С этими словами они оба надели на плечи ремни, взялись за концы шестов и весело удалились с носилками. Этот разговор не ускользнул от группы зевак, собравшихся у входа в кофейню Уайта, и возможно, что Лоу предназначал некоторые из своих замечаний для них. Все эти господа были молодые франты, что угадывалось по ярким бархатным костюмам различных цветов, украшенным лентами, и по напудренным парикам последнего фасона. Руководители хорошего тона, законодатели в области мод^{9}, они считали своим долгом злословить насчет обращения и наряда иностранца. Но этот ни с какой стороны не был доступен критике. Одежда его, изготовленная в городе, была богата, изящна и сшита по последней моде, манеры безупречны. Но эти франтоватые критики заранее решили найти в нем недостатки. И вот, почтенный Чарли Каррингтон заявил, что голубой бархатный кафтан красивого господина, перевитый серебряными шнурками, сделан плохо, хотя кафтан сидел прекрасно и был сработан Риверсом, городским портным, у которого заказывал и Чарли. Гарри Арчер высмеивал парик Лоу, заявляя, что он чересчур длинен и скверно напудрен, хотя парик только что вышел из рук придворного парикмахера Гублона. Дик Бодуэлл сказал, что фигура шотландца слишком тонка, хотя не мог отрицать ее правильности. Том Багот думал, что мистер Лоу слишком рослый, а Джерри Ратклиф — что он недостаточно высок. Придира Боб Фоли объявил его неуклюжим и мужиковатым, хотя этому противоречило каждое движение мистера Лоу. Наконец, косноязычный Джо Лоуэлл сказал, что приезжий говорит с очень сильным шотландским произношением, хотя выговор Лоу был именно приятным, дорическим^{10}.

Все завидовали Лоу. Каждый из зубоскалящих франтов втайне признавал, что Лористон был одним из самых красивых и изящных людей, которые когда-либо появлялись на улице Сент-Джеймс. Но посмотрим, на что он в действительности был похож. Джону Лоу недавно исполнилось тридцать четыре года, но выглядел он лет на десять моложе. Внешность его была примечательна: высокая и повелительная фигура, тонкая, но чрезвычайно стройная, правильно очерченные классические черты лица, большие, голубые глаза несколько навыкате, нежное, как у женщины, телосложение. Но, несмотря на эту наружную женственность, в его груди жил мужественный дух. Джон Лоу был замечательно деятелен, превосходно играл в лаун-теннис^{11}, смело и хорошо ездил верхом, был охотник до физических упражнений, прекрасно владел пистолетом и шпагой — его храбрость была неоднократно испытана в поединках. Лоу не был одним из тех заурядных щеголей, которые только и думают об украшении своей особы, однако не пренебрегал нарядом и, как мы видели, одевался весьма к лицу, стараясь выказать посредством прилежания и искусства свою очень выигрышную внешность. Пожалуй, в его обхождении проскальзывала небольшая, очень небольшая, гордость, но он был совершенно свободен от наглости и самомнения. И эта гордость была, по-видимому, тесно связана с сознанием, что он владеет большой умственной силой и выдающимися личными достоинствами. Когда Лоу хотел нравиться, обращение его становилось столь очаровательным, что он являлся прямо неотразимым. Дальше мы увидим, что этот гладкий и спокойный лоб мог иногда омрачаться от неприятностей, это мягкое и приятное выражение лица могло изменяться под влиянием сильных страстей, эти небесно-лазоревые глаза почти голубиной нежности по временам могли зажигаться гневным и уничтожающим огнем.

Теперь мы выставляем прекрасного лорда Лористона таким, каким он предстает перед нами в данном случае. Он не прочь был наслаждаться и обладал для того средствами. С головой, наполненной планами, и с честолюбием в сердце, он решился, подобно отчаянному игроку, подвергнуться величайшей опасности в жизненной игре и выиграть или разориться.

После смерти своего отца, Уильяма Лоу, бывшего золотых дел мастера и банкира в Эдинбурге (тогда эти занятия были неразрывно связаны), скончавшегося несколько лет тому назад, Джон Лоу стал собственником большого состояния, заключавшегося в Лористоне — обширном имении, расположенном на южном берегу Фирт-оф-Форт^{12}. Нужда не заставляла его обратиться к какому-нибудь занятию, и он стал вести жизнь светского молодого человека: одевался пышно, проводил все время в среде пустых и расточительных бездельников, увлекавших его во всевозможные безумства, и проигрывал большие суммы денег. В этот период своей жизни, по своей несколько женственной наружности и обращению, он был прозван Джоном Жасмином; менее близкие знакомые называли его красавцем Лоу. После нескольких лет такой распущенной жизни молодой кутила обнаружил, что необходимо жить побережливей. Поручив управление имением своей матери, превосходной женщине, которая, к его счастью, оставалась еще в живых, он отправился в Голландию и поступил на должность секретаря при одном шотландском торговом доме в Амстердаме. Сделал это он с целью изучить дела большого голландского банка. Он решил оставить свой прежний веселый образ жизни и стать деловым человеком. Еще до того он прилежно занимался арифметикой и геометрией и хорошо изучил алгебру, теперь усовершенствовался в политической экономии. Благодаря его большой склонности к этому предмету и необыкновенным способностям, работа шла очень успешно. Пробыв в Амстердаме три года и вернувшись в Эдинбург, Лористон был уже знатоком всех финансовых дел и охотно посвятил себя устройству доходных статей Шотландии, причем оказывал важные услуги государственным людям.

Получив известность с новой и более обещающей стороны, Лоу пытался упрочить свое имя, напечатав трактат под заглавием «Проект и основания Совета Торговли», где предлагал прочный и выработанный план для оживления шотландской торговли и мануфактуры, находившихся в то время в угнетенном состоянии. Этот план не встретил поощрения, которого заслуживал, но способствовал знакомству Джона Лоу с выдающимися людьми страны, и, между прочим, с герцогом Аргайльским и его сыновьями, маркизом Лорном и лордом Арчибальдом Кэмпбеллом, а также с маркизом Твиддлом. Некоторое время спустя Лоу обнародовал другой труд, содержавший предложение снабдить народ деньгами, и настойчиво проводил его в шотландском парламенте. Он утверждал, что этот план уничтожит затруднения, тяготевшие над королевством, вследствие большого недостатка звонкой монеты, и предлагал учредить национальный банк на новых основаниях. Но этот план, хотя и был поддержан придворной партией и морским ведомством, также был отвергнут. Находя, что ему нечего делать в Шотландии, Лоу стал направлять свои взоры на материк, где, как он чувствовал, какое-нибудь нуждающееся государство примет его планы и быстро обогатится благодаря им. Но прежде чем уехать за границу, он решился сообщить их английскому правительству и с этим намерением отправился в Лондон.

До самого отъезда из Эдинбурга Лоу пользовался в обществе большим уважением, и так как имел весьма много знакомых, то все выражали сожаление по поводу его отъезда, тем более что он, по его собственным словам, не надеялся скоро возвратиться из-за границы. Когда Лоу покинул Эдинбург, создалось ощущение, что после него остался какой-то пробел, который не скоро будет заполнен. Северная столица потеряла первого из своих франтов и своих избранных умов, многие приятные общества лишились главной привлекательности, много прекрасных девиц вздыхало при мысли, что красавец Лористон уехал, увозя с собой их сердца. По всей вероятности, производились попытки удержать его, особенно намекали на это некоторые красавицы. Но Лоу стойко выдержал испытание. Честолюбие было его господствующей страстью, а оно заявляло, что Эдинбург — слишком тесная сцена для проявления всех его сил. Оттого-то Лоу решил отправиться в Лондон. Перед отъездом ему пришлось вынести нежное расставание со многими плачущими прелестницами, которые клялись, что останутся безутешными, однако легко утешились. Пожав руки своим товарищам, Лоу сел в свою берлину^{13} и покатил в Лондон на четверке быстрых лошадей. Без всяких столкновений с разбойниками во время пути, на четвертый вечер он высадился у Гуммумса в Ковент-Гардене. На следующее утро Лоу прежде всего посетил кофейню^{14} Уайта, которая возникла за шесть или за семь лет перед тем и была тогда в большой моде. Здесь он надеялся встретиться с некоторыми персонами, к которым у него имелись рекомендательные письма. Перед тем как войти в кофейню, Лоу поклонился группе молодых щеголей, толпящихся у дверей. На его приветствие те ответили очень слабо и холодно. Тем не менее, немного выждав, он вежливо спросил, может ли кто-нибудь из джентльменов сказать ему, находится ли здесь мистер Энгус Уилсон?

— Вам укажет служитель, если вы потрудитесь войти, — заметил ближайший к нему господин.

Совершенно не обратив внимания на сухой, отталкивающий тон ответа, Лоу сказал:

— Могу ли я узнать, к кому имею честь обращаться?

Молодой франт нагло посмотрел на него с минуту, как бы раздумывая что ответить.

— Вы — иностранец, и потому незнакомы с общественными приличиями, запрещающими обращаться к другому без формального представления, — сказал он наконец. — Извиняю вашу оплошность и могу назвать себя: сэр Гарри Арчер.

— Искренно рад слышать это! — воскликнул Лоу. — Надеюсь, сэр Гарри Арчер доставит мне удовольствие пожать ему руку?

— Сэр! — воскликнул Арчер, отступая назад. — Вы позволяете себе…

— По крайней мере, разрешить передать вам рекомендательное письмо от маркиза Лорна, — сказал Лоу, предлагая ему пакет.

— Письмо от маркиза Лорна! — воскликнул Гарри, открывая документ и быстро пробегая глазами. — А, мой дорогой мистер Лоу! Очень рад познакомиться с вами. Лорн говорит о вас в самых лестных, очень лестных выражениях и просит меня отрекомендовать вас всем моим друзьям, что я не замедлю сделать. И начну сейчас же. Господа! — обратился он к остальным. — Позвольте познакомить вас с мистером Лоу Лористоном, весьма образованным джентльменом, очень известным в эдинбургском высшем кругу, который несомненно послужит очень приятным приобретением для нашего общества.

Все приветствовали Джона, заявляя, что рады познакомиться с другом маркиза Лорна.

— Мы не могли удержаться, чтобы не подслушать того, что происходило между вами и вашими носильщиками, — заметил Гарри, смеясь. — Поэтому до некоторой степени знакомы с вашей историей.

— О, я только шутил с ними, — ответил Лоу. — Я слышал, что у вас в Лондоне носильщики обладают странным нравом, и хотел посмотреть, на что они в самом деле похожи.

— Вам попались два хороших образчика этого класса, — заметил Гарри. — Большинство из них ирландцы и довольно остры на язык, как вы теперь убедились. Они встречают нас везде и поэтому следят за всеми нашими действиями, хотя, нужно отдать справедливость, редко бывают болтунами. Но войдемте в кофейню, мы можем продолжать наш разговор, попивая шоколад. Вы уже завтракали, мистер Лоу?

— Да, уже более трех часов тому назад — я ведь рано встаю.

— Ну, поживете с месяц в Лондоне, станете ложиться поздно.

— Устав после театров, оперы, концертов, маскарадов, Ранелага и Воксхолла^{15}, ужинов и прочих увеселений, мы должны хорошо выспаться и неспособны ни к чему до полудня. Мы встали удивительно рано сегодня, если принять во внимание, что прошлой ночью все были на маскараде.

— Как жалко, что вас там не было, мистер Лоу, — сказал достопочтенный Чарли Каррингтон. — Было очень весело. Много было и очаровательных масок.

— Чарли хотел бы вас уверить, что полдюжины их открывали ему свои лица, — заметил Боб Фоли. — Но мы знаем лучше.

— Мне только одна открыла маску, — прибавил Чарли. — Но этого достаточно, ведь то была самая миловидная во всем зале. Вы все признали ее королевой красоты.

— А, вы уже достаточно дали понять, что намекаете на прекрасную Белинду, — заметил Гарри.

— Могу я, если это не секрет, спросить, кто такая эта прекрасная Белинда? — осведомился Лоу.

— Это самая красивая женщина в городе, из-за которой всякий светский молодой человек готов умереть, — ответил ему Гарри. — Но не верьте тому, что сказал сейчас Чарли Каррингтон, — перед ним Белинда никогда не сняла бы маски.

— А я утверждаю, что сняла, — возразил Каррингтон.

— Ха-ха-ха! Вы ошиблись, — громко рассмеялся Гарри. — Ну, если Белинда и позволила вам увидеть ее лицо, то разве для того, чтобы досадить своему ревнивому супругу, который, я готов поклясться, следил за ней.

— Теперь я действительно припоминаю, что в это время недалеко от нас стоял этот Отелло, — сказал Каррингтон.

— Значит, прекрасная Белинда замужем? — спросил Лоу.

— К несчастью для нее и к счастью для нас, — сказал Гарри. — Она самое изящное создание, как вы сами увидите, так как наверняка познакомитесь с ней. И замужем за человеком в три раза старше нее, притом ужасно ревнивым.

Затем все вошли в кофейню. Главная комната на первом этаже была полна народа и громкого разговора. Большинство гостей были изысканно одетые молодые люди, похожие на тех, с которыми Лоу встретился. Они сидели за различными столиками, попивая кофе или шоколад, читая газеты, рассуждая о текущей политике, восхваляя при этом Олдфилда и миссис Брейдсгедл, обсуждая бой петухов или составляя пари об исходе скачек в Ньюмаркете^{16}. Войдя в комнату, лэрд Лористон привлек всеобщее внимание. Вскоре узнали, кто это такой: Гарри представил его некоторым товарищам. Большой стол у сводчатого окна, из которого открывался вид на улицу, был оставлен для группы, в которой находился Лоу. Как только гости разместились, услужливые лакеи наполнили их чашки пенящимся, приятным шоколадом, между тем как Гарри спросил у одного из прислужников, был ли здесь сегодня утром мистер Энгус Уилсон, и получив отрицательный ответ, сказал Джону Лоу, сидевшему около него:

— Я и не думал, что он явится так рано: он прошлой ночью был в маскараде. Кстати, мистер Лоу, — добавил он с улыбкой, — вы лично знакомы с мистером Уилсоном?

— Нет, — ответил Лоу. — Но герцог Аргайльский был так любезен, что дал мне рекомендательное письмо к нему.

— Вы не могли получить лучшей рекомендации: госпожа Уилсон — урожденная Кэмпбелл. Но так как вы не знакомы с ним, я могу, кстати, рассказать его историю. Тридцать пять лет тому назад Энгус Уилсон служил пажом у Его Величества короля Карла II и был тогда очень красивым юношей, который вызывал удивление у фрейлин этого шумного двора. По смерти веселого монарха Энгус пользовался расположением его преемника и настолько вошел в моду, что приобрел прозвание Красавца Уилсона, которое сохраняется за ним до сих пор. Он с отличием служил в Ирландии при Якове II и сражался в битве на берегах Бойна^{17}, где был ранен в бедро. После злополучного свержения своего короля, он сопровождал его в Сен-Жермен^{18}. Только по восшествии на престол королевы Анны Уилсон примирился с существующим порядком и вернулся в Англию.

— Я полагаю, что он еще до сих пор остается приверженцем Стюартов? — заметил Лоу.

— Само собой разумеется, — ответил Гарри. — Однако старик теперь уж не очень-то тревожит себя политическими кознями и государственными заговорами, будучи достаточно занят своими делами. В прошлую весну красавицей сезона, которая вскружила всем головы и пленила все сердца, была миловидная дочь полковника Гранта Кэмпбелла. И поверите ли, эта красавица согласилась отдать свою руку мистеру Уилсону. Никто не считал его способным на такое безумие. Это был самый обстоятельный человек, но красота юной Кэмпбелл совершенно свела его с ума. Она имела множество поклонников, но никто не следовал за ней с таким упорством, как богатый старый франт, и девушка согласилась на замужество. Однако она не нашла его таким снисходительным, как ожидала, — Уилсон отчаянно ревнив и подозрителен.

— Вы не можете себе представить, мистер Лоу, двух больших противоположностей, чем эта плохо подобранная чета, — заметил Чарли Каррингтон. — Ей едва двадцать лет, она очаровательна, как Венера. Он — старый, отцветший и прихрамывающий, как Вулкан, из-за раны. Она пленяет своим обхождением и улыбкой, он язвителен, насмешлив и ревнив как бес.

— Нет ничего удивительного — будешь ревнивым с такой женой, — сказал Гарри. — Но вы несправедливы к Уилсону — он вовсе не так дряхл и некрасив, каким вы его выставляете. Правда, старик хром и несколько сутуловат, но у него светские манеры и прекрасное воспитание, хотя старой школы.

— Школы наших дедов! — прибавил Каррингтон.

— Ну, так что ж! — возразил Арчер. — Не думайте, что светские люди времен Карла II стояли ниже умниц и франтов королевы Анны.

— Теперь я знаю, кто были Отелло и Дездемона в прошлую ночь на маскараде, — заметил Лоу.

— Не влюбитесь в Белинду, — и тогда найдете верного друга в ее муже, — сказал Гарри. — Почему вы теперь именно уехали, мистер Лоу?

— У меня есть важный финансовый план, который я думаю предложить лорду Годольфину^{19}, — ответил Лоу. — Я полагаю, что мистер Уилсон сумеет устроить мне свидание с его лордством или с главным государственным секретарем Сэндерлендом.

— Без сомнения, — ответил Гарри, — Уилсон в очень хороших отношениях с герцогиней Мальборо, и через нее может выхлопотать для вас доступ к королеве или к ее министрам.

— Так мне сказал и герцог Аргайльский, — прибавил Лоу. — Если бы я только мог передать мой план герцогине Мальборо, он, без сомнения, был бы принят.

— Мы все будем иметь долю в этом предприятии, — сказал, смеясь, Гарри. — Это понятно.

— Именно так — прибавил Лоу серьезно. — И ручаюсь, что многие будут добиваться этих паев. Они поднимутся так быстро и до такой высоты, что если купите их на сумму в тысячу фунтов, то выиграете десять тысяч менее чем за месяц.

Эти слова вызвали всеобщие возгласы изумления, а Гарри закричал:

— Брависсимо, этот план подходящ для моих финансов! Я подпишусь на тысячу паев.

— А я на десять тысяч, если можно достать столько! — воскликнул Каррингтон. — Деньги я сумею занять на месяц.

— Мы все участвуем по десяти тысяч, — закричали прочие.

— Ловите счастье, пока оно близко! Успеха вашему плану, мистер Лоу!

— Это зависит от министров Ее Величества, — ответил Лоу. — Если лорд Годольфин примет план, дело обеспечено.

— И обеспечено наше состояние, — прибавил Гарри. — Все влияние, которым мы обладаем, будет приложено, чтобы провести этот план, а я думаю, что мы что-нибудь сумеем сделать с Годольфином и Сэндерлендом. Не так ли, господа?

— Во всяком случае, постараемся, — прибавили прочие.

Глава II. Мистер Лоу срывает банк

Некоторое время спустя вся компания перешла во внутреннюю залу, где шла игра. Как и главная комната, эта зала была полна народу. Посредине стоял зеленый стол, за которым сидел банкомет, окруженный несколькими светскими юнцами, игравшими в бассет^{20}. Игра вызывала большой интерес — играющие делали крупные ставки, быстро опоражнивая свои кошельки. Новые участники приставали к ним, и игра пошла весело, приблизительно с тем же результатом, с каким началась.

— Не желаете ли и вы присесть, мистер Лоу? — спросил Гарри.

— Немного после. Мне хочется, чтобы банк возрос перед тем, как взять его, — сказал Лоу. — Я хочу показать нашим друзьям, как играть в бассет, и дать урок вот тем господам, — прибавил он, указывая глазами на банкомета и крупье^{21}.

— Я рад, что вы так уверены, — заметил Арчер. — Когда я впервые держал карты и брал стакан с костями, то тоже был уверен в выигрыше, но теперь я уже не так хладнокровен.

— Успех в игре может сделаться предметом уверенности при некотором расчете, — прибавил Лоу. — Я сам когда-то играл плохо, но теперь научился. Хотите, Гарри, сыграть со мной на половину выигрыша или проигрыша?

— С удовольствием, — ответил тот. — Играйте за нас обоих и делайте какие угодно ставки.

При этих словах Чарли Каррингтон, сидевший за зеленым столом, поднялся со своего места, громко браня свое невезение. Лоу тотчас занял его место. Гарри стал подле, чтобы наблюдать за игрой. Равнодушие Джона изумляло его, он уже стал подумывать, что поступил опрометчиво, приняв предложение. Однако скоро переменил свое мнение. Хотя Лоу и казался беспечным и продолжал весело разговаривать, но счастье сопутствовало ему: он с успехом переходил от ставки в двадцать гиней к тридцати.

Когда и эта большая ставка была выиграна, Гарри не мог сдержать своего возбуждения, но Лоу остался совершенно спокойным. И хотя все начали тесниться вокруг него, хотя взоры всех обратились в его сторону, шотландец, казалось, менее чем кто-либо интересовался исходом игры, показывая этим, что обладает не только большим уменьем, но и необыкновенным хладнокровием.

— Не уйти ли уже? — шепнул ему Гарри.

— Не беспокойтесь! — возразил ему Лоу. — Я еще ничего не сделал. Очень жаль было бы не продолжать игры.

— Хорошо, делайте как хотите! — сказал Гарри. — Черт его знает! — прибавил молодой человек, обращаясь к Каррингтону. — Он играет так хладнокровно, словно ставит на карту несколько крон! Банкомет едва в состоянии раскладывать карты. Смотри, как дрожат у него руки!

— Он знает, на что обречен, — засмеялся Лоу.

— Клянусь небом, никому еще не приваливало такой удачи! — воскликнул Каррингтон.

— Не удача это, а уменье, — возразил Лоу. — Я говорил вам, что выиграю. Я всегда выигрываю. Шестьдесят et le va^{22}! — прибавил он, обратившись к банкомету.

Эта ставка, которая, несмотря на крупную игру, происходившую здесь, применялась очень редко, вызвала всеобщее возбуждение между зрителями и игроками. Банкомет был весьма взволнован. Он выговаривал дрожащим голосом:

— Туз выигрывает, пятерка проигрывает, валет выигрывает, семерка проигрывает, десятка выигрывает…

— Ну, так мы выигрываем, то есть мистер Лоу выигрывает! — закричал Гарри, не будучи в силах сдержать себя.

— Нет еще, Гарри, — заметил Лоу спокойно. — Нужно еще раз сдать карты. — Но мы должны выиграть.

Так и случилось. После долгого тасованья карт и томительно медленной сдачи, бледный банкомет глухо выговорил:

— Десятка выиграла!

И откинулся со стоном на спинку стула.

При этих словах Лоу поднялся с места с легкой победной улыбкой на лице, чтобы принять поздравление своих новых друзей, которые оживленно теснились вокруг него. Гарри сердечно пожал ему руку и сказал:

— Мне не достает слов, чтобы поблагодарить вас от всей души. Вы сделали меня на шестьсот фунтов богаче, чем когда я вошел в эту комнату, и моя благодарность должна соответствовать одолжению. Располагайте мною, я ваш навсегда.

— Не говорите больше ни слова, Гарри. Я счастлив, что убедил вас и джентльменов, с которыми вы меня познакомили, в том, что вы можете доверять мне, — сказал Лоу.

— Я вложу все свое состояние во всякий план, который вы предложите, — заявил Гарри. — Думаю, что вы можете рассчитывать и на моих друзей.

— Мистер Лоу может рассчитывать на меня! — воскликнул Чарли Каррингтон.

— И на нас всех, — хором ответили прочие.

Игра прекратилась сама собой — банк был сорван. И выигрыш Джона не мог быть уплачен тотчас сполна. Гарри призвал мистера Уайта, содержателя кофейни, и тот поручился за долг.

Глава III. Ссора между Красавцем Уилсоном и Чарли Каррингтоном

— Не это ли Красавец Уилсон? — спросил Лоу, обратив внимание Гарри на пожилого господина, богато одетого и очень учтивого на вид, который только что вошел в комнату.

— Да, совершенно верно, это старый Энгус, — ответил Гарри. — Но, черт побери, как вы его узнали?

— Только благодаря вашему точному описанию, — отвечал Лоу с улыбкой. — Но будьте добры представить меня ему.

— С величайшим удовольствием, — сказал Гарри. — Пойдемте!

Разгадав их намерение, мистер Уилсон направился им навстречу, и тогда сделалась очень заметной его хромота. Бесспорно, старый джентльмен заслуживал прозвища, которое получил в молодости. Его одежда была очень нарядной и вряд ли подходила к возрасту. Он был одет в цветной бархатный кафтан, шитый золотом и выкроенный по последнему образцу, жилет из богатого шелка с золотыми цветами, длинные сплоенные рукавчики были сделаны из тончайших брюссельских кружев. Шелковые, светло-серого цвета панталоны, перевязанные выше колен, покрывали худые, но все еще стройные ноги, а прекрасно напудренный парик спускался на круглые плечи. Вследствие своей хромоты Уилсон нуждался в опоре и ходил с палкой, заменявшей ему костыль. Уже далекий от своего расцвета и осмеиваемый теперешними щеголями, как состарившийся франт, Энгус Уилсон очень хорошо сохранился, и судя по внешности, выглядел по крайней мере на несколько лет моложе. Давным давно, еще в бытность пажом у Карла II, в расцвете юности, он был, без сомнения, красив, но теперь немногое сохранилось от его прежней привлекательности. У него был орлиный нос, черные, густые брови и поразительно живые, проницательные глаза. Кроме того, его зубы, которыми он любил щеголять, все еще были белы и ровны. Он был тщательно выбрит. Время наложило на Уилсона свою руку, согнув его плечи; но даже теперь, уменьшившись на несколько дюймов, он был не ниже среднего роста. Когда Гарри представил ему Джона, старый Энгус выразил большое удовольствие по поводу знакомства. После первых любезностей, которыми обменялись новые знакомые, он обратился к Лористону с большой важностью:

— Я буду очень рад видеть вас у себя Беркли-сквер, мистер Лоу. Его милость герцог Аргайльский и маркиз Твидл в своих письмах сообщают о вашем намерении провести несколько месяцев в городе, и мне нет нужды говорить, что я постараюсь, насколько могу, чтобы вы приятно провели это время. Они оба говорят о вашем плане национального банка, о котором я, конечно, слышал, и одобряю его, порицая шотландский парламент за отказ. Они также упоминают вскользь о каком-то другом проекте, который вы держите втайне, но мы поговорим об этом при более удобном случае. Что-нибудь можно будет сделать с министрами Ее Величества. Мне будет лестно принять в этом хоть маленькое участие — все, что у меня есть, я готов употребить для вашего дела.

Лоу стал выражать свою живейшую признательность, но мистер Уилсон прервал его:

— Довольно, мой дорогой! Благодарите после того, как я окажу вам услугу. А вы уже блестяще ознаменовали свой приезд в город — сорвали банк? Позвольте дать вам совет: остановитесь после первого успеха. Бассет — разорительная игра, как могут засвидетельствовать некоторые из присутствующих здесь джентльменов. Это — несколько измененная старая Королевская Дубовая Лотерея^{23}, которая заманила в свои сети весьма многих неопытных юнцов во времена короля Карла II. Что касается меня, я давно дал клятву не играть и теперь никогда не касаюсь ни карт, ни костей.

— Это потому, что вы потеряли способность наслаждаться игрой. Это не основание, чтобы удерживать от игры нас, полных молодых сил, — заметил дерзко Чарли Каррингтон. — Страсть к игре, подобно всем другим страстям, кроме жадности, умирает с летами. Через тридцать или сорок лет мистер Лоу оставит бассет и игральные кости, или они оставят мистера Лоу. Тогда он сумеет, может быть, в утешение за это лишение взять себе молодую жену.

— Я верю, что буду счастлив, — ответил Лоу, заметив с некоторым беспокойством мрачные складки на лице старого Уилсона.

— Есть люди, для которых всякие советы как горох об стену, — заметил Уилсон, презрительно взглянув на Каррингтона. — Но я не имею дела с подобными глупцами, разве только чтобы наказывать их, когда они становятся назойливы.

— Так вы для этого держите палку, а не потому, что хромаете, как мы предполагали до сих пор? — заметил молодой человек со смехом.

— Я держу шпагу так же хорошо, как и палку, — резко ответил Уилсон.

— Фи! Вы слишком стары для того, чтобы держать шпагу: возьмите лучше тросточку, — сказал Каррингтон язвительным тоном. — Вы, должно быть, плохо выспались после маскарада прошлой ночью, а потому встали в дурном расположении. Надеюсь, за завтраком у вас не произошла супружеская потасовка? Мне действительно было бы очень жаль, если бы я был случайной причиной какого-нибудь недоразумения между такой милой четой.

— Перестаньте, сэр, или, клянусь небом, я брошу вас на землю! — крикнул Уилсон в бешенстве, замахиваясь палкой.

Он исполнил бы свою угрозу, если бы Лоу не схватил его руку, а Гарри и Багот не вмешались и не стали между ним и предметом его ярости.

— Вовсе нет необходимости производить здесь скандал, мистер Уилсон, — заметил Каррингтон невозмутимо. — Если это не вспышка страсти, которая живо угасает, и вы в самом деле хотите сразиться со мной, то это можно устроить без дальнейших хлопот.

— Хорошо, пусть будет так! — ответил Уилсон. — Ваша дерзость не пройдет безнаказанной. Мистер Лоу, — прибавил он, обращаясь к шотландцу. — Мы едва познакомились с вами, но я знаю, что вы благородный человек. Позвольте просить ваших услуг в этом деле.

— Не могу отказать вам в вашей просьбе, сэр, тем более что надеюсь устроить примирение.

— Примирение невозможно! — возразил Уилсон решительно. — Я не приму извинений. Поединок должен состояться.

— Без сомнения, он должен состояться, — повторил Каррингтон. Надеюсь иметь удовольствие проколоть горло мистеру Уилсону. Гарри, я знаю, что могу рассчитывать на вашу дружбу. Все, о чем я прошу, это чтобы поединок не откладывался далее, чем на завтрашнее утро.

— Я сам, как и вы, сэр, желаю, чтобы это было поскорей, — сказал Уилсон. — Я буду лучше завтракать, после того как проветрюсь в Гайд-Парке^{24}.

— Вы никогда больше не будете завтракать, если мне не изменит рука, — сказал Каррингтон. — Посоветуйте, пожалуйста, госпоже Уилсон не ожидать вас, или я зайду к ней после поединка.

Старый Уилсон не обратил никакого внимания на эту дерзость.

— Будьте добры, мистер Лоу, — сказал он, — известить, какие распоряжения вы сделаете касательно меня. Вы меня найдете на прогулке, около пруда в Гайд-Парке, через час. Я останусь там до вашего прихода.

— Одно слово, прежде чем вы уйдете, мистер Уилсон! — сказал Каррингтон. — Если вы еще не написали завещания, советую сделать это немедленно. Оставьте все имущество вашей жене.

— Перестаньте, Чарли, так неуместно шутить! — заметил Гарри.

— Пусть щенок поворчит! — сказал Уилсон. — Я скоро совсем заставлю его замолчать.

Сухо поклонившись всему обществу, он, прихрамывая, вышел из комнаты.

— Честное слово, я не шутил, Гарри! — сказал Каррингтон, как только Уилсон вышел. — Для меня весьма важно, каково будет завещание старого франта. Так как я рассчитываю сделать госпожу Уилсон вдовою, то думаю, что в благодарность она непременно должна отдать мне свою руку. До свидания, господа!

Он поклонился всем и вышел. Тогда Гарри и Лоу условились, что поединок состоится в отдаленной части Гайд-Парка на следующее утро, в девять часов. Но так как Лоу совершенно не был знаком с этой местностью, то Гарри предложил отправиться тотчас вместе в парк и выбрать место. Они взяли карету и поехали к опушке Гайд-Парка, где, выйдя из экипажа, отправились пешком. Пройдя через ворота, они зашагали по траве, пока не достигли группы деревьев, близ которых находилась чистая полянка, очень пригодная для их цели.

— Это место вполне подходит, мистер Лоу, — заметил Гарри, тщательно осмотрев поляну. — Заметьте эти деревья, и вы легко найдете это место. Несмотря на кровожадные намерения моего доверителя, думаю, что дело не будет иметь рокового исхода. По правде, я совсем не уверен, что Каррингтон возьмет верх. Старый Уилсон очень искусно владеет шпагой, он хладнокровен и сосредоточен, между тем как Чарли опрометчив и горяч.

— Насколько я могу судить, перевес на стороне Уилсона, — сказал Лоу. — В придачу к умению, которым, как вы говорите, он обладает, у него лучше глазомер, чем у Чарли, твердая рука и крепкий удар. Старик полон сил и имеет железные мускулы. Ввиду всего этого Уилсон — очень серьезный противник. Кроме того, он жаждет отомстить за нанесенную ему обиду. Мистеру Каррингтону следует быть осторожнее.

Глава IV. Белинда и леди Кэт

Наши приятели переменили тему и продолжали беседовать, пока не достигли Кольца, как называлась тогда аллея для прогулок в экипаже вокруг пруда, в Кенсингтонской части Гайд-Парка. В то время, к которому относится наш рассказ, там не было видно ни многочисленных блестящих экипажей, ни толпы веселых всадников и амазонок, как теперь, но и тогда Кольцо было самым модным местом для прогулок в Лондоне, и каждая позолоченная карета направляла туда свой путь. Было очень приятно бродить вокруг воды, и в ясные дни изящные обладатели карет обыкновенно выходили из них, чтобы прогуляться часок пешком и в то же время показать свою красоту.

В тот час, когда Лоу и Гарри приближались к Кольцу, по дороге один за другим тянулись экипажи, из которых многие были так украшены богатой позолотой и снабжены такой великолепной упряжью, как ныне парадная карета лорда-мэра, и могли пристыдить современные скромные повозки. Кучера и ливрейные лакеи, сидевшие на козлах этих великолепных колясок, были наряжены в золотые шнурки, шелк, напудренные парики и шикарные ливреи. Среди длинной вереницы прекрасных экипажей, проезжавших близ пруда, Лоу заметил один, более богатый, чем все прочие, запряженный шестью великолепными конями, и узнал, к своему изумлению, что он принадлежит госпоже Уилсон.

— Ни у одной герцогини нет такой прекрасной коляски, как у Белинды, — заметил с улыбкой Гарри. — И у немногих дам больше бриллиантов. Ей стоит только попросить чего-нибудь — и уже готово. Старый Энгус не в силах отказать ей ни в чем и готов разориться, чтобы удовлетворить ее малейшую прихоть. Но она, должно быть, тоже на прогулке — вы увидите сами, преувеличили ли мы ее привлекательность.

Пройдя через ряд великолепно наряженных ливрейных лакеев, которые, по-видимому, оберегали аллею от наплыва простого народа, они присоединились к толпе прогуливающихся на берегу пруда. Гарри встретил много знакомых и на некоторых из них, более красивых и замечательных, указывал своему спутнику. Лоу, благодаря своей прекрасной наружности, изящной походке и яркому наряду, привлекал всеобщее внимание. Знакомые часто обращались к Гарри с вопросом — кто это? Вследствие частых остановок друзья подвигались вперед медленно и едва прошли сто ярдов^{25}, как Лоу заметил, что изящный Уилсон идет к ним навстречу. Старый господин шел, прихрамывая, между двумя леди. Они обе были молоды, изысканно одеты и поразительно прелестны. Красота их была так велика, что Лоу совершенно смутился и, не будучи в состоянии отгадать, которая из них Белинда, обратился за указанием к Гарри.

— Леди по правую сторону от старого Уилсона, — ответил Арчер. — Другая — двоюродная сестра Белинды, леди Кэт Ноллис. Некоторые считают ее столь же очаровательной, как и сама Белинда, но я не разделяю этого мнения. Лэди Кэт — вдова, и если бы у вас были какие-нибудь намерения относительно нее, вы могли бы рассчитывать на успех. Она — третья дочь графа Уэнбери. Кэт была замужем за господином Сенором, про которого знали только то, что он был богат, но предусмотрительно умер год спустя после женитьбы.

— Бесспорно, она очень красива, — заметил Лоу, — так же как госпожа Уилсон. Клянусь, не могу сказать, которая из них поражает меня больше.

— Сейчас вы сумеете это решить с большим успехом, — прибавил Гарри, смеясь.

Белинда была брюнетка, с большими черными глазами и черными, как смоль, бровями, с румянцем на смуглом лице, с алыми губками и блестящими как жемчуг зубами. Чудный блеск ее темных волос портила покрывавшая их пудра, зато она же выделяла и оттеняла ее черные глаза, брови и жгучий цвет лица. Красота леди Кэт была иного рода. Нежно-голубые глаза, тонкая, прекрасная кожа, ясно очерченные стройной дугой брови, лоб белый, как паросский мрамор, щеки с ямочками при улыбке, белокурые локоны — вот некоторые черты ее привлекательной наружности. Но эта дама обладала еще многими другими достоинствами, на описании которых мы не можем останавливаться. Обе красавицы находились в расцвете красоты и обе (об этом не следовало даже и говорить) были безукоризненно одеты в прекрасные платья из шелка и парчи и разукрашены вышитыми лентами, кружевами и большими бриллиантами. У обеих имелись веера, у обеих на лице были наклеены мушки^{26}, но ни одна, стоит с удовольствием отметить это, не помогала природе румянами или красками. Обе красавицы, двоюродные сестры, были почти одного роста: ни одна из них не была слишком высока, обе обладали великолепной, стройной фигурой, их гибкие талии прекрасно обозначались длинными корсетами. Таковы были два создания, которые смутили даже мистера Лоу, который обыкновенно не подчинялся взглядам прелестниц. Когда эта группа приблизилась, Уилсон, выступив вперед, торжественно представил гостя дамам. Улыбки, с которыми те приветствовали Джона, сразу рассеяли его смущение. Нежный голос леди Кэт, подобно музыке, доходил до слуха и почти тотчас проник в его сердце. Однако первой обратилась к нему Белинда:

— Мы очарованы знакомством с вами, мистер Лоу, — сказала она. — Мы слышали столько чудесных рассказов о вас от герцога Аргайльского и маркиза Твидла, которые писали моему мужу, указывая на вас как на самого выдающегося математика и финансиста.

— Мистер Лоу совсем не похож на тот образ, который я нарисовала в своем воображении, — заметила леди Кэт. — Пусть он простит меня, если я скажу, что он более смахивает на светского человека, чем на ученого.

— Вы, ваше лордство, весьма любезны, — ответил Лоу. — Я польщен, потому что, приобретя все знания, которые хотел приобрести, желаю теперь только занять положение в обществе. Но, верьте или не верьте, я много поработал.

— О, я поверю всему, что вы ни скажете мне, мистер Лоу, даже заяви вы, что проводили все дни и ночи в самых невероятных занятиях.

— Это действительно так, — ответил шотландец. — Но отныне я полагаю посвятить свои дни и ночи развлечениям.

— Рада слышать это, — заметила Белинда. — Все люди науки, которых я знала, были некрасивы, плохо воспитаны, мешковаты, неуклюжи и, прибавлю, ужасно скучны. Теперь, надеюсь, мистер Лоу не будет скучать у нас.

Леди Кэт посмотрела на нее так, как будто не могла с этим согласиться.

— Вы, думаю, много путешествовали, мистер Лоу? — вмешался Красавец Уилсон.

— Я был только в Голландии. — Жил несколько лет в Амстердаме, чтобы проследить загадочные дела большого голландского банка, и в продолжение этого времени пытался проникнуть во все его тайны.

— Боюсь, что вы не нашли голландских дам очень красивыми, — заметил Гарри.

— Бесспорно, их нельзя сравнивать с нашими прекрасными соотечественницами, — ответил Лоу. — Но все-таки некоторые из них весьма миловидны. Но я должен признаться, что не обращал на них большого внимания, так как мое время целиком было посвящено занятиям.

— Без сомнения, занятиям банковыми делами, — засмеялась Белинда. — Но эти таинственные действия нас не интересуют: мы нисколько не желаем вникать в них. Вы должны отобедать сегодня с нами. Я не приму никаких отговорок, ведь вы не могли еще получить других приглашений. А затем мы возьмем вас в Хай-маркет^{27} поглядеть на «Неразлучную Чету»: это моего супруга и меня прозвали неразлучною четой. Кстати, должна вам сообщить: вы придете в восторг от Уилкса в роли сэра Гарри Уилдера и от госпожи Олдфилд, которая очаровательно исполняет роль леди Лэревель.

Лоу поклонился в знак согласия, а Белинда обратилась к Гарри и пригласила его также. Но он извинился, сославшись на данное раньше обещание. Затем они продолжали прогулку у пруда, во время которой Гарри занялся разговором исключительно с леди Кэт Ноллис, так что Лоу не мог не подумать, что тот совсем не так равнодушен к красоте Кэт, как раньше заявлял. А как бы то ни было, из кокетства или по какой-либо другой причине, но леди Кэт явно очень хотелось говорить с мистером Лоу. Однако она не могла исполнить своего намерения — Белинда забрала гостя всецело в свои руки, целиком завладев его вниманием. Уилсон, хромота которого не позволяла долго гулять пешком, уселся на скамейку и предоставил их самим себе. Теперь было устранено и то небольшое стеснение, которое Белинда испытывала в присутствии мужа, она стала более живой и очаровательной, чем обычно. Лоу был от нее в полном восторге.

Когда таким образом прошло уже около часа, Белинда заметила, что время ехать домой. Позвав старого Уилсона, дамы направились к месту, где остановилась их коляска. Тут они заметили лакея, который с почтительным поклоном подал Белинде записку. Распечатав ее и пробежав глазами, она гневно покраснела и, передав записку мужу, сказала слуге:

— Скажи своему господину, что мистер Уилсон пришлет ему ответ.

Слуга поклонился и ушел.

— Это от дерзкого фата Каррингтона, — шепнул Уилсон, обратившись к Лоу. — Он назначает моей жене свидание завтра в полдень.

— Наглый молокосос! — воскликнул Лоу, который теперь в свою очередь стал ревновать к Каррингтону. — Вы лишите его возможности сделать это!

Уилсон злобно улыбнулся и сделал знак Джону, приглашая его в коляску. Дом Уилсона на Беркли-сквер был вместителен и великолепно обставлен. Передняя была полна лакеев в париках, среди них имелись и двое черных пажей в восточных одеждах. Так как других гостей приглашено не было, то наши друзья вчетвером образовали приятную компанию. Обед получился великолепен. Старый Уилсон был до некоторой степени гастроном и держал дорогого французского повара^{28}. Вина были так же хороши, как и яства. Шампанское лилось рекой. Белинда была в ударе и, очевидно, окончательно торжествовала победу над Лоу. Странно сказать, старый Уилсон не выказывал никакого неудовольствия по поводу почти нескрываемого ухаживания своей жены за красивым гостем. Зато это, казалось, было неприятно леди Кэт.

Как только кончился обед, все отправились в Хаймаркетский театр, где Лоу, никогда не видевший госпожи Олдфилд, был очарован ее изяществом и красотой, а также прекрасным исполнением роли. По окончании представления, когда он подсаживал Белинду в коляску, дама сказала ему, что надеется видеть его очень часто у себя во время пребывания в Лондоне. Лоу ответил подобающим образом. Он хотел было прибавить несколько более нежных слов, но уловил слегка укоризненный взгляд леди Кэт и воздержался. Старый Уилсон сердечно повторил приглашение жены, и Джону пришлось снова выразить свою признательность. Садясь в коляску, Уилсон тихо осведомился, в котором часу назначен поединок, и получив ответ сказал, что будет точен. Коляска уехала, а Лоу отправился в Гуммумс. Он чувствовал, что волшебница, под чары которой он сегодня попал, так сильно пленила его, что казалось трудным, почти невозможным стряхнуть с себя это колдовство. Джон не мог изгладить из своих мыслей ее образ, он преследовал его все время во сне.

Глава V. Поединок в Гайд-Парке

На следующее утро Лоу встал с постели раньше семи часов и, одевшись, велел слуге принести плащ и пару шпаг. Затем, спрятав шпаги под плащом, нанял карету и поехал на Беркли-сквер. Гарри обещал, что врач будет наготове, оттого он не заботился об этом. Прибыв к отелю Уилсона, он застал старика в ожидании его прихода, и отправился с ним в Гайд-Парк. Дорогой они разговаривали о разных пустяках, словно оба хотели избежать упоминания о предстоящем поединке. Наконец, Лоу заметил:

— Надеюсь, вы много упражнялись в поединках. Если да, то я нисколько не усомнюсь в исходе дела.

— Я не учился в фехтовальной школе и не брал в руки рапиры уж несколько лет, но не забыл, как владеть шпагой, и докажу это сегодня Каррингтону. Я дрался несколько раз и решил больше уж не сражаться, но в этом случае меня заставили. Если не накажу этого дерзкого фата, я могу подвергнуться подобным же неприятностям со стороны его друзей. Я слишком часто бываю в свете, чтобы не знать, что меня осыпают насмешками, может быть, и справедливыми, за то, что я женился на такой молодой красавице, как Белинда. Но насмешки не смущают меня. Будь я на сорок лет моложе, то не мог бы более страстно любить жену, чем теперь, когда мне шестьдесят пятый год, и быть может, вам это покажется тщеславием, но я заявлю, что и она любит меня. Когда я еще был пажом у Его Королевского Величества Карла II, старый поэт Джон Дэнгем, который потешался над супружеством всю свою жизнь, отчаянно влюбился в молодую, прекрасную девушку и женился на ней. Все смеялись над ним, и я тоже, все мы думали, что прелестная леди Дэнгем — легкодоступная дамочка, и стремились найти удобный случай сделаться ее любовниками. Не могу сказать, оказывала ли она кому-нибудь благорасположение или нет, но так думал Джон Дэнгем, и он ужасно отомстил за предполагаемое оскорбление своей чести.

— Кажется, он отравил свою жену, — заметил Лоу.

— Да! И я поступил бы также, если бы меня оскорбили таким же образом, — грозно произнес Уилсон. — Я тогда порицал Джона Дэнгема, но теперь нет. Я знаю, что такое ревность.

— Боже мой! — воскликнул Лоу, встревоженный грозным тоном, которым старик произнес эти слова. — Не имеете ли вы каких подозрений относительно вашей жены? Если да, то, ради бога, откиньте их — я вполне уверен, что они совершенно неосновательны.

— У меня нет никаких подозрений, — сказал Уилсон задумчиво. — Но если б они были…

Лицо его приняло зловещее выражение, и он замолк. Лоу больше не порывался продолжать разговор, почти онемев от ужаса. Они не перемолвились ни словом, пока не достигли входа в Гайд-Парк, где вышли из кареты и направились к месту встречи. Хромота старого Уилсона заставляла их продвигаться вперед довольно медленно. Утро было прекрасное, казалось, вся природа наслаждалась яркими лучами солнца. Стадо оленей отдыхало вблизи деревьев, к которым направлялись дуэлянты, а некоторые животные спокойно паслись на траве, на небольшом расстоянии от них. Чувства, навеянные созерцанием этой мирной картины, делали отвратительным то дело, которое привело их сюда, но Лоу не выдавал своих мыслей.

— Как прекрасен парк сегодня ранним утром! — заметил Уилсон. — Как свеж и весел воздух! Это снова возвращает мою юность. Я буду часто приходить сюда по утрам. Но нет, не могу! Мы так отвратительно поздно ложимся спать — каждую ночь эти спектакли, вечерние собрания, концерты, маскарады и черт знает что еще!

— Ваша молодая жена должна веселиться, сэр, — сказал Лоу. — Но мы приходим первыми к месту поединка. Эти животные не лежали бы там, будь кто-нибудь поблизости.

— Правда, — ответил Уилсон. — Но мы еще не совсем пришли. Я должен остановиться на минуту, у меня очень болит нога.

Пока они отдыхали, Лоу заметил, что трое идут с Кенсингтонской части парка, и указал на них Уилсону, который сказал:

— Да, это они. Но пусть подождут или придут сюда — я уронил свою палку и едва ли смогу двинуться вперед хоть на шаг. Дайте мне руку, попытаюсь поплестись дальше.

С помощью Джона старик медленно заковылял вперед, но должен был останавливаться каждые пятьдесят шагов. И задолго перед тем, как он достиг деревьев, животные были прогнаны, их место заняли Каррингтон и его секундант. С ними находился врач. Когда Уилсон стал приближаться, противник пошел ему навстречу. Обменявшись с ним холодным и официальным приветствием, он отошел и стал готовиться к поединку. Между тем старик с помощью Лоу скинул бархатный кафтан, жилет и кружевной галстук. Вид противника, казалось, вернул ему прежнюю силу. Глаза его загорелись, он забыл про хромоту и стал прямее, чем позволяли его годы. Лоу, начавший было опасаться за него, удивился этой внезапной перемене, и это пробудило в нем надежду на лучшее.

Секунданты отмеряли дистанцию, и оружие было вручено каждому из сражающихся, которые попробовали лезвие. Довольные результатом испытания, они приблизились друг к другу, поклонились, и Красавец сделал вызов, стоя на ногах так же крепко, как и его молодой противник. Вслед за тем они начали. Поединок продолжался недолго. Но прошло достаточно времени, чтобы обнаружилось, что хотя Каррингтон искусно владел шпагой, он не мог равняться с таким опытным противником, как Уилсон. Старик выказал ловкость и решительность, каких нельзя было ожидать от его возраста. Он искусно отражал каждый удар противника и тотчас сам делал ответное нападение с такою быстротой и силой, что его шпага пронзила правый бок противника, нанеся большую, но неопасную рану.

— Полагаю, довольно с вас, сэр, — сказал Уилсон, когда кровь потекла из раны Каррингтона и шпага выпала из его рук.

Секунданты и врач кинулись на помощь к раненому.

Глава VI. Предостережение

Оказав посильную помощь Каррингтону и перевязав рану, врач и Гарри перенесли его в карету, ожидавшую недалеко от места поединка. Лоу сопровождал Уилсона на Беркли-сквер, так как тот настоял на том, чтобы Джон завтракал у него.

Если Белинда казалась очаровательной вчера вечером, в пышном наряде, она показалась Лоу еще более пленительной в утреннем платье, которое ей очень шло. Она несколько удивилась неожиданно раннему посещению гостя, но улыбка и легкий румянец, окрасивший ее щеки, доказывали, что приход его не был неприятен.

— Надеюсь, завтрак готовь, моя дорогая? — спросил супруг. Мы гуляли в Гайд-Парке, а утренний воздух возбуждает большой аппетит. Между прочим, мы встретили вашего приятеля, Чарли Каррингтона.

— Да? Это была случайная встреча?

— Возможно, он слышал от своего друга, сэра Гарри, о нашем намерении прийти туда, не могу сказать. Но верно то, что нашли его в спокойном местечке около деревьев. Случай был очень благоприятен, им не стоило пренебрегать. Ха-ха-ха! Понимаете, моя дорогая? — Ха-ха-ха!

— Да, я очень хорошо понимаю ваш намек, сэр, — вы дрались с Каррингтоном. Признаюсь, не жалею об этом, раз вы вышли победителем. Он самоуверенный фат и заслуживает наказания.

— Он будет иметь для размышлений недельки две и, без сомнения, сделается скромнее. Но дайте нам позавтракать. Не знаю, как вы, мистер Лоу, но я лично чудовищно голоден. Если заниматься такими делами каждое утро, это повлияло бы весьма благотворно на мое здоровье.

С этими словами они направились в столовую, где был накрыт стол с прекрасной закуской, которой старик и его гость воздали должное. Уже давно к ним присоединилась и леди Кэт. Богатое утреннее платье удивительно шло ей, а приятная улыбка, с которой она приветствовала Джона, несколько сгладила влияние Белинды на непостоянного шотландца. За завтраком Уилсон предлагал множество планов для увеселения гостя: вот, Белинда может взять его с собой сегодня вечером на раут у леди Белхэвен, завтра вечером — на собрание у леди Хэвершем, послезавтра — на маскированный бал у леди Сидли, и так далее. По окончании завтрака перешли в гостиную, где Белинда вскоре постаралась оттереть Лоу от леди Кэт и завела с ним приятный разговор. Леди Кэт занялась какой-то работой, а Уилсон раскрыл книгу. Так прошло около часа. Вдруг Уилсон, утомившись читать, а возможно полагая, что пора прервать уединение его жены с Джоном, подошел к кушетке, на которой они сидели, и, извиняясь за то, что мешает, спросил у Белинды, поедет ли она в карете. Получив утвердительный ответ, он попросил подвезти его и мистера Лоу до кофейни Уайта. Белинда охотно согласилась и, обратившись к леди Кэт, попросила ее приготовиться к прогулке.

— Извините меня, пожалуйста, дорогая, — ответила Кэт, и по ясному лицу пробежала легкая грусть. — Я не могу выйти сегодня утром.

— Почему? В чем дело? — воскликнула Белинда. — Если вас томит скука, то поездка в Парк быстрее всего рассеет ее. Притом я хочу знать ваше мнение о некоторых платьях, которые мадам Мехлин шьет мне. Она изобрела новое сочетание кружев, шелка и парчи. Затем мы отправились бы к Бримборью посмотреть на его бриллианты — мне нужно другое бриллиантовое ожерелье и серьги. Если у нас останется время, поедем в магазин Нанкина, купим там кое-что из старого китайского фарфора. У Нанкина есть крохотные чашечки, каких вы никогда не видели — настоящая прелесть! Есть и самые большие, замечательные вазы. Затем мне нужно, наконец, отдать двадцать визитов, а я не сумею сделать и половины, если вы не поможете мне. Поэтому вы должны отправиться со мной, Кэт, я не принимаю отказа. После того, как сделаем закупки и отдадим все нужные визиты, отправимся в Молл^{29}, где к нам могут присоединиться и наши кавалеры. Не правда ли, мистер Лоу? — прибавила она, бросив на него обворожительный взгляд.

Он, разумеется, поклонился в знак согласия, но леди Кэт важно покачала головой и сказала:

— Нет, вы правда должны извинить меня, Белинда. Ни бриллианты, ни платья, ни старый китайский фарфор, хотя я страстно люблю все это, не могут прельстить меня сегодня. У меня страшно болит голова, — прибавила она, прижимая кружевной платок к белоснежному лбу.

— Ваша головная боль, должно быть, появилась внезапно, моя милая? Вы не жаловались на нее за завтраком, — заметила Белинда недоверчиво.

— Она пришла только что, — промолвила леди Кэт довольно выразительно.

— Может быть, вы позволите мне прописать вам что-нибудь? — спросил Уилсон. — Или, вероятно, мистер Лоу сумеет найти какое-нибудь целебное средство.

— Пожалуйста, понюхайте это, — сказал Лоу, вынимая небольшой серебряный флакон и передавая его Кэт.

— Да, это оживляет, — ответила она. — Но я остаюсь при своем решении, Белинда. Вы сумеете очень хорошо повеселиться и без меня.

— Попытаюсь, если вы в самом деле не поедете, — произнесла Белинда. — Но должна сказать вам, что вы удивительно нелюбезны.

С этими словами она вышла. Уилсон вышел вместе с нею, оставив Лоу и леди Кэт вдвоем наедине.

— Мне очень жаль, что вы чувствуете себя плохо, — заметил Лоу, заняв место подле нее. — Но я никогда по вашему лицу не мог бы догадаться, что вы нездоровы.

— Наружность обманчива, мистер Лоу, — возразила холодно леди Кэт. — Я очень мало доверяю ей.

— Вы удивляете меня — я считал, что вы хорошо умеете читать мысли на чужом лице. Со своей стороны, я убежден, что могу узнать нрав человека с одного взгляда.

— Весьма завидная способность! Хотелось бы обладать ею, — сказала леди рассеянно. — Мне очень любопытно узнать, что вы думаете обо мне?

— Я мог бы сказать, что вы обладаете тысячью прекрасных качеств и немногими недостатками, столь обыкновенными для дочерей Евы. Вы искренни, великодушны, сострадательны, сердечны, преданны в дружбе, не осмелюсь сказать — и в любви. Но, но…

— Но что? — воскликнула она с заметным одушевлением. — Пожалуйста, не скрывайте темных пятен картины.

— Ну, в вас нет темных пятен. Я хотел сказать, что вы очень склонны к ревности.

— Да, вы правы! Я не могу притязать на прекрасные качества, которые вы приписываете мне, но по опыту знаю, что ревнива. Однако моя ревность очень кроткого свойства: никогда, я думаю, она не обнаружится столь ужасно, как страсть, которую изображают на сцене. Я никогда не отравлю неверного супруга и не буду пытаться убить его. Впрочем, такие вещи происходят и в действительной жизни.

— Но в наше время нечасто, — заметил Лоу с усмешкой. — Мы слишком рассудительны, чтобы позволять себе дойти до таких нелепых крайностей. Общество значительно уменьшилось бы, если бы каждая жена прибегала к таким преступным средствам для того, чтобы избавиться от неверного супруга. Я уже не говорю о том, что произошло бы, если бы и мужья поступали так же жестоко со своими женами. К счастью, женатые скоро охладевают друг к другу и на маленькие грешки с той и другой стороны начинают смотреть сквозь пальцы.

— Боюсь, что вы говорите правду, — ответила со вздохом леди Кэт. — Но бывают исключения. Я сама знаю человека, который, заподозрив свою жену в неверности, не колеблясь прибегнул бы к самым страшным средствам мести. А так как леди, на которой женат этот господин, несколько неосторожна в своем поведении, то я живу в постоянном опасении такой беды. Если бы вам пришлось войти в соприкосновение с такой супружескою четой, мистер Лоу, прошу вас, остерегайтесь! Поверьте, вам придется иметь дело с очень хитрым и опасным человеком в лице мужа.

— Не пренебрегу вашим предостережением, — сказал Лоу, который сразу понял смысл замечания леди Кэт. — Но если я попаду в затруднительное положение, то, будем надеяться, вы выпутаете меня из него.

— Ну, я не могу помочь вам. Я вас предупредила — вот все, что в моих силах.

Глава VII. Лоу излагает свою Систему

Разговор был прерван возвращением Уилсона и его жены. Леди Кэт поднялась и сказала весело:

— Вы можете считать меня непостоянной, Белинда, но с вашего разрешения, я поеду с вами! Моя головная боль совершенно прошла.

— Рада слышать это, — ответила Белинда, взгляд, которой несколько противоречил этому заявлению. — Но что за внезапное улучшение, моя дорогая?

— Да! Я не могла рассчитывать на это улучшение, — сказала с улыбкой леди Кэт.

— Ну, а я мог, — заметил Уилсон, взглянув на Лоу. — Я знаю, кто оказался прекрасным врачом. Ха-ха-ха!

— Я хотел бы, конечно, чтобы выздоровление леди Кэт было приписано именно мне, — отозвался Лоу. — Но сказать по-правде, я не принимал в нем никакого участия.

— Я отдаю предпочтение мнению леди Кэт, — воскликнул старик. — А что скажет дама? Разве доктор Лоу не врач, который рассеял туман?

И он смеялся от души, пока его не остановила Белинда, заметив недовольным голосом:

— Сказать честно, я не вижу здесь ничего смешного, сэр. Конечно, Кэт могла бы изменить свое намерение без таких хлопот. Вот я тоже передумал — не поеду сегодня утром. Вы отдадите за меня визиты, моя дорогая, — сказала Белинда подруге, бросившись на кушетку. — Я буду только мешать во время прогулки в Молл.

— Позвольте мне попросить вас поехать, — сказал Лоу, умоляюще глядя на нее. — Все удовольствие утренней прогулки будет расстроено, если вы останетесь дома.

— Ну хорошо. Если уж вы так просите, я не могу отказать.

Когда было устранено это затруднение, леди Кэт удалилась и скоро вернулась, произведя небольшие изменения в своем наряде. В ту же минуту доложили, что карета подана. Все сели в нее и поехали сначала к Уайту, где высадились мужчины, а затем леди отправились к модистке рассматривать свои материи и платья.

Уилсон и Лоу застали в кофейной группу молодых людей, которым Гарри рассказывал об утреннем поединке. Заметив Уилсона, он прервал рассказ и, подойдя к старику, сказал:

— Вам, вероятно, будет приятно услышать, сэр, что противник ваш чувствует себя хорошо. Врач меня уверяет, что он выйдет из дому не позже, как через две недели.

— Очень рад слышать, сэр Гарри. Я хотел только нанести ему царапину, честное слово, ничего более.

— Охотно верю, сэр. Я только что рассказывал этим джентльменам, что жизнь Чарли была в ваших руках. Со своей стороны, я удостоверил ваше достойное поведение в этом деле. Ваша храбрость никогда не была под сомнением, но не думаю, чтобы кто-либо из нас мог выказать подобную сдержанность при таком вызове.

Затем Гарри предложил Джону еще попытать счастья в игре.

— С большим удовольствием, — ответил тот. Товарищи отправились в игорную залу, оставив Уилсона за чтением «Летучей Газеты». Не прошло и часа, как они возвратились, и Гарри воскликнул:

— Мистер Лоу прибавил еще тысячу фунтов к нашему капиталу.

— Если вы пойдете таким путем, то быстро разбогатеете, — сказал насмешливо Уилсон. — Но мне такой путь не нравится.

Все трое вышли на улицу и направились к парку Сент-Джеймс. Когда они проходили через ворота, между домом Мальборо и дворцом, Уилсон сказал:

— Я не забыл своего обещания относительно герцогини, мистер Лоу. Я уже написал ей, прося позволения представить вас. Надеюсь, она не слыхала о ваших успехах в игре — репутация игрока не окажет вам услуги у герцогини.

— Не думайте, что игра — преобладающая страсть во мне, — ответил Лоу. — Это просто праздное развлечение, которому я предаюсь, когда скука одолевает меня. Я уже говорил, что с помощью расчета, соединенного с некоторым уменьем и, прежде всего, хладнокровием, я почти всегда могу выиграть. Поэтому я мог бы очень скоро приобрести посредством игры большое состояние, если бы считал подобное занятие совместимым с достоинством джентльмена. Но я не хочу, чтобы меня считали счастливым игроком, по крайней мере, когда игра ведется в таких маленьких размерах, как там, откуда мы только что вышли. Если я и буду игроком, то пусть ставки будут в миллионы, во все богатство государства, а не тощие сотни, недостойные внимания. Я предполагаю начать такую игру, если сумею найти какое-нибудь правительство, которое окажется достаточно проницательным, чтобы доверить мне управление своими финансами. Вы улыбаетесь, мистер Уилсон, но мой план вовсе не фантастичен.

— Я ценю ваши слова. Но разве вы представите вашу систему лорду Годольфину как игру, рассчитанную на случайность?

— Все денежные сделки в больших размерах походят на то, что попросту называется игрой, — ответил Лоу. — Правда, известная часть должна быть оставлена на долю случая, хотя для предприимчивого и искусного игрока в действительности случайности не существует. Все финансисты, с которыми я до сих пор встречался, были слишком трусливы и недостаточно сообразительны, чтобы охватить сразу, целиком, этот огромный и сложный план. Они всегда видели трудности, которые существуют только в их воображении.

— Хотя я не финансист, — заявил Уилсон, — но мне кажется, что великая и широкая мера, которая хочет утроить или учетверить доходы народа, должна быть свободна от всякого упрека в риске.

— Нет ничего в мире более надежного и безукоризненного, чем мой план, — сказал Лоу. — И я думаю, что люди найдут его безошибочным. Я уверен, что он будет действовать прекрасно, и достигнутые результаты окажутся поразительны. Всякий, кто примет участие в нем, наживет огромное состояние.

— Не забудьте, что я буду в нем крупным пайщиком! — воскликнул Гарри. — Напоминаю про ваше обещание.

— Извините меня, я немного повременю, пока не увижу, как будет действовать ваше предприятие, — заметил старый Уилсон.

— Так вы не наживете состояния благодаря паям, — сказал Лоу.

Тем временем они достигли Молла, который был полон народа. Утомленный прогулкой Уилсон занял место на скамейке, а Лоу сел подле него. Гарри покинул их, чтобы поговорить с некоторыми своими знакомыми. Когда он ушел, Уилсон заметил тихонько своему спутнику:

— Я расскажу вам тайну о нашем друге. Он ухаживает за леди Кэт Ноллис.

— Я так и предполагал, — ответил Лоу. — И счастливым человеком будет он, если получит ее руку.

— Он не получит ее, и скажу почему, — отозвался старик. — Леди Кэт обладает всеми качествами, кроме одного. Она очень красива, мне ненужно этого говорить вам, очень любезна, как вы уже, должно быть, узнали, дочь одного графа и сестра другого. Но у нее один недостаток, который перевесит все эти достоинства в глазах Гарри, когда он узнает про него.

— Что это за недостаток? Скажите, ради бога! — воскликнул Лоу. — Она бедна?

— Теперь она получает ежегодно пять тысяч фунтов, но этого дохода она лишается, если снова выйдет замуж. Вот теперь вы и поймете, почему сэр Гарри, который гонится за состоянием, отступится, когда узнает, в каких обстоятельствах находится эта женщина. Я думаю сделать ему намек сегодня же утром. Вы увидите, как это охладит его страсть.

Вскоре Гарри присоединился к ним, и старик уже достаточно отдохнул. Все трое двинулись на прогулку к Букингемскому дому — большому зданию, которое примыкало к Моллу с запада и занимало место, где находится теперь дворец.

Пока они медленно прогуливались, со стороны Молла на дорогу выехала великолепная коляска Белинды. Уилсон остановил ее и леди, выйдя на улицу, вместе с ними двинулись группой вперед. Молл в то время был полон самыми знатными и светскими лицами. Богатство и разнообразие их одежды из бархата, шелка и других драгоценных тканей способствовало великолепию картины. Но среди всей веселой толпы, в которой находилось немало гордых красавиц, Лоу не мог найти ни одной, которая, по его мнению, превосходила бы прелестью двух дам, с которыми он шел рядом. Уилсону удалось сказать наедине несколько слов Гарри, и с этой минуты произошла заметная перемена в отношениях молодца к леди Кэт. Презирая его поведение, Лоу стал уделять ей больше внимания, и она вскоре дала понять, что предпочитает его своему корыстолюбивому поклоннику.

Лоу в этот день обедал на Беркли-сквер. Присутствовал и сэр Гарри, так что образовалась большая компания обедающих. Уилсон постарался, чтобы леди Кэт и шотландец сели рядом. Вечером все отправились на собрание к леди Белхэвен, которое было великолепно устроено. Все заметили, что Лоу посвятил себя всецело леди Кэт, между тем как Гарри, желая показать, что бросил всякую мысль о ней, нашептывал, что она и Лоу — очень подходящая пара. На следующий день Уилсон, исполняя обещание, повез Джона к Мальборо. Герцогиня находилась тогда на вершине своей власти. Благодаря поразительному уму и властному нраву, она достигла полного господства над королевой Анной, и можно сказать, судьба всего королевства находилась в ее руках. Хотя теперь ей было уже около сорока, ее необыкновенно привлекательная наружность едва ли от этого потеряла. Осанка дамы была горда и величественна, поистине царственна. Приняла она Джона, которого представил ей Уилсон, чрезвычайно любезно. Довольная его наружностью и обращением, подчиняясь чарующему влиянию, которое он выказывал, когда хотел этого, герцогиня с интересом прислушивалась к тому, как Лоу излагает свой план, а когда он закончил, сказала:

— Я, признаюсь, не совсем понимаю вашу Систему, но это, кажется, очень смелый план и должно быть, так или иначе он приведет к необыкновенным последствиям. Могу обещать одно — ваше предложение будет тщательно и беспристрастно рассмотрено теми лицами, которые способны составить о нем суждение. Если его одобрят, оно непременно будет принято.

— Это все, чего я прошу, сударыня, — ответил Лоу.

Предложив ему еще несколько вопросов и получив на них вполне удовлетворительные ответы, герцогиня при прощании с необычайной любезностью пригласила его бывать у нее в приемные дни.

На следующий день сэр Гарри представил Джона графу Годольфину. Первый министр принял его так же любезно, как герцогиня Мальборо, которая уже приготовила для него дорогу. Сжато и ясно, как только мог, Лоу развил свой план перед лордом. Мы не последуем за ним в подробностях, так как по необходимости нам придется более полно коснуться этого плана в последующем изложении, заметим только, что основанием его системы был кредит. Лоу предлагал превратить всю монету государства и всю земельную собственность в бумажные деньги равной стоимости.

— Так вы изъяли бы из обращения золото и серебро, — заметил Годольфин, когда тот закончил свою речь, — и оставили металлические деньги в обращении лишь в таком количестве, какое оказалось бы необходимым для небольших торговых сделок?

— Таково мое намерение, милорд. Глубоко вдумываясь в дело, я убедился, что драгоценные металлы ошибочно употребляются как орудие обращения. Следует пользоваться только бумажными деньгами, потому что они не имеют самостоятельной ценности. Вот основание моей экономической теории! И хотя на первый взгляд она может показаться утопичной, но я думаю убедить вас, милорд, в ее основательности. С помощью бумажных денег и системы кредита, как я полагаю, мы тотчас увеличим в четыре раза денежное обращение. Это оживит и поощрит все отрасли торговли и промышленности в громадных размерах, и таким образом в той же самой степени неизбежно увеличится благоденствие государства.

— Вы говорите очень правдоподобно, — сказал лорд, улыбаясь. — Но я не сторонник вашей системы. Я не хотел бы произвести опыт, так как неблагоприятный исход его неизбежно должен повлечь за собой банкротство государства. Но ваш план, без сомнения, мог бы явиться соблазнительным для неограниченного государя, ведь благодаря плану все богатства страны перешли бы в его руки. И будучи должен отклонить ваше предложение, я вполне убежден, что ваш план будет принят, очень возможно, Францией. Если это случится и ваше предприятие окончится успехом, вы будете считаться первым финансистом в Европе.

Лоу удалился чрезвычайно довольный свиданием, хотя и не достиг того, чего ожидал.

Глава VIII. О том, как фурии овладели сердцем Старого Красавца

Мистер Лоу сделался своим человеком в лондонском обществе. Приглашения сыпались на него от лиц, занимавших весьма высокое положение. Но хотя увеселения и были его главной целью, он не посвящал себя им целиком. Правда, он проводил все время после полудня в парках, у Уайта и в местах, где собирается великосветское общество, а ночью ехал в оперу, театры, собрания, маскарады, зато каждое утро появлялся в Сити^{30}, его можно было видеть также неизменно в Биржевой Аллее и в других местах, где заключаются сделки. Было известно, что он приобрел значительные денежные суммы посредством удачных дел с государственными бумагами, а также с иностранными акциями. Так, в Сити он познакомился со многими выдающимися купцами и слыл среди них замечательно искусным дельцом во всем, что касается финансов или кредита. Его способности так высоко ценили, что пригласили участвовать в одном большом учетном банке. Подобные предложения делались ему также со стороны многих других больших торговых учреждений. Но он отклонял эти и другие, еще более выгодные, условия, имея в виду цели поважнее. Лоу обогащался не только путем помянутых законных сделок, он посещал также клубы и другие игорные дома и выигрывал там большие суммы в фаро, бассет, ландскнехт и в кости. Везде ему сопутствовало то же счастье, с каким он играл впервые у Уайта. Не прошло и месяца, как Лоу прибыл в город, а он уже выиграл более двадцати тысяч фунтов — так, по крайней мере, утверждали те, кто имел к тому основания и заслуживал доверия. Его неизменный успех в игре естественно вызывал много толков и возбуждал подозрения у проигравших. Но хотя и следили за Лоу очень зорко, не могли приписать ему никаких плутней в игре. Напротив, он сам открывал и выставлял на вид мошеннические уловки некоторых шулеров, которые садились играть с ним.

За это время между мистером Лоу и Уилсоном установилась тесная дружба, и ничто, казалось, не могло нарушить их хороших отношений. Обыкновенно ревнивый и подозрительный, старик питал неограниченное доверие к своему другу. Белинда, видимо, совершенно примирилась с тем, что все внимание Джона перешло от нее к леди Кэт, а Кэт была очарована преданностью своего красивого поклонника. Со своей стороны, Лоу старался быть приятным всем трем. Супруги Уилсон постоянно обращались к нему за советами, и он устранял все небольшие разногласия, возникавшие между ними. Он все устраивал чудесно, угождая каждому, и Уилсон говорил, что никогда не был так счастлив со времени женитьбы, как теперь. Но нашлось немало клеветников, которые утверждали, что Уилсон и леди Кэт оба превосходным образом обмануты Белиндой и Джоном, между которыми будто бы установилась нежная связь. Однажды утром Уилсон вошел в кофейню Уайта и сразу направился к столу, за которым сидел со своими товарищами Чарли Каррингтон, уже давно оправившийся от раны. Выражение лица старого франта было очень сурово. Когда он приблизился, Каррингтон холодно поклонился ему. Едва ответив на его приветствие, Уилсон сказал:

— Сегодня утром я получил от вас письмо, мистер Каррингтон, и явился сюда, чтобы ответить вам на него лично. Вы настаиваете на том заявлении, которое прислали мне?

— Конечно, иначе я вряд ли написал бы вам, — отвечал высокомерно Каррингтон. — Все, что я сказал, — правда и, к несчастью, слишком легко доказуемая.

— Если так… — закричал Старый Красавец с внезапной вспышкой гнева, но затем вдруг успокоился и прибавил: — Позвольте переговорить с вами наедине.

— Тут нечего скрывать, сэр, — возразил Каррингтон. — Об этом все говорят.

— Как вы смеете утверждать, что «все говорят»! — воскликнул старик в бешенстве. — Вы нагло клевещете, чтобы запачкать честное имя самой добродетельной женщины, и нападаете на поведение достойного уважения джентльмена. Я не верю этому доносу, слышите? Не верю!

— Как вам угодно, сэр, — ответил Каррингтон. — Если вам хочется быть обманутым, это уже ваше дело. Ваша жена, без сомнения, образец верности, и ваш друг неспособен нанести вам оскорбление? Поздравляю вас с вашим легковерным и философским нравом.

— Не выводите меня из терпения, клянусь небом! — закричал Уилсон, дрожа от едва сдерживаемой ярости. Разве это не выдумка, сэр Гарри? Разве это не дерзкая клевета? Если же это клевета, я заткну ее обратно в глотку тому, кто сочинил ее.

— Я хотел бы, чтобы вы не ссылались на меня, — произнес тот. — Я должен выразить свое глубокое сожаление по поводу того, что Чарли Каррингтон написал вам.

— Но вы не верите доносу? Ведь он ложен? Ну, говорите, сэр, говорите!

Сэр Гарри молчал. Тогда Уилсон обратился к остальным:

— А что вы скажете, господа? Разве вы верите этой клевете?

— Ей-богу, мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос, — сказал Том Багот.

— Так же и мне, — прибавил Джерри Ретклиф.

— Понимаю, — сказал Уилсон и упал на стул. — Вы все верите этому. Дайте мне стакан воды! Я чувствую себя очень слабым.

— Как вы можете так мучить его? — заметил Гарри Каррингтону.

— Он заслужил эти страдания, — возразил тот, нисколько не смутившись. — Чего мог ожидать старый дурак, когда брал такую молодую жену?

Это замечание достигло слуха Уилсона и заставило его тотчас же подняться на ноги.

— Вам придется сполна ответить за то, что вы затеяли! — сказал он странным голосом Каррингтону.

— Я готов отвечать за все свои поступки, сэр, — возразил тот. — Но вы должны благодарить меня за услугу, которую я оказал вам. Разве вы хотели бы лучше остаться в неведении того обмана, жертвой которого стали? Разве вы предпочли бы, чтобы на вас указывали пальцем: «вот человек, которому жена наставила рога»?

— Нет, нет, нет! — вскричал Старый Красавец горестно. — Если бы меня обманывала жена, которую я обожал, и друг, которому я доверял, лучше уж мне знать это. Никогда больше, никогда я не стал бы верить ни мужчине, ни женщине.

— Ну-ну! Не принимайте так близко к сердцу, — сказал Гарри. — Ведь это случается каждый день. Вы — не единственный человек, обманутый женой и своим лучшим другом.

— Знаю! — воскликнул старик с горечью. — Знаю, что в нашем лживом и бездушном обществе очень нередки такие вероломные люди, которые постоянно нарушают самые священные узы, и все только смеются, когда происходят такие вещи.

— Это указывает на мудрость света, — сказал Гарри. — Все смеются этому, потому что относятся равнодушно к подобным историям и еще потому, что вслед за этим настанет их очередь. Вы бы хорошо сделали, если бы не женились в вашем возрасте, сэр. Едва ли следовало предпринимать такой неблагоразумный шаг тому, кто жил в царствование Карла II и должен знать, какая участь обыкновенно постигает пожилых людей, имеющих миленьких супруг.

— Да-да, осмелюсь сказать, что мистер Уилсон в свои молодые годы был любимцем многих красоток, — заметил Том Багот со смехом. — Может быть, даже сама леди Дэнгем…

— Почему именно леди Дэнгем, сэр? — закричал с внезапным бешенством Старый Красавец. — Почему вы выбрали ее?

— Только потому, что ее имя пришло мне в голову, — ответил тот. — Но мы все знаем, что вы были вообще любезником и не думали щадить жену своего друга. Поэтому вы не можете ожидать, чтобы с вами обращались честнее, чем вы обращались с другими. Свет не сделался лучше с тех пор, как вам был двадцать один год.

— Он сделался в тысячу раз хуже, — возразил с горечью Уилсон. — Я постоянно слышу разговоры, что молодые люди времен Карла II были разнузданны, но они ничто в сравнении с современными бесстыжими развратниками.

— Ха-ха-ха! Превосходно! — воскликнул Гарри. — Но это нам лучше знать. Впрочем, я думаю, что общество не очень-то улучшилось, и между нами, полагаю, оно никогда и не сделается лучше, ведь природа человека остается одной и той же. Я желал бы одного — чтобы вы перенесли это, как подобает философу.

Старый Красавец не обратил внимания на это замечание и сказал:

— Я думаю, эта история сделается городской сплетней. Над ней будут смеяться везде — во всех клубах и кофейнях. Мы прочтем о ней в ближайшем номере газеты, если ее уже не напечатали.

— Я тщательно просматривал сегодняшние газеты, — сказал Джерри Ретклиф. — Никакого намека! Смею предположить, что завтра будет нечто ошеломительное!.

— Без сомнения, — сказал с горечью Уилсон. — Да, из-за этого будет много шуму.

— Не натворите чего-нибудь сгоряча, мистер Уилсон, прошу вас, — сказал Гарри.

— Не бойтесь, сэр! Я давно определил образ действий, которого буду держаться в подобных обстоятельствах.

— Так вы рассчитывали на эту случайность, сэр? — заметил насмешливым тоном Чарли Каррингтон.

— Да, я рассчитывал, — ответил серьезно Уилсон. — И приготовился к ней.

Гордо поклонившись окружающим, он покинул комнату.

Едва сознавая, куда идет, Старый Красавец направлялся к парку Сент-Джеймс. Он пересек Молл и отправился к пруду Розамунды — небольшому озерцу, лежащему на юг от длинного канала. Затем пошел в Бирдкейдж, но едва вступил в парк, как заметил на отдаленном конце дорожки двух людей, которых принял за свою жену и Лоу. Они были обращены к нему спиной, и он не мог разглядеть лиц. Они, по-видимому, были заняты очень нежным разговором и так были поглощены друг другом, что не слышали его шагов. Присутствие Лоу, который сказал ему, что уйдет сегодня в Виндздор^{31}, явилось доказательством для мрачных подозрений. Первым побуждением старика было догнать вероломного друга, осыпать упреками и тут же отомстить ему. Но он удержался и, заметив, что парочка собирается повернуть, сошел с дорожки и скрылся за большим вязом. Его глаза затуманились, как-то страшно зазвенело в ушах. Кровь вдруг прилила к голове, Энгус не мог отчетливо ни видеть, ни слышать. Однако он вынес довольно прочное убеждение из страстной речи Джона, что его обманывают. Яснее всего слышал он, что влюбленные назначили свидание на сегодняшнюю ночь, в три четверти двенадцатого, в саду за его собственным домом на Беркли-сквер. Лоу, очевидно, раздобыл предусмотрительно ключ от калитки сада. Когда Уилсон все понял, смертельная дрожь охватила его, и он упал бы на землю, если бы облокотился на дерево. Даже когда дрожь прошла, Уилсон чувствовал страшную боль в голове. Ему казалось, что он сходит с ума. И хорошо было бы, если б он и впрямь сделался безумным, судя по тому, что произошло затем. Шатаясь, старик вышел на дорожку, чтобы посмотреть на преступную пару, но она уже давно исчезла. Адские мучения бушевали в его груди. Он кинулся к краю пруда с намерением покончить со своими страданиями. Если бы он умер здесь, по крайней мере одно ужасное преступление не запятнало бы его душу. Но рука судьбы остановила его. Побродив вокруг, ревнивец достиг уединенного места между деревьям, где отдался своим чувствам.

— И она обманула меня! — жалобно кричал он, и этот крик показывал, как страшно сжималось его сердце. — Она, которую я боготворил, которой посвятил всю свою жизнь, оказалась лживой! У меня похитили бесценное сокровище. Она, на которую я смотрел с восхищением, голос которой был для моего слуха дивной музыкой, она изменила мне! Если бы она умерла, я перенес бы потерю, но этот удар… Предсмертные корчи не могут быть мучительнее моих страданий. Если это будет продолжаться, я сойду с ума. Может быть, я уже сумасшедший? Моя любовь превратилась в ненависть. Моя грудь в огне, и только кровь способна загасить это пламя. Ни слезы, ни мольбы не тронут меня. Если она станет молить о снисхождении, упав на колени, я не пощажу ее. Нет, она должна умереть! А этот нахал, похитивший мое сокровище, сделавший меня самым несчастным из людей, предметом презрения и насмешки? О, я раздобуду кровь из его сердца, хотя бы пришлось погибнуть от руки палача! Я так отомщу, что ужаснутся безумцы, обманывающие меня теперь.

Несколько успокоившись, он покинул Бирдкейдж и направился к Королевской улице, где взял носилки.

Прибыв домой, Уилсон вбежал в свой кабинет, отдав предварительно приказание, чтобы его не тревожили. Заперев дверь на ключ, он оставался у себя до самого обеда и вернул себе наружное спокойствие.

Гостей не было за обедом: кроме Уилсона, его жены и леди Кэт, за столом никто не сидел. Можно себе представить, как скучно прошел обед. Под конец, когда слуги удалились, Белинда сказала мужу:

— Какой вы несносный сегодня, сэр! Вы не проронили за весь обед ни единого словечка, а ваши грозные взгляды обрывали всякий разговор, который начинали мы. Будьте немного повеселее, прошу вас! Очень жаль, что нет дорогого мистера Лоу, чтобы расшевелить вас.

— Дорогого мистера Лоу! — пробормотал Уилсон. — Чтоб его черти побрали!

— Мы обе, я и леди Кэт, совершенно безутешны вследствие его отсутствия, — продолжала Белинда. — Но ему нужно было отправиться в Виндзор. Я боюсь, мы не увидим его до завтра.

— Хм… — воскликнул Старый Красавец. — А я полагаю, что вам удастся увидеть его сегодня ночью.

— Увидеть сегодня ночью? — воскликнула она, бросив беглый взгляд на леди Кэт. — Где?

— На собрании у леди Берг, — отвечал муж, язвительно глядя на жену.

— Нет, его там не будет, иначе я бы пошла туда, — заметила Белинда. — Вы извинитесь за меня перед леди Берг. Скажите, я не в духе, или… или что вам заблагорассудится. Но вы не обмолвитесь ей об истории за обедом — я ведь на самом деле чувствую себя нездоровой — от вашей хмурости.

— Пожалуйста, извинитесь и за меня, мистер Уилсон! — прибавила леди Кэт. — Скажите, что я сочла необходимым остаться дома с Белиндой.

— Она участвует в заговоре, — пробормотал Уилсон. — Но я не сумею извиниться за вас, — прибавил он вслух. — Я сам вовсе не собирался к леди Берг.

— Но вы должны ехать, сэр, я настаиваю на этом! — воскликнула Белинда.

— Да-да, вы должны пойти, — прибавила леди Кэт. — Это собрание будет великолепным и доставит вам большое удовольствие.

— Если бы я пошел, то показался бы только хозяйке и тотчас вернулся бы обратно — сказал Уилсон.

— Будьте любезны, сэр, слушаться моих приказаний! — сказала Белинда. — А я приказываю, чтобы вы не возвращались раньше часу. Слышите?

— Можно было бы подумать, что у вас имеются какие-то особенные причины желать, чтобы я оставался там именно до этого часа, — заметил Уильсон.

— Да, имеются, и я скажу вам о них, когда вы будете в лучшем расположении духа. Видите ли, рюмки для вас мало — стакан бордосского вина сделает вас более веселым. Кончите эту бутылку, затем поспите немного, и тогда у вас будет все в порядке. Зайдите ко мне в комнату сказать «доброй ночи» перед тем, как отправитесь к леди Берг.

Белинда покинула комнату вместе с леди Кэт. Проходя через залу, она обратилась к подруге:

— Как я ловко устроила, чтобы он уехал.

— Вы устроили чудесно, моя дорогая, — ответила Кэт. — Но в каком странном он настроении! С ним, вероятно, случился припадок тоски.

— О, это пройдет, когда он выпьет вина и отдохнет после обеда, — ответила Белинда со смехом, когда они поднимались по лестнице^{32}.

Бедняжка и не подозревала, что ее ждет.

Глава IX. Страшное происшествие

Оставшись наедине с самим собой, Уилсон предался ужасным размышлениям. Он не выпил вина и не стремился найти временное забвение во сне, но разговаривал с собой приблизительно так:

— Должен ли я убить эту обворожительную красавицу только за то, что она не смогла любить такого старика, как я? Лучше, гораздо лучше покончить с собой и сохранить ей жизнь. Но нет! Я не в силах перенести мысль о том, что оставлю ее для другого. Эта мысль — безумие. Но, может быть, я буду вполне отомщен, если убью его? Разве его кровь не смоет позорного пятна с моего честного имени? Нет. Они оба должны умереть. Прочь, сомнения!

Он поднялся и направился было к двери, как вдруг леди Кэт тихонько вошла в комнату.

— Так вы не спите и занимаетесь делами, мистер Уилсон? — сказала она. — А я боялась пробудить вас от послеобеденного сна. Можете ли вы уделить мне несколько минут?

Старый Красавец предложил ей стул, а сам взял другой и сел рядом.

— Я уверена, что вы поможете мне вашим советом в деле, имеющем для меня большую важность. Вы должны были заметить, кажется, что я отношусь уже некоторое время очень благосклонно к известному человеку. Вы дрожите, как будто то, что я говорю, поразило вас неожиданностью. Но ведь вам должно быть хорошо известно, что я и мистер Лоу взаимно любим друг друга.

— Простите меня, леди Кэт, но до сих пор я совсем не знал об этом. Мне очень грустно, очень грустно слышать это.

— Грустно?! — воскликнула она. — Я ожидала от вас совсем иного ответа. Я думала, что вы наилучшего мнения о мистере Лоу.

— Послушайте меня, леди Кэт, — сказал Уилсон серьезно. — Если вы питаете какую-нибудь любовь к этому человеку, вы должны уничтожить, задавить ее, каких бы это вам усилий ни стоило. Он совершенно недостоин вас.

— Но я не могу уже идти на попятный! Вы заставляете меня говорить откровенно: знайте же, что я не только отдалась ему всем сердцем, но и обещала отдать ему мою руку.

— Вы поступили воистину безумно — он обманул вас. Не требуйте от меня никаких объяснений, я не в силах дать вам их. Но позвольте сказать одно — не вам выходить замуж за этого проходимца, этого шарлатана, мошенника, плута. Моя обязанность — не допускать этого.

— Брань, которой вы осыпаете человека, обрученного со мной, как я уже вам сказала, заставляет меня прекратить всякий дальнейший разговор с вами, мистер Уилсон, — сказала леди, гордо поднявшись со своего места. — Мистер Лоу сумеет защититься от таких любезностей. Я не ожидала встретить в вас клеветника.

— Отложите ваше суждение до завтра, сударыня. Вы увидите, что слова мои правдивы. От глубины души мне жаль вас.

— Я вовсе не нуждаюсь в вашем сострадании, сэр! — громко воскликнула она. — Все недостатки, которые вы приписываете мистеру Лоу, совершенно неосновательны. Добавлю, что только моя привязанность к Белинде заставляет меня оставаться под вашей кровлей.

— Не сердитесь на меня, прошу вас, — промолвил старик так печально, что тронул нежное сердце своей собеседницы. — Участие, которое я принимаю в вас, заставляет меня говорить так. Только за последние несколько часов передо мной обнаружились темные качества Джона Лоу. До сих пор я считал его честным и достойным доверия. Еще сегодня утром я защищал его так же страстно, как вы, но теперь мои глаза открылись.

— Вы начинаете беспокоить меня, мистер Уилсон! — воскликнула Кэт. — Что вы узнали о нем? Расскажите, заклинаю вас. Я терпеливо вас выслушаю теперь.

— Может, рассказать ей откровенно про все? — спрашивал себя старик. — Да… Да. Но нет еще! Это разрушит весь мой план мести.

— Вы колеблетесь? — воскликнула леди. — А, вам нечего сказать! Вы не в состоянии оправдать вашей клеветы.

— Подождите до завтра, сударыня! Вы узнаете тогда все и поймете причину моей нерешительности.

— Почему до завтра? Почему я должна ждать? Почему вы осуждаете меня на целую ночь страданий, в то время как можете оживить несколькими словами?

— Ничто не облегчит вашей горести, сударыня, скорее усилит ее. Не принуждайте меня более, это бесполезно. Если мы встретимся утром, я расскажу вам все. А если нет, Божье благословение да пребудет с вами! Спокойной ночи!

Увидев, что ей больше ничего не добиться от него, Кэт удалилась. Оставшись снова один, Старый Красавец стал порицать себя за то, что не сделал Кэт участницей своих страданий. Соединив свое горе, они могли бы найти взаимное утешение. И он почти решился исполнить это намерение, но прежде, чем дошел до двери, доброе побуждение исчезло, и несчастный вернулся к своему жестокому решению.

— Не будь слаб, — шептал он. — Не будь слаб. Она должна умереть!

Он снова вернулся в свой кабинет и, открыв ящик письменного стола, взял связку писем. Он начал читать их, но чувства, вызванные чтением, заставили его перестать. Затем он взял небольшой портрет своей жены и, глядя на него с нескрываемым обожанием, восклицал:

— Ах, эти черты пленили меня! Как красива она, как бесхитростна! Как страстно я любил ее! Но любовь исчезла навсегда, — прибавил он, бросив портрет на землю и топча его. — Я пробудился от безумного сна и вижу, что меня обманули. Любила ли она меня когда-нибудь? Нет, нет, никогда, никогда!

Чувства эти были столь мучительны, что ему казалось, будто он сейчас умрет. Очнувшись от припадка боли, Уилсон снова положил письма в ящик и открыл шкафчик, из которого вынул небольшую шкатулку с лекарствами. Несколько минут он стоял в нерешительности, опустив руки, и глядел на шкатулку. Выражение его мрачного лица было отталкивающее. Наконец, он взял небольшой ключ и приложил к шкатулке, но рука его дрожала так сильно, что после нескольких бесплодных попыток ключ выпал из руки.

— Будь я суеверен, я счел бы это за вмешательство какого-нибудь доброго духа с целью отвратить меня от моего намерения, — прошептал он. — Но меня ничто не удержит. Стоит мне подумать о нанесенном оскорблении, и я становлюсь непреклонным.

С этими словами он отпер шкатулку и вынул из нее склянку, наполненную прозрачной, как вода, жидкостью. Снова охватила его нервная дрожь, и в своем возбуждении он чуть не уронил склянку. Едва успел он подхватить ее, как неожиданное появление жены помешало ему.

— Я пришла узнать, что с вами, — сказала она. — Леди Кэт рассказала мне, что вы чем-то расстроены. Вы чувствуете себя нездоровым? Вы страшно бледны. В чем дело?

— Ничего, ничего, — ответил он торопливо. — Не беспокойтесь обо мне. Мне скоро будет лучше. Я собирался зайти в вашу комнату, чтобы сказать вам «доброй ночи», прежде чем отправиться к леди Берг, но так как вы здесь, то, пожалуйста, садитесь. Мне нужно кое-что сообщить вам.

— Ну хорошо, только не задерживайте меня долго. Я очень устала и хочу выспаться, — сказала она, протяжно зевая.

— Посвятите мне несколько минут. Вы скоро будете спать долго и глубоко, — сказал он мрачным голосом, пристально глядя на нее.

— Как странно вы смотрите на меня! — воскликнула Белинда. — Кэт говорила, что с вами творится сегодня неладное. Да, вижу, что это верно. Ну, улыбнитесь немножко! Да вас испугается всякий, если вы станете так дико смотреть. Вы напоминаете мне Синюю Бороду из волшебной сказки, когда он собирается отрубить голову своей жене. Надеюсь, вы не собираетесь убить меня?

— Убить вас! — отозвался Уилсон. — Кто внушил вам эту безумную мысль?

— Да ваши свирепые взгляды. Говорят, будто вы так ревнивы, что способны совершить какое-нибудь ужасное убийство. Но я не боюсь этого. Вы слишком любите свою Белинду, чтобы отрубить ей голову. Не так ли, господин Синяя Борода?

— Разве я обращался с вами иначе, как с нежностью, с тех пор как мы поженились? — спросил Старый Красавец.

— Ваше поведение вообще было похвально, но по временам у вас обнаруживаются странные вспышки. К счастью, я не обращаю на них внимания.

— Ответьте мне на один вопрос, Белинда: раскаивались ли вы когда-нибудь в том, что вышли за меня замуж?

— Раскаивалась ли? Конечно, даже сотни раз. Всякий раз, как мы немножко поссоримся, я желаю развода, но затем вы неизменно делаете мне такие хорошие подарки, что я рада примириться. Кстати, вы ведь не дали мне бриллиантового ожерелья, которое обещали после нашей последней ссоры.

— Ну, довольно этих пустяков, сударыня! — строго сказал Уилсон. — Мне нужно совсем о другом переговорить с вами. Страшные истории рассказали мне о вас — истории, угрожающие вам самим и моему честному имени.

— И вы поверили этим сплетням? Вы считаете меня способной на такое дурное поведение? — воскликнула она, гордо выпрямившись во весь рост и глядя на него с негодующим презрением.

— Да, сударыня, я верю им. Ваши попытки опровергнуть их будут совершенно бесполезны. Я верю в вашу виновность — слышите ли, виновность, сударыня. О вашей любовной связи с мистером Лоу говорит весь город. Ага! Вы считали меня дураком. Но если я слеп, то другие зрячи. Один из моих добрых друзей был достаточно предусмотрителен — черт его побери! — чтобы послать мне сегодня утром письмо, извещающее о вашем поведении. Притом я получил подтверждение этого заявления. Я подслушал то, что произошло между вами и вашим любовником в Бирдкейдже сегодня утром, и узнал, что он в эту ночь придет в сад.

— Все это очень легко объяснить, сэр, но я не снизойду до объяснения, — сказала Белинда, приготовляясь покинуть комнату.

Но старик предупредил ее намерение и быстро запер дверь, а ключ положил себе в карман.

— Вы думаете задержать меня насильно? — спросила Белинда в испуге.

Она попыталась было позвонить, но он схватил ее за руку и насильно усадил на стул. Вынув шпагу, он велел ей готовиться к немедленной смерти.

— Я не могу думать, что вы серьезно хотите убить меня! — воскликнула она. — Вы хотите попугать меня?

— Молитесь, говорю вам, сударыня! — крикнул в ответ Уилсон. — Вам осталось всего несколько минут.

— Смилуйтесь, смилуйтесь! — заголосила несчастная, прочтя свой приговор в его взгляде. — Ради вашей прежней любви ко мне, умоляю вас, пощадите!

— Всякая жалость исчезла из моего сердца из-за вашего вероломства. Вы должны умереть.

— Но не от вашей руки, — пронзительно вскрикнула она. — Клянусь вам, я невинна! Послушайте, что я скажу вам.

— Не желаю ничего слушать теперь, — сказал Уилсон безумным голосом. — Вы хотите только выиграть время. Попробуйте только крикнуть, я воткну шпагу вам в горло. Вы лишены всякой помощи.

— Тогда, Боже, помоги мне! — произнесла она.

— Я не хочу проливать вашей крови. Выпейте это, — сказал он, вынув из жилета склянку.

— Это яд? — крикнула Белинда.

— Пейте! Предоставляю вам выбрать род смерти: или это, или меч!

Не будучи в состоянии сопротивляться, она взяла склянку и выпила часть жидкости, затем с глухим стоном упала на пол. Уилсон бросился на стул и отвернулся от нее. Он пытался зажать уши, чтобы ужасные стоны не достигали их. Вслед за тем все замолкло. Тем не менее он не смел оглянуться и оставался некоторое время в том же самом положении. Наконец часы пробили одиннадцать. Их звук вывел его из забвения. Он вскочил, шепча про себя:

— Я еще не все сделал.

Судорога овладела им, когда он взглянул на бездыханное тело той, которую прежде так горячо любил.

Но месть еще бушевала в его груди, и жалость не имела доступа к его сердцу. Открыв дверь, он вышел из комнаты, повторяя:

— Я еще не все сделал.

Глава X. В саду

В эту ночь, три четверти часа спустя после страшного происшествия, носилки остановились на Сенной улице, около забора сада, очевидно принадлежавшего к расположенному в соседнем сквере большому дому. Из них вышел господин, закутанный в плащ, и приказал носильщикам дожидаться его возвращения.

— Ладно, ваша милость, — ответил наш старый знакомец Терри О’Флагерти. — Не торопитесь из-за нас, мистер Лоу. Мы потешимся разговором друг с другом, нам будет очень весело. Но, ради бога, постойте-ка минутку, сэр, — вон там кто-то подстерегает вас. Войдите снова в носилки — мы перенесем вашу милость за угол, чтобы надуть негодяя.

— Ну, пустяки! — воскликнул Лоу. — Тут нет ничего тревожного. Подождите здесь, пока я вернусь.

С этими словами он открыл калитку в заборе сада и исчез. Едва только успел он уйти, как человек, привлекший внимание Терри, перешел через улицу, направляясь с быстротой, какую только дозволяла ему хромота, к той же самой калитке в сад, через которую прошел Лоу. Ночь была темная, фонарей на улице тоже не было. Тем не менее, когда незнакомец приблизился, носильщики узнали его по особенной его походке.

— Святители угодники, защитите нас! — воскликнул Терри. — Да ведь это Старый Красавец Уилсон, собственной персоной. Я признал его по его хромой ноге. Сейчас случится убийство. Мы не должны пускать его в сад, Пэт. Эй, господин! Вам нельзя туда входить.

Уилсон не обратил никакого внимания на этот окрик и собирался уже отворить калитку, как вдруг его крепко схватили за руки двое сильных носильщиков.

— Убирайтесь, к черту, мерзавцы! — крикнул он, тщетно пытаясь высвободиться. — Вы хотите запретить мне войти в мой собственный дом? Пустите меня сейчас же, не то берегитесь.

— Если это ваш собственный дом, господин, то вам лучше было бы войти в него через главную дверь, — возразил Терри. — Войдите в наши носилки — мы кругом донесем вас туда.

— Ну, входите же! — прибавил Пэт Моллоу, пытаясь насильно посадить Уилсона в носилки.

Старик, однако, упорно сопротивлялся их попыткам. Когда носильщики испугались, что дошли в обращении с ним до крайности, он понемногу стал высвобождаться из цепких объятий. Но Терри, во всяком случае, решился не позволять ему войти в сад и встал перед калиткой.

— Пошел прочь, бездельник! — крикнул в бешенстве Уилсон. — Не то ты раскаешься. Сейчас ко мне в сад вошел какой-то человек, похожий на вора, и, если вы помешаете мне преследовать его, вас сочтут за сообщников. Закон поступит с вами очень сурово, могу обещать вам это.

— Ну так что ж! Закон не тронет таких честных людей, как мы, вы нас этим не напугаете! — смело возразил Терри. — Но вы, ваша милость, ошиблись. Господин, которого мы принесли, пошел вон в тот дом, — прибавил он, указывая на здание, находящееся немного дальше по улице.

— Это ложь! — крикнул Уилсон. — Я видел, как он вошел сюда. Пошел прочь, приказываю тебе, или будет плохо!

Он обнажил шпагу.

— Ох, смерть! Он меня убьет! — закричал Терри. — Держи его покрепче, Пэт, не то он меня пронзит своим вертелом!

Несмотря на угрозы старика, клявшегося, что пройдет через его труп, если тот не уйдет, Терри решительно оставался на своем месте. Трудно сказать, чем могла бы окончиться эта схватка, если бы караульный не завернул в эту минуту за угол улицы и, окликнутый Уилсоном, не прибежал к месту действия. Первым делом караульного было приподнять фонарь и разглядеть лица споривших. Когда свет упал на знакомые черты господина, он тотчас же крикнул:

— Да это мистер Уилсон!

— Вы уверены в этом, Чарли? — спросил Терри.

— Совершенно так же, как уверен, что вы — ирландец.

— Ну, так делайте что хотите, только не пускайте его в сад, — сказал Терри. — Уведите его кругом, к главному входу, и попросите слуг положить его как можно скорее в постель. Он слишком много выпил.

Старик с негодованием опровергал это мнение, но караульный, который сам был не совсем в трезвом виде, склонился к мысли, что здесь есть доля правды. Надеясь, во всяком случае, получить крону за свои труды, он пытался убедить Уилсона согласиться на предложение Терри. На место действия явились затем двое других: то были сэр Гарри и Чарли Каррингтон. Гарри немедленно предложил Старому Красавцу свои услуги. Тот, взяв его под руку, тихо сказал:

— Не удивляйтесь. Дело вот в чем. Я подстерегал Лоу и заметил, как он прошел через калитку в мой сад. Я хотел было последовать сейчас же за ним, но мне помешали эти носильщики, которые наняты им. Пойдемте со мной, сэр Гарри, убедительно прошу вас. И так как тот мерзавец должен тут же дать мне удовлетворение за оскорбление, я буду просить вас быть моим секундантом.

— Не могу отказать вам в этом, сэр, если вы решили сейчас же устроить поединок. Сказать по правде, Каррингтон и я пришли сюда в надежде предупредить преступление.

— Так вы знали о том, что назначено свидание! — воскликнул старик.

— Не спрашивайте меня, сэр. Я не желаю прибавлять топлива к огню, уже пылающему у вас в груди. Удовольствуйтесь тем, что я считаю вас вправе потребовать немедленно удовлетворения от Лоу и готов быть вашим секундантом. Ставлю только необходимым условием, чтобы Чарли Каррингтон сопровождал нас. Его услуги, может быть, понадобятся другой стороне. Как ни скверно дело, вы должны вести себя вполне по правилам.

— Мне безразлично, как вести себя, — возразил Уилсон. — Я решил убить эту сволочь.

— Хорошо, мой дорогой; но вы должны убить его согласно правилам: не то вас признают преступником. Позвольте мне перемолвиться с Каррингтоном.

— Но будьте кратки. Я уже потерял слишком много времени. Мерзавец может ускользнуть от меня.

— Не бойтесь, сэр! Если он покинет сад, ему придется пойти обратно этой дорогой.

После краткого совещания Гарри и Каррингтон сообщили Старому Красавцу, что готовы сопровождать его. Видя, что было бы напрасно оказывать дальнейшее сопротивление, Терри сошел с занимаемого им поста. Калитка была открыта, и Уилсон со своими спутниками вошел в сад, захватив с собой караульного.

Мы должны вернуться к Джону Лоу. Войдя в сад, довольно значительный и разбитый с большим вкусом, со многими красивыми деревьями, Лоу направился к беседке, расположенной на одной стороне широкой, свежескошенной лужайки, мягкой, как бархат, и доходившей до окон дома. В беседке не было никого. Лоу сел на стул, который там находился недаром, и пытался облегчить свое нетерпение как только мог. Впрочем, ему не пришлось долго ждать. Тихий звук растворяющейся стеклянной двери, выходившей в сад, известил его, что из дому вышла та, которую он ожидал. Вслед за тем можно было заметить женщину, закутанную в белое, которая быстро и бесшумными шагами промелькнула, пересекая лужайку.

— Вы здесь? — раздался нежный голос дамы.

Лоу не отвечал, но поднялся с места и прижал ее к своей груди.

— Я не могу оставаться с вами долго, — сказала она, высвобождаясь из его объятий. — Но мне нужно сказать вам кое-что очень важное. Мистер Уилсон сегодня вечером был в очень дурном настроении и, по-видимому, желает поссориться с вами.

— О, такого исхода не будет! — возразил Лоу со смехом. — Вероятно, до него дошли некоторые слухи о моих ночных посещениях и возбудили его ревность. Но, вы знаете, я могу быстро успокоить его.

— Конечно, вы признаетесь во всей правде и откроете ему нашу тайну, — отвечала леди. — Но он страшно рассердил меня злостными словами про вас.

— Зачем обращать на них внимание, сердце мое, когда вы знаете, что они исходят от ревности? Он ведь отречется от них, когда узнает правду.

— Но он назвал вас развратником, а я не хочу, чтобы такое имя применялось к вам.

— В этом нет ничего удивительного, если он предполагает, что я люблю его жену. Ручаюсь вам, он возьмет обратно все, что сказал, когда узнает, что мы тайно повенчаны.

— Тс-с! Не так громко! Вас могут подслушать.

— Ну и что? Мне самому с нетерпением хочется поскорей открыть все. Могут, наверно, произойти некоторые неприятности, если мы будем откладывать наше признание. У меня есть основания предполагать, что наши тайные свидания уже замечены, а это дает повод к предосудительным для честного имени Белинды слухам. Пусть все знают, что я посещаю свою жену, а также то, что мы тайно поженились.

— В таком случае, я должна лишиться всего имущества, доставшегося мне от первого мужа, — сказала Кэт. — Ведь неприятно выбросить пять тысяч фунтов в год.

— Но так как вы не можете удержать за собой денег, то решайтесь расстаться с ними, — возразил Лоу. — Мистер Сенор безумствовал, лишая вас денег в случае вторичного выхода замуж, но я доволен им, потому что он оставил мне вас. Что же касается пяти тысяч фунтов в год, то это, конечно, потеря…

— Потеря! Скажете тоже! Это огромная, невознаградимая потеря!

— Не совсем. Ручаюсь, что через год вы получите вдвое больше дохода. Ведь я выиграл двадцать тысяч фунтов за последний месяц, и если только продолжится мое счастье, а оно не может изменить мне, — я выиграю столько же и в следующий месяц. Видите, мы живо станем богачами.

— Но как вы выиграли эти деньги? Скажите.

— Посредством различных удачных сделок, — ответил Лоу, усмехнувшись. — Не могу в настоящее время вдаваться в подробные объяснения. Но можете оставаться совершенно спокойны, что не потерпите существенного ущерба от потери вашего теперешнего дохода. Через неделю-две после общего признания нашего брака мы отправимся в Брюссель, оттуда — к некоторым германским дворам, где я буду предлагать свой план. Если здесь меня постигнет неудача, направлюсь в Турин. Король Сардинии, Виктор-Амедей, наверняка примет мою Систему.

— Перед тем как объявить о нашей свадьбе, я должна посоветоваться с Белиндой, ведь ей известен наш тайный брак. Сейчас пойду к ней и затем передам вам, что она скажет.

— Хорошо, но сейчас же приходите назад. Принесите согласие Белинды, и я сумею рассеять сомнения ее супруга, вызванные ревностью.

Леди поспешила домой. В эту самую минуту Уилсон и его спутники вошли в сад. Чарли Каррингтон, который шел несколько впереди других, крикнул:

— Вот она идет! Она покинула своего любовника.

— Кого вы думаете, вы видели? — спросил Уилсон, слишком хорошо зная, что это не могла быть несчастная Белинда.

— Вашу жену, конечно! Кто же другой мог быть?

— Невозможно! — воскликнул Старый Красавец. — Ваши глаза обманули вас.

— Во всяком случае, я видел фигуру в белом. Я готов поклясться в этом. Но так как теперь час нечистой силы (церковные часы пробили двенадцать), то, может быть, это было привидение.

Уилсон задрожал при этой мысли.

— Стойте на месте, сэр, если храбрость изменяет вам! — сказал Каррингтон, заметив, что старик остановился. — Сэр Гарри и я посмотрим до конца на приключение.

— Вперед! — воскликнул Уиьсон, двинувшись сам. — Мы найдем его в беседке.

— Беседка? Э… Что за прекрасное убежище для двух голубков! Ей-богу, Лоу — счастливейший из смертных.

— Вы этого не будете говорить через пять минут, сэр! — крикнул старик, заскрежетав зубами.

Он бросился к беседке. Гарри и Каррингтон последовали за ним. Заслышав их приближение, Лоу вышел.

— Ага! Так мы нашли вас, сэр! — закричал Уилсон нечеловеческим голосом.

— Я могу легко и удовлетворительно объяснить причину моего присутствия здесь, если позволите, мистер Уилсон, — сказал Лоу.

— Мне не нужно никаких объяснений, я их совсем не приму! — яростно ответил Уилсон. — Я очень хорошо знаю, почему вы здесь. Отлично знают это и эти джентльмены. Ну, защищайтесь! — прибавил он, размахивая шпагой перед носом Джона.

— Послушайте, мой дорогой сэр, что я скажу вам. Клянусь, вы жестоко ошиблись! Я здесь вовсе не для той цели, которая могла бы оскорбить вас.

— Дадите ли вы нам честное слово, мистер Лоу, — вмешался Гарри, — что леди (не будем называть ее имени) не была с вами в этой беседке?

— Нет, я не могу дать его. Но я берусь рассеять всякие подозрения, если вы мне дадите отсрочку в несколько минут.

— Это чистый вздор! — рычал Уилсон. — Становитесь немедленно, чтобы защищаться, сэр!

— Сэр Гарри, прошу вас. Между нами не должно произойти этой ссоры, — сказал Лоу, все еще отказываясь драться. — Я не могу, я не стану скрещивать шпаги с мистером Уилсоном.

— Тогда я заколю вас на месте! — воскликнул старик в порыве ярости.

— Постойте, сэр! — вмешался Гарри, удерживая его. — Мистер Лоу, я должен заявить вам, что вы обязаны дать удовлетворение мистеру Уилсону.

— Удовлетворение? Да за что! — воскликнул Лоу. — Я не нанес ему никакого оскорбления.

— Ну-ну, сэр! — закричал Гарри. — Это не удовлетворение для нас после того, что мы слышали…

— И видели, — прибавил Каррингтон. — Гарри и я позаботимся, чтобы все было в порядке, мистер Лоу, но драться вы должны.

— Да, он должен драться, и сейчас же! — крикнул старик, топая ногой о землю в бешенстве. — Я не потерплю дальнейшей отсрочки.

— Ну, так как этому нельзя помочь, я согласен, — сказал Лоу, выступая вперед. — Но предупреждаю, я буду только защищаться.

— А я объявляю, что намерен убить вас, — ответил Уилсон. — Запомните это!

Противники тотчас начали дуэль. Караульный поднял фонарь, и мерцание его позволяло им разглядеть движения друг друга. Но, благодаря такому освещению, им пришлось драться наугад. Бешенство Уилсона лишило его обычной ловкости. Он сделал несколько отчаянных выпадов, открывая себя каждый раз для ответного удара, но Лоу довольствовался отражением нападений. Так поединок тянулся, как вдруг стеклянная дверь внезапно отворилась и появилась леди Кэт в сопровождении трех или четырех лакеев, освещавших дорогу.

— Белинда мертва! Ее отравил муж! — закричала она.

При этом потрясающем крике противники остановились.

— Что я слышу! — воскликнул Лоу. — Вы отравили Белинду? Если это так, если вы — виновник этого бесчеловечного убийства, то вы должны погибнуть от руки палача, но не от моей.

— Я не умру, пока не отомщу в полной мере, — рявкнул Уилсон.

И он снова набросился на Лоу, притом с таким бешенством, что тот, не будучи в состоянии действовать только путем защиты, нанес ему ответный удар и пронзил шпагой тело безумца. При этом роковом ударе Кэт бросилась вперед, но быстро попятилась, увидев падение Уилсона. Лоу, однако, схватил ее за руки и наклонил к умирающему со словами:

— Скажи ему, пока он еще может слышать, что Белинда была невинна.

— О да, да! — вскричала Кэт. — Она никогда не была виновна перед вами.

— Так почему же она здесь назначила свидание Лоу? — спросил слабым голосом умирающий.

— Она никогда не назначала ему свиданий, — ответила леди. — Это я приходила сюда — я, его законная жена!

— Что? Невинна? А я убил ее! — крикнул старик, подымаясь с величайшими усилиями. — Пощади, о Боже, пощади!

И, упав снова, он испустил дух.

Глава XI. Десять лет путешествия

Следующие десять лет мистер Лоу провел в заграничном путешествии. Он блуждал по материку, посещая столицы Бельгии, Голландии, Венгрии, Италии, Франции. Он замышлял даже поездку в Россию, куда его приглашал царь Иван Алексеевич. Его выигрыши в карты были более чем достаточны для того, чтобы поддерживать расточительный образ жизни, который он вел. Путешествуя как важный господин, с толпой прислуги, он нанимал помещение в самом великолепном доме, какой только мог найти в том городе, где останавливался, вращался в высшем обществе страны и делал роскошные приемы. Но, щедро рассыпая деньги одной рукой, он всегда получал их другой. Его представляли к каждому двору и везде принимали очень любезно, но не нашлось ни одного князя или властителя, который согласился бы принять его план. Однако во время пребывания в Париже его призвали к герцогу Орлеанскому, который, очарованный обращением и красноречием шотландца, стал внимательно выслушивать его объяснения. Обстоятельства, по-видимому, были благоприятны для производства опыта. Опустошительные войны, в которые был вовлечен Людовик XIV, разорили казну. Лоу взялся пополнить ее, восстановить общественный кредит, который был почти уничтожен, и не откладывать на долгий срок уплату государственного долга. Прельщенный этими заманчивыми обещаниями, Орлеан немедля сообщил план генерал-контролеру финансов, Демакетсу, который, почти потеряв рассудок, отыскивая деньги, был склонен поддерживать новую затею, хотя и не очень-то верил в ее осуществимость. Но, когда этот министр предложил план Людовику ХIV, этот старый и упрямый ханжа безусловно отверг его, сказав, что какие бы благодеяния ни сулила эта затея, она не примет ее, ибо изобретена еретиком. Слова короля были переданы Джону Лоу Орлеаном, который, однако, утешал его в неудаче, многозначительно сказав:

— Потерпите немного. У меня нет таких религиозных предрассудков, как у моего царственного дяди. У меня и вообще нет никаких предрассудков. Если мера заслуживает принятия, мне нет дела до вероисповедания ее изобретателя. Ваш план мне нравится, и я приму его, когда представится удобный случай. Снова прошу вас — подождите!

К игре не относились в то время так враждебно, как теперь^{33}. Светские правила поощряли даже это занятие, и едва ли было упреком сказать про кого-нибудь, что он игрок. В Париже игра шла в больших размерах, чем в какой-либо другой европейской столице. Государи и знать усердно предавались этому опасному препровождению времени. Даже сам великий монарх, судья всего приличного, любил смотреть, как его придворные делали большие ставки в азартные игры. Во время своего пребывания в Париже Лоу играл в фаро, бывшее новинкой в этом городе, в доме госпожи Дюкло, знаменитой в то время комической актрисы, и по временам занимал место банкомета. Благодаря привлекательности хозяйки, залы госпожи Дюкло были целую ночь переполнены лицами высокого общественного положения, а также самыми выдающимися членами различных академий, — остряками, поэтами, философами, людьми науки. Среди этого блестящего общества, к которому он сумел присоединиться, Лоу выдавался своим изяществом обращения, хорошим воспитанием и ровностью нрава. Какой бы спор ни возникал — а споры неизбежны в игре — Джон никогда не терял самообладания, никогда не горячился. Кроме Дюкло, он посещал и другие дома, где происходила игра. Его часто можно было видеть у Пуассонов, на улице Дофина, и в отеле Жевр на улице Пули. В этих двух последних местах игра была очень крупная, и наш искатель приключений брал с собой пару больших кошельков, содержавших сто тысяч ливров золотом. Сверх того, чтобы облегчить себе действия за зеленым полем, он выкладывал большие золотые марки, каждая ценой в восемнадцать луидоров. Хотя нельзя было заметить ничего предосудительного в игре Джона, однако, вследствие его постоянных выигрышей, находились люди, которые, досадуя на него за свой проигрыш, делали доносы д’Аржансону, главному начальнику полиции. Это был строгий и решительный человек — он приказал Лоу покинуть Париж в двадцать четыре часа под предлогом, что шотландец слишком хорошо умел играть в те игры, которые сам ввел в столице. Джону оставалось только повиноваться. Но перед своим отъездом он добился свидания с Орлеаном, который выразил глубокое сожаление по поводу того, что не мог помочь ему, так как приказ д’Аржансона был утвержден королем. Герцог уверял, что не верит ни слову из того, что говорили против него, и прибавил, что Лоу может всегда рассчитывать на его покровительство и благорасположение.

— Еще раз советую вам, подождите! — сказал в заключение герцог. — Скоро наступить хорошее для нас обоих время. До свидания!

Сев на корабль в Гавре^{34}, Лоу отплыл в Геную^{35}, а приехав туда, снял дворец на Новой улице. Богатые генуэзцы скоро поняли, что за искусный игрок находится между ними, но они не расставались с деньгами так равнодушно, как парижане, отказываясь играть с тем, кто, по их мнению, должен был быть колдуном или плутом. Хотя Лоу и пользовался здесь большим влиянием, но не мог набить своих карманов и потому был принужден покинуть город Андреа Дориа и направиться в Рим. Здесь он очень приятно провел зиму. При открытии собрания Ридотто, которое происходило в начале карнавала, он прибавил значительную сумму к своим капиталам, хотя продолжал жить расточительно, как всегда. После Пасхи Лоу поехал во Флоренцию. Здесь он близко сошелся с принцем Конти, принцем Вандомом и великим приором^{36} Франции. Этот приор был развратником, вечно нуждался и был в немилости при своем дворе. Он скрепил свою дружбу с Джоном тем, что занял у него 10 000 экю, которые тот выиграл прошлой ночью у маркиза Строцци. Могу добавить, что долг этот никогда не был уплачен.

Венеция была последним местом, где Лоу выказал свое искусство в игре. Собрания, которые он устраивал в своем дворце на Большом Канале, принесли ему такую же прибыль, какую он получил в Генуе и Риме. В это время его состояние, нажитое игрой и всевозможными удачными сделками, превышало 100 000 фунтов. Ввиду возможных сомнений, позволим себе решительно заявить, что подозрения насчет некрасивой игры, которая постоянно приписывалась мистеру Лоу, были совершенно неосновательны. Он обязан был своим успехом, как мы уже показали, всецело искусству, правильному расчету и полному хладнокровию. Герцог Сен-Симон^{37}, который хорошо узнал шотландца за последнее время и не был склонен судить о нем слишком снисходительно, решительно освобождает его от этих упреков. В своей проницательной и точной оценке нашего искателя приключений он говорит: «Лоу был человеком системы, сравнения, и так искусен в игре, что без малейшего плутовства мог выиграть в карты огромные суммы, и хоть это может показаться невероятным, — только благодаря расчету».

Почти восьмидесятилетний старик, Людовик XIV, который, как справедливо говорили тогда, зажился на пятнадцать лет лишних, и все еще тянул. Джону надоело ждать его кончины, он направился в Турин, где был очень любезно принять королем Сардинии, Виктором-Амедеем, которому предложил свой план.

— Это чудесный план, — сказал мудрый король. — Но он не подходит мне. Попытайте счастья во Франции. Только такой смелый финансист, как вы, может спасти это королевство от полного разорения. Когда Людовик XIV умрет, у вас будет удобный случай. Пока же веселитесь в Турине, как сумеете.

Хотя король Сардинии отклонил предложение Лоу, он, тем не менее, оказал ему большое внимание и советовался с ним во многих случаях. Во время своего пребывания в Турине Лоу играл в фаро, как в Париже, и сумел прибавить около 10 000 фунтов к своему капиталу. Теперь он был достаточно богат, чтобы вести роскошную и легкую жизнь, если бы он этим удовлетворился. Но он смотрел на все, что было сделано до сих пор, как на безделицу, и более страстно, чем когда-либо, желал выполнить свой план.

Вскоре наступило давно желанное время. Великий монарх не устоял против судьбы, и герцог Орлеанский, вполне готовый ко всяким случайностям, преодолел сопротивление, впрочем слабое, герцога Мэна, опекуна пятилетнего Людовика XV: 2 сентября 1715 года, вопреки воле покойного короля, он заставил провозгласить себя регентом Франции с неограниченной властью на время малолетства нового государя. Лоу тотчас перевел в Париж все свои капиталы, которые перевалили тогда за 110 000 фунтов, как показывает его собственная записка герцогу Бурбону в 1724 году. Затем он простился с королем Сардинии, который снова пожелал ему успеха, и направился в столицу Франции. По дороге туда он встретил гонца с депешами от регента, который приглашал его вернуться в Париж и обеспечивал ему милость и покровительство Его Королевского Высочества. Несколько дней спустя Лоу достиг Парижа, полный ожиданий, которым на этот раз суждено было исполниться.

Проследив общественное поприще нашего героя начиная с его отъезда из Лондона в 1705 году и до приезда в Париж в 1715 году, немного остановимся теперь на его домашней жизни за это время.

Можно предположить, что сильная склонность к игре и рассеянная жизнь мало благоприятствовали супружескому счастью, и это бесспорно верно. Но, к своему счастью, Лоу обладал женой, которая действительно любила его и, не закрывая глаз на его недостатки, снисходительно относилась ко всякого рода испытаниям, не обращала внимания на нескромные поступки мужа и вполне доверяла его хорошим качествам. Сверх того, теперь самые тесные узы соединяли супругов: двое детей, девочка и мальчик, были плодом их союза. Первая из них, которой было почти девять лет, обещала быть замечательной красавицей, унаследовав лучшие черты лица от своих родителей: Мария-Катерина была самый очаровательный ребенок, вроде сильфиды, с нежно-голубыми глазами и белокурыми волосами, подобно матери, а ее лицо было копией черт отца. Брат ее Джон, годом моложе, также отличался большим сходством с родителем, от которого наследовал ловкость, понятливость, красоту и стройность фигуры. Этим детям и посвятила себя леди Катерина. Во время всех блужданий она никогда их не покидала. Их общество услаждало ее много раз в часы одиночества и скуки. Без сомнения, она предпочла бы жизнь несколько отличную от той, которую принуждали ее вести обстоятельства, но она всегда приспособлялась к склонностям своего супруга и превосходно играла свою роль в обществе. Ее замечательная наружность и обхождение, а также и знатность оказали бесконечную услугу Джону во время пребывания при различных иностранных дворах. Время только увеличило красоту леди Катерины. После девяти или десяти лет замужней жизни она казалась еще более привлекательной, несколько пополнев по сравнению с тем временем, когда Лоу впервые увидал ее. Нельзя не упомянуть об одном обстоятельстве: хотя леди всегда сопровождала своего мужа ко двору, на балы и другие собрания, но ее никогда нельзя было видеть в залах, где он играл, и никогда, мы можем добавить, ее присутствие там не было приятным мистеру Лоу, хотя он и не запрещал ей этого.

Лоу не сильно постарел. Его величавая фигура нисколько не потеряла своей стройности и красоты, лицо было прекрасно, как прежде, сохраняя свежесть кожи и женственную мягкость, отличавшие его прежде. Его обхождение, всегда вежливое, приобрело невыразимое изящество вследствие постоянного общения с членами иностранных дворов. Кроме того, удивительная способность Лоу очаровывать других нисколько не покинула его.

Жизнь среди постоянных возбуждений, поздний сон, некоторые излишества и постоянная игра должны бы были сказаться на здоровье, по крайней мере на внешности, но Лоу и в сорок четыре года все еще был, так сказать, молодым человеком. Заботясь, как всегда, о своей наружности, он по-прежнему щеголял в модных и дорогих нарядах.

Сердце Джона гордо и радостно билось, когда он входил в роскошные залы огромного помещения на Вандомской площади, заготовленного для него человеком, которого он послал переместить свои капиталы из Италии, — входил в сопровождении леди Катерины, прекрасной дочери и цветущего сына. Как возвышала его дух мысль о тех чудесах, которые ему предстоит совершить! В эту минуту возникали перед ним блестящие видения: он не мог только представить себе конца. Леди Катерина, со своей стороны, была довольна и почти также рисовала себе будущее. Утомленная путешествием, она была очень рада вернуться в Париж, свой любимый город. Разделяя с мужем постоянные неудачи его финансового плана, она естественно восторгалась той блестящей будущностью, которая теперь открывалась для него — ведь если регент ему благоприятствует, то какие могут быть препятствия? Она была довольна, что Лоу уже стоит на пути к положению, достойному его. Муж и жена часто вспоминали впоследствии те чувства, которые испытали в ночь возвращения своего в Париж.

Глава XII. Регент и аббат Дюбуа

Прежде чем продолжать наш рассказ, может быть, будет не лишним дать краткое описание герцога, который теперь захватил в свои руки бразды правления и сделался неограниченным правителем Франции.

У Филиппа Орлеана, племянника Людовика XIV, было очень много сходного с английским королем Карлом II^{38}, но в нраве его было больше темных пятен, чем у английского короля. Как и Карл II, регент был веселым, жизнерадостным остряком, который не лез за словом в карман, неверующим, распутником, не уважавшим чести ни мужчины, ни женщины. Как Карл, он был щедр на обещания, которых никогда не думал исполнять, но которые давал с таким искренним видом, что никто не мог сомневаться в них. Как английский король, он был достаточно великодушен, чтобы прощать своих врагов. Когда его убеждали наказать тех, которые распускали про него клевету во время царствования покойного короля, он гордо ответил: «Регент не мстит за оскорбления герцога Орлеанского». Филипп был уверен, что способен по одному взгляду узнать нрав всякого человека, и нередко оказывался прав. Обладая замечательной памятью, он никогда не забывал того, что читал или слышал. Еще очень молодым Филипп сделал первый блестящий шаг на военном поприще, под предводительством герцога Люксембурга у Штейнкирка и Нейвинде, и приобрел бы, без сомнения, большую военную славу, кабы не зависть его царственного дяди. Осужденный на бесславную праздность, Орлеан удовлетворялся жизнью сибарита. Но несмотря на чувственность, он имел множество занятий и мог бы, если бы хотел, быть разносторонне образованным человеком. Его мать, Шарлотта-Елизавета, принцесса из баварского Пфальца, весьма умная женщина, говорила, что к рождению Филиппа были приглашены феи, и каждая дала ему по одному таланту, но одна злая фея, которую забыли пригласить, пришла непрошеная и сказала: «У него будут все таланты, кроме таланта делать из них употребление».

Филипп был художником, гравером, механиком, музыкантом, он сделал прекрасные рисунки к «Дафнису и Хлое»^{39}, Амио^{40} и сочинил оперу, которую разыграл в присутствии короля и придворных с большим успехом. Он также занимался химией с большим прилежанием, и своею ловкостью в этой науке навлек на себя весьма низкие подозрения. Скоропостижная смерть дофина, единственного сына Людвига XIV, а на другой год столь же внезапная кончина герцога Бургундского, внука короля, за которым вскоре последовал в могилу его старший сын, герцог Бретонский, — все эти ошеломляющие события вызвали подозрение, которое естественно пало на Орлеана как на лицо, наиболее заинтересованное в удалении этих наследников, препятствовавших ему занять престол. Только слабый младенец, герцог Анжуйский, правнук короля, оставался теперь в живых и спасся, как думают, благодаря противоядию, данному его гувернанткой, герцогиней Вантадур. Тщетно Филипп заявлял о своей невиновности и пытался защититься от негодования общества, тщетно просил следствия — его оправданиям не верили. И бремя этого подозрения оставило неизгладимый след на его нраве. Главный врач Людовика XIV, Марешаль, пытался снять с герцога ужасные подозрения и расхваливал его большие научные способности, обращаясь к королю:

— Государь, если бы герцог Орлеанский был честным человеком без состояния, то у него было бы более чем десять способов заработать средства к существованию. Притом он самый лучший человек в мире.

— Самый лучший человек! — воскликнул Людовик. — Вы знаете, кто такой мой племянник? Скажу вам в двух словах: это преступник-хвастун^{41}.

Утверждали, что Филиппа постигло случайное возмездие. Он будто бы умер, пытаясь отравить чашкой шоколада молодого короля. Подозревая его намерение, слуга, как говорят, решил переставить чашки. Однако нет основания сомневаться в том, что внезапная смерть Филиппа в Версале произошла от апоплексического удара.

Но вернемся к нашему рассказу. Несмотря на подозрительность и отвращение короля, который пожелал устранить его от регентства, несмотря на тайную вражду госпожи Ментенон и иезуитов^{42}, а также на недовольство придворных и ненависть народа, который часто угрожал его жизни, несмотря на то, что Орлеан имел очень мало шансов достигнуть предмета своего честолюбия, он не унывал. Людовик ХIV узаконил своих сыновей от госпожи де Монтеспан^{43}: герцога Мэна и графа Тулузского, и в своем духовном завещании назначил первого из них опекуном своего малолетнего наследника, поручив ему начальство над дворцовыми войсками. А чтобы лишить племянника неограниченной власти, назначил совет регентства. Но Орлеан, с виду равнодушный и погрязший в разврате, втайне усиливался и готовился к борьбе. Он приобрел сторонников в лице герцога Ноайля, полковника французской гвардии герцога Гиша, полковника швейцарской гвардии Рейнольда, маршалов Виллара и Вильруа и канцлера Вуазена. Последний открыл ему тайну завещания короля.

На другой день после смерти Людовика XIV, когда парламент решал вопрос о регентстве, произошел большой государственный переворот, и были приняты меры, чтобы обеспечить его успех.

Президент парламента, де Мэм, был подкуплен герцогом Мэном, но герцог Гиш окружил дворец своими войсками, швейцарская гвардия Рейнольда заняла дворы и входы. В то же время аббат Дюбуа задержал английского посланника, лорда Стэра, в павильоне дворца, уверяя его, будто сент-джеймский двор^{44} относится благосклонно к притязаниям Орлеана. Окруженный своими сторонниками, Орлеан вдруг заявил, что назначение совета регентства противоречит последним словам покойного короля, которые он слышал. Заставив молчать герцога Мэна, хотевшего было прервать его, он провозгласил себя регентом Франции с неограниченной властью. Тронутый его красноречием, прельщенный обещаниями, парламент согласился. Так пренебрегли волей Людовика XIV, и новый регент с торжеством вернулся в королевский дворец среди ликования народа, который незадолго перед тем громко называл его убийцей и отравителем. Когда после этого Филипп отправился в Версаль сообщить о своем торжестве матери, она сказала ему:

— Сын мой, прошу у вас только одного. Дайте мне слово, что перестанете иметь дело с аббатом Дюбуа. Это величайший мошенник на земле, он продаст государство и вас без малейших угрызений совести, ради своей собственной выгоды.

Филипп тотчас дал просимое обещание, но, как увидим ниже, не исполнил его. Вероятно, самой постыдной чертой в поведении приверженцев герцога было убеждение, что регентство лишь шаг к высшей власти: Филиппу ведь не будет стоить большого труда освободиться от последнего хрупкого обломка, после того как он устранил столько препятствий на пути к престолу! Некоторые из них, без сомнения, уже заранее рассчитывали на прибавки к жалованью, которые проистекут от их соучастия в этом ужасном преступлении. Главные правительственные должности, конечно, были распределены между сторонниками Филиппа. Произошла важная перемена в управлении. Не стало государственных секретарей, все правительство сосредоточилось в шести советах, начальники которых стали членами главного совета регента: они и делали доклады, и выносили решения. Разумеется, регент председательствовал в главном совете, но так как этот совет до некоторой степени надзирал за ним, то он уже не мог справедливо воскликнуть, как дядя, «L’état c’est moi»^[3]! Выступили личные приятели Филиппа и участники его позорных пиров — единственно за свои приятные качества да за полное равнодушие к благопристойности. Филипп называл их своими «висельниками»^{45}, так как они-де готовы были повеситься за него, а по мнению всякого порядочного человека, эти люди заслуживали такого прозвища за свои пороки. Более важные из них были рассованы по различным советам, другие заняли места при дворе, но никто в действительности не имел никакого влияния на регента. Главарями «висельников» были герцоги Брольи, Брака и Бирон, вместе с Канильяком, двоюродным братом предводителя мушкетеров — четверо очень красивых молодых людей, но отпетых негодяев. Самыми красивыми женщинами при дворе регента, бесспорно, были три его дочери: герцогини Берри, Шартр и Валуа. Первая из них жила, как королева, в Люксембургском дворце и пользовалась неограниченным влиянием на своего отца. Но кроме этих трех прекрасных герцогинь, вольность поведения которых давала повод к возникновению бесконечных скандалов, при дворе была целая толпа знатных дам редкой красоты. Некоторых из них считали участницами ночных пиров Филиппа, так что едва ли какая из них ускользнула от клеветы. Словом, при порочном дворе регента, где осмеивали приличия и нравственность, где порок гордо поднимал голову, трудно было найти женщину с незапятнанным именем, так же, как и отыскать честного мужчину. Так как мы уже сравнивали Орлеана с Карлом II, то было бы несправедливостью по отношению к последнему не заявить, что первый дошел до такой бездны разврата, от которой отступил бы второй, и что французский двор далеко превзошел английский в порочности.

Когда Филипп принимал регентство, ему только что исполнилось сорок лет, но он казался старше: на его лице читались следы распущенной жизни. Кроме того, вследствие ушиба он почти ослеп на один глаз. Но лицо его все еще имело приятное выражение, а обращение было до того приветливо, что всякий оказавшийся в его присутствии бывал очарован. В часы пиршеств в обществе своих «висельников» он отбрасывал всякий этикет и стеснения и казался только хорошим товарищем. Но даже тогда прирожденная любезность и хорошее воспитание не покидали его, и даже в минуты откровения под влиянием выпитого вина нельзя было выведать у него какой-либо государственной тайны.

Наш очерк был бы неполон, если бы мы не коснулись тех замечательных личностей, которые втайне управляли регентом и рано развратили его своим гибельным влиянием.

Аббат Дюбуа, сын аптекаря из Бриве, в Лимузене^{46}, в раннем возрасте был послан в Париж. Там он имел счастье попасть, в качестве наставника, к Орлеану, тогда герцогу Шартрскому. Ему быстро удалось приобрести расположение юного принца. В это время он играл двойную роль, и успешно. Занимаясь образованием своего королевского воспитанника так заботливо, что тот безопасно мог выдерживать свои экзамены, Дюбуа стремился упрочить свое влияние на герцога, устраивая для него удовольствия, и такими низкими средствами достиг непоколебимой власти над ним.

Доверие, которым пользовался Дюбуа у молодого герцога, не ускользнуло от внимания Людовика XIV: этот государь воспользовался помощью аббата, чтобы устроить брак между Филиппом и девицей Блуа, дочерью короля от госпожи Монтеспан. Благодаря вмешательству Дюбуа, брак этот, которого так желал Людовик, состоялся несмотря на возражения со стороны матери герцога. Аббат имел смелость попросить в награду звание кардинала. Людовик с негодованием отверг эту дерзкую просьбу, но включил своего сообщника в посольство Тальяра, отправленное в Лондон. Там Дюбуа, именовавшийся тогда «кавалером», познакомился с лордом Стенхоупом и многими другими выдающимися политическими деятелями.

Замечательная способность аббата к интригам теперь проявилась вновь. Он долго питал честолюбивые замыслы и с помощью Филиппа, ставшего тогда герцогом Орлеанским, надеялся осуществить их. С виду только секретарь, на деле он был руководителем двора принца, его советником, настоящим гувернером, и, хотя часто впадал, вследствие своей наглости, в немилость, его никогда не увольняли от должности. Главным образом благодаря ловкому поведению аббата Филипп достиг регентства. Но когда первый виновник всего попросил награды, Филипп, зная, какую ненависть может навлечь на себя назначением дурного человека на важное место, находился в нерешимости и пытался устранить его. Дюбуа, однако, настаивал, говоря:

— Вы, Ваше Высочество, теперь всемогущи. Разве вы оставите в бездействии человека, который возвел вас на престол?

Подчиняясь назойливым просьбам проныры, регент назначил его государственным советником, нанеся тем большое оскорбление его новым товарищам. Хотя и запятнанный развратом, без всякого искупающего качества, Дюбуа был очень способным человеком, начитанным, хорошо образованным и в высшей степени хитрым.

«Он лгал с таким бесстыдством, — говорит Сен-Симон, — что даже когда ему представляли факты, он отрицал их. Его разговор, вообще поучительный, красивый и приятный, был окутан дымкой лжи (fumee de faussete), которая, казалось, сочилась из его пор». Дюбуа притворялся, будто с трудом может говорить, чтобы наблюдать за собеседником и выигрывать время для ответа. Он был так осторожен, что только самый ловкий противник мог бы застать его врасплох. Несмотря на ночные кутежи, аббат был весьма прилежен, вставал рано и посвящал большую часть дня делам. В противоположность регенту Дюбуа был мстителен, тщательно хранил воспоминание о прошлых неудачах и обидах. Когда хитрец достиг наконец цели своего честолюбия, сделался кардиналом и первым министром, он выгнал всех тех, которые оскорбляли его прежде.

В то время, к которому относится наш рассказ, аббат Дюбуа был почти шестидесятилетним стариком, низкого роста, со слабым телосложением, истощенным от разврата. Черты его лица были крайне остры, они выражали хитрость. Живые глаза, длинный нос и волосы рыжеватого цвета делали его похожим на лисицу.

3

Глава XIII. Кабинет регента. Ноайль и Вильруа

Утром, на другой день после своего приезда, мистер Лоу прибыл в Пале-Рояль^{47}. В передней находились офицеры французской и швейцарской гвардии при полном параде. На галерее, ведущей в парадные покои короля, Джон встретил толпу разодетых в шелк пажей и слуг, украшенных кружевами и вышивками. В приемной, куда его ввели, он застал толпу придворных всех положений и возрастов, наряженных в платья из драгоценных тканей самых ярких цветов: траур по покойному королю уже окончился. Никогда наряды не были так богаты и красивы, как во времена регентства, когда известная склонность Орлеана к блестящим одеждам заставляла его придворных соперничать друг с другом в заботливости о своей внешности. Большие парики^{48} прошлого царствования оставались еще в моде, вероятно, потому что эта мода нравилась самому регенту, и украшали головы даже самых молодых повес. Однако произошли разные изящные перемены в покроях, так что царедворец времен Людовика XIV, придерживавшийся своей обыденной одежды, положительно показался бы отставшим от моды. Поведение собравшихся резко отличалось от того, что видели при подобных обстоятельствах в прошлое царствование. Тогда все было чинно и прилично. Никто не смел говорить иначе как шепотом, и редко можно было услышать шутку. Теперь же на это не было запрета. Всякий говорил свободно и громко смеялся над соблазнительными историями, о которых рассказывали «висельники» и которые передавались самому регенту и доставляли ему величайшее удовольствие. Эти гуляки, которых можно было узнать по особенно изящному наряду и распущенному виду, говорили больше о любовном волокитстве, чем о государственных делах. Еще болтали об играх в карты и кости. Брольи, Бранка, Бирон и Канильяк сидели за столом, в углублении у окна, развлекаясь бассетом.

После небольшой остановки, лакей ввел Лоу в частный кабинет регента. Этому очень удивились все, услышавшие приглашение. В кабинете находился только один аббат Дюбуа. Филипп полулежал на кушетке. Лицо его было красным от оргии^{49}, которой он предавался прошлой ночью. Регент обрадовался Лоу и оказал ему самый любезный прием.

— А, сьер^{50} Лоу, милости просим снова пожаловать в Париж! — воскликнул он. — Я с радостью узнал о вашем приезде вчера вечером и послал бы за вами к ужину, но подумал, что вы могли утомиться от продолжительной поездки из Италии.

— Утомленный или нет, я всегда в распоряжении Вашего Высочества, — сказал Лоу с поклоном.

— Брольи и Бранка были со мной — и вы могли бы встретить двух миленьких актрис, Дезире и Заиру, кроме того маркизу Муши и госпожу Тансен^{51}. Ужин был роскошен и накрыт a la table volante^[4]: это — мое собственное изобретение, которое, льщу себя надеждой, понравится вам. Так нам никто не мог помешать. И если б меня не беспокоила адская головная боль, — прибавил он, потирая горячечный лоб, — у меня остались бы самые приятные воспоминания об этом вечере. Сколько выпил я бургундского, жуть? — обратился он к Дюбуа. — Вы — сама трезвость, вы можете сказать.

— Прошу, Ваше Высочество, не спрашивайте меня. Я никогда не помню ничего из того, что происходит на ваших ужинах, и стараюсь даже не вспоминать о том, что я был там гостем.

— Так ли, шельмец? Я накажу вас — не приглашу сегодня ночью в Люксембург, куда думаю взять мистера Лоу.

— Я вам буду благодарен. Но, может быть, Ваше Высочество, вы согласитесь поговорить немного серьезно? Мне известно, что вам нужно посовещаться о важных делах с мистером Лоу.

— Ну как я могу говорить серьезно! В моей голове все путается, так же как в счетах покойного короля, и в ней нет совсем мыслей, как в его сундуках не оказалось денег. Единственное наследство, которое оставил нам король, мистер Лоу, это долг, который для своей уплаты потребовал бы двадцать лет, если бы мы ничего не проживали за все это время. Ну-ка, разбойник, — обратился он к Дюбуа, — разъясни, пожалуйста, положение наших финансов мистеру Лоу. Одна мысль о них доводит меня до тошноты.

— Вполне возможно. Едва ли нужно говорить мистеру Лоу, что наши финансы в самом печальном положении. Окончательные итоги покойного короля показывают долг в 3 миллиарда 460 миллионов, одних процентов 86 миллионов. Мы не в состоянии платить даже этих процентов, остаток доходов за вычетом обычных расходов составляет всего девять миллионов. Народ обложен налогами до крайней степени, общественный кредит исчез, торговля почти расстроилась.

— Не правда ли, прекрасное положение дел, мистер Лоу? — вставил, смеясь, регент. — И всем этим мы обязаны склонности моего дяди к войне. На смертном одре он советовал своему правнуку хранить мир и соблюдать бережливость, мы и должны поступать так, понеже нечем платить нашим солдатам, и наши доходы, как видите, поедаются кредиторами. Ясно, нужно вычеркнуть этот долг посредством государственного банкротства.

— Об этом нельзя думать ни на минуту! — быстро возразил Лоу. — Я найду целебное средство. Теперь время привести в исполнение мою Систему. Прошу Ваше Высочество принять ее без колебаний.

— Едва ли с нами может быть хуже, если мы возьмемся вообще за какой-нибудь план, — заметил регент, расхохотавшись. — Ваш план будет не хуже всякого другого.

— Мой план спасет королевство от гибели, — сказал уверенно Лоу. — Я отвечаю головой в случае его неудачи.

— Ну, что вы скажете на это, шут? — спросил Филипп, обращаясь к своему наперснику. — Должен ли я принять его?

Аббат стал учащенно икать и не мог ответить сразу. Но здесь вмешался Лоу.

— Прошу Ваше Высочество выслушать меня. Я не требую денежного вспомоществования: ищу только вашей поддержки. Я привез с собой из Италии более двух миллионов ливров, которые предназначены для устройства Королевского Банка. Это послужит основой для моего великого плана, который, когда будет в полном ходу, поразит Европу переворотом на пользу Франции, — переворотом более крупным, чем тот, что произошел от открытия Индии или от введения кредита. Благодаря мне вы, Ваше Высочество, будете в состоянии вывести королевство из того печального положения, до которого оно дошло, и править им с небывалым могуществом. Вы установите порядок в финансах, уменьшите налоги, поощрите и поднимете земледелие, промышленность и торговлю, увеличите обыкновенные доходы королевства, облегчите бесполезные и обременительные повинности, наконец, заплатите государственные долги, не нарушая прав заимодавцев.

— Браво, брависсимо! — вскричал Филипп, хлопая в ладоши. — Ну, что вы скажите на это великолепное предложение, шут гороховый? — прибавил он, обращаясь к Дюбуа.

— Мне очень жаль, но оно не может быть исполнено, — ответил холодно аббат.

— Клянусь жизнью, однако оно должно быть исполнено! — воскликнул регент, вскочив на ноги. — Кто скажет «нет», когда я приказываю?

— Начальник совета финансов, герцог Ноайль, — возразил Дюбуа. — Он может помешать вам.

Лоу пристально смотрел на регента, ожидая, что тот опровергнет это заявление, но, к его изумлению, Филипп только издал восклицание гнева и снова бросился на кушетку.

— Вы должны сначала отделаться от Ноайля, а затем уже сумеете провести план сьера Лоу, — продолжал Дюбуа, устремив живые глазки на регента. — С Вильруа еще можно кое-как уладить дело, но с Ноайлем невозможно. У этого ученика Демаретса есть свои способы оживлять финансы, и он не позволит вмешиваться в свое управление.

— Какие бы насильственные меры ни принял бы герцог Ноайль, они никогда не освободят Вашего Высочества от государственного долга, — сказал Лоу. — Между тем как они по необходимости увеличат ту нищету, от которой теперь страдает королевство.

— Это верно, — ответил Дюбуа. — Но он, надо полагать, сделает попытку.

— Повторяю, она будет неудачна, — сказал Лоу.

— Тем лучше для вас. Когда он устроит такой опыт и срежется, вы явитесь с пущим блеском.

В эту минуту лакей доложил о приходе герцога Ноайля и маршала Вильруа.

— Легок на помине! — воскликнул Дюбуа. — Ваше Высочество сумеет удостовериться, посмакует ли он Систему.

Герцог Ноайль^{52}, высокий, полный человек с военной осанкой и манерами, был одет в богатый военный мундир, носил парик a la brigadiere — очень широкий спереди, а сзади зачесанный кверху. Он участвовал в последних войнах с Испанией и выиграл несколько сражений, впрочем неважных, это был посредственный генерал, лишенный гениальной сообразительности, решимости и проворства, этих отличительных черт великого полководца, хотя при освобождении Лангедока от нападения англичан выказал рвение и быстроту. Сен-Симон говорит: «Он изнурял войска бесполезными передвижениями, предписывая походы и отступления, которых никто не мог понять, часто отдавая приказание всей армии двинуться вперед, а затем вдруг остановиться, доводя таким образом солдат до отчаяния».

В государственных делах Ноайль придерживался той же политики: ухватится за какой-нибудь план, горячо будет следовать ему несколько дней, а затем откладывает в сторону ради другого, который, в свою очередь, остается невыполненным. «У него постоянно бывали новые излюбленные коньки, — прибавляет Сен-Симон. — Он не мог мыслить последовательно, разве только в заговорах, кознях, ловушках, вечно подкапывался под нас». Но при всем своем непостоянстве Ноайль любил занятия и обладал необыкновенным прилежанием. Легко и приятно, хотя и не глубоко, разговаривал он об очень многих предметах. Жадный, честолюбивый, он занял пост первого министра ценой отпадения от герцога Мэна, но временно взял на себя управление финансами. Регент не любил его и не доверял ему, но был принужден исполнять его просьбы. Дюбуа, однако, решил стать поперек дороги ненасытному герцогу и замыслил низвергнуть его.

Старый маршал Вильруа^{53}, который вошел за Ноайлем, носил одежду прежнего двора и отличался прямой, величавой осанкой, гордыми, напыщенными манерами. Как генерал он выказал свою бездарность у Рамильи, где ему нанес знаменитое поражение Мальборо, но дурной исход битвы не лишил его расположения царственного покровителя. Он изменил своему повелителю, который осыпал его милостями и даже на смертном одре почтил знаками своего доверия и уважения. Находя, что его предложения герцогу Мэну принимаются холодно, Вильруа проявил низость и неблагодарность, предав его в обмен на место в совете регента и звание гувернера малолетнего короля. Благодаря именно его содействию, удалось уговорить канцлера Вуазена выдать, на определенных условиях, духовное завещание короля, которое хранилось у него. Теперь маршал Вильруа был главой совета финансов, но пользовался только званием без власти. Унизительное положение, в которое он был поставлен более даровитым Ноайлем, руководившим всеми совещаниями и относившимся к его мнениям с плохо скрываемым презрением, внушило ему ненависть к честолюбивому товарищу. Но не имея таланта соперничать с ним, он скрывал зависть под маской высокомерия и равнодушия. Хотя регент исполнил условие и назначил глуповатого старого маршала на место, которое он совершенно неспособен был занимать, тот все-таки не чувствовал благодарности: напротив, вероломный, как всегда, начал тайно сговариваться с герцогом Мэном против нового повелителя. Впрочем, Вильруа был не единственным из явных приверженцев Орлеана, нарушивших затем верность ему. И регента, который обладал способностью проникать в их намерения, можно извинить за ту низкую оценку, которую он давал человечеству по образцам, находившимся у него перед глазами.

Ненавидя их обоих, регент все-таки принимал этих министров с радушием и с наружным вниманием, что внушало безграничную веру в его способность лицемерить. К более вероломному из них, старому маршалу Вильруа, он был особенно внимателен: почти с сыновней заботливостью осведомлялся о его настроении и здоровье. Старый придворный, который, несмотря на свою глупость, не поддавался обману наружного уважения, притворялся очень польщенным вниманием регента. Поблагодарив за милость, он передал, что только что приехал из Венсена^{54}, где оставил своего царственного воспитанника на попечение гувернантки, герцогини Вантадур.

— Его Величество, как, к сожалению, я должен заявить, чувствует небольшой озноб, — заметил он. — Но Ваше Высочество не должны беспокоиться, мы скоро вылечим это. Герцогиня смотрит за ним, как мать, и успокаивает самыми искусными сиропами и конкоктами.

— Я знаю ее привязанность к нему. Но мы не должны оставлять без внимания самого пустяшного нездоровья. Никогда не могут быть чрезмерны заботы о самой драгоценной жизни во всем королевстве.

— Да, о нем будут всячески заботиться, будьте уверены, Ваше Высочество, — величественно сказал Вильруа.

— Не сомневаюсь. Но я поеду в Венсен сегодня утром проведать Его Величество.

— Может быть, лучше было бы отложить посещение на день или на два, — сказал Вильруа, несколько смутившись. — Его Величество раздражителен, даже закричал на меня, когда я приблизился поцеловать ему руку. Он приказал мне убираться, причем сделал замечание, которого я не решаюсь повторить. Может быть, он откажется принять и Ваше Высочество.

— Особенно если его научит гувернантка, — возразил, смеясь, регент. — Впрочем, так как вы говорите, что с ним не случилось ничего серьезного, то я не потревожу герцогиню неожиданным посещением. Уж давно я хотел устроить еще одно подушечное заседание, для которого потребуется присутствие короля, приготовьтесь к этому.

Затем, обратившись к Ноайлю, сказал:

— Вы пришли как раз, когда мне очень хотелось посоветоваться с вами, герцог. Вы слышали, что я отзывался с большой похвалой о финансовых способностях сьера Лоу. Вот он, только что вернулся из Италии.

— Очень рад познакомиться со сьером Лоу, — сказал Ноайль, кланяясь ему. — Много наслышан о нем.

— И я также, — заметил Вильруа, приветствуя Джона церемонным поклоном. Наслышан от принца Конти и еще от кого-то, не помню.

— Может быть, от герцога Мэна или графа Тулузского? — предположил регент. — Никогда не помните. Сьер обладает большой и заслуженной известностью.

— За ним слава очень искусного игрока, это я хорошо помню, — сказал Вильруа. — Я не забыл очаровательных вечеринок в гостиных Дюкло, где мы все проигрывали в фаро; не забыл и тех огромных золотых марок, каждая в 18 луидоров, которые сьер Лоу раскладывал на столе у Буассонов. Ха-ха-ха!

— Вижу, память не изменяет вам, маршал, но господин Лоу наметил в настоящее время более важные цели, чем игра, — сказал регент. — Узнав о наших денежных затруднениях и желая облегчить их, он предлагает устройство банка на таких же основаниях, как в соседних королевствах. Этот банк будет управляться от имени короля и находиться под его властью. По расчетам господина Лоу, он оживит кредит страны; и я, признаюсь, вполне верю этому.

— Я был бы очень рад познакомиться полнее с планом сьера Лоу, — сказал Ноайль, пристально глядя на Джона.

— Цель Королевского Банка, герцог, — заметил Лоу, — это быть вместилищем для доходов государства и для всех металлических денег народа, которые я предлагаю заменить банковыми билетами. Я смотрю на всю нацию, как на большую компанию банкиров, и доказываю, что если банк увеличить выпуск билетов сверх имеющихся у него слитков, не подвергая, однако, опасности их оплату, то народ будет действовать так же, как и прежде, с полной обеспеченностью. Смею прибавить, что польза бумажных денег такова, что, я уверен, все будут предпочитать их монете.

— Бумажные деньги бесспорно имеют два больших преимущества, — заметил регент. — Удобство платежа и безопасность провоза.

— Верно. Однако бумажки могут сгореть, потеряться, быть украденными гораздо легче, чем золото или серебро, — заметил Ноайль.

— Если осуществится банк господина Лоу, герцог Ноайль будет ниспровергнут, — шепнул Дюбуа маршалу Вильруа.

— Будет ниспровергнут? — переспросил старый маршал также шепотом. — Тогда я буду поддерживать план со всей своей страстью. — И прибавил вслух: — Я в восхищении от сьера Лоу. Весь народ будет большой компанией банкиров! Что за роскошная мысль!

— На мой взгляд, устройство Королевского Банка будет сопряжено с значительными опасностями, — заметил Ноайль. — Гибель его, в которой я не сомневаюсь, лишит доверия правительство и повергнет нас в еще более затруднительное положение.

— Я не опасаюсь этого — сказал регент. — Мне так нравится этот план, что я намерен созвать чрезвычайный совет, на который будут приглашены главные капиталисты, чтобы обсудить целесообразность этой меры.

— Именно это я и хотел присоветовать Вашему Высочеству, — сказал Вильруа. — Чрезвычайная мера, какою является Королевский Банк, предлагаемый сьером Лоу, требует для своего обсуждения и чрезвычайного совещания. Но я заранее объявляю мое твердое убеждение, основанное на выраженном Вашим Высочеством мнении, что этот план будет признан практичным и, будучи приведен в исполнение, повлечет за собой поразительные следствия. Весь народ станет большой компанией банкиров! Чудесная мысль! Я удивляюсь, как этого раньше не изобрел какой-нибудь из наших финансистов.

— Если бы и додумались, то наши финансисты отвергли подобную мысль как чепуху, — бросил Ноайль пренебрежительно.

В эту минуту лакей доложил о герцоге Сен-Симоне. Человек низкого роста, хорошего телосложения, богато одетый, заносчивый в обращении, с проницательными глазами и насмешливо-злобным выражением лица, вошел в кабинет и отвесил церемонный поклон регенту.

Глава XIV. Герцог Сен-Симон и Система Лоу

Мармонтель^{55} верно заметил о герцоге Сен-Симоне: «Среди всего народа он отличал только знатных, среди знатных — только пэров и среди пэров — только самого себя». Но хотя герцог был горд, как испанский идальго^{56}, и слыл великим поборником привилегий своего класса и несколько эгоистичным человеком, у него имелись и немалые достоинства. Сен-Симон выделялся среди испорченного двора регента своей безупречной честностью и незапятнанной нравственностью. В обращении он был очень злобным и насмешливым, чем нажил много врагов. Он был упрям, полон причуд, тяжел на подъем. У него был дар замечательной проницательности и наблюдательности, ему мы обязаны, как всем известно, неподражаемыми «Записками», где нарисованы живыми красками главные лица французского двора того времени. По смерти герцога Бургундского, Сен-Симон примкнул к Орлеану и никогда не нарушал своей верности ему. Тот постоянно советовался с ним и вообще относился с уважением к его мнениям. При установлении регентства Сен-Симон сразу достиг высшей степени благосклонности и мог бы сделаться гувернером юного короля, но отклонил этот пост, заметив Филиппу:

— Могут произойти некоторые недоразумения. Ваше высочество знает о тех клеветах, которые распространяют ваши враги. Они скажут, что вы назначили меня на это место — для этой цели…

Регент пожал плечами и передал должность маршалу Вильруа.

— Вероятно, я прервал какое-нибудь финансовое совещание? — спросил Сен-Симон, кланяясь Ноайлю и Вильруа. — Если так, то я удаляюсь.

— Ни в коем случае! — воскликнул регент. — Да, мы рассуждали о важном плане, представленном на наше рассмотрение шотландским финансистом, сьером Лоу, которого прошу позволения представить вам. Я был бы очень рад узнать ваше мнение об этом плане.

— Мое мнение ничего не будет стоить, — ответил Сен-Симон. — Я полный невежа в финансовых делах и, по правде сказать, питаю к ним отвращение. У вас двое министров, которые вполне могут дать вам совет.

— Но это такой вопрос, который вы сейчас же поймете, герцог, — сказал регент. — И я настаиваю на том, чтобы узнать ваше мнение. Сьер Лоу берется возвратить королевство из бедственного положения к величайшему благоденствию и освободить правительство от всяких денежных затруднений.

— Стало быть, сьер Лоу открыл философский камень? — заметил язвительно Сен-Симон.

— Он открыл чудодейственное слово, обладающее именно таким могуществом, — это кредит. С помощью кредита он берется сделать те благодетельные перемены, о которых я говорил.

— Если это — все, то предложение достаточно понятно, — сказал Сен-Симон. — Восстановите общественный кредит — и все пойдет как по маслу. Но как возможно это сделать?

— В этом-то и весь вопрос, — заметил Ноайль. — Никто не может отрицать, что, если бы возможно было восстановить общественный кредит, то исчезли бы все наши затруднения. Но я не вижу, как исполнится это вожделение посредством учреждения Королевского Банка, предлагаемого сьером Лоу?

— Королевского Банка, да? Вот в чем заключается план! — воскликнул Сен-Симон.

— Сьер Лоу предлагает сделать весь народ большой компанией банкиров, — сказал Вильруа. — Великолепная идея, не правда ли, герцог?

— Весьма великолепная! — отозвался Сен-Симон.

— Не стану утомлять вас, герцог, подробностями моего плана, — заметил Лоу Сен-Симону. — Я намерен представить все доходы государства и всю недвижимую собственность в банковых билетах, — словом, заменить металлическую монету бумажными деньгами. Преимущества такой замены я уже достаточно доказал Его Королевскому Высочеству.

— Этот план совершенно утопичен и едва ли заслуживает рассмотрения, — презрительно заметил Ноайль.

— Гм… Я еще не так уверен в этом, — заявил Сен-Симон. — Я уже говорил о своем невежестве в финансовых делах, и мое мнение может не иметь никакого значения, но мне кажется, раз мы должны испробовать все способы освободиться от тяжелого долга, завещанного государству покойным королем, этот план, каким бы фантастическим он ни казался, все-таки заслуживает рассмотрения.

— Я признаю пользу Королевского Банка, — заметил Ноайль, — хотя меня в ней убедил не план, предлагаемый сьером Лоу. Но время общего упадка и недоверия, подобное теперешнему, неблагоприятно для опыта. В таком банке не ощущается нужды, и если бы его учредили, он не помог бы нам расплатиться с государственными долгами. Мы должны подвигаться вперед медленно, но уверенно: следует сократить все бесполезные расходы, экономить в каждом ведомстве и предпринять более решительные меры против всех подрядчиков, дельцов, откупщиков доходных статей и других господ, которые обогащаются насчет государства. Должно силой вырвать из их пасти недозволенные прибыли.

— Такие меры мало помогут, — заметил Сен-Симон. — Вспомните, что Сюлли^{57} сказал, когда произвел небольшой опыт, окончившийся неудачей: «Только маленькие мошенники попадают в сети правосудия — большие плуты ускользают».

— Большие плуты не ускользнут от меня! — воскликнул Ноайль. — Я попрошу Его Королевское Высочество назначить Следственную Комиссию, чтобы просмотреть все притязания кредиторов государства, проверить их счета и уничтожить все документы, обманным образом выданные от имени правительства.

— Я не вижу вреда в таком позволении, — сказал регент. — Оно будет дано.

— Но это только первый шаг, — произнес Ноайль. — Я прошу учредить Судебную Палату, куда будут вызываться все лица, подозреваемые в обогащении путем названных мной позорных способов. Этому суду должна быть предоставлена власть наказывать таких преступников очень суровыми карами и, в чрезвычайных случаях, отбирать у них имущества в казну.

— Прежде чем исполнить это ходатайство, Ваше Высочество должно взвесить следствия таких разорительных тяжб, — заметил Сен-Симон. — Герцог Ноайль, вероятно, сообщит вам, сколько человек будут привлечены к предлагаемому им суду и что произойдет от таких действий.

— По моим расчетам, речь примерно о шести тысячах преступников, с которых мы получим миллиард двести миллионов, — ответил Ноайль.

Конец ознакомительного фрагмента.

Комментарии

1

Шотландцы произносят вместо лорд — лэрд (lard).

2

Способы передвижения того времени были самые неудобные. Лишь в середине XVIII века вошли в употребление в городах портшезы (закрытые носилки) и кабриолетки или одноколки. Во время фронды некто Фиакр изобрел двуместные каретки-фиакры; вскоре за ним появился экипаж для всех — омнибус.

3

Старинная английская монетная система отличалась своеобразием. Основной единицей считался фунт стерлингов, но это была не монета, а условный вес. Ему соответствовала золотая монета, называемая гинеей (guinea) или совереном (sovereign). В фунте стерлингов 20 шиллингов. Шиллинг заключает в себе 12 пенсов. 10 шиллингов составляли крону, которая равнялась половине фунта.

4

Ковент-Гарден (Covent-Garden Market) — лондонский рынок овощей, плодов, цветов. Он расположен на месте, принадлежащем Вестминстерскому аббатству, где раньше был монастырский сад, отсюда и его название.

5

Эдинбург — столица Шотландии. В описываемое время он славился своими учеными и назывался Афинами Севера. Название свое город получил от Эдвина, короля Нортумберланда, жившего в начале VII в.; в XII в. он был уже столицей; в 1215 г. там в первый раз собрался парламент. Особенно он разросся при Стюартах. Но даже в описываемое время в Эдинбурге было лишь около 30 000 жителей.

6

Река Твид (Tweed) протекает по Шотландии. Она берег начало на высоте 800 метров и впадает в Северное море. На пути своем она принимает много притоков. Побережья очень живописны. Река течет с запада на восток по южной границе Шотландии, у англичан «переехать через Твид» означает приехать из Шотландии.

7

Герцог Аргайльский (Duke of Argyle) — герцогский титул шотландского рода Кэмпбелл, который происходит от англо-нормандского Камбелло. Это был вождь норманнов, поселившийся в 1250 г. в западной части Шотландии. Арчибальд, граф (эрл) Ислей, о котором идет речь в нашем романе, был младший из живших тогда потомков. Он умер в 1766 г. От имени рода получило свое имя и графство.

8

Шотландский парламент существовал до 1707 г., когда он соединился с английским, английская палата лордов была дополнена тогда 16-ю шотландскими пэрами. В палату общин было допущено 45 представителей от общин и городов Шотландии.

9

Вместе со многими другими заимствованиями из Версаля переходили к английскому двору и моды. Если одежда в Англии после недавней смерти веселого короля Карла II была так же роскошна и великолепна, как во Франции, то светское обращение было иное. Англии были незнакомы сантиментальность и вычурность французского «света». Чувство находило себе более непосредственное выражение в словах и манерах: прямой, скупой на ненужные излияния нрав англичан, усвоив внешность, не принял содержания. Здесь не видим чрезмерного поклонения женщине и приторной изысканности манер; зато было больше бесцеремонности, строгого следования выработанному кодексу светской вежливости и больше самомнения.

10

Автор, видимо, имел в виду ионический выговор. У древних греков было два главных наречия — дорическое, более грубое, и ионическое. Первое господствовало на Крите, в Лаконии, Кирене и в греческих колониях в Италии, второе — в Афинах, Мессении, северной Греции, Сицилии и колониях Малой Азии. Отличием ионического наречия были плавность, свобода, мягкость и выразительность. Наоборот, доризм был груб: это речь не ораторов и торговцев, а военных, правителей, заботящихся о силе слова. Этот язык был вполне к месту у «лаконичных» спартанцев.

11

Лаун-теннис (Lawn — лужайка, tennis — игра в мяч) — очень употребительная в Англии игра в мяч, требующая большой ловкости и сноровки. Играющих обыкновенно бывает 2, 3, 4 и более человек. Игра ведется при помощи ракетки и происходит на лужайке или площадке, разделенной высокой веревочной сеткой на две части. С помощью ракетки перекидывают мяч через сетку, причем стоящие по другую сторону не должны позволить мячу упасть на землю, а откидывают его обратно. Игра эта впервые была введена в Англии в XVI в., а во время Карла II стала любимым занятием.

12

Фиртом (firth, скандин. фиорд) называют в Шотландии глубоко врезавшийся в землю залив. Фирт-о-Форт (Firth о Forth) лежит к северу от Эдинбурга.

13

Берлина — громоздкая, дорожная колымага, куда помещалось все семейство со своим скарбом. По названию можно судить, что она заимствована из Германии.

14

История европейских кофеен сравнительно нова. Эта мода была заимствована у арабов. Один английский купец, возвратившись из Леванта, устроил в Лондоне в 1672 г. кофейню (cofee house). Вскоре Карл II приказал закрыть кофейни, считая их очагами восстаний. Во Франции первая кофейня возникла в Марселе в 1684 г. Некоторое время спустя моду на кофе ввел в Париж турецкий посланник. Тогда открылось первое «кафе» в Сен-Жермене. Из содержателей кофеен в первое время славились один армянин и сицилиец Прокоп, о котором далее идет речь в романе: они привлекали в свои заведения изысканную парижскую публику. Приблизительно в то же время возникли кофейни и в Италии.

15

Воксхолл (Vaux — фамилия предпринимателя, hall — зала) — общественный сад с залой для танцев. По примеру Англии воксхолы стали заводиться в Париже и других местах. Первый такой увеселительный сад был устроен в Англии в 1661 г., на правом берегу Темзы, на Кенсингтон-Лейн. Ранелаг (Ranelagh) — также красивые увеселительные сады. Название Ранелаг происходит от графа Ричарда Ранелага (1638–1712), видного политического деятеля. Член ирландского парламента, он стал, в 1669 г., канцлером ирландского казначейства и, пользуясь благосклонностью короля, пустился в различный предприятия, без счету забирая деньги из казначейства, для пополнения которого сильно повысил налоги. Народ возроптал — и Ранелаг был приговорен к 76 000 ливров штрафу, который, однако, впоследствии был ему возвращен королем. Он вел необычайно роскошный образ жизни и выстроил самые красивые замки и развел самые роскошные сады, какие только видела Англия. Умер он в нищете. Слава о его садах и различных увеселениях в них далеко разнеслась, и имя Ранелага стало своего рода рекламой для содержателей, нарицательным названием. Воксхоллом и Ранелагом называют многие увеселительные сады и дома.

16

Скачки происходили еще в Греции и Риме. В новое время Англия издавна славилась своими скаковыми лошадьми. Еще во времена римского владычества английские лошади ценились очень высоко. Однако конские состязания появились только в Новое время. Первые правильные скачки явились при Якове I, который награждал золотыми и серебряными колокольчиками лошадей, пришедших первыми, — обычай, который сохраняется до сих пор в Англии. Одновременно шло развитие пари и тотализатора. Игра стала азартной. Георг I довел английские скачки до цветущего состояния, щедро раздавая призы. Каждая лошадь, выигравшая приз, становилась героиней: ее родословная была прекрасно знакома каждому игроку. Эклипс, знаменитая лошадь того времени, к которому относится роман, принесла своему хозяину 625 000 франков: она, как говорили, «летела быстрее взгляда». В Англии и теперь несколько ипподромов. Из них самым древним является упоминаемый здесь ипподром у Нью-Маркета, небольшого города в графстве Кэмбридж. При нью-маркетских скачках образовался позднее особый жокей-клуб. Другим ипподромом были Дубы (Оаks), особенно любимые лондонскими дамами. Английское Дэрби установилось только в 1700 г. Во Франции бега лошадей начинают устраиваться уже с середины Средних веков. При Людовике XV страсть к игре на скачках охватила все парижское общество; вероятнее всего, она перешла от англичан.

17

Бойн (Воуnе) — самая большая река у восточного берега Ирландии, в провинции Лейнстер, которая берет начало в торфяном болоте и впадает в Ирландское море. На берегах Бойна Вильгельм III нанес поражение Якову II Стюарту в 1690 г. Яков II вынужден был искать убежища у французского короля Людовика XIV.

18

Сен-Жермен (Saint-Germain en Laye) — город в департаменте Сены и Уазы, в 18 км от Парижа. Здесь был «Новый Дворец» Генриха IV, служивший резиденцией французских королей до перенесения двора Людовиком XIV в Версаль. От него сохранился павильон, к которому примыкает терраса с великолепным видом, а сзади террасы тянется чудный Сен-Жерменский лес. Там находится и прекрасный замок Франциска I, служивший во время Великой революции казармами; перед замком статуя Тьера. Здесь происходит ежегодно известная сен-жерменская ярмарка. Сюда бежал и английский король Яков II, после поражения при Бойне. Далее упоминается парижское предместье Сен-Жермен де-Пре (des Pres). Оно получило свое название от аббатства того же имени. Предместье это населено парижской знатью.

19

Лорд Сидней граф Годольфин — английский государственный деятель (умер в 1712 г.).

Чарлз Спенсер, третий граф Сэндерленд (Sunderland), английский дипломат и государственный деятель, член правительства Годольфина.

20

Бассет (bassete, от итальянского basseta) — карточная игра, похожая на фараон и ланскнехт. Она введена была во Франции в 1675 г. послом Венецианской республики, который всю жизнь играл в бассет. Это — «предательская игра»; так называют ее французы. Бассет и его родные братья — фараон, фиорентини, ланскнехт — полновластно господствовали в течение 30 лет над парижским обществом. Буало говорит, что это — «одна и та же чума, под различными именами»: частая перемена названий азартных игр в значительной степени объясняется запрещениями. Игра в бассет происходит между банкометом и понтерами, которых обыкновенно бывает четверо. В первую игру каждый понтер брал 13 карт одной масти (это называлось ливром), потом из них выбирал одну, на которую клал деньги, т. е. делал ставку.

21

Крупье (от croupe — лучшая часть в каком-нибудь предприятии) — тот, кто имеет долю в выигрыше или проигрыше игрока. В более узком смысле это имя присваивается тому, кто побуждает делать ставки, держит карты и громко называет вышедшие из колоды, наконец решает споры между играющими. Иногда крупье — лицо, которое ведет игру за счет банкомета. Некоторые находят, что это название было дано в насмешку: croupiee постоянно находился за игроком «pres la croupe» — за спиной. В игорных домах крупье — особая должность. Он постоянно помогает банкомету и берет на себя всю техническую часть игры. Он громко взывает в начале игры: «Messieurs, faites votre jeu» («Делайте ваши ставки, господа») и роковым голосом объявляет, в конце, результат. Во время игры крупье чувствует себя центром общего напряженного внимания. Громко и важно, словно священнодействуя, он произносить свои возгласы. Занятие крупье очень прибыльно, так как он получает в свою пользу процент с выигравшего.

22

Va banque («Идти, играть банк» фр.) — выражение, употребляемое в игре в бассет, фараон и им подобных. Это — ставка, увеличенная произносимым перед этим числом, например, «Sept et lе va» — ставка, увеличенная в 7 раз. Иногда «ва-банк» означает ставку на весь банк.

23

В Англии в прежнее время само правительство устраивало лотереи — первую в 1569 г. — для поддержки гаваней. Издавна существовала королевская Дубовая (Oak) лотерея, она была сохранена даже после того, как в 1696 г. Вильгельм III указом запретил лотереи. Это общее запрещение было снято в XVIII в. Основание лотереи то же, что и во многих азартных играх (фарон, бассет и др.), как правильно замечает Уилсон в романе. Правительство было бессильно бороться с ней. Лотерея или лото ведет свое происхождение из Генуи, где, когда приходилось пополнять Высший Совет, должны были избираться 5 имен из 90. Это давало повод держать пари относительно кандидатов. Впоследствии отсюда образовалась игра в лото, которая нашла широкое распространение.

24

Лондонский Гайд-Парк (Hyde-Park) занимает большое пространство по направлению к Кенсингтонскому саду. Первоначально он составлял часть поместья Гайд, принадлежавшего к Вестминстерскому аббатству. При уничтожении монастырей, он был взят Генрихом VIII, который значительно расширил его. Гайд-Парк издавна служил любимым местом свидания лондонского света. Парк имеет 9 входов, из которых самый замечательный Hyde-Park-Corner, упоминаемый в романе: в XVII–XVIII вв. это было любимое место дуэлистов. К Гайд-Парку примыкает Кенсингтонский сад, принадлежавший сначала Кэнсингтонскому дворцу. Этот сад занимает пространство в 360 акров. Другой парк, Сент-Джеймский (St-James-Park), невелик по размерам, но это — чудный уголок, представляющий из себя очень красивые сочетания зелени и воды; он пестреет веселыми полянками, покрытыми цветами.

25

Ярд мера длины в Англии. Он равняется 3 футам, или, примерно, 90 см.

26

Мушками называются черные пластырьки на щеках в виде родинок. Они имели особое значение.

27

Театр Хай-Маркет (Hay-Market Theatre) был открыт незадолго перед тем, в 1705 г., главным образом для итальянской оперы. Выше упоминается знаменитая в то время актриса Олдфилд. Когда она умерла, весь двор был в слезах. Ей посвящено несколько стихотворений того времени. Драма «Неразлучная чета», которую ездил смотреть Лоу, принадлежит перу драматурга Джорджа. Олдфилд вышла на сцену по совету Джорджа, и именно в этой пьесе.

28

Повара ценились издревле. В Риме за мастера дела давали 4 таланта, — сумма, за которую можно было купить дюжину грамматиков и философов. Антонин, довольный обедом, подарил повару город. Хороший французский повар должен был приготовлять блюда с каким-нибудь особенным острым, пикантным вкусом: и он прибегал ко всевозможным примесям, иногда даже вредным. Вольтер говорит, что хороший повар — отравитель, если вы не достаточно воздержны. Главный повар имел при себе целый штат помощников и давал только «рецепты», как готовить. Французские вкусы были крайне капризны и постоянно требовали новых блюд. Вольтер однажды заметил: «Французы любят новости, но только тогда, когда они относятся к кухне или модам». Английская кухня была первоначально невзыскательна — один писатель сравнивал ее с аптекой, вследствие безвкусия блюд. Но после принятия версальских обычаев и мод, в Англию понаехали и французские повара.

29

Молл (Mall) — густая аллея в Лондоне, в Сент-Джеймском парке.

30

Сити (City, Cite — от лат. Civitas) — средневековые названия города, городской общины. Сити употребляется обыкновенно в более узком значении старой части города. Почти все древние города имеют свое Сити. Лондонское Сити знаменито как средоточие громадных денежных оборотов, главная улица его, Ломбардская, — мировой денежный рынок. В прежнее время ту же роль играла Биржевая Аллея; здесь помещаются английский банк, дворец лорда-мэра, биржа и др. Несмотря на то, что Сити лишь часть города, он пользуется широким самоуправлением.

31

Виндзор (Windsor) — местечко в английском графстве Беркс. Оно находится в 20 км от Лондона, на правом берегу Темзы. Славится прекрасным парком и замком, построенным Вильгельмом Завоевателем.

32

Белинда «поднималась по лестнице». Это — намек на жизнь в коттедже (cottage — домик, дача) — давний обычай, господствовавшийв Англии. Англичане — любители своего дома и семьи: они стараются занимать целый домик этажа в три, из которых один отводится приемным комнатам и столовой, другие — кабинету, детской, спальням. «Коттеджной системой» называют домики при фабриках, где рабочие живут семейно, а не казарменно.

33

Тре — карточная игра. Бириби, или каваньоль (cavagnole), — тоже азартная игра, занесенная из Италии. Тут употреблялась доска, разделенная на 70 нумерованных полей, столько же было нумерованных карт или шариков. Карты подряд вынимались из мешочка. Игра получила во Франции такое распространение, что Людовик XVI запретил ее особенным указом, но безуспешно. Игра в фаро — тот же фараон. Ландскнехт — азартная игра, где банкомет раскладывает карты парами.

34

Гавр — город во Франции, выше устья Сены, на месте прежнего соленого озера, у подножия холмов, бывших некогда прибрежными скалами. Вследствие близкого расстояния от Англии город превращен в крепость. Гавр — торговый центр и вмещает в свою гавань много судов. В нем очень красива длинная коса, далекоидущая в море, которая служит местом гуляний. До 1516 года здесь находилось только небольшое рыбацкое село. Оно начало быстро расти, когда Франциск I стал строить гавань. При Людовике XIV, благодаря усердию местных военачальников, здесь возникла сильная крепость, которая упорно сопротивлялась нападениям англичан. Над нею много работали Людовик XVI и Наполеон I. Гавр, как ближайший город к Англии, служит местом, откуда отправляются туда пароходы.

35

Генуя — итальянская провинция, границы которой соответствуют границам бывшей республики. Жителей во всей провинции — до 1 миллиона; они говорят на особом наречии и славились в Средние века, как отважные мореплаватели. «Город мрамора», Генуя, уже во времена Ганнибала был значительными. В Средние века это была одна из самых знаменитых республик. В описываемое время Генуя пала, отчасти вследствие честолюбия Людовика XIV, который без причины подверг ее жестокой бомбардировке. Генуя названа в романе городом Андреа Дориа, знаменитого генуэзского флотоводца.

36

Приор — сан в католической церкви, глава приората. Существовали также почетные должности Великого Приора Франции (Grand prieur de France), Шампани и др.

37

Герцог Людовик де Сен-Симон (Saint-Simon) — знаменитый французский мемуарист, оставивший 40 томов воспоминаний о царствовании Людовика XIV и о регентстве (1691–1723), которые обличают в нем проницательного и остроумного наблюдателя. Он писал в тишине своего поместья, вдали от треволнений двора, и потому мог быть более беспристрастным, чем другие мемуаристы. Сам Сен-Симон был человек более старого времени: в нем были сильны предания французской знати; он в резких выражениях порицал новых французских щеголей и щеголих за их пустую и развратную жизнь. Умер Сен-Симон в 1755 г. Его мемуарам пришлось увидеть свет лишь в 1830 г., когда Карл X выдал их из королевского архива.

38

Двор Карла II многое заимствовал из Франции, но в нем были собственные весьма любопытный черты.

39

Дафнис, по греческому мифу, был сыном Гермеса (римского Меркурия), бога стад, и одной сицилийской нимфы. Его выучил музыке бог Пан, когда Дафнис у подножия Этны пас свои стада. Он считается родоначальником буколической, пастушеской поэзии. Он был возлюбленным одной нимфы и за неверность ей лишился зрения, Гермес взял его на небо. Овидий, в своих «Метаморфозах», превратил его в камень, Хлоя (зеленеющая) — прозвище Деметры, покровительницы молодых городов. В ее честь в Афинах был установлен особый празднику, происходивший в конце мая, на котором ей приносились в жертву бараны. Праздник сопровождался веселыми играми. Недалеко от Акрополя находился и храм ее. Хлоями называли также пастушек в романах и пасторалях. В типе Хлои соединялись простота, веселье, здоровье и молодость.

40

Амио (Amyot) — известный французский писатель XVI в. Он был прекрасным знатоком древних классиков и многих из них перевел на французский язык. Особенно известен его перевод Плутарха «Жизнь знаменитых людей».

41

В русском языке нет точного аналога выражению «c’est un fanfaron des crimes».

42

Франсуаза д’Обинье, маркиза Ментенон (1635–1719), фаворитка, затем вторая жена Людовика XIV, внучка предводителей гугенотов, воспитывалась в протестантстве, но при дворе стала католичкой. В 1684 г. она сочеталась с королем тайным браком.

43

Г-жа Монтеспан (Montespan), фаворитка Людовика XIV, родилась в 1641 г. Она была второй дочерью герцога Мортемара и получила воспитание в одном монастыре. Она нежно любила своего мужа, маркиза Монтеспана, и имела от него сына, впоследствии герцога д’Антен, но с 1668 г. сблизилась с королем. Монтеспан ставила себя наряду с королевой. В 1680 г. ее отстранила г-жа Ментенон. После смерти королевы ее даже совсем удалили от версальского двора. Она предалась благотворительности и религии. От Людовика XIV у нее был сын, герцог Мэн, дочери, бывшие замужем за герцогами Бурбоном и Орлеаном, и другие дети. Умерла она в 1707 г., 66-ти лет от роду.

44

Дворец Сен-Джеймский (St. James palace), построенный Генрихом VIII, вместо Кенсингтона, одно время был главной резиденцией королей Англии. Двор назывался по имени дворца так же, как говорили «версальский» двор, а не французский.

45

В оригинале Roue — собственно колесованный, но значит также и развратник. По созвучию, сюда подходит русское слово «повеса», «висельник»: тут сохраняется и двусмысленность.

46

Графство Лимузен (Limousin) со столицей Лиможем (Limoges) лежало на юге Франции, в Аквитании. Город Брив (Вгivе) находится в том же департаменте. Здесь родился один из героев нашего романа, Дюбуа.

47

Пале-Рояль (Palais-Royal) — королевский дворец, построенный кардиналом Ришелье в 1634 г. В нем жили вдова Людовика ХIII и Людовик XIV с братом, сын которого стал регентом, Филиппом Орлеанским. Затем этот дворец остался в руках Орлеанов.

48

Парики вошли в моду со времен Людовика XIII, и непрерывно существовали до революции. Были сотни различных причесок с париками.

49

Оргии — изначально празднества в честь Вакха. Затем стало означать собрания людей, творящих всевозможные бесстыдства.

50

Сьер — титул, употреблявшийся в Средние века во Франции, сокращенный из слова сеньер. Сначала он прилагался только к владетельным лицам, а позднее — ко всем свободным.

51

Аббат, впоследствии кардинал, архиепископ лионский, Тансен (Tencin) родился в 1640 г. в Гренобле. Он удачно начал карьеру, получив место священника при Сорбонне. Это был очень посредственный аббат, который с помощью интриг личных и своей сестры, фаворитки Филиппа Орлеанского, играл при дворе видную роль.

52

Герцог Ноайль (Noailles) род. в Париже в 1678 г. и там же умер в 1766. Уже 14-ти лет он поступил на военную службу, в 1698-м женился на племяннице г-жи Ментенон, в 1704-м был назначен маршалом. Затем ему удалось подавить восстание Арагонии, за что он получил от Испании титул герцога и пэра. Под конец он был в немилости у Людовика XIV; оттого регент назначил его членом совета регентства и председателем совета финансов (1715). Но, благодаря ухищрениям Дюбуа, Ноайль должен был вскоре подать в отставку. Лишь при Людовике XV он снова выдвинулся, стоял во главе французской армии, а затем был посланником в Испании и министром во Франции. Он вышел в отставку в 1751 г.; умер 88 лет, пользуясь репутацией одного из замечательных людей своего века.

53

Вильруа (Villeroi) — маршал Франции, родился в Париже (1644), умер там же (1730). Он рос и воспитывался вместе с Людовиком XIV и постоянно был с ним в очень близких отношениях. Красавец (придворные дамы называли его «charmant»), он был героем всех празднеств, балов, мод; ему недоставало ни военных, ни правительственных талантов. Он сражался в венгерском походе и был ранен у Сен-Готарда, затем служил под начальством Конде и Тюренна и наконец стал одним из семи маршалов Франции. Вильруа был очень тщеславен и мнил себя великим полководцем, но терпел только поражения во время войны за испанское наследство и даже попал в плен. Особенно постыдны были для него битвы в Нидерландах, при Виньямоне и Рамильи. С тех пор Вильруа перестал командовать войсками; но король по-прежнему относился к нему благосклонно и в своем завещании поручил ему воспитание Людовика XV. После смерти Людовика XIV, Вильруа сейчас же переметнулся к регенту и получил должность президента совета финансов. В 1722 г., вследствие столкновения с регентом, он был сослан в свой замок и до самой смерти не играл значительной роли в политике.

54

Венсенн (Vincennes) — город во Франции, в 7 км от Парижа. Этот замок, выстроенный в типичном средневековом стиле и возобновленный Людовиком XIV, до сих пор сохраняет свою первоначальную форму.

55

Мармонтель родился в 1723 г. Он был воспитан иезуитами и занимал даже кафедру философии в тулузской иезуитской коллегии. Его первая работа, ода, появилась в 1743 г. Она сблизила его с Вольтером, с которым он оставался в приятельских отношениях до самой смерти (1799). С 1748 г., при содействии Вольтера, он издавал «Литературный наблюдатель». В 1783 г. Мармонтель стал секретарем академии, а затем профессором и сотрудником «Энциклопедии».

56

Идальго (от hido — сын и algo — имущество) — испанский дворянин низшего разряда. У идальго было немного прав: они мало отличались от горожан, но заседали в палате пэров. Еще они имели право приставлять к своему имени частицу «дон».

57

Максимилиан де Бетюн, герцог Сюлли (Sully), знаменитый французский министр (1560–1651 г.). Детство свое провел при наваррском дворе, где воспитывался вместе с Генрихом IV. Он был ярым кальвинистом и даже стоял во главе гугенотов, но вместе с Генрихом IV принял католичество и стал главным министром и герцогом. По смерти Генриха он должен был удалиться от дел, но продолжал давать советы министрам Людовика XIII. Это был неподкупно-честный, энергичный и прямодушный человек, заботливо охранявший и финансы государства, и экономическое благосостояние страны.

Примечания

1

См. комментарии в конце книги.

2

Остров Сестрицы (The Sister Isle) — прозвище Ирландии.

3

«Государство — это я!» (фр.)

4

«Летучий стол» (фр.).