Целитель

Эйке Шнайдер, 2021

От чистильщиков не уходят – говорили Альмоду. Ему удалось. Теперь для бывших соратников он – предатель и убийца. Для нынешних соседей – единственный целитель на всю округу. Никаких битв, живи и радуйся. И дернула же нелегкая снова влезть в схватку с иномирной тварью! Дурак, ой, дурак…

2

Землянку Альмод выстроил сам. Сам копал землю, сам рубил деревья и тесал их под опорные столбы. Сам перекрыл крышу, застелив дерном. Сам прокопал вокруг канавки, чтобы по весне вода ушла по ним, не залив его логово. А вот тащить из города доски для мебели пришлось с помощником — городским дурачком, глухонемым.

Работать руками Альмода научил отец в те дни, когда он возвращался из университета домой на каникулы. Отцу пришлось много повоевать: и защищать границы, и участвовать в междуусобицах, когда умер прежний король, и на престол сел вовсе не нынешний, прозванный Разумником, а старший принц. Альмод поначалу кривился — не дело благородному руки трудить.

Начал отец с того, что отвесил ему затрещину. Рука у родителя была тяжелая, дурь всякую из головы выбивала мигом.

Впрочем, он потрудился и объяснить. Дескать, представь, что застрял ты со своим отрядом где-то, куда ворон костей не заносил. Война — дело неспешное, умирать никому не хочется, так что стоять вы можете и неделю, и месяц, а то и полгода. И что ты будешь делать? Сидеть в шатре, то промокшим под дождем, то холодном, то жарком, хлюпать носом и наблюдать, как опускаются твои люди, тоже уставшие от вечной неустроенности? Или велишь им взяться за лопаты и топоры, чтобы через пару дней у тебя и твоего копья было удобное, теплое и сухое жилье?

Альмод попытался было заявить, что не самому же топором махать, едва не схлопотал очередную затрещину и услышал, что человек, не умеющий сделать как следует, не сможет ни приказов путных отдать, ни понять, правильно ли их выполняют. Так что вот тебе лопата — вперед. Тогда он повиновался, но долго ругался про себя. Ему, одаренному, титул было не унаследовать, хоть отец и усыновил бастарда по всем правилам еще до того, как проявился дар. И отрядом едва ли доведется командовать.

Титул Альмоду так и не достался, а вот отрядом командовать довелось. Не таким большим, как копье — тройкой чистильщиков. В ордене его прозвали Заговоренным — при том, что половина чистильщиков не переживала двух лет от посвящения, он проходил десять, девять из них — командиром. Пока его не предал старый друг, возжелавший места Первого, главы ордена.

Наверное, Альмод должен быть ему благодарным. Если бы тогда все не пошло кувырком, ему не удалось бы вырваться от чистильщиков.

Альмод убил бывшего друга ножом в спину.

Он убил бы его снова. За то, что очутился в Мирном гол как сокол, лишь в том, что на себе, с одним ножом, даже без путного меча. За Тиру. За то, что в ордене его самого до сих пор считали свихнувшимся убийцей, поплатившимся за свои злодеяния. Впрочем, этим он был обязан не только старому другу, но и тому самому башковитому пацану, что придумал плетение, позволяющее спасти человека от тварей, проникших в тело. Мог бы попросить приятеля, возвращавшегося в орден, рассказать хотя бы часть правды, но парни предпочли подтвердить чужую ложь. Боялись, что правде никто не поверит. Не то чтобы Альмода хоть немного беспокоило мнение бывших соратников. Кто его хорошо знал, тот все равно не поверит, а на глупцов ему всегда было плевать. Но где-то глубоко в душе до сих пор сидела горечь.

Он отогнал непрошеные воспоминания, занес девчонку в землянку. Внутри пахло хвоей — как раз накануне он застелил пол свежим лапником. В углу у входа — очаг, с волоконным оконцем над ним, чтобы уходил дым. У стены, в дальнем от очага углу — лежанка, у противоположной — стол, над ним — полка с посудой и всякими мелочами, рядом сундук, он же лавка. А больше ему ничего и не надо.

Одному тут было удобно, вдвоем, пожалуй, окажется тесновато, но если дождь закончится и после погода постоит, можно и в самом деле заночевать в лесу рядом с землянкой. А нет — Альмод и на полу умостится, невелика беда.

Он зажег светлячок, уложил девушку на лежанку. Успел испугаться, коснувшись ледяной кисти, и еще сильнее — когда не сразу удалось нащупать жилку на шее. Пульс под пальцами едва ощущался, даром что сердце стремительно колотилось. Плохо, очень плохо. Альмод поймал его ритм, заставил биться чуть медленней, чтобы успевало наполняться и гнать кровь по жилам.

Девчонка едва слышно застонала, распахнула глаза, уставившись безразличным взглядом в потолок. Вот так-то лучше. Альмод собрал ошметки второго легкого, чтобы начинало восстанавливаться. Потом придется доделывать, но не сегодня. Сегодня еще ожоги. Хотя бы самые глубокие.

Альмод расстегнул на девчонке перевязь, взял ее нож и начал срезать одежду, все равно она уже не годилась даже на ветошь. В безразличном взгляде раненой промелькнуло что-то, похожее на страх. Она потянулась к нитям, но плетение рассыпалось, не успев сложиться. Девчонка дернулась — едва ли от боли, в сравнении с теми ранами, что оставила тварь, и ожогами, сорвавшееся плетение было не страшнее комариного укуса. Опять безуспешно потянулась к нитям, из носа по щеке потекла кровь. Рука слабо дернулась к бедру — туда, где должен был быть нож. Не дотянулась, пальцы вцепились в овчину, застилавшую лежанку. Снова дернулась, медленно и слабо, хотя самой, наверное, казалось, что быстро. Ухватила пустоту — и в глазах появился самый настоящий ужас.

До Альмода, наконец, дошло.

— Я не собираюсь тебя е… — Он проглотил грубое словцо, совсем одичал, — насиловать.

За кого она его вообще принимает? Кем нужно быть, чтобы помыслить о соитии с беспомощным изуродованным телом, в ранах, ожоговых струпьях и сукровице?

С другой стороны, что она могла подумать, обнаружив рядом высокого широкоплечего мужика, который рвет с нее одежду? Что эта небритая похмельная морда — целитель? Что лоскуты ткани, прилипшие к ожогам, вовсе не ускоряют их заживление?

Девчонка не поверила, одной рукой попыталась перехватить его запястье, второй — прикрыть грудь. Очень неплохую, между прочим, в других обстоятельствах он бы, пожалуй, посмотрел… Альмод мысленно выругался. Нашел время! А вот незачем было год от женщин нос воротить. Сейчас бы не думал о чем попало, точно отрок, впервые титьку увидевший. Даром что сам вот-вот свалится, исцеляющие плетения нещадно тянули силы, причем не только из целителя, но и из исцеляемого.

Ни оттолкнуть, ни прикрыться у нее, само собой, не вышло. Рука, ухватившая его, по-прежнему казалась ледяной, а это значит, что сердце не справляется.

— Ожоги, — сказал Альмод. — Раны. Сейчас меня интересуют только они. На сиськи за свою жизнь я нагляделся предостаточно, так что не дури.

Губы девушки дрогнули, ему пришлось склониться к самому лицу, чтобы расслышать:

— Нож… верни.

Альмод усмехнулся. Положил рядом с ее рукой нож. Синие пальцы сомкнулись на рукояти. Беспокоиться по этому поводу Альмод не собирался. Сейчас у девчонки не хватило бы сил даже комара прихопнуть. И все же ее отчаянное упорство подкупало. Одной… да что там, обеими ногами на том свете, а все брыкается.

— Исподнее тоже придется срезать, уж извини, — сказал он. — Вот здесь, — он взял ее руку, положил рядом со следом от щупальца — покрытой струпьями и сочащейся сукровицей полосой, что наискось пересекала живот, спускаясь к тазу. Прожрать до кишок тварь не успела, Альмод срубил ее и тут же сжег, в нижней части раны дойдя огнем почти до кости.

Девчонка попыталась себя ощупать, он удержал ее за миг до того, как пальцы влезут в саму рану. Не то чтобы она могла сделать хуже, куда уж хуже-то, но щупать свежий ожог — удовольствие небольшое. Она дернулась, Альмод выпустил ее руку прежде, чем поднялась вторая, все еще сжимавшая нож.

— Покажи, — прошелестела девушка, пытаясь поднять голову.

Альмод осторожно подсунул руку под плечи — девчонка вскрикнула, — помогая приподняться. Она глянула на себя, зажмурилась на миг. Обмякла, опустив веки. Альмод уложил ее обратно.

— Спасибо…

— Потом скажешь. Когда выкарабкаешься.

Если выкарабкается. Хотя если она будет цепляться за жизнь так же отчаянно, как только что тянулась к оружию — справится.

Уголки губ дернулись, пытаясь сложиться в ухмылку. Улыбка у нее была неровной — сказывался шрам во всю щеку. Старый, похоже, обожглась совсем маленькой, до того, как проявился дар. Когда попала в университет, было поздно что-то предпринимать. Еще один шрам вздергивал конец левой брови. Этот был относительно свежим, от школярского поединка, скорее всего. Явно специально не стала сводить.

Наверное, когда она была здорова, эта кривая улыбка в сочетании с вечно поднятой бровью придавала ей невероятно ехидный вид. Но сейчас, на сером лице с синими губами… Смотреть на это оказалось неожиданно больно. Альмод в который раз выругался про себя — еще немного, и над уличными котятами рыдать начнет. Совсем плох стал. От усталости, что ли. Он шмыгнул носом, ругнулся уже вслух. Закашлялся, сплюнул в очаг кровь. Потом сожжет, вместе с тем, что осталось от одежды девчонки.

— Пока все, — сказал он.

На самом деле далеко не все, он затянул лишь самые глубокие ожоги да наметил восстановление сожранных мышц, пока не поздно, иначе потом не нарастут. Но еще работать и работать. Самое паршивое в обширных ожогах — не боль, и даже не само повреждение, а то, что сожженные ткани превращаются в яд, который всасывается в кровь и отравляет тело. Так что затягивать исцеление не стоило. Но для этого нужно хоть немного отдышаться.

Светлячок мигнул и погас, оставив их в полной темноте. Альмод вздохнул — сил ругаться уже не было. Пошатываясь, добрался до двери, благо, всего три шага. Высунулся под дождь, почти его не чувствуя, хотя в голове немного просветлело. О, надо ведь и самому переодеться… если сил хватит. Преодоление четырех шагов до сундука сейчас казалось подвигом, равным пешему путешествию до столицы, на которые обычно уходило три месяца.

Он в несколько приемов, точно глубокий старик, поднял крышку сундука, достал оттуда одеяло из волчьих шкур — благодарность охотника, которому Альмод спас ногу. Укрыл девчонку.

— Спи пока. Отдышусь немного, продолжим.

Она едва заметно кивнула. Но вместо того, чтобы закрыть глаза, спросила:

— Где остальные?

А то она сама не видела. Вылетело из головы после того, как едва не сожрали? Не хочет верить?

— Пусть Творец примет их души.

— Не мой… отряд, пусть Творец… — она осеклась, длинно и неровно вздохнув. — Подмога…

— Понятия не имею, — соврал Альмод. — Не до них, слишком занят был.

— Драпал? — ухмыльнулась она.

— Именно. — Он дернул щекой, отворачиваясь.

Снова сунулся в сундук за сухой одеждой. Драпал. С ней на руках. А должен был, видимо, доблестно сложить голову. Или покорно сдаться.

А, собственно, какого рожна он ищет себе оправдания? Он отдал ордену десять лет и больше ничего им не должен. От чистильщиков не уходят — но ему удалось, и каяться в этом Альмод не намеревался.

За спиной зашебуршало. Он оглянулся — девчонка пыталась сесть. Само собой, безуспешно.

— Если… — Она откинулась на спину, тяжело дыша. На лбу проступили бисеринки пота. — мертвы… Тварь… город… — Она опять попыталась подняться. — Предупредить.

— Если чистильщики мертвы, предупреждать поздно.

Альмод совершенно потерял счет времени, пока с ней возился, но от поляны, где появилась тварь, до его логова было не меньше получаса хорошим шагом. Значит, прошло куда больше часа. Сколько мог длиться прорыв, не знал никто. Может, закрылся, едва Альмонд ушел оттуда, и тогда чистильщикам оставалось только прикончить тварь. Может, до сих пор открыт, и, значит, шансы выжить у них невелики: добив чистильщиков, тварь двинется к городу, сжирая все на своем пути и становясь сильнее с каждым оставленным костяком. Если все чистильщики мертвы, то она уже туда движется, и догонять действительно поздно.

Но будь он проклят, если пойдет проверять. Он сейчас до родника, что в сотне ярдов отсюда, не доберется, не споткнувшись по дороге. Не прошел бы посвящение чистильщиков, раскрывающее истинные возможности тела и разума, сдох бы уже с полчаса как, вытянув в исцеляющие плетения все силы. Досуха. Впрочем, если чистильщики действительно мертвы, до города прежде твари он не успел бы, даже если бы был полон сил. Альмод пожал плечами.

— Все в руках Творца. Мы можем разве что молиться.

— Ссс…волочь. Сама… пойду.

— Вперед, — фыркнул он. — Не держу.

Отвернулся, стягивая рубаху. Вылезать переодеваться под дождь он не собирался. Эка невидаль, голый мужик в шрамах, можно подумать, она к своим — двадцати? — ничего подобного не видывала. А не видела, так отвернется. Не до стыдливости, тут в штанах бы не запутаться да не свалиться, прилетев лбом в косяк, или, того хуже, в камни очага.

За спиной всхлипнули. Альмод обернулся. Девчонка сбросила одеяло и пыталась сползти с лежанки — у нее получилось только сдвинуться на пару дюймов. И плакала.

Он вздохнул. Наклонился за одеялом — чтобы выпрямиться, пришлось опереться на лежак. Произнес так мягко, как только мог:

— Думаю, все хорошо, и твои соратники живы. Но даже если я ошибаюсь… прости, но добраться до города прежде твари я не успею. Никто не успеет.

Он снова укрыл ее одеялом. Не будь она чистильщицей, усыпил бы, и вся недолга. Ему самому безумно хотелось свернуться калачиком на сундуке и провалиться в темноту. Только все-таки переодеть промокшие под дождем штаны. И развести очаг, спалив то, что осталось от одежды девчонки, и заодно кровавый плевок. И образцы… совсем он ума лишился с устатку: чтобы сжечь образцы, пламя должно быть ярко-желтым, такого без плетений не получить, а плести он неспособен.

— Ты сражался… Так почему сейчас?..

— Дурак, вот и влез, — буркнул Альмод. Сунулся в ворот свежей рубахи. Будь проклято женское любопытство. Языком еле шевелит, а туда же, почему да зачем. — А сейчас от меня и вовсе толку, сама посуди… — Он зажег светлячок, тот снова мигнул и погас. — Умеешь молиться — молись. Хотя лучше просто поспать. Нам обоим понадобится много сил.

— Свейн назвал тебя заговоренным.

Альмод пожал плечами. Снова отвернувшись, начал стягивать штаны.

— Что… — Она осеклась.

— Не хочу спать в мокром.

Переодевшись, он повесил одежду сушиться у очага, снова подумал, что надо бы огонь разжечь, но кресала и трута он не держал с тех пор, как проявился дар. Поди, сейчас и не вспомнит, что с ними делать. Ладно. Потом. Все потом.

— Ты сможешь уснуть, не зная, что с тварью?

Отвечать Альмод не стал, смысл отвечать на глупые вопросы. Он — сможет. Сейчас он уснул бы и на ступенях собственной виселицы, так вымотался. Да и вообще, смысл изводить себя страхом и сожалениями, когда ничего не можешь изменить?

— А если тварь двинется не в город, а в лес?

— Тогда мы умрем.

— И тебе все равно?

Он закрыл дверь, добрался на ощупь до сундука.

— Я — Нел, — прошелестело из темноты. А ты?

Он помедлил.

— Альмод.

— Свейн назвал тебя заговоренным, — повторила Нел. — Альмод Заговоренный. Командир, который проходил десять лет. Прежде чем сошел с ума и убил Первого и еще двоих.

Альмод скрипнул зубами, помянув недобрым словом пацана. Точнее, двух пацанов.

— Почему ты молчишь? — настаивала она.

Потому что не намерен ни объясняться, ни оправдываться. Ни сожалеть о том, что влез совершенно не в свое дело. Но едва девчонка встанет на ноги, нужно будет уходить из Мирного. Может, оно и к лучшему. Засиделся.

Разбудил его стук в дверь. Колотили так, будто имели право вытащить его из кровати и уволочь… неважно, куда. Парни Харальда? Больше ни у кого столько наглости нет. Но откуда бы узнали? Альмод никому не рассказывал о своем логове. Даже когда строил, не просто так взял в помощники городского дурачка. Глухонемой не разболтает, даже если захочет, мычанием много не разболтаешь. Показать, конечно, мог, но до сих пор тайну хранил. Хотя сейчас могли и заставить, конечно.

Когда Альмод только появился в Мирном и заявил о себе как о целителе — надо же было что-то есть, — Харальд попытался нанять его на жалование. Хромой все время боялся, что его отравят, даже завел мальчишку, пробовавшего всю еду. Думал, на ребенка яд подействует быстрее, быстрее понятно будет. И хотел бы держать при себе целителя.

Альмод отказался, не выбирая выражения. Вовсе не потому, что исцеляющие плетения не слишком хорошо справлялись с ядами. И не потому, что предложенное жалование было смешным даже по меркам пацана, только-только получившего перстень полноправного одаренного. Он не собирался ни от кого зависеть.

Харальд отказа не понял, и как-то вечером в дом — Альмод снимал угол у вдовы с ребенком — заявились два телохранителя Хромого. Объяснить непонятливому, что не на того он пасть разинул.

Объяснение вышло коротким. Альмод даже за меч браться не стал, обошелся кочергой, да плетениями, само собой. Второй раз Харальд пытаться не стал. Парни его зыркали злобно, но не лезли. Так что случилось сейчас? Или это не они?

Стук повторился. Сдвинулся засов — кто-то подцепил его плетением. Альмод выругался, распахнул дверь. Поднырнул под низкую притолоку, сощурившись против света.

И оказался лицом к лицу с Гейром.