На краю ночи

Эзра Бускис

Надо так писать любовные сцены, чтобы у каждого из нас перехватывало дыхание в предчувствии, что на следующей станице все, абсолютно все, узнают имя. Мое имя! Именно так читается то, что пишет Эзра Бускис. Что можно увидеть, заглядывая под одеяло? Только душную темноту. Заглядывая же в сердце, мы можем увидеть весь мир и себя в нём. Новая книга Эзры Бускиса «На краю ночи» даёт возможность заглянуть в сердце и в возможность утвердить истину, что смысл жизни – в любви.

Глава первая. Белла и Одесса

Лев Толстой сказал: «Началом всего стало разумение жизни».

А для меня началом разумения жизни стало вот это заявление…

В Народный суд Одесского городского

Совета депутатов трудящихся

от студентки ОИСИ

Заявление

Будучи в состоянии тяжелейшей депрессии, я сначала убила, а затем надругалась над трупом молодого, начинающего писателя, который ходил всегда в порванных брюках с пятнами, к тому же. И звали его Эзра Бускис. Когда у него были деньги, он пил коньяк, когда их не было, он пил коньяк, и вообще он пил только коньяк, за свои или чужие деньги. Известные алкоголики таких городов, как Одесса и Рига, но особенно славного города Жмеринка, звали его ласково Изя, ну а алкоголики женского пола тех же городов звали его, естественно, Ржавый!

Заявление написано мною в здравом уме и полной памяти, но при частичном опьянении тем же говняным коньяком.

В чем собственноручно подписываюсь.

Я!

Его Несравненная!

— Если ты будешь задираться, я сниму твои штаны и отлуплю тебя по твоей сексуальной попе!

Она посмотрела на меня хитрым взглядом прищуренных глаз и спросила:

— Обещаешь?!

— Что?

— Ну, отлупить по моей попе…

— Нет! Ты ненормальная…

— Думаешь?!

Осень… Холодно… На углу Прохоровской и Комсомольской маленький парк. Мы сидим на скамейке и курим. Она смотрит вдаль и как-то задумчиво говорит:

— Ведь всё так просто… Ты просто должен любить меня, майн либе, и ничего больше…

А я смотрю, как сигарета дымится в моей руке, и молчу. Только чувствую, как желваки двигаются.

— Ты должен любить меня… — повторяет она отчаянно и упрямо.

И… я решился.

Бросил сигарету. Потушил её ногой. Взял её за руку и сказал:

— Всё! Едем на Дерибасовскую в «Братиславу», закажем икру и водку! Будем шуметь, плакать и смеяться.

— Как отдыхающие из Сибири?

— Да!

Но Белла не двигается. Она затягивается сигаретой, смотрит на меня… Нет! Она смотрит сквозь меня…

— Вдруг подумала, что у нас с тобой дом, в котором бегают рыжие непослушные бандитские рожи. А ты не таксист, ты…

— Писатель?

Улыбается…

— А я сижу дома… Занимаюсь детьми. Воспитываю тебя. Готовлю завтрак по утрам. Выгуливаю собаку и не могу уснуть, когда тебя нет дома… А потом, через годы, когда наши дети вырастут и у нас в доме появятся рыжие непослушные бандитские внуки… ты продолжаешь меня ревновать и ревновать…

Улыбнулась… Грустно посмотрела в пустоту.

— Вот так! Рыжий…

А я всё молчу… и молчу… и молчу… И не знаю, что сказать, как себя вести. Она поворачивает голову, смотрит на меня с выражением брезгливости, скривив губы, и спрашивает:

— Дурной вкус, думаешь?

Я пожимаю плечами, как-то смущаясь, и говорю:

— А, я знаю…

А она отчаянно:

— А мне нравится… Так нравится… Просто нет слов.

Я глупо улыбаюсь.

— Смеёшься надо мной?

И, склонив голову на бок, теперь уже весело умничает:

— Смейся! Смейся, паяц, над разбитой любовью…

— Нет! Я не смеюсь!

И кашлянув от смущения, добавляю:

— Мне это даже нравится…

Она кладёт свою ладонь на мою, смотрит прямо в глаза:

— Знаешь, Рыжунчик, иногда мне не хочется доживать до старости.

Я удивленно смотрю на нее.

— Да! Не хочется… У меня уже сейчас морщины, а в старости… Не хочу, чтобы ты видел меня с морщинами на лице. И мне не хочется, чтобы ты видел меня старой.

— Ты — и старой? Не представляю. Хотя…

— Что? Что «хотя»?

— Представляю… Ты толстая, почему-то маленького роста, крашеные, почти красные волосы и вставной золотой зуб, вот здесь…

Она не выдерживает, замахивается рукой. Я прикрываю глаза, потому что чувствую, сейчас, вот-вот, я получу удар, а вместо этого… ощущаю её ладонь на своей щеке и то, как она притягивает моё лицо к своему,… Чувствую её удивительно мягкие губы и этот волнующий запах, чувствую, как её волосы окутывают моё лицо, и меня обволакивает мгновение счастья… Ах! Я слышу её сердце… Да! Её и моё… И бьются они как одно… Ну хоть возьми и умри прямо здесь, прямо сейчас!

А через мгновение, как бы издалека, я слышу голос… Её голос…

— Я думаю, что люди становятся старыми и толстыми, когда уже ничего не хотят.

— Или ничего не чувствуют…

Её глаза… Её ресницы… И взгляд какой-то особенный, такой… что я опять чувствую своё сердце. Оно не бьется, оно остановилось… И в этой неимоверной тишине я слышу…

— Ты не оставишь меня?

Какое-то страшное беспокойство в воздухе… И мой голос как бы со стороны:

— Как тебе такое пришло в голову?

— Не знаю… Вдруг подумала.

А теперь моё сердце звучит громко, очень громко, так громко, что воробьи, испугавшись, разлетаются.

— Моя жизнь началась с тобой… И с тобой же окончится.

Всё! Сейчас сердце выскочит из груди, упадёт и разобьётся на мелкие, мелкие осколки…

— Какая глупость… Тоже мне, Джульетта…

И в этот момент я понимаю… Я чувствую… Сейчас это произойдет!

Она смотрит на меня и очень серьёзно произносит то, что я не могу забыть:

— Я знаю! Я чувствую… Ты появился здесь ради меня.

Я знаю где, но всё равно спрашиваю.

— Где?

— Здесь!

И она пытается объять руками всё… Всё, что её руки могут объять!

— Здесь! — повторяет она. — Неужели непонятно?!

Мне захотелось улыбнуться, но неожиданно даже для себя я говорю:

— Да! Я здесь из-за тебя! Только из-за тебя!

Одесская осень

Самая любимая пора года в Одессе всегда была осень. Любимая осень. Время размышлений, когда руки в карманах теплого пальто, кофе с друзьями по вечерам у них на кухне и приятная грусть.

Не знаю, помнишь ли, когда ты впервые пришёл ко мне, и мы оба были «подшофе» от твоего любимого коньяка, я тебе открыла дверь в спальню, а сама по коридору отправилась в ванную. Я не видела, зашёл ли ты в спальню, но была абсолютно уверена, что ты смотришь мне вслед, и… я специально для тебя совершила этот проход… Как в замедленной съёмке, я шла, раздеваясь на ходу, медленно бросая одежду на пол. Подойдя к двери в ванную, я сняла трусики, лифчик и боковым зрением увидела, какое впечатление произвела на тебя. Да! Это был полный успех! Это то, чего я добивалась! Это был мой звёздный час! Я была великолепна!

А сейчас… Сейчас я — не я, а грустное подобие меня.

Гуляла сегодня по бульвару Фельдмана, как ты его называешь, постояла у Пушкина, а когда прочитала надпись: «А. С. Пушкину — граждане Одессы», взгрустнула как-то, а всё потому, что тебя нет рядом… Ведь такая осень золотая, а погулять не с кем. И я подумала: «На что? Ну на что я трачу свои лучшие годы?!» Ну сам посуди: молодая, красивая, талантливая (это не я придумала, это цитата из одного письма от особы мужского пола). Это я так, для ревности упомянула…

По телику сегодня видела одного мексиканского гитариста, гитараста, по-твоему. Молодой, красивый, талантливый… Вначале подумала: хорошо ему! А потом… А может, он тоже одинокий, может, ему тоже грустно в эту осень золотую… Села за фоно и стала ему подыгрывать. Подумала, ведь Б-г всё видит, может, Он сжалится над моими страданиями и сделает так, что и этому гитаристу когда-нибудь посчастливится меня по телику увидеть. Как ты думаешь? Ведь может такое случиться? Не правда ли?!

Ещё вспомнила, как мы с тобой сидели на склоне 13-ой станции Фонтана и попивали твой любимый коньяк, спрятанный в бумажном пакете… И как мы болтали, смотрели на звёзды, слушали прибой.

Ну когда ты уже приедешь со своей вонючей практики?

Вчера со Светкой ходили в санаторий Горького на танцы. Должна признаться, мы имели там бешеный успех. В меня влюбились сразу два мужика! Сначала какой-то журналист с киевского телевидения, а потом такой рыжий, здоровенный, сорокалетний мужичонка, не сказал кем работает, правда, но оказался очень порядочным — сразу сообщил, что женат. Я им позволила проводить себя по очереди, а затем, вежливо попрощавшись, упорхнула, держа в зубах веточку акации, которую мне преподнёс этот рыжий.

Он мне очень понравился, как человек и как партнер по танцам. Мы с ним так задорно отплясывали, что нам аплодировала не только публика, но и музыканты. Он мне рассказал очень грустную историю своей первой любви. Я её очень внимательно слушала и… тут же забыла, к своему стыду. Так что тебе рассказать не могу. И про жену свою он мне рассказывал. Говорил, что она очень хороший человек, но его совсем не понимает. Затем он очень сокрушался, что я не смогу с ним завтра встретиться. Я, как могла, его успокаивала, не переживай, говорю, у нас, мол, в Одессе много красавиц, а он сказал, что, во-первых, я красивее всех, а во-вторых, ему не только секс нужен, ему поговорить, у моря погулять, на звёзды посмотреть хочется, и что на самом деле мы с ним не случайно познакомились. Он меня, оказывается, в толпе высмотрел, и как только я вошла, он тут же понял, что я и есть та самая… Женщина-Богиня. Ты ж меня знаешь. Я ж научилась не верить, вам, мужчинам, а ему поверила! Еле сдержалась, чтоб не остаться с ним, и ушла спать, одинокая, как какашка! Крутилась всю ночь, не могла уснуть. Уж очень мне его слова в душу запали — Женщина-Богиня!

Ты, между прочим, меня так никогда не называл! А всё потому, что ты грубый и неинтеллигентный, ну совсем не такой, как он!

А ещё со Светкой ходили в бар «Аксамит Украины». Там было пошло и скучно! Нам даже нализаться не дали как следует. Светка не пила, потому что её тошнило от коктейля, который я ей, между прочим, не советовала. Она сидела скучная и грустная. Публика была там очень странная. Вокруг сидели какие-то альфонсы, перезрелые кокотки с кавалерами и девицы со стеклянными глазами, и музыка была совершенно идиотская… По мне, так уж лучше «Мясоедовскую» «для Роберта, нашего гостя из солнечного Андижана».

Грустные, и ни в одном глазу, вышли мы на улицу, а там ещё и погода мерзопакостная, дождь. Одна радость — быстро поймали машину и разъехались по домам.

Вот такая история приключилась, Изя… Или как тебя там называют на этой гнусной практике, которая мне уже начинает надоедать.

Где-то прочитала, что о лучших минутах нашей жизни мы узнаём от очевидцев. Нет! О лучших минутах нашей жизни мы узнаём, когда расстаёмся с любимыми!

Дарю! И… ухожу к Светке.

Потому что у неё, оказывается, есть коньяк.

Письмо с Кавказа

Не сочти за пренебрежение, что не нашла лучшей бумаги. Увы, другой нет.

Ну вот, первая фраза написана, и я перехожу ближе к телу… К твоему телу, по которому я так соскучилась… Ха! Ха!

Перед Вами, дамы и господа, сочинение на вольную тему, вольную от чего?

Эпиграфа не будет.

Часть 1. Вступление

Исторические предпосылки.

Во-первых, истек положенный срок, три дня, во-вторых, никого нет вокруг и мы как бы вдвоем, ты даже можешь поцеловать меня… Ха! Ха! Следовательно, ой, я забыла, что ты не любишь такие слова, хорошо, постараюсь писать попроще.

Часть 2. Основная

Я по тебе ужасно соскучилась. Точка. Примечание: читается приблизительно, как у Вертинского:

«Я безумно боюсь золотистого плена,

твоих медно-змеиных волос…»

Часть 3. События. Новости. Люди

Как ты там без меня? Не загнулся в пустой общаге? Как я понимаю, денег у тебя уже нет, и поэтому самая главная новость для тебя то, что завтра вместе с письмом тебе вышлют сигареты. Дома я, конечно же, ничего не успела, поэтому договорилась со Светкой, она тебе вышлет посылку. Я ей сказала, что туда вложить, так что всё в порядке.

А теперь самое главное — как твои дела? Как практика? Пожалуйста, напиши. Будь умничкой, не ленись. Занимайся. И сдавай зачёты, а не бутылки… Мне кавалер с хвостами, особенно по геодезии, не нужен! Ну, ни к чему он мне…

А я отдыхаю. Вроде как ничего. Компания большая. Ты никогда не был в Гагре? Тут замечательно. Природа очень яркая. Огромные пальмы, кипарисы, олеандры, магнолии и конечно же море.

Очень много красивых мужчин, но какие-то все они неприятные, что ли… Или мне так кажется? Я от мамы никуда не отхожу. Она даже удивляется. Иди, говорит, погуляй… Познакомься с кем-нибудь… А я ни в какую… Сама себе удивляюсь, а такая ж гулящая была, господи… Только давай… А теперь… Ну, шо там говорить! Наливай свой коньяк!

Так! О мужчинах я написала, теперь о спорте. Тут рядом с нашими хоромами стадион, где тренируются футболисты Одесского СКА, это ж твоя команда?! Посмотрела на их тренировки и подумала… Ничего себе мужчинки, между прочим… Ревнуешь? То-то…

Завтра едем в Сухуми, через три дня на озеро Рица. Ну, не знаю, о чем ещё писать, хоть убей… Если честно, я бы это всё послала подальше, лишь бы быть с тобой. Хочешь верь. Хочешь не верь! Но говорю тебе, как на духу… «Спала я с вами и больше ни с кем…». Потому что… Ну, хто мне нужен?! Десительно, ну хто?! Да нихто!

А теперь серьёзно, если я приеду 16-го, а 17-го мне нужно будет ехать в колхоз, то, пожалуйста, сделай так, чтобы я тебя увидела! Мне это обязательно! Потому что мне тебе нужно сказать на твоем любимом идиш: «Их кенышт лэйбн, их кенышт зайн ун дир (Я не могу жить! Я не могу быть без тебя) И это абсолютная правда. Хочешь верь. Хочешь не верь!.. Изя!

Все! Оставляю тебя наедине с твоими мыслями, если они у тебя есть, конечно… И целу You!

Твоя несравненная! Если не забыл еще…

А на прощанье грустная, но поучительная история…

Сегодня на улице была ужасная жарища, и мы с утра сидели на море, и там произошла история, которой мне необходимо с кем-то поделиться, но здесь не с кем, поэтому пишу тебе. Друг все-таки. Можно даже сказать — любовник хренов!

Вот! Слушай…

Сегодня утром к берегу приплыла чайка с перебитым крылом. Какие-то мальчишки её подобрали и принесли на пляж. Ну и, конечно, собралась уйма народу, особенно много было детей.

Я никогда не видела так близко чайку… Она оказалась большая, но поразили меня глаза… Они у неё были светлые и грустные… Взяла её какая-то женщина на руки, крыло хотела посмотреть, а чайка молчит и больно ей, видно, до чёртиков… Затем мужчина подошёл, видно, ветеринар. Сложил ей крыло, кто-то нашёл бинт, и он её перевязал, а детишки любопытные, каждый хочет потрогать её, а ей, бедной, и без того плохо… И вот здесь наступил момент истины, надо было взять кому-то её домой, но все людишки порасходились, и чайка осталась у нас. А мама наша оказалась, как все. Она категорически не разрешила её взять домой. Вот нам и пришлось оставить её на пляже, совсем одну… Глядя на неё, и я почувствовала себя совсем одинокой и заброшенной… Ведь она приплыла к людям, а люди и помочь ей по-настоящему не смогли… И ещё я подумала, как жаль, что ты не рядом, мы бы обязательно что-нибудь придумали или, в крайнем случае, напились бы твоим коньяком… Вот такая история приключилась, Изя… Или как тебя там называют на этой гнусной практике, которая мне уже начинает надоедать.

Ну и ладно! Ну и пусть…

Но тебя это не должно волновать, потому что у тебя сейчас главное учёба, а не коньяк с девками… Правда?!

На краю ночи

Все выдумано… Абсолютно! Вся наша жизнь придумана! И когда выпью, я даже знаю — кем… К примеру… Кто-то неожиданно умирает. Кто-то, кого мы даже не знаем… Умирает в шашлычной…

Я и Белла в шашлычной, которая находится на углу Тираспольской и Чечерина, прямо на повороте 4-го трамвая.

Мы удрали с лекции по сопромату и пришли сюда. Зашли. Купили шашлык, вино, теперь едим и болтаем… Вокруг нас в основном мужики. Ни одной женщины и ей как-то неуютно…

— Чего это ты? Ну и хрен с ними. Ты ведь не одна, ты же со мной…

— С тобой любимым?…

— Ну!

И она улыбнулась… Счастливо, как мне показалось, улыбнулась. Затем подняла граненый стакан с красным вином «Лидия» и сказала:

— Лехаим!

Я посмотрел на нее… Посмотрел, как она держит граненый стакан с вином… Улыбнулся…

— Ну, что это ты?

— Ты выглядишь, как настоящий алкоголик…

— Да! Знаю… Мне еще папироску в зубы и я буду настоящая б**дь…

Я не выдержал и стал смеяться… Нет! Я ржал, я не мог остановиться, а она, церемонно держа стакан с отодвинутым мизинцем, свободной рукой вставила воображаемую папироску в рот и лениво спросила:

— Ну? Так мы будем пить? Будем делать Лехаим, наконец? А то меня уже жажда замучила…

И в этот самый момент… Мужик, стоящий рядом с ней и болтающий со своим другом, рухнул на пол… Он стал синеть прямо у нас на глазах… Он дергался и синел… Ах! Как же это было страшно…

Его друг выскочил как ошпаренный на улицу и исчез там… А мы… Мы с ней были загипнотизированы зрелищем умирающего человека… Он умирал у нас на глазах прямо здесь, в шашлычной на полу…

Барменша начала причитать:

— Что же это? Как это? Вызывайте Скорую! Что делать? Ой! Ой! Ой!

Не только мы, абсолютно все были в шоке и молча смотрели, как он умирал… Наконец приехала скорая. Они посмотрели на него и сказали «Все! Уже поздно… Он мертв».

Все это длилось мгновение… Мгновение?! Да! Мгновение, как сама жизнь!

Она продолжала держать стакан в своей руке с оттопыренным мизинцем и молча смотрела на уже мертвого мужика, на меня, на людей вокруг… Она не могла поверить в то, что стала свидетельницей смерти… На нее было жалко смотреть…

Затем она осторожно, очень осторожно, как будто не хотела его разбудить, поставила стакан на стойку, взяла меня за руку и вывела на улицу… Солнце било нам в глаза, а там, в шашлычной, казалось, что на улице пасмурно, дождливо…

Мы молчали. Не разговаривали. Не знаю, о чем она думала, а я подумал…

Как же это все устроено? Мужик пришел с другом выпить, поесть шашлык, поболтать о женщинах, не зная, что он умрет через минуту. Не зная, что его не будет больше… Что его не будет больше нигде!

У меня это не укладывается в голове… Я никак не могу понять, куда люди деваются после смерти… Мне как-то не верится, что после смерти мы исчезаем в никуда, бесследно. Нет! Этого просто не может быть… В глубине души мне всегда хочется верить, что мы пока просто не знаем, как попасть туда, куда все уходят. Мы ведь много чего пока не знаем… И что мы однажды обязательно узнаем, где находится это место!

Удивительно, как в один день все может измениться, и как смерть неизвестного человека заставит тебя задуматься о жизни и смерти.

Так что же такое жизнь? И почему это так нас всех мучает? Почему мы неустанно ищем ответ? И что может случиться (измениться) если, наконец, мы узнаем его, этот ответ…

Джером. К. Джером сказал:

«Смех и вздох, поцелуй и прощание — вот и вся наша жизнь».

Да! Это так!

И в этот момент она заплакала…

Как мне ее успокоить? Что сказать? Разве можно подобрать слова… «Ну что мы можем сделать» или «C’est la vie «… Идиотизм… Он откусил шашлык, сделал глоток вина, упал и умер! Вот и все! И его не стало…

Интересно, если бы он знал, что это его последний день, (как это страшно, «последний день»), как бы он его провел? Все равно пошел бы в шашлычную? А ведь у него наверняка жена, дети… И жизнь…

Что бы каждый из нас сделал в последний день жизни?…

— Успокойся… — тихо сказал я… — Мы ведь действительно ничего не можем сделать…

— Знаешь, что сказал Сэмюэл Батлер…

— Что?

— Он сказал: «Истинная жизнь человека — та, о которой он даже не подозревает».

Ты понимаешь, как это страшно… Если он (и она показала на шашлычную) так и не узнал, что такое жизнь… И никогда уже не узнает… И знаешь, почему?

— Знаю…, — тихо сказал я, но она не слушала, она отчаянно крикнула:

— Потому что его больше нет!!!

И чтобы ее как-то успокоить, я прочитал ей М. Волошина.

Чтобы не дать материи изникнуть,

В нее впился сплавляющий огонь.

Он тлеет в «я», и вещество не может

Его объять собой и задушить.

Огонь есть жизнь.

И в каждой точке мира

Дыхание, биенье и горенье.

Не жизнь и смерть, но смерть и воскресенье —

Творящий ритм мятежного огня.

Было тихо и солнечно… Мы шли молча, и каждый думал о чем-то своем… А я думал… Почему смерть несет с собой отпечаток какой-то таинственности, даже мистичности?

Наверное, это потому, что ее непредсказуемость, ее неожиданность, ее неизбежность ведет нас за пределы нашего разума, и потому нам кажется, что это наказание за наше непослушание в этом мире.

Смерть — это не противоположность жизни. Смерть — это ее конец! Смерть — это процесс, процесс и борьба живого и неживого.

В психоанализе есть теория о том, что любой живой организм стремится вернуться к неживому, неорганическому состоянию, то есть у любого живого организма происходит постоянная борьба жизни и смерти…

И только в фантастических рассказах мы можем повернуть вспять этот процесс.

Иногда мне кажется, что возникновение религий — это реакция на размышления о смерти, и невозможность постичь, что жизнь заканчивается таким вот непонятным образом.

На мой взгляд, существование других миров — самая интересная тема для размышления. В иудаизме, например, говорится, что может существовать множество, великое множество разных миров, но только один из них считается самым главным, и это мир тот, в котором мы живем. Поэтому Тора говорит нам о жизни именно в этом мире, а не в будущем.

Другие религии обещают всем блага, прощения и наказания в следующей жизни (в раю, в аду) и очень много описывают жизнь после смерти, чтобы как-то заинтересовать нас. Но мне кажется, Б-г на самом деле хочет, чтобы мы творили добро только потому, что это разумно, а не для вознаграждения после смерти.

И поэтому Б-г хочет, чтобы о будущем заботился только Он, а мы должны заботиться о том, как нам исправить этот мир и себя в нем!

Одесский роман

А теперь роман, который может случиться только в Одессе.

В одной книге прочитала упражнение для уставших глаз (меня это заинтересовало, так как у меня на работе очень устают глаза). Так вот, нужно ладонями закрыть глаза и широко их раскрыть в полной темноте, вспоминая лучший момент в жизни. Делая это упражнение, я вспоминаю Каролино-Бугаз, вечер после костра, звёзды, море и тебя, еле различимого в темноте. Тебя я только чувствую. Ты — это губы, запах сигарет и твоего любимого коньяка. Я очень рада, что ты случился в моей жизни, но не надо было читать мне свои рассказы… Ох! Не надо было. Уже вечер, но я до сих пор нахожусь под впечатлением, я ничего не могу делать, кроме как писать, и то, по-моему, очень бессвязно, 25 минут… Как быстро они пролетели, но как много я узнала о тебе! Ты мне недавно приснился, приснился очень плохо, я очень хотела тебя увидеть, я испугалась, я думала, что ты заболел и хотела прийти к тебе домой, но я боялась, думала, что ты женат, это меня и остановило. Я верю в сны. Как хорошо, что я тебя увидела! У меня, наверное, был страшно глупый вид. Когда ты позвонил, мне сказали, что звонил Ржавый. Я сразу поняла, что звонил ты. У меня больше нет Ржавых. (А у кого они есть?). Я даже не удивилась, как будто так и должно было быть. Она, секретарша, по-моему, удивилась больше, чем я. (Что это за имя такое, Ржавый? — спросила она). И мне показалось, что она позавидовала…

Знаешь, я тебя сегодня видела и совершенно не запомнила, потому что я не видела твои глаза. Я видела твои губы и как ты ими произнёс, что собираешься жениться. И моментально ты стал чужим. Ты чужой, и я не могла к тебе прикоснуться, поэтому я не смогла тебя поцеловать, когда ты попросил. Я тебя перестала видеть, я только слышала твой голос. Тебя не было со мной, и в то же время ты был со мной. Мне хотелось быть с тобой, и в тоже время убежать сразу после того, как мы увиделись. Вот так, Ржавенький. Ничего, что я ещё тебя так зову? Что же делать, если ты действительно Ржавый!.. Я слушала, как ты читал свои рассказы, и подумала: «Жаль, что я не могу прочитать их сама». Всё это, наверное, глупо писать мужчине, который скоро женится, и не на мне… И хотя всё уже прошло, я всё помню… И как пили кофе в гостинице «Чёрное море»… И как ты не пришёл ко мне в условленное место… И как я в связи с этим плакала на бульваре у «Лондонской» гостиницы у всех на виду, а когда совершенно незнакомая девушка меня успокаивала, я вдруг поняла, что — всё! Это всё! И даже когда я это поняла, мне ничто не помешало нестись, как сумасшедшей, из колхоза на каких-то попутках к тебе, когда мне передали твою записку, где ты написал всего три слова: «Куда ты пропала?». И знаешь, почему? Потому что это было сильнее меня! Потому что я была тогда без головы, это так же точно, как то, что я есть! А потом… Потом была осень, немного неудачная, не очень красивая, но я её всякую люблю… Ведь и ты её любишь? Правда?! Ведь это ты мне привил любовь (тут я улыбаюсь)… К осени, конечно. Ха! Ха! Ха!

Помнишь мое письмо из Кавказа? Оказывается, в этом мире все взаимосвязано и ничего не бывает просто так.

У каждой причины есть следствие, а каждое следствие рождено своей причиной.

А все по тому, что Человек — это часть целого, которое мы называем Вселенной. Как правильно сказал Эйнштейн

Так вот, продолжаю… Гуляла я, бродила и набрела на туристический клуб, где сейчас тренируюсь и готовлюсь к походу… Да! На Кавказ! Буду там, встречать рассветы, сидеть у костра, петь песни под гитару, считать звезды…

Говорят, что это очищает душу и лечит её же, а я надеюсь, что это поможет мне найти себя.

А ещё я вдруг стала рисовать, впервые в жизни, рисую всё… По памяти пыталась рисовать тебя. Когда нарисовала, казалось, что похож, а когда проявила пленку, обиделась за тебя. Решила отправить тебе почти все имеющиеся у меня слайды, они теперь мне ни к чему, но два оставлю себе (самых лучших, конечно). Имею право!

Скучаю по тебе. Мне снятся твои губы… Твои руки и твоя небритая рожа… Рожа! А где лицо? Помнишь?

И не появляйся больше, пожалуйста… Хотя я всегда буду искать тебя глазами в толпе, на улице, в трамвае. И всегда будет уходить сердце в пятки, когда издали кто-то будет напоминать тебя… Не появляйся! Учатся не на чужих ошибках. Учатся на своих собственных!

И последнее… Я очень рада, что у нас с тобой случился этот «Одесский роман».

Нет! Не надо было читать мне свои рассказы…

Прощай!

Чего не звонишь, Изя?!

А я вот не выдержала и решила написать тебе, звонить не хочется, мне кажется, что я пишу лучше, чем говорю, ну, так мне кажется. А пишу я потому, что забыла рассказать тебе про нашу со Светкой поездку в Москву. Прежде всего, должна сразу сказать, что у нас в Одессе лучше, и это несмотря на то, что в Москве я, как всегда, имела бешеный успех. В оружейной палате все смотрели не на бриллианты-изумруды, а на меня, и совершенно не потому, что я громко чихала из-за простуды, а потому, что никакое чиханье не может умалить мои женские достоинства. Не правда ли?! В этом месте ты перебиваешь меня и говоришь: «Конечно, Несравненная!»

А ещё Светка случайно нашла своего школьного товарища, который оказался миллионером, между прочим. И я очень многое узнала из жизни простых московских миллионеров. Оказывается, все они жутко бедные… И горничные у них бедные, и шофера их, а повара, так те вообще, просто жалко смотреть на них.

Отмечали мой день рождения, в каком-то неправдоподобно богатом ресторане, это всё тот же её школьный друг. У каждого из нас был свой официант и всё такое… И там, среди всей этой роскоши, я вдруг осознала — а ведь меня никто не любит, оказывается. Нихто-о-о-о. Я ж такая старая, мне ж исполнилось цельных 20 лет. Представляешь?!

И когда это до меня дошло, настроение у меня сделалось, как у «Любительницы абсента» — такое ж горькое, что даже плакать нельзя! И знаешь почему? Потому, что какая бы баба умная ни была, всё равно к ней нужно относиться, как к бабе, — нежно и заботливо, даже если она, как я, — любительница абсента. Когда же до вас, мужчин, я имею в виду, дойдёт это? Только тогда, когда вы перестаёте говорить нам комплименты, мы, женщины, становимся безобразными и старыми, а вовсе не наоборот! Посему я и сомневаюсь иногда в ваших умственных способностях.

А теперь повторю очень медленно, может, дойдёт всё-таки… Как только ты скажешь мне (даже по телефону) «Ди быст шенер фын дер велд! (ты самая красивая на свете), я моментально, в эту же секунду стану и красивой, и молодой! ПонЯл?!!

И пожалуйста, не считай меня умным и самостоятельным мужиком. Я не умная и не самостоятельная, а очень женственная и слабая. Как ты умудряешься этого не видеть, Изя!

Коленки ему не сексуальны… Великий специалист по сексуальности! Коленки очень даже сексуальны, да будет тебе известно, умник! Хотя у тебя свои предпочтения, особенно после бутылки твоего вонючего коньяка».

Я отложил письмо, посмотрел в окно… А там осень с жёлтыми листьями… И как-то так грустно мне сделалось.. Но… стал читать дальше.

«Всё, плакаться больше не буду. Незачем. Буду себя воспитывать. Ума мне не занимать. Вот только сил иногда не хватает, но ничего, скоро сила появится и тогда берегись!

Позвонил бы, рассказал бы как дела? Как жизнь, чем живёшь и с кем… Может, влюбился в кого… Мне всё интересно.

Вчера видела твоего друга, Ганса. Ругает тебя почём зря! Говорит, что ты засранец! Я и подумала, может, он прав? Может, ты действительно засранец? Что скажешь, Изя?

Он, оказывается, завёл себе новую любовницу, о которой говорит, между нами, что она хороша в постели, но недостаточно умна, а мне кажется, что он слишком логичен и последователен в своём неофрейдизме. Я думаю, что ему нужно завести любовницу-гуманиста и заняться чистым сексом без примеси всякого там интеллектуализма и эстетизма, это поможет ему спрятать свои мозги, если у него они есть, конечно. Как ты думаешь?

А я пока хожу абсолютно трезвая, потому что бросила пить, курить и секс забросила к чёртовой матери… Интересно, надолго ли меня хватит?

Нет! Не думай, я не жалуюсь. Я плюю на всё. Стыд и совесть уж совсем потеряла и искать не собираюсь. Может, их уже кто-нибудь нашёл, и они им очень даже пригодились… Но с другой стороны, вряд ли, конечно, они и у меня не очень-то были хороши, что ли. Нет! Неправильно что-то. Стыд и совесть не могут быть хорошие или плохие. Они или есть, или их нет. Правда?

Светка заходила… Сидели с ней, болтали и, глядя на неё, я подумала… Классная она всё-таки! Очень милая и непосредственная. Найти бы ей хорошего мужика. И мне бы тоже не помешало… Ты не хочешь жениться на мне? Не хочешь?! Да? Ладно Изя, не нервничай… Это я так, даже не знаю, что это на меня нашло. Говорила же, что стыд и совесть потеряла. Помог бы найти, что ли…

А если серьёзно… Мне кажется, что нужно всё забыть. И почту. И театр. И бульвар Фельдмана. Как ты был далеко сегодня от меня… На бульваре, на детской качалке, а потом и по дороге домой. Ты ушёл и даже не обернулся… Ты чужой, ты не мой. Мне хочется невозможного, и мне ещё чего-то хочется, но…

Всего неделя, но какая… А сегодня, вернее, уже вчера, как было хорошо вчера!

Самое приятное было, когда ты неожиданно появлялся у меня, как мимолетное виденье. Знаешь… Иногда мне кажется, что мы расстаёмся. Если это так, должна признаться… Я буду скучать по тебе. А потом, через время, может быть, встретимся, и как после прививки, не восприимчивые, больше не заразимся… (вставь сам слово, которое подходит к нашей болезни, я не знаю, как всё это называется). Уже будем с иммунитетом.

Нет! Ничего не соображаю. Сейчас уже около часу ночи и я пишу какой-то бред.

Уже поздно, ты спишь, наверное… А я сейчас у тебя дома. Хожу на цыпочках, чтоб никого не разбудить, никто не должен знать, что я здесь. Целую тебя в левый ус (ты спишь на правом боку). Целую и улетаю домой. Конец спектакля. Медленно опускается занавес. На аплодисменты не выхожу. Их нет! В зале пусто. А на улице осень и ночь, и только женский голос, мой голос, под звуки гитары поёт голосом Марины Цветаевой:

«Мне нравится, что Вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не Вами,

Что никогда тяжелый шар земной

Не уплывет под нашими ногами.

Мне нравится, что можно быть смешной

Распущенной и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится еще, что Вы при мне

Спокойно обнимаете другую,

Не прочите мне в адовом огне

Гореть за то, что я не Вас целую.

Что имя нежное мое, мой нежный, не

Упоминаете ни днем ни ночью — всуе…

Что никогда в церковной тишине

Не пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо Вам и сердцем и рукой

За то, что Вы меня — не зная сами! —

Так любите: за мой ночной покой,

За редкость встреч закатными часами,

За наши не-гулянья под луной,

За солнце не у нас на головами,

За то, что Вы больны — увы! — не мной,

За то, что я больна — увы! — не Вами».

Нет! Это все враньё… Пока!

Твой звонок

Ну вот, наконец-то, ты позвонил…

После затяжной депрессии у меня наступило временное просветление, доходящее до маниакального возбуждения. Поэтому спешу написать тебе письмо!

Приветик…

Прежде всего, пока я ещё соображаю, посылаю тебе свой портрет работы Пикассо, который он почему-то назвал «Любительница абсента»!

Хотя… я знаю почему. Потому что я нализалась его, этого абсента. А нализалась я его потому, что мне грустно и одиноко, и ещё оттого, что ты ни черта не понимаешь. Поясняю для умных! Если ты полюбил женщину, ты должен… Нет! Ты обязан овладеть ею! Понимаешь, умник?! Иначе всё теряет смысл. Какой же ты всё-таки… Да! Твой ум меня всегда завораживал. Как же ты не понимаешь? Это же очень просто! Всё! Абсолютно всё теряет смысл, Ржавый! И знаешь, даже если бы ты и был рядом, я бы всё равно нализалась, наверное, но твоим любимым коньяком. А так… я нализалась абсентом! Потому что абсент — это очень интеллигентный напиток. Да! И не смейся! Ведь недаром же он был очень модным в Париже в начале 20 века… Недаром же его пили наши с тобой любимые художники. Но понимаешь, Моди и Хаим Сутин пили его много, но пили его неправильно… А ведь пить абсент это как совершать ритуал. Прежде всего, это… бокал! Пить абсент следует из бокала в виде тюльпана. Далее. Наколотый сахар должен лежать в ложечке с отверстиями, ложку с отверстиями и сахаром нужно греть над свечой так, чтобы размокший и нагретый сахар капал в бокал с этой тягучей, зеленовато-дурманящей и волнующей жидкостью… И только после всего этого можно делать первый глоток… Мне было трудно, потому что я была одинока, но именно так я сегодня пила его и… грустила. Ржавый, ты помнишь наш парк? Помнишь, как некая, совершенно незнакомая женщина, увидев нас, сказала: «Вы так подходите друг другу»… Как она разглядела это? Неужели мы действительно подходим друг другу и неужели это видно невооружённым взглядом? Тересно…

(«Тересно» — это не ошибка, это шарм такой). Здесь я вздыхаю и продолжаю… Мне правда нравился наш парк. И эта безобразная скульптура, про которую ты сказал неуверенным тоном: «Интересно, что он, этот „великий скульптор“, имел в виду, когда лепил это безобразие»… А я сказала, ты что, не видишь, это же «старушка», а ты почему-то стал истерически смеяться… Да! Я люблю этот парк и эту «старушку». И я очень любила смотреть выступления твоего театра на этой зелёной эстраде. Любила поболтать и покурить с тобой у фонтана… И опять я вздыхаю. Так! Про парк написала… Про свою тоску тоже… Про то, что я выпила, тоже…

Теперь напишу о твоём друге, Гансе… Выглядит он нормально, хоть и совершенно ненормален. Всё так же понимает собеседника с полуслова. Не успеешь подумать, а он уже — фить! — и сказал. Я думаю, что это он от тебя научился.

Во второй раз он заходил в моё отсутствие, так как в это время я была в Одессе, где собиралась купить сахар, огурцы и подсолнечное масло. Понимаешь, Ржавый, Аннушка на самом деле не покупала подсолнечное масло, купила его я, а она, стерва, его просто стащила у меня, ну и ты помнишь, чем это всё закончилось… Берлиозом. Мой Мастер!

Ну?! Теперь ты понимаешь, почему абсент и есть очень интеллигентный напиток?!

Потерпи. Я ещё не закончила. Так вот!

Когда ты, наконец, соизволишь приехать, мы встретимся с тобой на том же самом месте и в тот же час. Надеюсь, ты помнишь, на бульваре Фельдмана, как ты его называешь, у Пушкина. Выбор оружия оставляю за жребием, сир!

Но на всякий случай не забудь захватить с собой 5 рублей, на тот случай, если нам помешают и дуэль не состоится… ПонЯл? Теперь об оружии… Я знаю, ты любишь коньяк, но мне будет очень приятно, если жребий выпадет на абсент. И я думаю, он так и выпадет! ПонЯл?!

А теперь маленький сонет в стиле Луиса де Камоэнса. Моей любимой Захаровой.

Была весна,

И с высоты

На землю падали цветы.

Была «старушка» и мечты,

Зелёная эстрада в парке,

Фонтан (для пущей красоты,

А мне — как мёртвому припарка), —

Сегодня вновь приснился ты!

А теперь последнее, но очень важное…

Ты должен мне пообещать. Если мы с тобой когда-нибудь расстанемся и ты встретишь другую… ты не поведёшь её на этот бульвар, и ты не будешь учить её пить коньяк залпом, одним глотком!.. Это только наше… И всегда! Слышишь, всегда! Когда ты будешь пить коньяк, ты будешь вспоминать только меня, и не потому, что мы были с тобой пьяницами, а потому что мы были!

И самое последнее… Потому что меня этот вопрос очень мучает.

Если бы ты меня любил и если бы я тебя любила, — как бы мы любили друг друга?! Подумай! У тебя есть время…

А сейчас всё! Это конец моего письма… майн либе…

Целую ручки всем лесбиянкам города Одессы!

И… тебя!

Твоя Несравненная! (Запомни, это тебе может пригодиться).

Мой сон или видение…

Я иду по пустому городу. Это Париж. Летний вечер, около семи, но город кажется вымершим… Пустынные улицы. Где все? Где Париж с бурлящей жизнью? Пустые столики кафе, скучающие официанты, ждущие клиентов. Редкие машины медленно проезжают мимо… Кинотеатр… Я смотрю на рекламу у входа и никак не могу решить, хочется ли мне смотреть этот фильм… Нет! — решаю я, — лучше посижу в кафе… Уличное кафе у Северного вокзала. Сижу и пью пиво… Оглядываюсь. Вот двое мужчин оживленно болтают о чем-то… Женщина с внуком заказывают еду… Одинокая женщина пьет красное вино… И внезапно появляется она… Длинноногая красавица… Подходит к моему столику и…

— Привет… Наконец-то ты появился… А ведь я тебя ждала…

У нее потрясающей красоты лицо. Гладко зачесанные волосы, собранные узлом на затылке, и грустная улыбка…

— Тебя так долго не было… Почему?

Я оборачиваюсь, я ищу того, к кому она обращается… И понимаю: она обращается ко мне…

— Кто ты? — спрашиваю я удивленно…

— Белла. А ты кто?

— Я?! Я глупый, грустный и бедный, но у меня большое будущее.

— Да! Я это чувствую. Я могу сесть?

— Конечно, дорогая….

— Закажи мне, пожалуйста, рюмку коньяка.

— Уже заказал.

— Я и не заметила… Это даже как-то неприятно…

— Почему…

— Потому что когда ты начнешь приставать, я могу не заметить…

— Заметишь. Я это делаю грубо…

— Надеюсь…

И тут я понимаю… Все! Это Безумие… Я узнал его… Интересно, безумие бывает сексуальным? Да! Конечно… Ведь оно чувственное и печальное, как наша жизнь…

А она продолжает…

— Ржавый, славный, милый Ржавый, плутишка и обманщик! Разве ты меня не узнал?

Так! Это уже серьезно… Я тихо схожу с ума, и мне становится жутковато…

— Знаешь, я с таким удовольствием печатала фотографии и, глядя на них, подумала, что тебе нужно было идти в театральный институт. Ты бы играл там роли дон-жуанов и всяких прочих обольстителей. Посмотри, судя по фотографиям у тебя это очень даже получается…

И она положила свою ладонь на мою щеку…

— Не волнуйся, не переживай. Это все сутка.

Суточка???

Затем она склонила голову набок. Вздохнула…

— Если бы ты знал, как ты дорог мне! Как я жалела, что не я, а Броня сидит у тебя на коленях, когда мы ехали в автобусе из колхоза домой… Хотя, наверное, ты бы ни за что не решился усадить меня к себе, а я бы ни за какие коврижки не приблизилась к тебе сама. И еще мне очень хотелось, утром, перед поездкой домой, положить твою голову к себе на грудь и приласкать эту дорогую мордочку с жесткими рыжими волосиками…

И она грустно улыбнулась…

— Знаешь, а ведь я нехороший…

— Знаю… Не переживай, я могу за себя постоять, если нужно.

— И я могу обидеть…

— Я знаю! Я знаю все… Я сильная! А теперь ты поцелуешь меня, наконец?

И я ее поцеловал…

— Тебе не понравилось? — спросил я удивленно.

Она посмотрела на меня каким-то виноватым взглядом и тихо сказала:

— Понравилось! Очень… Но, понимаешь, мы встретились в плохой, очень плохой период моей жизни…

Подошел официант и принес две рюмки коньяка и оливки… Она взяла свою рюмку и посмотрела на меня…

— Лехаим?

— Лехаим!

Мы выпили, взяли по оливке… Я смотрел на нее и думал, какая она все же удивительная… Эта ее какая-то детская непосредственность и естественность обескураживает, особенно когда она говорит совершеннейшую глупость с какой-то детской убежденностью на лице…

— Оказывается, как сказал наш руководитель театра, по глазам можно легко узнать, правду человек говорит или нет…

Я не мог поверить, что она это серьезно…

— По позе, выражению лица, рукам можно узнать, слушают тебя или нет, даже если человек смотрит прямо тебе в глаза. Представляешь?

— Нет! Неужели это правда? — не выдерживаю я!

Но она не чувствует иронии, она не чувствует, что я смеюсь… Она продолжает восторженно говорить… И глядя на ее восторженность, мне становится немного стыдно за свое умничанье, но, слава Богу, она всего этого не замечает…

— Он привел меня в пример: сейчас ты, говорит, меня внимательно слушаешь, а минуты две назад — нет, хотя, не отрываясь, как и прежде смотрела мне в глаза. И правда, я в то время задумалась о чем-то своем. Меня выдали, оказывается, глаза! Представляешь?…

— Невероятно… — не моргнув глазом, «восхищенно» говорю я.

— В общем, он учит нас наблюдательности, боковому зрению. Так что берегись, — сказала она, и я был абсолютно уверен, что она не шутила, она говорила все это на полном серьезе…

— А еще он сказал, что у меня есть задатки актрисы: естественность и непосредственность.

— Как это я не замечал, — как бы отчаянно сказал я и подумал: только бы не засмеяться. Я старался смотреть ей прямо в глаза с интересом (чтобы глаза не выдали).

Вроде как получилось. Она не замечала смеха в моих глазах! Она была увлечена рассказом.

— Может, я и не должна тебе об этом говорить, но такая уж я хвастушка… И еще он сказал, что по моему лицу всегда можно прочесть мое отношение ко всему происходящему.

— Это же надо! — не унимался я… И подумал: как же это трудно!… Трудно смотреть ей в глаза и не смеяться, черт побери…

— Я считаю, что это плохо, — продолжала она увлеченно.

— Может быть, я когда-нибудь и научусь скрывать свои чувства! Как ты думаешь?

Я кашлянул, чтобы скрыть смешинку, и сказал:

— По моему, тут он не прав. Ты умеешь скрывать чувства…

— Да! Наверное, но мне это чертовски трудно дается. А еще он сказал, что я легко возбудима…

А вот это мне почему-то не очень понравилось. Я изобразил безразличие на лице испросил:

— А почему он так решил?

— Ну… Потому что этот Валентин, из нашей группы, помнишь, я тебе его показывала… (терпеть его не могу, еще и потому, что от него всегда скверно пахнет) Так вот, этот Валентин вдруг заявил, что в нашем институте нет ни одной красивой девчонки. Представляешь?! Мы все принялись его разубеждать, приводить примеры, но он, как упрямый баран, стоял на своем. В общем, когда он все это говорил, я готова была задушить его собственными руками. Но потом это быстро отлегло, кулаки разжались и злость пропала, а жаль!

Она замолчала… Вздохнула… И без всякого перехода сказала:

— Я наверное ничего не смыслю в отношениях мужчины и женщины, но мне всегда они представлялись иначе, чем у нас… Глаза твои молчат… Я боюсь тебя полюбить, мне будет плохо… Я чувствую…

И через мгновение…

— А сейчас я болею. Но хожу в институт. Получила один зачет из шести.. Занимаюсь не покладая рук. Сегодня с утра до вечера рисовала в институте и сдала две работы. Устала, как лошадь, но, что приятно, препод сказал, что они гениальные и что он не ожидал! Можешь всем хвастаться, какая у тебя (уж не знаю кто) гениальная! А правда, кто я для тебя? Неужели Любимая… И еще я «пока» очень по тебе скучаю… Можно сказать даже грущу, когда мы долго не видимся… Ну просто очень… И это несмотря на то, что я гениальная.

Затем она допила свой коньяк, положила в рот маслину и деловым каким-то тоном сообщила

— Все, должна уходить.

И поцеловала меня… Нет! Это не безумие, понял я… Это не моя Любимая… Это просто мои фантазии… Или нет?

А она продолжает…

— А пока настроение у меня ниже среднего, состояние непонятное, в голове что-то неясное и, в то же время, пустота… Короче, «ум тоскует, сердце ноет и душа чего-то ждет». Но иногда мне кажется, я знаю, чего она ждет…

И посмотрев на меня, грустно улыбнувшись, сообщила:

— Сегодня в автобусе попался счастливый билет. Даю его тебе. То есть свое «счастье» отдаю в твои сильные, мужественные руки! Смотри не упусти…

16-я ст. Фонтана. Пляж

Сегодня на пляже произошла достаточно странная история. Приехала Белла и с ней её на диво симпатичная и совсем молоденькая подруга Стелла… Мы втроём поболтали. Стелла даже очень симпатично кокетничала.

И через какое-то время Белла вдруг заявляет:

— Это довольно смешно, когда такой старый козёл, как ты, кокетничает с молоденькой девочкой.

Я возразил:

— Смешно, это когда «старый козёл» кокетничает с молоденькой девочкой, а она в ответ строит рожи, потому что на самом деле ей неприятно, а когда молоденькая девочка отвечает взаимностью и заинтересовано кокетничает в ответ, это…

Здесь Белла перебивает меня и говорит:

— Да! И это вызывает жалость…

И неожиданно со злостью, как мне показалось, добавляет:

— Старый пердун…

А так… У нас все хорошо.

Чёрные вельветовые джинсы

Это были обычные чёрные вельветовые джинсы, и она в них…

Я не мог оторвать взгляд… Я смотрел на Беллу с четвертого этажа больницы и думал… Откуда? Где она их взяла? Сексапильность, неожиданно подумал я, ведь это из английского sex-appeal, литературно — сексуальная привлекательность, а дословно — это секс-призыв, то есть она в них призывала меня к сексу…

В то время я был невероятно худой, а мои длинные волосы делали моё лицо ещё худее. У меня было какое-то двоякое чувство… Очень хотел её увидеть и очень не хотелось, чтобы она видела меня. Но… я тут же забыл о своих опасениях. Плевать, подумал я. Уж очень хотелось её видеть. И я побежал к лифту встречать её.

Я стоял у лифта и от нетерпения нажимал на все кнопки… А в голове прокручивал её проход по двору.

Тук-тук-тук… Звук её каблуков разносился по всему больничному двору… Тук-тук-тук… По моей измученной душе… Тук-тук-тук… По моему больному телу… Какие красивые джинсы… Нет! Ноги… Нет! Фигура… Тук-тук-тук… Ах! Как же она классно выглядит… Её стройные ноги в этих чёртовых вельветовых джинсах казались ещё стройнее. А дополняло всё это красное клетчатое пальто… Так скажите, разве это не sex-appeal? Не призыв к сексу, чёрт побери! Я готов был выпрыгнуть из окна… Я готов был помчаться по лестнице вниз… Я готов был… А вот и она! От смущения перехватило дыхание… Да! Она стала ещё красивее… А теперь ещё и сердце стало останавливаться…

Её лицо выражало испуг. Она увидела меня.

— Ты себя плохо чувствуешь?

— Я себя вообще не чувствую…

— Что это значит?

И она ладонью коснулась моего лица… Во мне всё затрепетало.

— Вот теперь начинаю себя чувствовать… — улыбаюсь. — А теперь и тебя.

У меня была королевская палата на одного, как это получилось, никто не знал… И я королевским жестом пригласил её к себе.

— У тебя действительно королевская палата… Даже туалет есть.

Я сел на кровать, она на стул у стола.

Вчера приходил Яша, я старался выглядеть получше… Помыл голову, снял всё больничное и надел свой спортивный костюм, спрятал дренажную трубку под куртку… Посмотрел на себя в зеркало и подумал: вроде ничего. Вышел в фойе больницы с довольной рожей… Яша увидел меня и… не смог сдержать возгласа: «Ты так похудел… ужас».

— А ты? Тоже находишь, что я сильно похудел? — с надеждой, что это не так, спросил её.

Она ладошкой дотронулась моей щеки, притянула… Поцеловала и сказала:

— Я приехала… И теперь у нас все будет хорошо.

— Да? — спросил я не очень уверенно.

— Мы с тобой такие молодые… Ну что с нами может случиться?

И стукнув меня своим кулачком по плечу, добавила.

— Верь мне! Всё будет хорошо…

Посмотрела на меня ещё раз и решительно заявила:

— Прежде всего мы должны тебя помыть! Где здесь ванная?

— Я же вчера мылся… — неуверенно промямлил я.

— А теперь я тебя буду мыть! Где ванная?

И как же мне стало приятно от её решительности.

В ванной, когда я разделся, и увидел, как я похудел, и мне стало опять плохо… Я ужасно не хотел, чтобы она увидела меня таким. Но она, казалось, ничего особенного во мне не видела или очень хорошо сыграла, и это придало мне уверенность, что всё действительно не так уж плохо, и всё у нас действительно будет хорошо.

Из ванной я вышел чистый и красивый! Да! Красивый! Медсёстры увидели нас, улыбнулись…

— У вас замечательная жена. Не все так ухаживают за мужьями.

— Это потому, что она не только моя жена, она моя любимая! — хвастливо заявил я.

Белла смущённо им улыбнулась и тихо шепнула мне:

— Прекрати паясничать!

В палате я сел на кровать, она на стул у стола.

— Принести тебе чай? — спросила она.

— Нет! Спасибо.

Она посмотрела на меня и требовательно сказала:

— Ну! Давай! Рассказывай.

— Что рассказывать?

— Всё, что с тобой здесь произошло, и почему ты такой озабоченный!

— Они позавчера смотрели меня и не могли найти опухоль…

— И что теперь?

— Вчера ещё раз смотрели и ничего пока мне не сказали, но по разговорам врачей, которые делали мне ультразвук, я понял, что они её увидели…

— Ну и хорошо… Ведь да?

— Понимаешь… Здесь, в больнице, рассказывают… Нет! Не так! Здесь, как и везде, где отчаяние соседствует с надеждой, блуждают легенды, что такое бывает.

— Что бывает?

— Что по неизвестным причинам опухоль вдруг исчезает сама по себе, и я поверил… А вчера снова расстроился.

Она смотрит на меня, склонив голову на бок, и в её глазах я вижу жалость… Жалость ко мне. Ох! Как же хреново мне… Она не верит всем этим басням, а притвориться, что верит, не может.

— Значит, так! Я решил зайти сегодня в кабинет моего врача и посмотреть, что они там нашли! И мне нужна твоя помощь! Мне нужно твое медицинское образование…

— Не нужно! Не делай этого… Это опасно. Если нас поймают, тебя могут выгнать из больницы… — отчаянно сказала она.

— Какая глупость! Никто меня не выгонит из этой чёртовой больницы, и ты это знаешь!

— Не надо… — ещё раз тихо сказала она.

— Нет! Мне нужно знать! Пошли.

И мы, тихо, крадучись, пошли в кабинет врача. Там, в кабинете, как-то случайно мы отыскали мою историю болезни. Белла ее раскрыла и углубилась в изучение… Я видел, как ее лицо меняется. Я впервые видел, как выглядит счастье.

— Что? Что там написано?

— У тебя фиброма!

— Что это? — нетерпеливо спросил я…

— Это вид доброкачественной опухоли. Доброкачественные опухоли могут развиваться из любой ткани. Фиброма — из так называемой соединительной ткани. Она, как правило, хорошо поддается хирургическому лечению и редко рецидивирует. И она прижалась ко мне так сильно, что мы чуть не задохнулись…

Следы

Наши следы не исчезают, я абсолютно в этом уверен! Они остаются навсегда!

— Почему ты не уходишь, я ведь спала со многими мужчинами?

— Мне некуда идти…

На Среднефонтанской был дом, называли его «Пентагон» Жила там девочка, звали ее Белла! Была она смуглая, у неё были чёрные кудрявые волосы и причёску она носила а ля Анджела Дэвис.

Сидели мы как-то с ней в «Братиславе» на Дерибасовской и развлекались. Она выпила очередную рюмку коньяка, посмотрела на меня и с какой-то гордостью сказала:

— Не боись! Какая бы я не была пьяная, у меня всегда есть три рубля на машину!

Я никак не отреагировал, я был в задумчивости… Неожиданно подошёл какой-то тип, вопросительно взглянул и пригласил её на танец. Я растерялся и сказал:

— Пожалуйста, пожалуйста…

И пожалел… Почему я позволил ему танцевать с ней?! Я знал, о чём я всё время думал. Но не мог это сформулировать.

Я поднял бокал, глотнул немного и через него посмотрел на кафе. Все и всё были в тёмно-красном цвете и немного искажённые, как в кривых зеркалах… Я сделал еще глоток, поставил бокал и ещё раз посмотрел вокруг. Пустые столики. Танцующие пары. А вот и они!.. Посмотрел… Вот, его рука на её талии. Теперь он наклонился к ней и что-то шепчет на ухо… Её лицо крупным планом. Она краснеет и смущённо что-то отвечает ему… Я не хотел думать, не хотел представлять, как это бывает между мужчиной и женщиной, но каким-то образом я это видел. Да! Я видел, как она и он занимаются сексом… Нет, не представлял. Я видел! И почувствовал неимоверное смущение, даже испуг. У меня было такое чувство, как будто я подглядываю за ними… Как это? Почему? Почему так происходит?! Когда ты видишь в своём воображении, как она занимается этим не с тобой, а с другим, у тебя возникает ощущение, что это ужасно некрасиво, что это не по-человечески, что это как-то по-звериному… Ах! Почему это происходит так, как происходит? Всё это напоминало мне какое-то извращение. А, может, это и есть извращение?! Иначе почему такое вообще приходит в голову? И ещё… Не может быть, что эти картины приходили в голову только мне.

Да! Это вуайеризм! То есть желание подглядывать за занимающимися сексом. Так неужели я извращенец?! Неужели я вуайерист? Сальвадор Дали говорил: «Я извращенец — вуайерист. Но для художника это совершенно нормально». Он был, конечно, не то что ненормальным, а странным, скажем, но ему простительно, он всё же действительно художник, а мне? А для меня разве это нормально?!

Интересно, что по этому поводу сказал бы Фрейд, это ведь его область… Ещё раз взглянул на них и подумал: а, может быть, я ревную? Фи! Какая мерзость… Я ревную и чувствую, как мне стыдно в этом признаться.

Вот! Он опять нагнулся к ней и опять что-то шепчет. И мне становится жарко и… безразлично. Мне уже ничего не хочется, ни пить, ни есть, ни сидеть в это вонючем ресторане. Мне хочется встать и уйти.

— Какого хера мы вообще сюда зашли? — хриплю я.

Я где-то читал, что символ любви, Амур (или Эрос), произошёл от Хаоса («Зияющая пустота») и представляет собой примитивные силы желания. Да! Простое сексуальное желание и больше ничего… Ещё раз взглянул в их сторону. Почему она краснеет? Что такое он шепчет ей? Может, всё же уйти?! Встать и уйти… Какое-то чувство отчаяния.

Да! Фрейд был абсолютно прав, подумал я…

«Мы никогда не бываем столь беззащитны, как тогда, когда любим, и никогда так безнадежно несчастны, как тогда, когда теряем объект любви или его любовь». И здесь нечего добавить.

Танец закончился. Они подошли к столику. Он кивнул мне головой и удалился.

За столом возникло неловкое молчание.

— Пойдем? — спросил я.

— Как хочешь… — ответила она тихо.

Мы вышли на улицу. На Дерибасовской было шумно и многолюдно. Мы повернули на Ришельевскую и молча пошли в сторону вокзала. Внезапно она, резко повернувшись, спросила:

— Хочешь, возьмём машину? Моя трешка всегда со мной…

— Давай лучше прогуляемся… Может, у вокзала.

Она взяла мою руку и спросила:

— Что-то случилось?

Я пожал плечами, поднял на неё глаза и вдруг как-то резко почувствовал себя одиноким и опустошенным… Свет от фонарей и проезжающих машин освещал её… и она, улица, прохожие казались мне чем-то нереальным. Может, я много выпил? И в этот момент мне показалось… Нет! Я почувствовал… Черт! Это уже было. Всё это… Улица. Вечер. Её глаза… Мне даже показалось, что я знаю, что будет дальше. Да! Сейчас она посмотрит на меня и спросит, задаст вопрос…

И она спрашивает.

— Эзра, их вил фрейгн а шайлэ (я задам тебе вопрос).

Я с опаской посмотрел на неё.

— Ни фига себе… откуда? Ты где идиша набралась?

— Твою бабушку замучила, она и сказала… Хотелось удивить тебя.

— И когда это вы успели подружиться?

— Я ей нравлюсь…

Она посмотрела на меня и тихо спросила:

— А тебе?

Я молчал… В жопу всё! Не хочу… не хочу разговаривать!

Идём и молчим…

— Для тебя очень важно, что ты не был моим первым мужчиной?

— Какая глупость… — сказал я вслух. А в голове пошли мысли… Откуда это? Действительно… почему это так нас трогает? И ведь не только меня… Всех! Гумилёв, например, так никогда и не простил Анне Ахматовой, что не был её первым мужчиной. Это мучило его все годы жизни с ней. Когда она просила его о разводе, всё, что он спросил, это: «Кто был твой первый мужчина?» Да! Я оказался в хорошей компании, подумал я и улыбнулся. Посмотрел на неё…

— Ты знаешь, что Ева сказала Адаму…

— Что?

— Она сказала… Я понимаю, что ты первый и единственный мужчина на свете… Но не для меня.

— Вот! Это другое дело… — сказала она, улыбнувшись. И добавила:

— А ты знаешь, что Ева ответила Адаму?

— Что?!

— Она сказала: «Как это дети не похожи на тебя… а на кого?»

И мы рассмеялись.

Она обернулась. Посмотрела на меня и спросила:

— Как ты думаешь, когда мы ходим, наши следы остаются на асфальте, даже если мы не видим их?

Я пожал плечами.

— Давай сядем на эту скамейку и покурим…

Сели. Закурили. Она, посмотрев в даль, промолвила:

— Сегодня прочитала очень грустную историю. Теперь всё время о ней думаю.

— Где?

— Что где?

— Где прочитала?

— В газете…

— Ну, рассказывай… Ты ведь из-за этого закурила.

— Не хочешь слушать и не надо.

— Да ладно… Рассказывай.

— Женщина, отправив мужу сообщение, предназначенное любовнику, покончила с собой.

Она затянулась сигаретой, выпустила дым… Посмотрела в пространство и продолжила.

— Её муж, будучи в командировке, получил от неё СМС. Она писала: «Спасибо за великолепный вечер. Не помню, когда мне было так хорошо последний раз… Если бы мы могли его повторить».

Когда муж вернулся домой, он потребовал объяснений. Она растерялась… И вдруг до неё дошло. Она внезапно осознала, что теряет того, кого действительно любит. Она пыталась объяснить, что это была её первая и последняя измена. И это была абсолютная правда! Она заклинала, она умоляла её простить, но он молчал… На следующий день, сославшись на плохое самочувствие, она отпросилась с работы. А к вечеру её тело обнаружили в автомобиле, возле их дома. Рядом с ней, на сидении, была пустая пачка снотворного.

Она замолчала. Вздохнула. И закончила:

— Вот такая история приключилась, Изя!

Она бросила сигарету. Потушила её ногой. Задумчиво посмотрела на окурок. Подняла его и бросила в мусор.

— Знаешь… а я вдруг подумала… У одних жизнь длится долго, от молодости до старости, а у других всего несколько лет. И я абсолютно не уверена, какая из них счастливее… А ты?

Белла сводила меня с ума…

И… я увидел её маленькую грудь. Ах! Как же мне тоскливо сделалось… Как же мне захотелось прижаться к ней, уткнуться и почувствовать запах. Её запах… Я вздохнул и стал задыхаться. От желания мне стало трудно дышать… А теперь я увидел её синюю блузку. Увидел, как она завязывает её узлом на своих обалденных бедрах. Я увидел её всю — бёдра, маленькую грудь, её ладонь с длинными пальцами и с невероятно красивой формой ногтей… И стон вырвался из моей груди. А может быть это моя вечная тоска вырывается?

— Она тебе нравится…

Конец ознакомительного фрагмента.