Портрет в черепаховой раме. Книга 2. Подарок дамы

Эдуард Филатьев, 2021

В книгу вошли два увлекательных романа, основанные на реальных событиях российской истории XIX века. «Подарок дамы» рассказывает об истории знакомства и женитьбы родителей Натальи Николаевны Гончаровой, будущей жены Александра Сергеевича Пушкина. А «Пиковая дама» погружает нас в водоворот интриг, предшествующих дуэли Александра Пушкина и Жоржа де Геккерна (Дантеса).

© Э. Филатьев, 2020

© ООО «ЭФФЕКТ ФИЛЬМ», 2021

Книга вторая

Подарок дамы

Санкт-Петербург

18 декабря 1837 года

Вот уже сутки бушевал пожар в главном корпусе Зимнего дворца. Пожарные по-прежнему были бессильны погасить пламя, хотя все, кто принимал участие в тушении огня, действовали усердно, ревностно и самоотверженно. Их надлежало не поощрять к исполнению своего долга, а удерживать от излишней и бесполезной отваги. Уже несколько человек в той или иной степени пострадали от огненной стихии.

Ещё накануне, как только малолетних детей императора доставили из пылавшего здания в Аничков дворец, государь тотчас дал знать императрице, продолжавшей находиться в неведении на представлении в Большом театре.

Александра Фёдоровна немедля прибыла ко дворцу. При виде печального зрелища, каковое представляло из себя охваченное пламенем здание Зимнего, государыня проявила благочестивую твёрдость, заявив, что созданное руками человеческими может быть ими же восстановлено.

Чуть поодаль среди выносимых из дворца вещей бродила фрейлина Её Величества Екатерина Ивановна Загряжская.

— Что ищешь, Катерина? — спросила императрица.

— Портрет в черепаховой раме.

— Тот самый? И нигде нет?

— Нигде, Ваше Величество!

— Попрошу Ладюрнера или Брюллова — другой напишут.

— Такого уже не напишешь, — вздохнула фрейлина. — Не с кого писать.

— А как он оказался здесь?

— Привезла вчера. Графине показать.

— Кутузовой?

— Да, Ваше Величество! Она же…

— Знаю. Её разве не вынесли?

— Не видала.

Подошёл император.

— Мой ангел, я бы не хотел, чтобы вас удручало сие ужасное зрелище. В то время как в Аничковом ждут дети.

— Да, конечно, — ответила императрица. — Но там моя фрейлина. В огне!

— Кто? — спросил император.

— Графиня Голенищева-Кутузова.

— Почему она там?

— Тяжело больна.

Император послал во дворец за графиней несколько гвардейских офицеров с носилками. Императрица распорядилась срочно позвать доктора Манта.

Дождавшись, когда больную вынесли из дворца и перенесли в безопасное место, Александра Фёдоровна удалилась в Аничков.

* * *

В дом княгини Голицыной вернулся дворовый человек Панкратий Быков, уже в который раз посылавшийся к Зимнему.

— Горит всё с той же силою! — доложил он с порога. — Даже пуще, чем вчера.

— А Эрмитаж? — поинтересовалась княгиня.

— Отстояли-с! Зато загорелось в Галерном Селении.

— На Васильевском острове? — спросила Кологривова.

— Именно там-с! И в то же самое время, что и в Зимнем.

Княгиня возвела руку ввысь и строго произнесла:

— Вот она — кара божья! И не будет спасения от десницы сей карающей!

— Государь наследника направил! — продолжал докладывать Панкратий.

— Куда?

— На Васильевский. Возглавить тушение огня.

— Даже при поддержке гвардии государь бессилен перед стихией, а тут юноша-цесаревич, — засомневалась Кологривова.

— В помощь ему лейб-гвардии Финляндский полк послан.

— И что же?

— Потушили.

Марфа Кологривова перелистала Псалтирь и громко прочла:

— «Одно горе пришло, но за ним идёт горе второе».

— Истинно так и было! — отозвалась Голицына.

А Кологривова продолжала читать:

— «И явилось на небе великое знамение: жена, облачённая в солнце… Она имела во чреве и кричала от болей и мук рождения».

— Ещё фрейлину больную спасли! — продолжал сообщать новости с пожара Панкратий. — Графиню Кутузову.

— Наташа тоже фрейлиной стала, — произнесла княгиня.

— Какая Наташа? — не поняла Марфа.

— Загряжская. Когда подросла, мать её приёмная, Александра Степановна, в Санкт-Петербург переехала. Со всеми детьми. И всех во фрейлины определила. К императрице Елизавете Алексеевне.

— Наталья в мать пошла?

— Что-то взяла от неё… Красивой считалась! — княгиня задумалась, словно пытаясь вспомнить, и потом вдруг произнесла. — У государыни в ту пору тайна была… Большая тайна.

— И в писании сказано, — тотчас подхватила Кологривова. — «На челе ея написано было имя: тайна. И сказал Ангел: я открою тебе тайну жены сей и зверя, носящего ея, имеющего семь голов и десять рогов. Зверь был, и нет его, и выйдет из бездны и пойдёт в погибель».

За окном зазвонили колокола.

— Семь голов! — повторила Голицына.

— Семь голов! — как эхо отозвалась Кологривова.

— Да, да! — еле слышно произнесла княгиня. — Именно так… Был… И нет его… И семь голов… Семь!

Княгиня замолчала и, прикрыв глаза рукой, стала вспоминать. По лицу побежали отсветы огненных сполохов, раздался треск петард…

* * *

Петергоф

июль 1806 года

Княгиня отвела руку от лица. Это была уже совсем другая Голицына, ровно на 31 год моложе. Она стояла на лужайке перед петергофским дворцом и смотрела на фейерверк. Повсюду группами и поодиночке любовались огненным спектаклем члены августейшей семьи, сановники, генералы и офицеры гвардии, а также просто многочисленные гости, пришедшие на праздник.

Рядом с Голицыной, запрокинув голову вверх, смотрела на семь светящихся узоров, вытканных в ночном небе огнём, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна.

— Wie ein Blitz! — восторженно промолвила она.

— Не одна, Ваше Величество! — не согласилась княгиня. — Их же семь! Вы посчитайте!

— Как мне всё это напоминает Гатчину! — произнесла императрица. — Мы стоим на балконе. Павел держит Александра, я — Константина. И он вдруг закричал: «Мама, мама, смотри, огненные змеи!» Ты помнишь, mein Knabe?

— Да, змеи! — повторил Великий Князь Константин Павлович, стоявший неподалёку от матери. — А потом они смешались, спутались и превратились в огненную кашу…

— Фатта фриттата! — прошептала Голицына.

— Как в поле под Аустерлицем! — так же негромко сказал Константин.

В небе с треском разорвался новый заряд, и в тёмном небе расцвёл гигантский огненный цветок.

Стоявший у беседки Николай Гончаров, молодой человек, служивший в Коллегии иностранных дел, обратился к своему спутнику, плотному мужчине лет пятидесяти:

— Давид Иваныч, вам сие Версаль не напоминает?

— Нет, давно уже не напоминает! — с заметным французским акцентом ответил Давид Иванович. — Скорее потёмкинские праздники на память приходят. В честь государыни Екатерины.

Вдали на взгорке с оглушительным треском завертелись крылья огненной мельницы. На них во все глаза смотрели кавалергарды Егор Краснов и Алексей Охотников.

— Как крылатый конь, — произнёс Краснов.

— Готовый к полёту! — подхватил Охотников.

— И ждущий седока! — добавил Краснов.

— Вот бы оседлать такого! — размечтался Охотников. — И помчаться вслед за солнцем! Ты как, Егор, оседлал бы?

— Нет, Алексей! — покачал головой Краснов. — Меня в ту сторону не тянет. Мне хватит и одного Аустерлица!

Из-за невысокого павильона, что темнел неподалёку от аллеи, вдруг забили разноцветные огненные струи.

— Ой, маменька, чудо какое! — воскликнула фрейлина Наталья Загряжская.

Возле фрейлины восхищались чудесами пиротехники её приёмная мать Александра Степановна, сестра Екатерина, тётушка Наталья Кирилловна и фрейлина Ольга Протасова.

— Давайте поближе подойдём! — предложила Протасова, махнув рукой в сторону павильона.

— Катя, пошли? — позвала сестру фрейлина Наталья.

— Нет.

— Но почему?

— Не знаю. Не хочется.

— А мы сбегаем! — и, взявшись за руки, фрейлины побежали к павильону.

Неожиданно раздался оглушительный хлопок, вспыхнуло яркое зарево, и во все стороны с треском и шипением полетели ракеты-шутихи. Фрейлины громко охнули и как подкошенные упали на газон.

— Таша! Помогите! — отчаянно закричала Александра Степановна, но голос её потонул в праздничном шуме.

Народ пришёл в восторг от новой забавы. Только Гончаров со своим спутником заметили упавших барышень, бросились к ним, взяли на руки и понесли подальше от опасного павильона.

— Сударыня, вы вне опасности! — сказал Гончаров, донеся свою ношу до скамейки. — Вы можете стоять?

— Не знаю, — ответила фрейлина Наталья Загряжская. — Но могу попробовать.

К фрейлинам подбежали Александра Степановна, Наталья Кирилловна и Екатерина.

— Всё в порядке, господа! Tout va bien! — громко объявил Давид Иванович. — Они просто немножко испугались. Огонь — большой шутник, но его шутками лучше любоваться издалека!

* * *

Санкт-Петербург

20 сентября 1806 года

В гостиной дома, что на углу Большой Морской и Гороховой, княгиня Наталья Петровна Голицына прислушалась к грохоту коляски, доносившемуся с улицы. Шум быстро стих.

— Увы, укатила! — произнесла княгиня. — Значит, не он! Что ж, подождём ещё…

В гостиную вошёл тридцатисемилетний сын княгини, генерал-лейтенант, шеф Павловского полка князь Борис Владимирович Голицын.

— Всё, маменька, мне пора!

— Мне скоро тоже! — ответила Наталья Петровна, взглянув на стенные часы.

Они показывали без нескольких секунд восемь.

— Тихо! — подняв вверх палец, попросил Борис. — Сейчас!

Секундная стрелка прыгнула на восьмёрку, и часы заиграли менуэт.

— Разрешите, сударыня? — галантно обратился к матери Борис.

— Боренька! — с укоризной усмехнулась княгиня.

Но князь как завзятый бальный кавалер взял мать за руку и повёл её в танце.

— Какая прелесть!.. Этот менуэт! — произнёс Борис.

— Когда ж ты натанцуешься?

— Наверное, никогда!

— Генерал! Шеф полка! — с улыбкой напомнила Голицына. — Офицерам и солдатам пример показывать должен!

— Генерал и шеф я на плацу и в казарме! — ответил князь. — А дома я кавалер кавалерственной статс-дамы Двора Его Императорского Величества, пожалованной в это звание за семейные свои добродетели и во внимание ко всеобщему уважению, каковым она пользуется в свете.

— Иначе и быть не должно, — польщённо заметила княгиня. — Голицыны всё-таки! Семнадцатое колено…

— Я уже восемнадцатое! И всё боюсь зашибить его на плац-параде. Сегодня…

— Великий Князь пожалует?

— Как? — удивился Борис и остановился, часы тоже перестали играть. — Он же собирался нагрянуть внезапно! Чтобы ни одна душа…

— Весь двор вчера об этом судачил! — заявила Голицына. — Фрейлины гадали, в каком мундире он поедет — в конногвардейском или кавалергардском.

— Выходит, у нас ничего тайного нет? — огорчился Борис. — Даже в делах военных. Как же воевать будем? Снова к Аустерлицу идём?

Послышался шум приближающейся коляски.

— Тихо! — подняв палец вверх, скомандовала княгиня, а когда экипаж проехал, продолжила. — Вы же не в штыковые атаки ходить перед Константином собираетесь?

— Нет, конечно. Обычный инспекционный визит. Хочет посмотреть, как кавалергарды маршировать учатся, — вздохнув, ответил Борис и после паузы добавил. — Бонапарт в сражениях армию обучает, а мы — на плацу. Под барабаны.

— Опять барабаны, Боренька? Я же просила!

— Какой парад без барабанов?

— Играйте хотя бы потише!

— Это можно, — пообещал Борис. — Да, maman, Катя просила передать. Её девочкам нужен учитель французского. Спрашивала, нет ли кого на примете? И чтобы мог с русского на французский тоже.

— Хорошо. Поищем.

— Тогда я пошёл.

— Храни тебя Бог! — ответила княгиня.

Перекрестив сына, она подошла к зеркалу, придирчиво осмотрела себя, затем направилась к окну и помахала рукой садившемуся в коляску Борису.

Когда экипаж генерала скрылся из виду, Голицына позвонила в колокольчик. Дверь отворилась, и вошёл Панкратий Быков, кряжистый сорокалетний мужчина с усами и бакенбардами.

— Зови! — распорядилась княгиня.

Панкратий вышел. И тотчас с утренней почтой в гостиной появился молодой человек по фамилии Сергеев, секретарь Голицыной.

— Что там сегодня? — спросила княгиня, усаживаясь в кресло.

Сергеев развернул «Санкт-Петербургские ведомости» и принялся читать:

— «Немка Катерина Гольм желает определиться ключницей. Живёт она в Столярной улице близ Кукушкина моста в доме купца Ивана Петрова под нумером сто четыре».

Голицына позвонила. Вошёл Панкратий.

— Ключница нам не нужна?

— Никак нет-с, — ответил Панкратий. — Покамест вполне справляемся сами-с!

— Тогда дальше! — махнув рукой Панкратию, сказала Голицына.

Панкратий тихо удалился.

— «Живущие в Англии французские выходцы, — продолжил чтение Сергеев, — по причине переговоров с Францией показывали великое опасение в рассуждении будущей судьбы своей. Но им объявлено, чтобы они были спокойны и не ожидали никакой для себя опасности».

За окном послышался шум приближающейся коляски.

— Тихо! — потребовала княгиня, а когда шум утих, спросила. — Про Бонапарта что пишут?

— Про Бонапарта? Вот! «Третьего дня на лондовом кофейном доме прибито было полученное из Портсмута посредством телеграфа известие, что шесть купеческих наших кораблей, от Квебека шедших под прикрытием фрегата «Шампиона», взяты и сожжены линейным кораблём «Ветеран», состоявшим под началом Иеронима Бонапарта».

— Вот чудовище! — поморщилась Голицына. — Что ещё?

— Из Вены сообщение. «Граф Меерфельд избран посланником к императорскому Российскому Двору. Ему положено девяносто тысяч гульденов ежегодного жалования».

— Из Парижа что?

— Из Парижа… Вот! «Мирные переговоры с Францией ещё не прерваны».

* * *

Сидя за столом своего кабинета в Зимнем дворце Великий Князь Константин Павлович слушал доклад своего секретаря Нестора Сипягина, личности бесцветной и невыразительной. Сипягин стоял с бумагами в руках и читал монотонно:

— Молодой человек ищет место учителя, немка Гольм — ключницы. Саксонец Фишер предлагает разных сортов инструменты…

— Позабавнее ничего нет? — прервал чтение Константин.

— Есть. Гаэтано Пекчи зазывает публику в свой кабинет восковых фигур.

— Восковых? Достойно внимания?

— На узурпатора можно взглянуть. На графа Калиостро.

— Так. Дальше что?

— Вексельный курс. В Гамбурге за ассигнацию дают…

— О погоде что пишут?

— Продолжает дуть крепкий ветер с юга. Посему пасмурно и дождь.

* * *

Княгиня Голицына продолжала слушать своего секретаря.

«Гаэтано Пекчи, проживающий в доме Еропкина…» — с выражением зачитывал Сергеев.

За окном послышался шум приближающейся коляски.

— Тпру! — донёсся властный голос, и шум экипажа стих.

Голицына бросилась к окну.

— Всё! Ступай! — крикнула она секретарю, и тот удалился.

Из остановившейся коляски лихо выскочил молодой гвардейский офицер с букетом в руках и скрылся в подъезде дома.

Княгиня взглянула в висевшее рядом зеркало и поправила причёску.

Вошёл Панкратий:

— Поручик Краснов!

— Да, да! — взволнованно отозвалась Голицына. — Зови скорее!

Вошёл офицер с букетом роз и быстро направился к княгине.

— Егорушка! — воскликнула Наталья Петровна, обнимая вошедшего. — Заждалась уж! Здравствуй, мой ненаглядный!

Краснов молча вручил розы Голицыной. Она тут же позвонила.

Вошла горничная с кувшином, поставила его на стол и удалилась. Княгиня, с наслаждением вдохнув аромат лепестков, аккуратно окунула букет в воду.

— Пахнут как! Люблю розы! Больше всего на свете! После тебя, разумеется! — улыбнулась она Краснову. — Спасибо, Егорушка!

Наталья Петровна повернулась к офицеру, пригляделась.

— А что не сядешь-то? И молчишь? Случилось что? Говори!

— Случилось! — холодно произнёс Краснов.

— Рассказывай толком! В момент всё выправим! Уж какие только узлы не приходилось распутывать!

— Да, распутать бы. И побыстрее!

Голицына взяла офицера за руку.

— Сядь, расскажи!

Но Краснов садиться не стал.

— Рассказ короток. Стоя скажу.

— Говори!

— Женюсь!

— Что?

— Под венец иду, Наталья Петровна. Проститься приехал.

— Как, как?

— Приехал проститься.

— Как ты меня назвал?

— Наталья Петровна.

— Вот оно что? Молодуху, значит, себе сыскал! Надоела старая княгиня! Ещё бы, страсть уже не та, силы её покинули! За благословением приехал? А не хочешь ли, мил дружок, прочитать, что у меня на голице написано?

И княгиня наотмашь влепила Краснову три пощёчины:

— Вот тебе благословение! Вот тебе! Вот!

— Наташа! — только и успел молвить Краснов, закрыв лицо руками.

— Ага! Сразу вспомнил!.. А теперь забудь обо мне! — Голицына подошла к столику, выдвинула ящик, выгребла из него ворох бумаг и стала швырять их в огонь камина. — Все письма твои!.. Все записочки с лживой лестью!.. Что ещё?.. Цветочки! Откупные!.. В ваших жалких подачках, господин Краснов, Голицыны не нуждаются!

И, выхватив букет из кувшина, княгиня стремительно подошла к окну, распахнула его и швырнула розы на мостовую.

— Вот где их место! И сам туда же катись! Немедля! Чтобы духу твоего здесь не было! Вон из моего дома!

Краснов круто повернулся и быстро покинул гостиную, хлопнув за собою дверью. Голицына увидела в окно, как он пулей вылетел из парадного.

* * *

Краснов подошёл к коляске. Из неё выглянул сидевший там офицер.

— Как? Порядок?

— Полный!

— И алый отпечаток на лице на долгую память?

— Не без этого, — хмуро ответил Краснов, потирая горящую от пощёчин щёку. — За всё в этой жизни приходится платить.

Он поднял валявшийся на мостовой букет.

— Хочешь предпринять вторую попытку? На другую щёку алую розочку схлопотать?

— Фавор почивший помянуть хочу! — с улыбкой произнёс Краснов. — Возложением ритуальным.

— Оригинально! — отозвался его товарищ и захохотал.

Краснов встряхнул букет.

— Стой! — донеслось из коляски. — Дай-ка мне парочку!

— Тоже возложить хочешь?

— Совсем наоборот! Отвергнутый цветок да из рук отставленного фаворита втройне ценен!

— Неужели втройне?

— Так говорят.

— Тогда уж три и бери!

Передав товарищу три розы, Краснов перекрестился и положил остальные цветы на ступень парадного входа.

* * *

Голицына, смотревшая за происходящим на улице в просвет занавески, сжала губы и сквозь зубы прошептала:

— Как на могилу возложил! Ну, Егорушка Краснов, тяжко отольётся тебе сия шалость!

* * *

А Краснов лихо вскочил в коляску и крикнул:

— Пошёл!

Экипаж рванул с места и покатил к Невскому.

* * *

Голицына ещё какое-то время молча смотрела в окно. Затем, схватив колокольчик, отчаянно зазвонила.

Вошёл Панкратий.

— Лекаря! — приказала княгиня.

— Слушаюсь!

— А здесь долой всё красное! — Голицына жестом обвела гостиную. — Занавески, скатерти, дорожки! Всё заменить!

— Заменим-с, — спокойно ответил Панкратий. — На какой цвет?

— На любой! Только не красный! Лично проследи!

— Проследим-с!

Резко повернувшись, княгиня покинула гостиную.

* * *

На плацу возле Кавалергардских казарм под непрерывную дробь барабанов в пешем строю отрабатывались элементы марш-парада. Одним из взводов командовал поручик Егор Краснов, а всем эскадроном — тот самый офицер, что сопровождал его во время недавнего визита к княгине.

С возвышенной площадки за марширующими внимательно наблюдали Великий Князь Константин Павлович, шеф кавалергардов Фёдор Уваров, а также приглашённые на учения командиры других гвардейских полков, в том числе и князь Борис Голицын.

— Веселей, веселей, ребята! — слегка повернув голову, подбодрил свой взвод Краснов.

— Чётче, чётче шаг! — весело приказал командир эскадрона.

И шагающие ряды принялись ещё яростней впечатывать сапоги в брусчатку.

— Молодцы, кавалергарды! — громко крикнул Великий Князь.

— Рады стараться, Ваше Высочество! — последовал дружный ответ.

— Сия похвала относится и к командиру! — сказал Константин, повернувшись к Уварову.

— Мерси боку, Ваше Высочество! — последовал ответ.

— По-русски, Уваров, по-русски! — с укоризной потребовал Великий Князь.

— Большущее спасибо, Ваше Высочество! — тут же поправился Уваров.

— Бонапарт опять сжёг наши корабли! — подал голос Голицын.

— Да, я слыхал! — ответил Уваров.

— Мирные, купеческие! — уточнил Константин Павлович.

— Молодец против овец! — уверенно расправил плечи Уваров. — Ничего, сколько верёвочка ни вейся… На поле брани посчитаемся!

— Думаешь, будет война? — спросил Великий Князь.

— Только она сможет этого выскочку на место поставить! — не раздумывая, заявил Уваров.

— Такого поставишь! — усомнился Голицын. — Фаворит фортуны!

— Мы с ним о мире переговоры ведём, — напомнил Константин.

— Си вис… пацем… Так, кажется?

— Да, — ответил Голицын. — Si vis pasem, para bellum. В древнем Риме так считали.

— И правильно делали! — согласился Уваров. — Хочешь мира, готовься к войне!

Великий Князь обернулся к Голицыну:

— Как ты его назвал?

— Кого? — не понял князь.

— Узурпатора. Фаворит…?

— Фаворит фортуны.

— Хорошее прозвище! И не только для Бонапарта.

А марширующий полк грянул строевую песню.

* * *

В гостиной дома княгини Голицыной кипела работа. Горничные, камердинеры, истопники и прочие слуги, исполняя волю барыни, меняли занавески, скатерти и дорожки. За происходившим присматривал Панкратий Быков. Он сидел за столом и читал принесённую секретарём газету:

— И этот Гаэтано Пекчи объявляет, что цена за вход сбавлена!

— Как хорошо! — обрадовалась горничная.

— Надо сходить, — пробасил пожилой истопник.

— У того же Гаэтано Пекчи, — продолжал читать Панкратий, — «продаются за сходные цены две фуры немецкого фасона, коляска и шесть алебастровых колонн, выкрашенных под мрамор».

— Колонны — это в имение! — предложила одна из девушек, снимавших с окон занавески.

— Дальше, дальше читай! — подал голос камердинер княгини.

— «Один молодой человек, знающий говорить и писать по-немецки, по-английски и по-французски…»

— Ого! — отозвалась девушка, менявшая абажур.

— С любой немкой или француженкой может шуры-муры заводить! — добавила вторая.

— У нас своих девок — пруд пруди! — высказалась третья.

— Цыц! — с улыбкой приструнил работавших Панкратий. — Дальше слушайте! Этот молодой человек ещё и «играет на флейте, скрыпке, фортепиано и умеет рисовать».

— Есть же умельцы! — с завистью воскликнул истопник, выносивший скатанную дорожку.

— С таким не соскучишься! — радостно отозвалась снимавшая занавески.

— Концерты б играл! Как в театре! — мечтательно произнесла другая.

— А он, — продолжал Панкратий, — «желает определиться в господский дом учителем».

— К нам бы его! — донеслось от окна.

— Научил бы чему! — подхватила девушка, сворачивавшая скатерть.

— Всяким шурам-мурам! — заметила та, что протирала пыль.

— По этой части вы сами кого хошь обучите! — высказался Панкратий. — А вот спросить о том умельце можно «на Мойке близ Синего моста в Мейеровом доме».

В гостиную вернулся выносивший дорожку истопник:

— Там лекарь барыню спрашивает.

— Да, да! — встрепенулся Панкратий и стремглав полетел встречать.

— Надо бы что-то от кашля попросить! — произнесла девушка, вешавшая новую штору.

А в гостиную в сопровождении Панкратия вошёл лейб-медик Роджерсон.

— Сюда пожалуйте! Барыня ждёт-с!

Они прошли по коридорам и остановились у двери.

— Тут-с! — сказал Панкратий и постучал. — Доктор Роджерсон!

— Входите! — послышалось из‐за двери.

Роджерсон вошёл.

Голицына сидела у окна и смотрела куда-то вдаль.

— Доброе утро, сударыня! — поприветствовал лекарь.

— Доброе, да не для всех! — чуть слышно произнесла княгиня. — Здравствуй, Роджерсон. Я, видимо, ошиблась, пригласив тебя.

— Вы нашли себе другого лекаря?

— Речь не о лекаре. Пора священника звать!

— Зачем?

— Исповедаться и ожидать конца.

— Опять газет начитались? Новое землетрясение обещают? Или на этот раз что похуже?

— Похуже, похуже, любезный мой Роджерсон! И называется сия жуткая напасть очень просто — годы! Мой благоверный, царство ему небесное, — княгиня истово перекрестилась, — покинул этот мир восемь лет назад. Восемь! И было ему 67 лет, 6 месяцев и 15 дней.

— Помню, помню сие печальное событие, — вздохнул доктор.

— Ну, вот! — продолжила Голицына. — А мне сейчас…

Княгиня позвонила. Вошла молоденькая горничная.

— Сегодня что? — спросила Наталья Петровна.

— 20 сентября 1806 года.

— Значит, мне…?

— Шестьдесят пять лет, восемь месяцев и три дня.

— Ступай!

Горничная вышла.

— Вот так, сударь, — вздохнула княгиня. — 65 лет, 8 месяцев и 3 дня. К концу качусь! Качусь, качусь — без остановки.

Роджерсон улыбнулся.

— A rolling stone gathers no moss — катящийся камень мхом не обрастает! Так у нас на Британских островах говорят.

— Что ты хочешь этим сказать, Роджерсон?

— Я знаю вас сорок с лишним лет, княгиня. И надеюсь, что наше знакомство продлится ещё столько же!

— Не стоит обольщаться, Роджерсон! Господь не допустит этого. Не зря вон хворобы докучать начали. Пожил, сколь отмерено, вот и жизнь похерена. Так на Руси говорят.

— А в Британии на хворобы смотрят иначе, и говорят так: What cannot be cured, must be endured — чего нельзя вылечить, нужно терпеть!

— Терпела бы, кабы ни скрип во всём теле.

— И на этот счёт у британцев ответ есть: A creaking door hangs long on its hinges — скрипучая дверь до-о-олго висит на своих петлях!

— Так то дверь, а я Голицына! — напомнила княгиня. — От Гедимина семнадцатое колено!

— Вот видите! — вновь улыбнулся Роджерсон. — Вы сами не дадите себе спокойно покинуть этот мир, пока не устроите его по своему усмотрению.

— Ох, хотелось бы! — с надеждой в голосе вздохнула Наталья Петровна.

— И ещё не позволят прежде времени отойти в мир иной гораздо более грозные супротивники.

— Кто такие? — насторожилась княгиня.

— Интриги придворные. Как их по-русски ещё называют? Дрязги?

— Да! — согласилась Голицына. — Придворные дрязги.

Она подышала на стекло, написала пальцем две большие буквы «П» и «Д» и повторила:

— Придворные дрязги… И ещё эти фавориты несносные!

— Что «фавориты»? — не понял Роджерсон.

— Жизнь укорачивают.

— Кому?

— Тому, у кого они в фаворе.

— Глупости!

— А государыня императрица?

— Какая именно? — вновь не понял доктор.

— Екатерина Алексеевна. Сколько их было у неё — фаворитов этих! Многие и поныне здравствуют, живут себе припеваючи! А государыня…, — Голицына перекрестилась. — Царство ей небесное!

— Кто знает, — усмехнулся Роджерсон, — не будь их у неё, не отправилась бы она в лучший из миров намного ранее шестого ноября!.. Наши жизни удлиняет или укорачивает только один Господь Бог. Вот у кого надо стремится оказаться в фаворе!

— Спасибо, Роджерсон! У тебя талант успокаивать душу. За то и ценю тебя превыше всех прочих.

— Честь имею, сударыня! — откланялся лекарь. — И спасибо на добром слове!

Дождавшись, когда шаги лейб-медика стихнут, Голицына позвонила.

Вошёл Панкратий Быков и остановился в дверях, ожидая распоряжений.

— Вот что! — княгиня задумалась. — Служит в Коллегии иностранных дел некто Гончаров. Звать его… Николай сын Александров. Хорошо бы о нём… И побыстрее!

— Всю подноготную?

— Всю!

— Слушаюсь!

И Панкратий удалился.

* * *

Апартаменты императора в Зимнем дворце покидала Мария Антоновна Нарышкина, красивая двадцатишестилетняя женщина. За нею следовал император Александр Павлович.

— Vous allez me manquer, Marie! — любезно произнёс Александр.

— По-русски, мой милый, по-русски! — укоризненно поправила Нарышкина.

— Что, что? — не понял император и повернулся к Марии правым ухом.

— По-русски надо говорить, мой милый! — громко повторила Нарышкина.

— Да, да, это чудовище Бонапарт! Вы будете скучать по мне, а я по вас, мой ангел!

— Сию скуку легко развеять!

— Как?

— Окружив заботой будущую мать наследника или наследницы престола!

— Это мой долг святой! — вздохнув, ответил Александр.

— К тому же у тебя теперь есть с кем коротать время.

— Ты о ком, мой ангел?

— О птичке!

— О ком, о ком? — не расслышал император.

— О попугайчике, мой милый, о попугайчике! — гораздо громче произнесла Нарышкина.

Она подошла к столу, но котором стояла клетка с попугаем.

— Как дела, мой хохлатик? У тебя теперь новый хозяин! Скучать не будешь? Я буду тебя навещать, моя птичка! Всё, до свиданья! — и Мария Антоновна повернулась к императору. — Adieu! A bientot! Au revoir!

— По-русски, мой ангел, по-русски! — с насмешливой укоризной оживился император.

— Ах, да! Этот Бонапарт!.. Желаю приятно провести время, мой милый!

— До встречи, мой ангел!

— До встречи!

Они обменялись воздушными поцелуями. Александр вернулся в свои апартаменты, а Мария Антоновна стремительно пошла по пустому дворцовому коридору.

* * *

Одетая во всё чёрное княгиня Голицына села в экипаж и велела кучеру ехать в Зимний дворец. Уютно расположившись на сиденье, она рассеянно взирала на прохожих, которых обгоняла её коляска. Вдруг впереди показалась мужская фигура, весёлым колобком катившаяся по тротуару.

— Стой! — крикнула княгиня. — Остановись!

Кучер от неожиданности вздрогнул и натянул вожжи:

— Тпр-р-ру!

Экипаж остановился. Голицына, приоткрыв дверцу, позвала:

— Мсье Марат! Мсье Марат!

Шедший вприпрыжку мужчина-колобок обернулся на крик:

— Вы меня?

— Oui! — ответила княгиня и жестом поманила его к себе. — Asseyez-vous a moi!

Мужчина поднялся в экипаж и сел напротив княгини.

— Трогай! — крикнула она кучеру и улыбнулась. — Bonjour, monsieur Marat! Je suis content de vous voir!

— Здравствуйте, княгиня! — ответил Марат. — Я не верю своим ушам! Куда я попал?

— Je ne vous comprends pas, monsieur Marat!

— Что же здесь непонятного, мадам? Во-первых, с некоторых пор в России полагается говорить по-русски, так? Или сей обычай уже отменён?

— Нет, нет! — засмеялась Голицына. — Всё время забываю! Этот ваш самозваный император, будь он неладен!.. Добрый день, господин Марат! Рада вас видеть!

— Я рад вдвойне! Но теперь, во-вторых! — с напускной строгостью сказал француз. — Вы упорно называете меня Маратом. Разве я похож на якобинца?

— Похож! Ещё как похож! — снова засмеялась княгиня. — Вылитый бунтовщик!

— Тогда и зовите меня на русский манер!

— Как это?

— Емелькой Пугачёвым.

— Пугачёвым? Вы собираетесь кого-то пугать?

— Пугать? — картинно ужаснулся француз. — Да я за последние тридцать лет пальцем никого не тронул! Мухи не обидел! И вы, мадам, об этом прекрасно знаете.

— Oui, знаю!

— А когда по высочайшему дозволению государыни Екатерины моя опасная для русского уха фамилия Марат была заменена тихой и мирной Будри, я и вовсе отстранился от своего брата-якобинца Жана-Поля! И стал тише травы, ниже воды!

— Тише воды, ниже травы! — поправила Голицына.

— Да, да! Всё время путаю. Тише воды!

— Так уж и тише? Все французы бунтовщики и смутьяны!

— Ну, так и зовите меня на французский манер!

— Как это?

— Будриапарт!

— Будри-апарт? — со смехом повторила княгиня. — Забавно! Весьма забавно!

— Вот и выбирайте, кто вам милей! Коронованный самозванец? — Будри взмахом руки набросил на лоб прядь волос и, заложив руку за обшлаг сюртука, застыл в позе Наполеона. — Или якобинец, взбудораживший Францию и Европу 13 лет назад? — француз взлохматил волосы и изобразил якобинца-оратора.

— Браво, браво! — зааплодировала Голицына. — С вашим талантом, господин Будри, хоть сейчас на сцену!

— В Комеди Франсез, что на площади Пале-Рояль?

— Довольно площадей, мсье Будри! — строго потребовала Голицына. — А то мы ещё до площади Бастилии доберёмся! Слышать о ней не могу! Хоть столько уже лет прошло…

— Тринадцать, мадам, — вздохнул француз.

— Боже, как будто вчера всё было!.. Париж, Мария-Антуанетта, Людовик! А затем этот кошмарный бунт!

— Его назвали Великой французской революцией, мадам.

— Надеюсь, Россия не доживёт до подобного величия.

— Неисповедимы пути Господни!

— Типун вам на язык, господин Будри!

— Разве в России не любят бунтовать?

— В России любят веселиться. Вот и я хочу устроить музыкальный вечер. И прошу вас, мсье Будри, или на русский лад, Давид Иванович, почтить нас своим присутствием.

— С превеликим удовольствием, мадам!

— И захватите с собой вашего воспитанника. С моими инициалами.

— Гончарова?

— Да. Он, кажется, музыкант?

— В стране, император которой прекрасно играет на скрипке, а императрица чудесно поёт, удивить кого-либо трудно. И, тем не менее, он превосходный музыкант, мадам! Вы что предпочитаете, скрипку, виолончель?

— На ваш выбор, Будри! Я доверяю вашему вкусу! Да, и вот ещё! Нет ли у вас на примете учителя французского?

* * *

В просторной комнате Коллегии иностранных дел над столами склонились чиновники. Вошёл Дмитрий Рунич, приятной наружности молодой человек. Энергично размахивая газетой, он вполголоса произнёс:

— Господа! Туманный Альбион о фаворитах!

— О каких фаворитах? — поднял голову от бумаг самый молодой из присутствующих девятнадцатилетний Николай Гончаров.

— О высочайших! — шёпотом разъяснил Рунич. — Безвестный корреспондент из Санкт-Петербурга уведомляет аглицких читателей, что миссис Мэри, как они её называют, Нарышкина продолжает пребывать в фаворе.

Рунич передал лондонскую газету чиновникам.

— И названо всё это «Первая леди Российского двора», — перевёл Гончаров и передал газету дальше.

— Европа о том давно судачит, — отозвался из самого дальнего угла Евгений Путятин. — В Париже на той неделе все газеты писали, что этой связи благоприятствуют особые обстоятельства — то, что императрица в положении, вот-вот родит.

— Самое пикантное в другом! — вновь заговорщицки зашептал Рунич и достал вторую газету. — Другой аглицкий корреспондент сообщает, что отец будущего августейшего младенца вовсе не государь император.

— Как? — в один голос ахнули чиновники.

— А так! — ответил Рунич и начал читать, сходу переводя на русский. — «Некий кавалергард… двадцати шести лет от роду… увлёкся дамой… высшего света, доселе славившейся… своей неприступностью… и пылкой любовью к мужу. Как бы в отместку за… ветреность супруга и его… внезапный адюльтер, она и ответила молодому человеку… взаимностью».

— Пассаж любопытный! — усмехнулся барон Карл Беренштейн. — Высочайшие вершины пали! А Нарышкина…

— Нарышкина? — строгим голосом переспросил столоначальник, заглядывая в комнату.

Все разом замолчали, застыв от неожиданности.

— Что Нарышкина? — ещё строже спросил вошедший.

— Забавная история. Почти анекдот. Из жизни Александра Нарышкина, — нашёлся что ответить Путятин. — Его позвали совершить восхождение на одну из германских гор!

— И что же было дальше? — хмуро поинтересовался столоначальник.

— Наш Александр Львович на горы лезть отказался. Высочайшие вершины, заявил он, пусть штурмуют другие! Я же к горам привык относиться, как к дамам. Предпочитаю пребывать у их ног!

Чиновники дружно рассмеялись. Столоначальник скривил рот в улыбке.

— Каков ответ, господа? — поинтересовался Путятин.

— Нарышкин! — пожал плечами столоначальник. — Великий острослов. А вы, господин Рунич, мне очень нужны. Как освободитесь, жду у себя. Для Гончарова тоже есть дело!

Столоначальник удалился.

— Чуть не влипли! — вполголоса произнёс Гончаров.

— Не надо кричать во всё горло, когда речь заходит о пикантных вещах! — недовольно заметил Рунич.

— Pas en colere contre moi, seigneur! — тихо проговорил Беренштейн. — J’ai meme pas exprés.

— По-русски, по-русски, Карл! — насмешливо попросил Путятин.

— Ах, да! — спохватился барон. — Этот узурпатор Бонапарт!.. Не сердитесь на меня, господа! Я же не нарочно!

— Путятину браво! За находчивость! — сказал Рунич.

— Виват! — тихим хором произнесли чиновники.

— И всё же удивительные вещи случаются на этом свете! — мечтательно произнёс Гончаров. — Двадцать шесть лет, какой-то кавалергард, а уже поднялся на такую высокую вершину!

— Мудрые англичане в подобных случаях говорят, — усмехнулся собравшийся уходить Рунич. — Нasty climbers have sudden falls! Честь имею, господа!

Рунич ушёл. Путятин обернулся к Гончарову:

— Что сие означает? Хести клаймез…

— Тот, кто поспешно поднимается вверх, так же стремительно и падает.

* * *

По пустынной лестнице Зимнего дворца стремительно поднимался тот самый кавалергардский офицер, что сопровождал Краснова в коляске, а затем командовал на плацу эскадроном. Сжимая в руке что-то аккуратно завёрнутое в холстину, он очень спешил, одним махом преодолевая ступени.

Достигнув лестничной клетки, кавалергард чуть не столкнулся со спускавшейся с верхнего этажа Марией Нарышкиной.

— Oh, pardon, Madame! — сокрушённо произнёс кавалергард. — Je ne pensais pas vous voir ici! J’espere que je ne vous ai pas fait mal?

— По-русски, штабс-ротмистр, по-русски! — с усмешкой потребовала Мария Антоновна.

— Да, да, конечно! Этот жуткий Бонапарт!.. Простите, сударыня! Не ожидал вас здесь встретить! Надеюсь, не ушиб вас?

— Нет, слава Богу!

Из-за колонны выглянул Нестор Сипягин, секретарь Великого Князя Константина, и замер, прислушиваясь.

— Тогда bon matin, Ma… Простите! Доброе утро, Мария Антоновна! — весело произнёс штабс-ротмистр и, развернув холстину, протянул Нарышкиной розу. — Примите от доброго сердца!

— Спасибо, господин Охотников! И доброе утро! К ней спешите!

— К ней, сударыня, к ней! Она направляет каждый мой шаг! Она поглощает меня без остатка!

— Поглощает? — удивилась Нарышкина. — Кто?

— Служба государева.

— И вы, сметая всё на своём пути, летите в её объятия?

— Привык исполнять свой долг исправно!

— Даже более чем… исправно! — рассмеялась Нарышкина. — Кланяйтесь ей от меня!

— Непременно, сударыня!

— Au revoir, Monsieur!

— По-русски, по-русски, Марья Антоновна!

— Ах, да! Никак не привыкну! Из‐за этого узурпатора… Да свиданья, господин Охотников!

— Честь имею, сударыня!

Раскланявшись, Нарышкина и Охотников разошлись в разные стороны.

Из-за колонны вышел Нестор Сипягин. За ним тенью следовал его молодой помощник Яков Шумахин.

— Слыхал? — спросил Сипягин, провожая взглядом удалявшуюся фигуру штабс-ротмистра.

— Слыхал, — тихо ответил Шумахин.

Из-за другой колонны выглянула фрейлина, прислушалась.

— Наши будущие монархи! — ехидно заметил Нестор.

— C’est impossible! — с испугом забормотал Шумахин. — C’est une blague?

— По-русски, Яков, по-русски! — укоризненно напомнил Сипягин.

— Да, да, Нестор Михалыч! Так прилипчив язык монстра этого!.. Вы шутите! Какие ещё монархи?

— Наши российские. Будущие. Либо наш государь даст отставку своей августейшей Элизе и посадит с собою на трон сию Нарышкину… Либо сей честолюбивый кавалергард последует примеру Григория Орлова и попытается занять место нашего простодушного и чересчур доверчивого императора. У них и заглавные буквы совпадают!

— Какие буквы? — не понял Яков.

— Орлов и Екатерина — «О» и «Е». И у этих то же самое — О-хотников и Е-лизавета. Так и жди — устроят заварушку!

— Боже, пронеси мимо чашу сию! — торопливо проговорил Шумахин и перекрестился.

— Крестным знамением тут не поможешь! — назидательно произнёс Сипягин. — Под лежачий камень вода не потечёт.

— Ещё клубнички подбавить? — тотчас предложил Яков. — Аглицкие газеты ждут-с! Там, как оказалось, до сплетен весьма охочи. Про Париж с Римом я уж не говорю!

— Погоди, будет и для газет клубничка! Дай дождаться приказа! И тогда уж начнём действовать!

И Сипягин быстро засеменил по дворцовому коридору. За ним проворно вышагивал Яков Шумахин.

Из-за колонны вышла фрейлина.

— Боже мой! — прошептала она. — Ужас-то какой!

* * *

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна с помощью камеристки и парикмахера укладывала причёску. Вошла княгиня Голицына.

— О, княгиня! Как кстати! Если б не этот коварный корсиканец, я бы вам сказала: bonjour, но, — Мария Фёдоровна вздохнула, — говорю: добрый день!

— Добрый день, Ваше Величество!

— Как ваши дела? Всё в порядке?

Голицына промолчала.

— О, вы мне совсем не нравитесь! Schlecht, schlecht! Что случилось?

— Подверглась гнусным издевательствам!

— Mein Gott! — возмущённо произнесла императрица и с интересом добавила. — Кто же посмел?

— Вертопрах. Ничтожный офицеришка! Даже слова на него тратить жаль!

— О, понимаю, понимаю! Эти несносные фавориты! Им не дано оценить те чувства, которыми мы с такой щедростью одариваем их!

— Нельзя ли, Ваше Величество, хотя бы одного из них — в острастку прочим — удалить из гвардии? Куда-нибудь в глушь!

— Неужели до этого дошло? Пренебрёг такой жемчужиной?

— Увы, Ваше Величество. Вышел бы указ высочайший, карающий фаворитов за неверность! В Сибирь их! В Петропавловскую крепость! В кандалы! И кнутом!

— О-о-о, княгинюшка, чего захотела! Чтобы опустел наш Санкт-Петербург? Как после чумы, холеры или пожара жуткого? Посмотрите вокруг себя — всюду сплошь фавориты и фаворитки! Прислушайтесь — фью, фью, фью! Это свистят стрелы Амура. И никакие крепости от них не укроют! Даже мой августейший супруг, царство ему небесное! — Мария Фёдоровна перекрестилась. — Нелидову, личную мою камеристку, взял в фаворитки. Потом другую завёл — Лопухину! Весь Петербург об этом сплетничал!

— Увы, Ваше Величество, — согласилась Голицына.

— А за Лопухиной из Москвы хвост потащился! Да ладно бы, только родные! Вспомни, кого она с собою привезла? Своего фаворита, кстати, нынешнего шефа твоего, княгиня, кавалергарда!

* * *

По пустынному коридору Зимнего дворца быстрым шагом шла фрейлина — та, что оказалась случайной свидетельницей разговора клевретов Великого Князя.

У одной из дверей она остановилась и постучалась.

— Qui est lá? — послышалось из‐за двери. — Кто там?

— Puis-je entrer? — спросила фрейлина, открывая дверь.

— О, Натали! Входи, входи, дорогая! Qu’est-ce qui s’est passé? Что случилось?

В комнате у стола сидела Кавалерственная дама ордена Святой Екатерины Наталья Кирилловна Загряжская и о чём-то рассуждала с Ольгой Протасовой, фрейлиной вдовствующей императрицы. Увидев, что на вошедшей Наталье лица нет, Протасова встала, затараторив:

— Ой! Засиделась я у вас! А у меня ещё столько всего, столько всего! О ревуар, Наталья Кирилловна!

— О ревуар, дорогая!

Протасова поспешно поднялась и удалилась.

— Садись, Натали!

Фрейлина села у стола.

— Чаю хочешь? Или, может, кофею?

— Non! S’il vous plait…

— По-русски, моя девочка! — поправила Загряжская. — Мы во дворце! Хотя, положа руку на сердце, я бы с удовольствием — avec plaisir! — перешла бы на французский. Что случилось?

— Я там… У лестницы… Ждала…

— Своего кавалергарда?

— Да, тётушка! И вдруг появился…!

— Великий Князь?

— Нет, его секретарь. А с ним этот… Другой…

— И что же?

— Они… Тётушка, они…

Фрейлина закрыла лицо руками и расплакалась.

* * *

В одной из комнат императрицы Елизаветы Алексеевны её сестра, принцесса Амелия Баденская, о чём-то оживлённо беседовала с фрейлиной Протасовой. Из покоев императрицы вышел лейб-медик Конрад Стофреген с лекарским саквояжем в руке. Амелия тотчас повернулась к нему.

— Что, Конрад?

— Как она? — в свою очередь поинтересовалась Протасова.

— Grossartig! Великолепно! — ответил доктор и продолжил с немецким акцентом. — Хорошо ест, хорошо спит, всё время шутит. Что может быть лучше?

— И когда ждать? — спросила фрейлина.

— Уже скоро. В конце октября. Может быть, немного позже.

— Скорее бы! — сказала Амелия.

— Да, — согласился лекарь. — Ende gut, alles gut!

— Всё хорошо, что хорошо кончается! — согласилась Протасова.

— Не совсем так, фройляйн Протасова, — поправил Стофреген. — Если карош конец, то всё будет карашо! Я покидаю вас. Auf Wiedersehen!

— До свиданья, Конрад! — сказала Амелия.

— Приходите почаще, не забывайте нас! — добавила Ольга.

Стофреген остановился у дверей и произнёс с улыбкой:

— В Германии говорят: Wer will was gelten, der komme selten!

Лекарь ушёл.

— Что он сказал? — спросила фрейлина.

— Немецкая пословица: кто хочет, чтобы его уважали, тот появляется редко.

В дверь постучали.

— Qui est lá? — громко произнесла Амелия.

— Штабс-ротмистр Охотников! — послышалось изза двери. — Est-ce que je peux entrer?

— Entrez! — ответила Амелия.

Вошёл кавалергард Охотников.

— Я снова к вам, извините!

— Вот уж про кого не скажешь, что появляется редко! — с улыбкой заметила Протасова.

— Мне больше нравится другое правило, сударыня: Wer nicht kommt zur rechten Zeit, der becommt was űbrig bleibt!

— Разве вам не велено объясняться по-русски? — спросила Протасова.

— Во-первых, это не французский, а дружественный нам немецкий. А во-вторых, я надеюсь, что вы меня не выдадите?

— Мы-то нет, — улыбнулась Амелия. — Но тут где-то ваш Уваров бродит.

— Его не встречал, а с Конрадом столкнулся. Нос к носу! — Охотников кивнул в сторону двери, ведущей в покои императрицы. — Как?

— Видимо, спит, — ответила Амелия. — Конрад сказал, что сейчас для неё сон — самое главное.

— Вот и отлично! — согласился штабс-ротмистр. — Больше не буду вас тревожить. Вот только…

Охотников достал из холстины розу.

— Как проснётся, передайте от всегда преданной и сверх меры восхищённой гвардии! Пошёл проверять посты. Августейший сон следует оберегать особо! Честь имею!

Щёлкнув каблуками, Охотников удалился.

— Что за немецкое правило ему по душе? — спросила Протасова.

Амелия улыбнулась:

— Он сказал: кто не приходит к назначенному часу, тот получает лишь то, что остаётся.

Дверь, ведущая в покои императрицы, тихо открылась, и появилась Елизавета Алексеевна.

— Луиза? — удивлённо воскликнула Амелия. — Ты не спишь?

— Кто-то приходил. Не ко мне?

— Был тот, кто не довольствуется тем, что осталось.

— Алексей?

— Да, — ответила Амелия и протянула сестре розу. — Просил передать. От гвардии. Преданной и восхищённой.

Императрица взяла цветок и вдохнула аромат лепестков.

— Ох, Алексей!

* * *

А в одном из залов Зимнего дворца куражился шеф и командир Кавалергардского полка тридцатисемилетний Фёдор Петрович Уваров. Фигурой он был важной — генерал-адъютант Свиты Его Императорского Величества, кавалер ордена Святой Анны, ордена Святого Георгия, полученного за Аустерлиц, ордена Святого Александра Невского. Но главное, ему благоволил император.

Уваров степенно расхаживал перед строем вытянувшихся в струнку кавалергардов и читал нотации.

— И запомните все хорошенько! За незнание службы я выношу вам выговор! И весьма настоятельно рекомендую впредь оную знать более чётко! Ясно?

— Так точно, ваше превосходительство! — дружно ответили кавалергарды.

Уваров остановился и придирчиво оглядел строй.

— Ну что это такое, мои разлюбезные? Мундирам как надлежит сидеть? В обтяжку! А у вас?

Кавалергарды поспешно одёрнули мундиры.

— Мундир должен сжимать талию! — продолжал разъяснять Уваров. — И как? Сколько возможно! Под колетами и под мундирами отнюдь не должно быть подкладываемо ваты!

— Ваты нет, Фёдор Петрович! — подал голос один из кавалергардов.

— А треуголки? Как их положено носить?

— Поперёк головы! — хором ответили кавалергарды.

— А если гвардеец в шляпе и пешком, как ему следует отдавать честь?

— Левой рукой! — стройно рявкнул строй.

— А в фуражке или каске?

— Правой!

— А усы? — не унимался Уваров. — Усам надлежит расти не как им хочется, а согласно приказам! Усы должны подниматься вверх! Торчком торчать! Ведь ежели вдруг сейчас протрубит сигнал тревоги или, более того, появится сам государь-император…

Из коридора в зал донеслись чёткие шаги.

— Лёгок на помине! — негромко произнёс кто-то из кавалергардов.

— Цыц! — шёпотом скомандовал Уваров. — Смир-но!

Кавалергарды вытянулись во фрунт, поворотив головы в сторону приближавшихся шагов.

В зал стремительно вошёл Алексей Охотников.

— Тьфу, ты! — в сердцах произнёс Уваров.

— Что случилось, Фёдор Петрович? — спросил штабс-ротмистр.

— Думал, что государь.

— Разве похож?

— Дурной пример заразителен!

— Дурной пример? — с удивлением спросил Охотников.

— После самозванного Бонапарта каждый на себя корону втихомолку примеряет. А в строю тем временем непорядок! Упущение на упущении сидит и упущением погоняет!

— Где упущения? — Охотников обвёл взглядом строй кавалергардов.

— Неужели не видишь?

— Нет, не вижу! — чистосердечно признался штабс-ротмистр.

— А ведь я не единожды предписывал всем господам эскадронным командирам, чтобы вели наистрожайшие наблюдения как за собою, так и за унтер-офицерами, каковые все без изъятия обязаны носить усы! И усы оные обязаны подниматься вверх! Как?

— Торчком! — хором ответили кавалергарды.

— А что мы имеем налицо? — строго спросил Уваров и указал на безусых гвардейцев.

— Так не растут! Куда ж деваться-то?

— Смотреть в приказ! — разъяснил Уваров. — А в нём сказано ясно и понятно: у кого природных усов нет, тем надлежит иметь накладные!

— Совершенно с вами согласен, Фёдор Петрович! — чётко произнёс Охотников. — Но не пора ли издать ещё один приказ, в котором так остро нуждается наша гвардия?

— Ещё один? — удивился Уваров. — Что за приказ?

— Который повелевал бы обсуждать устав и приказы начальства только на плацу и в казармах! А во время службы заниматься исключительно несением оной! Особливо сейчас, когда Её Императорское Величество почивать изволят, и кавалергардам надлежит сей августейший сон оберегать! И как? — тихо спросил штабс-ротмистр у всё ещё стоявших навытяжку кавалергардов.

— Как зеницу ока! — вполголоса хором ответили они.

— Нужен такой приказ, Фёдор Петрович?

Уваров как-то сразу сник и в растерянности пробормотал:

— Конечно, нужен… Однако же… Надобно подумать, подождать, посоветоваться, посмотреть… Я доложу Его Величеству. А покамест… Спасибо за службу, орлы!

— Рады стараться! — тихо рявкнули кавалергарды.

— Мы ещё отомстим за Аустерлиц! Покажем этим бонапартам кузькину мать!

— Так точно, покажем! — дружно вполголоса ответствовали гвардейцы.

С гордо поднятой головой Уваров удалился. Когда шаги генерала стихли, Охотников негромко скомандовал:

— По караулам разойтись!

Зал опустел. Лишь Охотников продолжал стоять на том же месте, о чём-то раздумывая.

Из-за портьеры вышла Наталья Кирилловна Загряжская и направилась к штабс-ротмистру.

— Лихо вы спесь с него сбили! Уж в такой раж вошёл, так разошёлся! А оказалось-то, молодец против овец! А супротив настоящего молодца…

— Вы это о ком, сударыня? — изобразив на лице крайнее удивление, спросил Охотников.

— О тебе! — с улыбкой ответила Загряжская. — И о твоём шефе.

— Уваров мой командир, — нахмурясь, сказал штабс-ротмистр.

— Прежде всего, он баловень счастья!

— Я вас не понял, сударыня.

— Понять очень просто, Алёшенька! Ты полагаешь, Уваров всегда был важным генералом и командовал кавалергардами? Как бы не так! Всего семь лет назад служил он в Москве. Простым армейским полковником. И не служебное рвение вознесло его наверх, а благосклонность Катерины Николавны.

— Какой Катерины Ни…?

— Супруги Петра Васильича Лопухина. Уж больно понравились ей широкие плечи да крепкие мышцы Феди Уварова.

— Вы хотите сказать, что по служебной лестнице его поднимали Амуры?

— Это самое и хочу!

— Но по силам ли какой-то жене…?

— Да, жене не по силам! Но в Москву приехал император Павел. На свою коронацию. Увидел дочь Лопухиных, Анну Васильевну, влюбился в неё и пожелал иметь её своей фавориткой. Отца тотчас же перевели в Санкт-Петербург и назначили генерал-прокурором. Анна стала камер-фрейлиной, что обязывало её всюду состоять при императоре. Так что виделась она с государем ежедневно. К великому неудовольствию императрицы Марии Фёдоровны и прежней фаворитки царя Нелидовой.

— Понять их можно! — согласился Алексей.

— Всё бы хорошо, да Катерина Николавна в северную столицу ехать наотрез отказалась. Без своего мил дружка Феденьки. Стали хлопотать. И московского полковника тоже перевели в Петербург. А там уж Павел произвёл его в генералы, орденами наградил и кавалергардами поставил командовать. Вот что значит в фавор вовремя попасть! И к кому надо!

— Затейливая история! — усмехнулся Охотников. — Только в толк не возьму, мне-то она к чему?

— А к тому, Алёшенька, что тот, кто по той стезе идти вознамерился, помнить должен, что дорожка эта крутая да скользкая! Не зря говорят: сегодня — фаворит, а завтра — пшик, в тоске судьбу корит!

— Если вы обо мне, сударыня, — нахмурился ротмистр, — то дело сие никого, кроме меня самого, не касается.

— Как же это не касается? — удивилась Загряжская. — А племянница моя?

— Наташа?

— Вот именно! Слишком далеко зашли ваши Амуры, господин штабс-ротмистр!

Послышалось цоканье каблучков, и появилась фрейлина Наталья.

— Алексей! — завидев кавалергарда, радостно вскрикнула она. — Наконец-то! Здравствуй!

— Здравствуй, Наташа! — в тон ей ответил Охотников. — У меня для тебя кое-что есть… Только не здесь!

Загряжская тотчас заторопилась:

— Не буду вам мешать! У меня ещё дел по горло!

Наталья Кирилловна удалилась.

Фрейлина повела штабс-ротмистра в противоположную сторону. Вошли в комнату фрейлин. Алексей вынул розу и протянул Наталье.

— Прими, Ташенька сей цветок!

— Спасибо, Алёша!

— Он особенный.

— Чем? — Наталья вдохнула аромат лепестков и принялась их пристально рассматривать. — Роза как роза!

— Она должна принести счастье!

— Кому?

— Тебе, Таша!

— А почему не нам?

— Не знаю… Так говорят. Счастье тому, кому дарят. Я принёс эту розу тебе. Она смотрит на тебя, стало быть, от меня отвернулась… О! А это кто на меня так внимательно смотрит?

Охотников подошёл к столику у окна, на котором стоял портрет Ульрики Поссе.

— Какое чудо! — в восхищении произнёс Алексей, глядя на нарисованную женщину с величайшим вниманием. — Ты посмотри, какое счастье струится из её глаз!

Наталья подошла к Алексею и тоже стала смотреть на портрет.

— Она дарила его всем, своё счастье! Щедро. От всей души. А взамен получала, увы…

— Кто это? — спросил Охотников.

— Моя мама. Эуфрозинья-Ульрика. Умерла совсем молодой. Тяжко страдая.

Штабс-ротмистр закрыл глаза и беззвучно пошевелил губами.

— Алёша, что с тобой? — с удивлением спросила Наталья.

— Ничего, Ташенька. Ничего… Я просто подумал… Выходит, это и в самом деле опасно!

— Что?

— Приносить людям счастье. И как это заманчиво и унизительно, когда твоя судьба зависит…

— От кого?

— От Амуров.

Дверь неслышно приоткрылась, и в комнату заглянула Ольга Протасова.

* * *

По коридору Зимнего дворца Рунич вёл Гончарова, который попал сюда впервые. Николай вертел во все стороны головой, восхищаясь великолепием убранства.

— Да-а-а! — произнёс он в восторге. — Служить в таком месте…

–… дано далеко не каждому! — подхватил Рунич. — Для этого талант необходим особый!

— Какой?

— Талант льстеца, например. Без него ты не царедворец! Как, способен?

— Наверное, нет, — ответил Гончаров, подумав, и спросил. — А разве присяги на верность государю недостаточно?

Рунич усмехнулся.

— Во дворцах гораздо больше значат фавор и фортуна! Фавор — господин непредсказуемый. Да и фортуна — дама тоже весьма непостоянная, ветреная…

Из-за поворота коридора появился Охотников. Увидев Рунича, улыбнулся:

— Иностранной Коллегии от российских кавалергардов!

— Россиянам от иностранцев! — последовал ответ.

— Кто это? — спросил Гончаров, когда шаги штабс-капитана стихли.

— Алексей Охотников, баловень фортуны.

— Той самой ветреной дамы?

— Да. Нелегко тут служить. Даже баловням.

Рунич помолчал. Затем заговорил, понизив голос:

— Не так давно это было. Лет восемь-девять назад. При императоре Павле. Состоял при нём флигель-адъютантом некто Волконский Николай.

— Генерал-майор? Герой Аустерлица?

— Он самый! А тогда всего лишь лейб-гусар и флигель-адъютант. Как-то поздно вечером император послал его с каким-то поручением к императрице. Послал и позабыл об этом. А тут для нового дела гонец понадобился. Позвонил. Входит другой дежурный адъютант — Карл Нессельроде.

— Наш поверенный в делах в Берлине?

— Да. Тоже баловень судьбы! В восемнадцать лет — мичман Балтийского флота, в девятнадцать — полковник Конной гвардии и флигель-адъютант, в двадцать — действительный камергер!

— Ловко! Как ему удалось? — удивился Гончаров.

— Никто не знает. Тем более, что Павел этого Нессельроде терпеть не мог. За его невзрачность. И в свои внутренние апартаменты не допускал.

— Добрый день, Евгений Алексеич! — приветствовала Рунича фрейлина Протасова.

— Добрый день, Оленька! — склонился в приветствии Рунич. — Счастья вам необъятного и жениха венценосного!

— Спасибо на добром слове! — ответила Ольга, удаляясь.

— Кто это? — тихо поинтересовался Гончаров.

— Фрейлина вдовствующей императрицы. Добрая душа. Но посплетничать, понаушничать большая мастерица! С нею ухо востро держи!

— Так что Нессельроде?

— Вошёл туда, куда ему ступать не дозволялось. Император его увидел, вспыхнул, рассвирепел и крикнул громовым голосом: «Ты зачем? Где Волконский?» И выставил Карла за дверь. А когда явился Волконский, в гневе на него набросился: «Как так? Я звоню, а ты не идёшь!» «Ваше Высочество…», — начал было Волконский. «Что? Оправдываться?! В Сибирь!». Тот в ответ: «Ваша воля, Ваше Величество, но позвольте с семейством проститься?». «Можешь! — разрешил император. — Но потом — прямо в Сибирь!».

Раскрылась дверь, и показался чиновник.

— Евгений Алексеич! Легки на помине! Входите — ждём-с!

— Да, да, Дмитрий Сергеич! — ответил Рунич и обернулся к Гончарову. — Погуляй пока! Картины посмотри! Я недолго.

* * *

Княгиня Голицына стояла у окна и смотрела на набережную Невы. Появилась кавалерственная дама Наталья Кирилловна Загряжская, урождённая графиня Разумовская, бывшая замужем за Николаем Александровичем Загряжским, родным братом генерал-поручика Ивана Загряжского.

— Княгинюшка, добрый день! — поприветствовала кавалерственная дама.

— Здравствуй, Наталья!

— Прими поздравления! От всей души!

— С чем? — в удивлении вскинула брови Голицына.

— Ну, как же! Великий Князь, говорят, после кавалергардов к павловцам пожаловал, и твой Борис удостоен августейших похвал.

— Иначе и быть не могло! — с надменной гордостью произнесла княгиня. — Он же не кто-нибудь, а князь Голицын. Восемнадцатое колено от Гедимина!

— Но в барабаны-то он, положим, всё-таки бил! — с ехидцей напомнила Загряжская.

— Бил, — согласилась княгиня. — Доказав тем самым, что служба государева — штука претонкая и пресамонравная.

— Известный шут придворный тоже из рода Голицыных! — не унималась Загряжская. — Квасник, он же хан самоедский, на карлице женатый!

Княгиня потемнела лицом и ледяным тоном ответила:

— Но был в том роду и претендент на престол российский. Наравне с Романовым. И если б не…

Из дальнего коридора послышалась тяжёлая поступь, Голицына смолкла, и обоюдное подкалывание прекратилось.

Показались два генерала — Уваров и Голицын.

— Вот они — наши герои! — радостно воскликнула Загряжская. — Принимайте поздравления, любезнейшие Фёдор Петрович и Борис Владимирович! Рады за вас и за ваши полки чрезвычайно!

— Весьма признателен, сударыни! — ответил Уваров, склонив голову и щёлкнув каблуками.

— Спасибо! — отвесил поклон Голицын. — Тронут! До глубины души.

— Молодец, Боренька! — поздравила сына и мать. — Не посрамил рода Голицыных!

По коридору защёлкали каблучки, и появились Мария Фёдоровна с фрейлиной Протасовой. Ольга что-то оживлённо рассказывала императрице. Увидев Голицыных и Загряжскую, фрейлина тотчас скрылась в одной из комнат.

— О, герои парада! — торжественно произнесла Мария Фёдоровна, приближаясь. — Очень непросто заслужить благосклонность моего Константина! Поздравляю!

— Премного благодарны, Ваше Величество! — ответили генералы, щёлкнув каблуками.

— Не буду, не буду вам мешать! — заторопилась Мария Фёдоровна. — Пойду, узнаю подробности у Константина.

* * *

В одну из пустых комнат покоев Марии Фёдоровны вошла фрейлина Катенька Алексеева с корзинкой в руке. Подойдя к окну, она пододвинула стул, положила на него холстину, встала повыше и принялась раздавать корм канарейкам, беря его щепотками из принесённой корзинки.

В дверь заглянул Великий Князь Константин Павлович. Видя, что кроме фрейлины в комнате никого нет, он на цыпочках подкрался к ней и обнял за талию.

— Ой! — вскрикнула Катенька и выронила корзинку на пол. — Ваше Высочество!

— Я уже двадцать семь лет Высочество! — с улыбкой ответил Константин. — А вот «ваше» оно или не «ваше», это мы сейчас узнаем!

И, сняв Алексееву со стула, Великий Князь закружил её по комнате.

— Ваше Высочество! — испуганно вскрикивала Катенька. — Ваше…!

— Так, наше? — игриво переспрашивал Константин. — Или, может быть, ваше?

Дверь раскрылась, и в комнату вошла Мария Фёдоровна.

— Mein Gott! — с изумлением воскликнула она. — Was ist los? Что происходит?

— Я птичек кормила, Ваше Величество! — залепетала фрейлина. — Корзинка с кормом упала…

— Я хотел поймать, — подхватил Константин, — но промахнулся.

— И вместо корзинки поймал птичку? — строгим голосом спросила императрица. — Ступай, Катерина! Докормишь потом.

Фрейлина быстро удалилась.

— Так… И что же будем делать, mein Sohn?

— Дайте совет, meine Mutter!

— Он перешёл уже все рамки приличия!.. Розу сегодня подарил.

— Луизе?

— Если бы только ей! Марье Антоновне.

— Вот как?

— И этой своей… Фрейлине.

— Понятно!

— Челядь уже, знаешь о чём, говорит?

— О чём?

— О том, что инициалы у них весьма похожи.

— У кого?

— У этого штабс-ротмистра с Луизой и у Орлова с твоей венценосной бабкой. Те же «О» и «Е»!

— Бедный мой братец! Как он доверчив!

— Не жалеть надо, а действовать! — строго посоветовала императрица.

— Да, гвардия на подъём легка! Любит менять помазанников Божьих.

— Я эту «лёгкость» до конца дней своих не забуду!

Константин встал.

— Так, значит, действовать?

— Немедля! И очень решительно! Вопрос стоит о жизни и смерти!

* * *

А Николай Гончаров всё прогуливался по коридорам и залам Зимнего дворца. Он останавливался у картин и скульптур, выглядывал в окна. Подняв голову, любовался росписью потолков. И даже заинтересовался дверной ручкой, выточенной с изящной причудливостью. Николай склонился, чтобы поближе рассмотреть дело рук искусного мастера.

Внезапно дверь распахнулась, и Гончаров опрокинулся на пол.

— Oh, je demande pardon! — тихо вскрикнула, выходя в коридор, фрейлина Наталья Загряжская. — Excusez-moi! Pardon monsieur!

— That’s quite all right.

— Вы англичанин? — с удивлением спросила фрейлина.

— Nein, nein! Gar nicht. Entschuldigen mir bitte!

— Немец?

— Non! Je dois m’excuser!

— А по-русски вы понимаете?

— Понимаю! — ответил Гончаров, поднимаясь с пола. — Извините меня, ради Бога! Это я во всём виноват! Стал рассматривать ручку.

— Какую ручку?

— Вот эту. Дверную. Великолепно сделана!

— Боже! — облегчённо вздохнула Наталья Загряжская. — Вы меня так напугали!

— А вы — меня! — улыбнулся Гончаров.

— Вы кто? Откуда?

— Из Коллегии иностранных дел. Гончаров. Николай сын Афанасьев. Сопровождаю Рунича, своего товарища…

— Евгения? — сразу же спросила Загряжская.

— Да… И заблудился!

— Идёмте! Я провожу вас!.. Вам куда?

* * *

Великий Князь Константин Павлович сидел за столом в своём кабинете и, тихо насвистывая мелодию строевого марша кавалергардов, внимательно разглядывал лежавший перед ним фолиант последнего берлинского издания. На раскрытой странице была красочная иллюстрация, изображавшая хмельных сатиров в обнимку с весёлыми вакханками.

В дверь постучали.

— Да, да! — произнёс Константин, прикрывая рисунок листком бумаги.

Дверь медленно растворилась, и показалась бесцветная физиономия Сипягина.

— Вызывали, Ваше Высочество?

— Да. Входи, Сипягин!

Сипягин вошёл и остановился у двери.

— Дверь прикрой! И подойди поближе! — приказал Константин.

Сипягин приблизился, бросил быстрый взгляд на фолиант, что лежал на столе, и осклабился:

— Есть поинтересней книжица! Нынче получили-с!

— Откуда?

— Из самой вотчины бонапартовой, из Парижа то есть. Весьма прелюбопытные картиночки-с!

— Принеси!

— Слушаюсь! — и Сипягин повернулся к двери.

— Потом! — остановил его Великий Князь. — Сначала дело!.. За дверью никого?

Сипягин выглянул:

— Никого-с!

— Тогда слушай! — Константин подождал, пока Сипягин подойдёт поближе, и продолжил вполголоса. — Будем приступать!

— Когда-с?

— Чем скорее, тем лучше!

— Будем как…? — Сипягин щёлкнул пальцами, изображая выстрел из пистолета. — Или…?

— Шуму — поменьше!

— Значит…, — и Сипягин изобразил удар кинжалом. — Жих!.. Есть у меня один человечек. Бывший унтер-офицер.

— Брут? — Константин задумался. — Брут — нежелателен! Толки ненужные пойдут.

— А как же тогда? — удивился Сипягин.

— Французы предложили миру иной способ. В образе…

— Кого? — с интересом насторожился Сипягин.

— Шарлоты Корде.

— Той, что… Марата? В ванной? — спросил Сипягин и вновь изобразил кинжальный удар. — Жих!

— Тс-с-с! — повысил голос Константин и добавил вполголоса. — Она самая… И никаких толков! Дама мстит за поруганную честь.

— Мудрый оборот, Ваше Высочество! Мудрый! Шарлотки знакомые у нас тоже имеются! — ухмыляясь, затараторил Сипягин и засеменил к двери.

— Стой!

Сипягин обернулся.

— Что ещё-с?

— Как что? Книга!

— Какая книга, Ваше Высочество?

— Из вотчины бонапартовой.

— А-а-а! — вновь осклабился Сипягин. — Это мы мигом!

* * *

В доме на окраине Санкт-Петербурга в бедно обставленной комнате ужинали мужчина средних лет в потёртом халате и женщина неопределённого возраста с растрёпанной причёской. Мужчина читал «Санкт-Петербургские ведомости».

— «Желает определиться учителем»! Ишь ты!

— Кто желает?

— Молодой человек.

— Сколько лет?

— А шут его знает!.. За учителя!

— За учителя!

Выпили по рюмке вина. Мужчина добавил из графинчика новые порции и снова уставился в газету.

— «Немка Катерина Гольм желает определиться ключницей». Нам ключница не нужна?

— Сколько лет?

— Темнит немка, не выдаёт возраста! Так нужна?

— Сначала ключи бы приобрести неплохо, а там уж и ключницу искать! Под размеры ключей!

— Значит, за ключи?

— И за ключницу тоже!

Выпили. И тотчас в дверь застучали.

— Кого это на ночь глядя черти несут? — недовольно спросила женщина.

— Сейчас поглядим! — ответил мужчина и, засучивая рукава, пошёл открывать.

Женщина привстала, бросила взгляд в зеркало и на всякий случай поправила причёску.

В комнату вернулся мужчина, ведя за собой Сипягина.

— О, какие гости пожаловали! — приветствовала вошедшего женщина. — Милости прошу! Пожалуйте к столу! Чем Бог послал!

— Спасибо, в другой раз! — ответил Сипягин, усаживаясь на стареньком диване.

— Чем обязаны, ваше благородие? — спросил мужчина, возвращаясь на своё место у стола.

— Надобность небольшая возникла, — Сипягин жестом изобразил всаживаемый кинжал. — Жих!

— Кого в этот раз? — поинтересовался мужчина.

— В офицера одного.

— Сколько лет? — спросила женщина.

— Двадцать шесть.

— Цыплёнок совсем! Дороже будет такого молоденького-то!

— За ценою не постоим, милая моя! — самодовольно ответил Сипягин.

— Что-то не вижу! — мрачно проронил мужчина.

Сипагин вынул из кармана тугой бумажник, извлёк из него пачку ассигнаций, отсчитал некоторую сумму и положил на стол.

— Вот это другой разговор! — обрадовано встретил появление денег мужчина.

— Всего лишь разговор! Не более! — недовольно заметила женщина. — Цыплёнок стоит гораздо дороже!

— Это задаток! — успокоил Сипягин. — Остальное — потом!

— Когда надо-то? — осведомился мужчина, пододвигая деньги к себе.

— Чем скорее, тем лучше!

— Лучше кому? — спросила женщина, двинув деньги в свою сторону.

— Всем! — ответил Сипягин. — Вам, мне и тому, кого следует… Жих!

* * *

Гостиную дома княгини Голицыной было не узнать — так преобразилась она после того, как алые тона заменили на светло-голубые и зеленоватые.

Голубовато-зелёную гостиную заполнили гости — родственники и ближайшие знакомые княгини собрались на музыкальный вечер. Отзвучала пьеса, исполненная на скрипке Николаем Гончаровым под аккомпанемент Евгения Рунича. Последовали дружные аплодисменты.

Со стула поднялся Давид Иванович Будри и громко произнёс:

— А теперь, дамы и господа, попросим наших музыкантов исполнить что-нибудь по желанию уважаемой публики!

Все оживились, стали вполголоса переговариваться. Послышались голоса:

— Может, из Моцарта?

— Гайдна или Гуно!

— Из екатерининской поры!

— «Гром победы раздавайся»!

Но тут вдруг начали бить часы. И заиграли менуэт.

— Вот! — воскликнул Борис Голицын. — Божественная тема!

— Отличная мысль! — принял предложение Будри. — Сейчас будет исполнен менуэт времён государыни Екатерины! Тех, кто помнит те незабвенные годы, просим, как говорится, тряхнуть стариной! И показать молодым, как веселились в ту достопамятную пору!

Будри повернулся к музыкантам:

— Прошу вас, господа!

Гончаров и Рунич заиграли менуэт.

— Борис Владимирович, вам начинать! — объявил Будри.

Князь Голицын встал и обратился к матери:

— Разрешите, сударыня?

Голицына царственно кивнула, поднялась с места и, протянув руку сыну, с улыбкой вступила в танец. К ним присоединились ещё несколько пар. Остальные разом встали с мест и стали с интересом наблюдать за танцующими.

— Господа! — подал голос Будри. — Переда вами — эпоха, увы, ушедшая, государыни Екатерины! И самая яркая танцевальная жемчужина той поры — божественный менуэт!

Голицына и её сын в танце приблизились к музыкантам. Взгляды княгини и Гончарова встретились.

— А у вас, господин Гончаров, — с улыбкой спросила Голицына, — нет желания стать обладателем жемчужины?

Гончаров улыбнулся и ещё нежнее заиграл мелодию танца.

* * *

По тёмному служебному коридору одного из санкт-петербургских театров шаркающей походкой шёл сторож с фонарём в руке. Он освещал дорогу шедшим за ним Сипягину и двум его спутникам, чьих лиц было не разобрать в потёмках.

— Тута вот! — сказал сторож, подходя к двери и отпирая замок. Прошу!

Все трое вошли в гримёрную комнату.

— Сейчас посветим! — произнёс сторож и стал зажигать свечи.

Комната осветилась. И сразу бросились в глаза гвардейский мундир и богато отделанная дамская накидка, разложенные на диване. Рядом находились другие костюмы.

— А здесь, извольте взглянуть, разная волосатость! — и сторож показал на парики, усы и бороды.

Спутница Сипягина подошла к столу и примерила парик. Мужчина тоже нахлобучил лохматый парик и приложил к подбородку бороду.

— Как?

— Нет! — покачал головой Сипягин.

— Подберём что-нибудь другое! — сказал мужчина и сменил бороду на усы.

Женщина тоже поменяла парик.

* * *

Рассеянным, не режущим глаза светом светило осеннее солнце. По тротуару сновали прохожие. У подъезда дома стояли Будри и Гончаров. Француз держал в руках газету, его спутник прохаживался взад-вперёд.

— Вот, господин Гончаров, специально для вас! — воскликнул Будри, потрясая газетой. — «Франц Фишер, уроженец Саксонии уведомляет через сие, что с прежней своей квартиры он съехал и живёт ныне близ Каменного моста в Гороховой улице в доме под номером 100 господина надворного советника в нижнем этаже»!

— Ну, и пусть себе живёт! — пожал плечами Гончаров. — Мне-то до этого какой интерес?

— Самый прямой! — уверил Будри. — Потому как сей саксонский Фишер уведомляет, что он «получил из‐за моря разных сортов новые скрипки, виолончели, гитары и прочее».

— Это другое дело! — оживился Гончаров.

— А также, — продолжал читать Будри, — английские концертные роги, кларнеты, флейты и прочее. Венские новые фортепиано, сделанные наподобие флигелей и клавикордов в последнем вкусе». Как?

— Всё бы купил! — мечтательно произнёс Гончаров. — Располагай я свободными средствами.

— Вот и воспользуйтесь жемчужным предложением! Фортуна сама вам в руки идёт!

— Жемчужным? — не понял Гончаров. — Что вы имеете в виду, Давид Иваныч?

Не успел француз ответить на вопрос, как из дома вышел мужчина итальянской внешности.

— Мсье Будри! — закричал итальянец. — Какими судьбами?

— О, Гаэтано, bonjour, bonjour! — приветствовал француз.

— Bon matin, Давид! — ответил Гаэтано.

— Permettez-moi de vous prėsenter monsieur Гончаров, — представил Будри своего спутника.

— Доброе утро! — кивнул Гончаров. — Давайте по-русски, господа!

— С удовольствием! — отозвался Гаэтано. — Рад приветствовать таких уважаемых гостей! А почему не заходите? Милости прошу!

— Ожидаем даму! — ответил француз.

— О! Тогда будем ждать! У меня ведь столько нового! Есть император Бонапарт в полный рост. Людовик XVI-ый, Мария-Антуанетта. Светлейший князь Григорий Потёмкин. Генералиссимус Суворов. Жан-Жак Руссо. И даже граф Феникс Калиостро!

— Что мне все эти графы и князья? — перебил итальянца Будри. — Ты мне скажи, Гаэтано, я у тебя есть?

Будри повернулся к Гончарову и объяснил:

— Я давно прошу его поместить в комнате меня. Это же незабываемое впечатление — встреча с самим собой!

— Увы, Давид, пока порадовать нечем! — сказал Гаэтано. — Зато есть твой брат!

— Жан-Поль?

— И не один! А рядом с Шарлоттой.

— Корде?

— С нею. Тет-а-тет. Он возлежит в ванной, а она с занесённым кинжалом!

— Какая жуть! — тихо произнёс Гончаров.

— Публика в восторге! — успокоил Гаэтано. — Специально приходят их посмотреть.

Показались Сипягин и сопровождающие его бородатый мужчина в партикулярном платье и женщина, одетая на европейский вкус.

— Комната открыта? — осведомился Сипягин.

— Да, да! Прошу вас! — засуетился Гаэтано. — Милости прошу!

Когда дверь за посетителями затворилась, Гончаров негромко сказал:

— Колоритная компания!

— Хоть сейчас в Комеди Франсез! — согласился Будри.

Зацокали копыта, подъехал экипаж. Дверца приоткрылась, и показалась княгиня Голицына.

— Вот и я, господа! Добрый день!

Будри и Гончаров бросились к экипажу, помогая княгине сойти.

— И где же тут ваши восковые фигуры? — весело спросила Голицына.

— Милости прошу, сударыня! — воскликнул тотчас появившийся Гаэтано. — Фигуры ожидают вас!

Галантно распахнув входную дверь, итальянец пропустил посетителей и затем последовал вслед за ними.

Очень скоро дверь распахнулась снова, выпустив на улицу Сипягина и его спутников.

— Ну как Шарлотта? — спросил Сипягин. — Жих и готово!

— Нам к этому не привыкать! — хмуро ответил мужчина.

— Дело привычное! — согласилась женщина.

— И главное, в глаза не бросаетесь! Стало быть, за дело пора!

* * *

А в Зимнем дворце в комнате для фрейлин Наталья Кирилловна Загряжская вела разговор с племянницей Натальей Загряжской.

— И чем же он тебя с глазу на глаз порадовал?

— Цветок подарил! — фрейлина кивнула на подоконник, на котором в изящной вазочке стояла роза.

— И это всё?

— Про портрет слова говорил.

— Про какой портрет?

— Маменькин, — фрейлина кивнула в сторону портрета. — Назвал её чудом. Сказал, что из её глаз струится счастье.

— Ну, а главное?

— Что главное, тётушка?

— О судьбе вашей ничего не говорил?

— Говорил.

— Что же ты молчишь?! И что же?

— Сказал, что это очень опасно, когда служба зависит от Амуров.

— А дальше что?

— Дальше — ничего. Оля Протасова вошла.

— Подслушивала! Стало быть, уже всё известно Марии Фёдоровне!

— Что известно?

— Весь двор судачит о розочках, которые вчера раздавал твой Алёша.

— Раздавал?

— Да, милая моя! Маше Нарышкиной, государыне и тебе.

— Как? — воскликнула Наталья и, закрыв лицо руками, зарыдала.

— Не плачь, Ташенька! Слезами делу не поможешь! Теперь я стану устраивать твою судьбу! Мы нос-то ему утрём!

— Кому?

— Этому штабс-ротмистру!

* * *

В доме графини Екатерины Владимировны Апраксиной, кавалерственной дамы, старшей дочери княгини Голицыной, давали бал.

Хозяйка дома, тридцати семи лет от роду, была очень хороша собой, имела прекрасный профиль, большие глаза и стройную фигуру. Но черты её лица были довольно резкие, поэтому Екатерина Владимировна выглядела суровой, за что парижане времён Людовика XVI называли её разгневанной Венерой. Но сегодня вместе с мужем, военным губернатором города Смоленска графом Степаном Степановичем Апраксиным, она встречала гостей, поэтому изо всех сил старалась выглядеть повеселее.

Апраксины прибыли из Смоленска в Санкт-Петербург ненадолго, и одной из первых в их доме появилась княгиня Голицына.

— Катенька! Стёпа! — заговорила она, пока дочь чмокала её в щёку, а зять прикладывался к ручке. — Если б не это корсиканское чудовище, я бы сказала: Bonsoir! Je suis contente de vous voir! Vous avez tous bien?

— Спасибо, маменька, всё хорошо! — ответила графиня.

— Мы тоже очень и очень рады вас видеть! — добавил граф.

— Детки как?

— Хорошо, маменька!

— Пойду навещу! Соскучилась!

И княгиня отправилась разыскивать внуков.

А в большом просторном зале уже рассаживались по местам музыканты. Гости собирались группками и тихо переговаривались.

— Да, всё забываю спросить, — обратился Гончаров к Руничу. — Чем та история с князем завершилась?

— Какая история?

— С князем Волконским.

— А! — усмехнулся Рунич. — Как Павел в Сибирь его сослал?.. Поехал он с семьёю проститься. Мать сразу в обморок упала. А князь заспешил обратно во дворец. По пути встретил нескольких посланцев, требовавших как можно скорее явиться к императору… Павел уже лежал в постели, когда вошёл Волконский. «Что я наделал! — воскликнул государь. — Прости меня, Христа ради!». Он приподнялся с постели и поклонился.

— А что же князь?

— Князь попросил: «Позвольте, Ваше Величество, мне на минуту к своим вернуться? Там у меня мать без памяти». «Что я наделал! — повторил Павел, вновь поклонился и сказал. — Передай этот поклон от меня своей матери! И попроси её, чтобы она меня простила!».

Со стороны парадной лестницы донеслись громкие возгласы — встречали Дмитрия Васильчикова, полковника кавалергардского полка.

— Дмитрий Василич, милости просим! — с торжественной радостью произнёс граф Апраксин.

— И вальс вас уже поджидает! — с лукавостью добавила графиня и громко крикнула. — Маэстро!

Оркестр заиграл вальс.

— Что за интрига с вальсом? — удивился Гончаров.

— Забавная была история! — улыбнулся Рунич. — Император Павел, вальсируя с Лопухиной, споткнулся и упал. И тотчас был издан приказ, запрещавший впредь кому бы то ни было вальсировать на балах.

— А Васильчиков тут причём?

— Притом, — начал отвечать Рунич, — что стал ухаживать за Лопухиной…

–… не боясь навлечь гнев императора! — закончила фразу внезапно появившаяся Голицына. — Добрый вечер, господа!

— Добрый вечер, Наталья Петровна! — в один голос произнесли молодые люди и раскланялись.

— Так вот о Мите Васильчикове! — продолжала княгиня. — Как-то на балу Лопухина призналась ему, что ей очень хочется повальсировать.

— Она не знала о приказе императора? — спросил Гончаров.

— Знала или не знала, не в этом суть! — ответила Голицына. — Желание дамы — закон для кавалера! И наш Митя смело подошёл к оркестру и объявил якобы от имени государя, что велено играть вальс.

— И оркестр заиграл?

— Да, — с улыбкой произнесла княгиня. — И наш Васильчиков вместе с Лопухиной стал вальсировать. Но тут появился Павел.

— Случился скандал? — предположил Гончаров. — Кавалера в Сибирь сослали?

— Нет. Император нашёл, что пара отлично вальсирует, и похвалил их. С тех пор о запрещении вальса и помина не было! — закончила Голицына свой рассказ и добавила, глянув на Гончарова. — Сей танец мне тоже по душе!

— Желание дамы — закон для кавалера! — негромко произнёс молодой человек.

И закружился с княгиней в вальсе.

* * *

А в театре на Невском проспекте закончилось представление. Публика направилась к поджидавшим её экипажам.

За углом театрального здания в густой тени Сипягин тихо сказал:

— Ну, с Богом!

Стоявшая рядом с ним дама с вуалью на шляпе и мужчина в чёрном цилиндре, надвинутом на самые глаза, смешались с толпой.

Из театра вышли штабс-ротмистр Алексей Охотников и поручик Егор Краснов.

— Пожалуй, ещё успеем к Апраксиным! — сказал штабс-ротмистр.

— В самый раз! — согласился поручик.

— Последний холостяцкий бал? — с улыбкой осведомился Охотников.

— Как бы княгиня его не испортила! Вдруг заявится?

— Entschuldigen Sie mir bitte! — раздался вдруг голос, и перед кавалергардами появился мужчина в цилиндре, надвинутом на самые глаза, говоривший с сильным акцентом. — Простите меня, господа! Я совершенно случайно слышать. Вы говорить: бал, Апраксин. Я тоже должен туда ехать. Но я совсем не знать дорога.

— Это совсем рядом! — любезно обнадёжил незнакомца Краснов.

— Рукой подать! — добавил Охотников.

Сзади к кавалергардам приблизилась дама с вуалью на шляпе.

— Ich heisse baron Franz Berger! — представился мужчина и поклонился.

— Алексей Охотников!

— Егор Краснов!

— Охотников? — радостно переспросил мужчина. — Я не ошибайт?

— Нет, нет! — ответил штабс-ротмистр. — Охотников.

— Какая удача! — воскликнул мужчина.

В руке женщины, стоявшей за спинами кавалергардов, блеснул кинжал, и Охотников стал медленно оседать на тротуар.

— Алексей, ты что? — удивлённо спросил Краснов, подхватывая друга. — Боже, что это?

Краснов отвёл руку в сторону — с неё капала кровь.

— Я знаю… это награда… за наслаждения, — с трудом проговорил Охотников. — Скорее домой!.. Может… я ещё… выживу…

* * *

А в доме Апраксиных бал продолжался. Гостей заметно прибавилось. Среди них была и Наталья Кирилловна Загряжская с племянницей фрейлиной Натальей Загряжской.

— Значит, он императору нравился, раз он его в графы пожаловал? — спросила фрейлина.

— Нравился, да так, что Павел решил женить новоиспечённого графа Кочубея!

— На ком?

— На своей фрейлине Лопухиной. Вызвал Кочубея к себе и объявил ему своё высочайшее решение. Но граф тоже был молодец не промах! Не моргнув глазом, он объявил Павлу, что уже помолвлен и явился-де за государевым благословением. Император пришёл в ярость неописуемую! Но благословление дал.

— Но вы-то ничего об этом не знали?

— А что делать-то? Попавший в опалу граф покинул покои императора, пулей полетел к нам и упал в ноги: не погубите, дескать! И попросил руки Машеньки.

— А она что?

— Машенька, как оказалось, давно была к Кочубею сердцем расположена. В ноябре свадьбу сыграли. И тайком укатили в Дрезден. От гнева государева прятаться.

— Ой, смотрите, тётушка! — зашептала вдруг Наталья.

— Что?

— Княгиня-то как вальсирует!

— Батюшки мои! — разглядев Голицыну среди танцующих, тихо произнесла Загряжская. — Да с молодцем каким! Вот что такое княгиня Голицына! Захочет тряхнуть стариной, так гром — на всю Ивановскую!

* * *

Краснов и Лука Зыбин, слуга Охотникова, внесли штабс-ротмистра в комнату и осторожно уложили на кровать.

— Врача надо срочно, Лука! — произнёс Краснов.

— Никифор! — позвал Зыбин.

Из кухни вышел рослый парень и остановился в дверях.

— Лети за лекарем!

— Конрада… надо позвать! — еле слышно произнёс Охотников.

— Что, что? — не расслышал Краснов и склонился к Алексею.

— Конрада Стофрегена… Лейб-медика… Её Величества…

— Понял! — кивнул Краснов и повернулся к Луке. — Придётся тебе, Лука. Лети в Зимний. Спросишь Стофрегена. Собирайся, я записку напишу! Никифор, перо, чернил и бумагу!

Зыбин бросился собираться, Никифор принёс письменный прибор, Краснов сел к столу писать записку.

* * *

А в доме Апраксиных закончился очередной танец. Кавалеры принялись разводить дам по местам.

— Пойду, поздравлю княгиню с возродившейся молодостью! — пряча улыбку, произнесла Загряжская. — А ты, Наталья, не скучай! Вон, кажется, Оля Протасова!

И Наталья Кирилловна направилась к Голицыной. А фрейлина Наталья Загряжская бросила взгляд в сторону кавалера княгини. Издали хорошо было видно, как Наталья Кирилловна подошла к Наталье Петровне, что-то весело ей сказала, как Голицына рассмеялась и представила Загряжской своего кавалера. Женщины о чём-то оживлённо заговорили, а Гончаров, заметив фрейлину, направился к ней.

— Добрый вечер, мадемуазель!

— Добрый вечер, мсье!

— Я даже не знаю, как вас зовут.

— Наташа. Наташа Загряжская.

— А меня Николай. Николай Гончаров.

— Вот и познакомились!

— Спасибо его величеству!

— Кому?

— Его величеству Случаю! Ведь это же он толкнул меня дверью!

— В самом деле! — улыбнулась фрейлина. — И как поживает ваш ушиб?

Гончаров приподнял прядь волос со лба:

— И следа не найдёте!

Оба весело рассмеялись.

Вновь заиграла музыка.

— Николай! — раздался за спиной Гончарова голос княгини. — Вы что, не слышите?

— Что, простите? — встрепенулся молодой человек, поворачивая голову.

Перед ним стояли Голицына и Загряжская.

— Вы разве не слышите? — повторила княгиня. — Музыка! Танец!

— Да, да! — ответил Гончаров и повернулся к фрейлине. — Разрешите?

Наталья кивнула, и Николай повёл её в середину зала.

— Ах, вот оно как! — тихо ахнула княгиня.

— Такая нынче молодёжь пошла! — притворно вздохнула Загряжская. — На ходу подмётки срезает!

* * *

Лейб-медик Конрад Стофреген заканчивал перевязку Охотникова. Алексей застонал.

— Verzeihen Sie! Извините! — еле слышно произнёс доктор, продолжая бинтовать рану. — Ich wollte Ihnen nicht weh tun. Я не хотел сделать вам больно… Alles! Всё!

Строфреген взял руку Охотникова, пощупал пульс. Затем выпрямился и внимательно посмотрел в лицо кавалергарда. Тот находился в забытьи.

Лекарь перешёл в соседнюю комнату, где его с тревогой поджидали Краснов, Лука Зыбин и Никифор. Стофреген подошёл к тазику, чтобы обмыть руки. Никифор стал поливать из кувшина.

Все молчали.

Доктор вытер руки насухо, опустил закатанные рукава и сел к столу, чтобы написать заключение. И только тогда спросил:

— Значит, говорите, кто-то из толпы?

— Стояли, разговаривали! — начал вновь пересказывать подробности Краснов. — Вдруг сзади кто-то подкрался… Мы и не заметили, кто… И пырнул!

— Kaum möglich! — негромко произнёс Стофреген.

— Что? — переспросил Краснов.

— Маловероятно…

— Всё же на моих глазах!.. Многие видели…

— Ich zweifle!.. Я сомневаюсь…

— Почему?

— Весьма похоже на дуэль…

— Вот истинный крест! — размашисто перекрестился Краснов. — Да у него и недругов нет. Одни друзья закадычные! С кем к барьеру-то выходить?

— Я всё же напишу — воспаление. Чтобы не было лишних разговоров. И ненужных подозрений…

— Это опасно, доктор? — спросил Зыбин.

— Es ist schwer zu sagen… Трудно сказать. Будем посмотреть… Если через три неделя рана затянется, будет жить.

— На всё воля божья! — вздохнул Зыбин.

— Да! — согласился лекарь. — Gott weiss! Бог знает!

— Но вы нам тоже помогите!

— Конечно… Ich werde mein Moglichkeit tun. Постараюсь сделать всё возможное! Wenn es in meiner Macht steht. Если это в моих силах… Если не возражаете, я проведу эту ночь здесь.

* * *

Поздно ночью в покоях вдовствующей императрицы горел свет. Мария Фёдоровна беседовала с сыном Константином.

— Mein Gott! Какой ужас!.. Как всё это произошло?

— Под покровом ночи, meine Mutter! — ответил Константин. — Обстоятельства пока неизвестны.

— Надо всё тщательно расследовать!

— Уже распорядился! Пока известно лишь, что поздним вечером доставлен к себе на квартиру истекающий кровью кавалергард. Рана колотая. Похоже на сабельный удар.

— Это что же дуэль?

— Пока неизвестно.

— А может быть, месть? — предположила императрица.

Константин пожал плечами.

— Известно много случаев, — продолжала Мария Фёдоровна, — когда таким образом мстили за поруганную честь, за нанесённую обиду. Нанимали какого-нибудь отчаянного повесу, сорвиголову. Сулили большое вознаграждение. И вкладывали в его руку оружие.

— Вы где-то читали об этом, maman? — Константин бросил взгляд на книжные полки.

— Да, где-то совсем недавно.

— Чего только не напишут! — воскликнул Великий Князь. — И что же было дальше?

— Наёмному убийце не удалось совершить задуманное. Он только ранил жертву.

— Как похоже на реальную жизнь! И что же?

— Там долгая история! Роман очень велик! Наёмный злодей и тот, кто его нанимал, переругались из‐за размера вознаграждения. Убийства-то не получилось!

— И что?

— Злодей вновь пустил в ход кинжал. Заказчик схватился за пистолет. В конце концов, оба отправились к праотцам.

— И все концы, стало быть, в воду?

— Вот именно.

— Какая поучительная история! — с улыбкой произнёс Константин. — Жаль, что мне не хватает времени книжки читать! Schade!

— Очень жаль, мой дорогой! Sehr schade!

* * *

Ночную тишину в квартире Охотникова нарушал лишь размеренный стук стенных часов. Луна заглядывала в окно, освещая чью-то грузную фигуру, спавшую в кресле.

Часы пробили три раза.

— Drei Uhr! — тихо проговорил спавший в кресле, открыл глаза, обвёл взглядом полутёмную комнату и уставился на пустую кровать. — O, mein Gott!

Мужчина вскочил на ноги, достал из кармана брюк спички, зажёг стоявшую на столе свечу и оглядел комнату. В ней никого не было. Конрад Стофреген — а это был именно он — вновь посмотрел на часы.

— Три часа! Hol’s der Teufel! Wo ist er?

И доктор отправился в соседнюю комнату.

Охотников лежал на диване и был явно без чувств.

— Was ist los? — пробормотал Конрад.

Он подошёл к лежащему, потрогал лоб, пощупал пульс. Охотников застонал и открыл глаза.

— Wie fűhlen Sie sich? Was fehlt Ihnen?

— Плохо мне, Конрад. Бок болит… Ist das gefährlich? Muss ich in Bett bleiben?

— Да, да. Надо лежать. Опасно ли это, покажет время.

— Это расплата, я знаю… За наслаждения! — произнёс Охотников и вновь застонал.

— А почему вы здесь? Вам нельзя ходить! Зачем вы покинули постель?

— Письмо! — еле слышно ответил Алексей.

— Что? — не понял Стофреген.

— Der Brief… Я написал письмо… Там… На столе.

Лекарь взял со стола конверт.

— Это?

— Да… Передайте, Конрад, Её Величеству!

— Хорошо.

— Её Величеству! — повторил Охотников и через паузу добавил. — Там ещё записка… Фрейлине Наталье.

— Наталье? Кто это?

— Наталья Загряжская… Передайте, Конрад!

— Хорошо, хорошо! Вам нужно спать, Алексей!

Охотников покорно закрыл глаза и забылся.

* * *

В своём кабинете Великий Князь Константин распекал генерала Уварова.

— Вы же прекрасно знаете, господин Уваров, что в мире происходит! С Турцией всё время воюем!

— Точно так, Ваше Высочество!

— В Европе неспокойно. Этот узурпатор, того и глядишь, двинет свои полки…

— Ляжем костьми, Ваше Высочество! Если надо, за родину постоим!

— Вот и я о том же — если надо! А наши славные гвардейцы без всякой надобности — когда совсем НЕ НАДО! — устраивают кровавые поединки. И где? На улицах города! Посреди мирно гуляющей публики!

— Поединки? Да ещё кровавые? — удивлённо встрепенулся Уваров. — Виноват, не слыхал, Ваше Величество!

— Вот тебе раз! А ваш штабс-ротмистр?

— Охотников? У него воспаление. Есть рапорт лекаря.

— Фёдор Петрович! — укоризненно произнёс Великий Князь. — Вам ли с вашими заслугами, боевыми наградами и с таким солидным опытом жизни верить лукавым эскулапам?

— Рапорт лейб-медик Стофреген подписал! Как же не верить, Ваше Высочество?

— Доверяй, но проверяй, Уваров! У них весь род буйный!

— У кого? — не понял генерал.

— У Охотников этих. Дуэлянт на дуэлянте сидит и дуэлянтом погоняет! Вспомните братца его, конногвардейца!

— Петра Охотникова?

— Его самого! Где жизнь окончил? На дуэли! В двадцать шесть лет!

— Пять лет уж как нет! — вздохнул Уваров и перекрестился.

— Теперь вот младший брат на ту же стезю ступил!

— Я распоряжусь, чтоб проверили.

Константин покачал головой:

— Лично, лично, Фёдор Петрович! Освидетельствуйте и доложите!

* * *

Лейб-медик Его Величества Джон-Самуэль Роджерсон, достав из шкафа увесистый фолиант Британского медицинского справочника, начал искать нужное ему место, когда дверь отворилась, и в комнату вошла Амелия Баденская.

— Роджерсон! — позвала она.

Доктор оторвался от книги:

— Я к вашим услугам, принцесса!

— Мне нужен совет.

— Садитесь, прошу вас!

Амелия села.

— Вы, надеюсь, слышали об этом ужасном происшествии?

— Ранение кавалергарда?

— Да.

— Конрад мне рассказывал. Случай серьёзный. И весьма.

— Раненый написал письмо. Моей сестре. И я не знаю, надо ли передавать его. И вообще сообщать императрице о случившемся.

— Ни в коем случае! Последствия могут быть самые печальные!

— Советуете подождать?

— Настоятельно рекомендую! Вот разрешится от бремени, окрепнет, а там, глядишь, и раненый встанет на ноги.

* * *

— Нет, он не встанет, не встанет! Он сам об этом пишет! — горестно вздохнув, проговорила фрейлина Наталья Загряжская и, закрыв лицо руками, зарыдала.

— Об этом судить не нам и не ему! — уверенным тоном заявила её тётушка Наталья Кирилловна Загряжская. — Я поговорю с Конрадом! А тебе, моя милая, вредно впадать в печаль! Прекрати сейчас же!

Наталья отняла руки от лица и вытерла слёзы.

— Ты не только о себе должна теперь думать! — напомнила тётушка.

— Но ведь он же…! — Наталья развернула зажатую в кулаке записку. — Прощения просит… И прощается!.. Навсегда…

— На всё воля божья! — смиренно произнесла Наталья Кирилловна и перекрестилась. — Все под ним ходим. И пути Господни неисповедимы.

— А как же я? — и молодая Наталья вновь приготовилась заплакать.

— Девочка моя, я же просила! — строго сказала старая Наталья.

Фрейлина попыталась улыбнуться и вытерла слёзы.

— Вы правы, тётушка! Никак не привыкну!.. Но мы-то как же? — спросила она и положила руки на живот.

— Были бы живы-здоровы! Это от небес зависит. А всё остальное — в наших руках! Женихов, моя милая, в Санкт-Петербурге — пруд пруди! И не у каждого за свадебным столом император с императрицей восседать будут!

— А у меня будут?

— Это уж моя забота, милая моя!

* * *

Прошло две с половиной недели. Рана у Охотникова всё не затягивалась. Посещавший раненого Стофреген смотрел на неё со всё большей тревогой.

27 октября штабс-ротмистр написал прошение об увольнение его в отставку по причине имеющейся в нём грудной болезни.

На следующий день в его квартире появился Уваров.

— Так! — загрохотал в прихожей рокочущий голос генерала. — Предъявите мне моего болезного штабс-ротмистра!

Генерал быстро пересёк все комнаты и подошёл к постели Охотникова.

— Бонжур, мой дорогой! Са ва бьен? Короче, как себя чувствуешь?

— Здравствуйте, Фёдор Петрович, — тихо ответил раненый. — Так же… Как и в прошлый раз.

— И никаких улучшений?

— Увы. Скорее, наоборот. Да вы садитесь, Фёдор Петрович!

— А эти чёртовы эскулапы что говорят? — спросил генерал, усаживаясь в кресло. — Лекарства, какие надо, дают?

— Дают. Но они…

— Что?

— Как мёртвому припарки.

— Так! — важно изрёк Уваров. — Стало быть, оборону держишь?

— Держу.

— Великий Князь о тебе всё время справляется. Велел передать самые…

— Спасибо. В полку что?

— Маршируем. Строй учимся держать ровнее. Уставы вдалбливаем.

— К войне готовитесь?

— Не приведи Бог, конечно! Но если Его Величество бросит клич, костьми ляжем! Все, как один!

— Краснова что-то давно не вижу. Раньше каждый день навещал.

— Срочно отправлен в армейский дивизион!

— Вот змея!

— Кто? — с удивлением спросил генерал.

— Старушка одна. Мстительная.

— Старушки бывают те ещё! — согласился Уваров. — А наш Егор Краснов послан с секретнейшим посланием императора, содержание коего разглашать не имею права. Тем более, оно мне и неизвестно.

Уваров встал.

— Что ж, поправляйся, Алексей! Какие просьбы есть?

— Чтоб прошение моё удовлетворили.

— Рассмотрим, не беспокойся! А что Его Высочеству передать?

— Уверения в моём нижайшем почтении.

Уваров сверху вниз посмотрел на лежащего и изрёк:

— Да уж, ниже некуда!

* * *

Княгиня Голицына, прогуливаясь по гостиной, диктовала письмо. За столом сидел секретарь и старательно всё записывал.

— Самая главная наша новость — императрица родила дочь. Великую Княжну нарекли Елизаветой. Случилось сие событие третьего ноября.

— Третьего ноября, — повторил секретарь, записывая.

— Мария Фёдоровна, конечно же, недовольна. У неё вновь подозрения по поводу непонятного происхождения внучки.

— А что же тут непонятного? — удивился секретарь.

— Это, — княгиня бросила на секретаря строгий взгляд, — не нашего ума дело!

— Ясно, — тихо произнёс секретарь и обмакнул перо в чернильницу.

— Это не нашего ума дело! — повторила Голицына. — Тем более, и император к сетованиям матери не прислушивается, оставляя все её наветы без внимания. Жену навещает часто и о малютке заботу проявляет трогательную.

— Трогательную, — повторил секретарь.

— Написал?

— Да.

— Дальше! Кавалергард Охотников, о котором я тебе уже писала, всё ещё находится в постели, рана его не заживает. Как говорят, 14 ноября он получил уведомление о полной отставке.

В гостиную неслышно вошёл Панкратий и объявил:

— Кавалерственная дама Загряжская Наталья Кирилловна!

— Вот как? — удивилась Голицына. — Проси!

— А письмо? — спросил секретарь.

— Потом допишем! Ступай!

Секретарь удалился.

В гостиную вплыла Загряжская. Дамы галантно раскланялись.

— Прошу! — пригласила княгиня, и дамы расположились у стола. — Чаем потчевать? Или как государыня Екатерина?

— Как государыня! — сделала выбор Загряжская.

Голицына позвонила. Вошла горничная.

— Кофею! — приказала княгиня.

Горничная вышла.

— Как быстро уходит осень! — пожаловалась Загряжская. — Едучи к тебе, я так озябла.

— Ничего, кофей согреет!

Дверь растворилась, горничная внесла поднос с кофейником, чашками, кувшинчиком со сливками, баночкой варенья и свежими булочками.

Дамы принялись пить кофе.

— Как внуки? — спросила Наталья Кирилловна.

— Растут. Как тесто в квашне.

— Внучка, говорят, у тебя чудо?

— Да, шустра не по годам! Как и все Голицыны! Я ей почтение стараюсь внушить к роду нашему. Чтоб гордилась происхождением. Девятнадцатое колено от Гедимина всё-таки!

— А она что?

— Учудила на днях! Стала ей про Иисуса Христа рассказывать, про божественные свойства души Господа нашего. Чтоб почитала. Благоговела чтоб перед Всевышним.

— Мудро, княгинюшка, мудро! — вставила слово Загряжская.

— А она слушала, слушала и вдруг спрашивает: а этот Иисус, бабушка, если он такой замечательный, не из рода ли Голицыных будет? А, какова дитятка?

— Сколько ей?

— Седьмой пошёл.

— Редкостное дитя! — отметила Загряжская и переменила тему. — Мой племянник тоже учудил!

— Это который?

— Григорий Строганов.

— Тот, что в Испанию укатил? — предположила княгиня.

— Он самый! Все тамошние дамы от него без ума, говорят! На шею вешаются! И он, сказывают, тоже не теряется — ни одной юбки не пропустит!

— Загряжская кровь! — заметила Голицына.

— Не скажи, Наталья, не скажи! — решительно возразила Загряжская. — Она не каждого будоражит! Взять хотя бы моего Николая. Не в пример братцу своему сумасбродному всегда тихоней был. Но уж зато в кого этот бес вселится, удержу нет никакого! Такого начудит, пока не перебесится, хоть святых выноси!

— Да уж! — сочувственно заметила Голицына. — Как вспомнишь, волосы дыбом!

— Что им наши волосы! — вздохнула Загряжская. — Старики у нынешних молодых не в чести. Всё по-своему повернуть норовят. Неслухи, перекорщики, пустобрёхи!

— Своих я в узде держу! — строго сказала Голицына. — Что Дмитрия с Борисом, что Екатерину с Софьей.

— Как? — удивилась Загряжская. — Борису-то, небось, сорок уж!

— Тридцать девять.

— Вот! И Софьюшке, поди, тридцать уж?

— Тридцать один. Но для меня они всё равно — дети! А я для них — мать!

— Да, — согласилась Загряжская. — Мать — это святое!

Помолчали, прихлёбывая кофе.

— Варенье отменное! — похвалила Загряжская.

— Малиновое. И польза от него! Роджерсон рекомендует употреблять постоянно.

— Роджерсон в этом разбирается, — вновь согласилась Загряжская.

Помолчали ещё.

— А у меня к тебе дельце, Наталья! — заявила вдруг Загряжская.

— Догадываюсь. Не ради ж варенья по студёному городу в карете тряслась.

— Не ради, ты права! Приехала как бы по-родственному. Дела семейные решать.

— По-родственному? — удивилась Наталья Петровна. — С каких это пор Голицыны…

— С тех самых, как одна княгиня полковника Ивана среди прочих выделила и сетями амурными оплела.

— Ивана? — нахмурилась Голицына. — Амурными? О чём это ты?

— Брось, Наталья, ангела из себя строить! Меня-то к чему за нос водить? Я Ванюшу полковника в виду имею. Про Ивана Загряжского говорю!

— Нашла, что вспоминать! — ещё больше посуровела княгиня. — Давно это было… И было ли?

— Было, было! — уверенно напомнила Загряжская. — И тут, в Петербурге, и в городе Дерпте.

Голицына вся сжалась в комок и неприязненно сказала:

— Что было, то было и давно быльём поросло! Из сердца — вон, из памяти — долой!

— Значит, было всё-таки! — не унималась Загряжская.

— И что ты от меня теперь хочешь? — почти со злостью спросила Голицына.

— Только то, что с тех самых пор мы с тобою как бы родня. Я с Николаем Загряжским повенчана, у тебя с его братом Иваном невенчанная любовь. Так что, хочешь, не хочешь, а деваться некуда — родня!

— Ладно, допустим. И что прикажешь делать мне теперь?

— Не о тебе речь! И не обо мне. Наше время кончилось, утекли дни молодые, их не воротишь. Другие нынче в жизнь вступают, о них позаботиться надо.

— О ком это ты? Не пойму что-то! — уже гораздо теплее произнесла Голицына.

— Есть у Ивана дочь, плод любви его дерптской.

— Наталья?

— Да. В честь тебя, между прочим, названа!

— И что же?

— Иван-то непутёвый, головушка забубённая, свою красу ненаглядную бросил! А сам на холостую ногу зажил. А любовь его дерптская от тоски занедужила и представилась! — Загряжская перекрестилась. — Сиротой росла Ташенька, ни отца, ни матери.

— Я знаю, — кивнула Голицына.

— Александра Степановна, доброй души человек, как родную дочь её воспитала. В Питер привезла, при дворе пристроила.

— Я её видела. В отца пошла. Глаза особенно.

— А характером — в мать! Так же доверчива.

— Что значит… доверчива? — не поняла княгиня.

— Оплёл её сетями амурными один кавалергард. Она и не устояла. А он, голова забубённая…

— Бросил?

Загряжская кивнула и, помолчав, добавила:

— Ещё и письмо прислал. С отказом. И с мольбой о прощении.

Княгиня нахмурилась и негромко спросила:

— Кто он?

— Алексей Охотников.

— Тот самый, которого…?

— Он.

Помолчали. И вновь заговорила Загряжская:

— Охотников ладно! Бог ему судья. А вот Наташеньку надо из беды вызволять. Замуж отдавать. Срочно! Время не ждёт.

— Она что же…?

— Да, да! Потому и решила к тебе обратиться. По-семейному. По-родственному. За помощью.

— Чем могу, помогу с удовольствием! — в голосе княгини зазвучала твёрдость. — Дело нужное! Почти святое! Говори, что от меня требуется!

— Свадьбу, я думаю, надо играть громкую! — начала издалека Загряжская. — Чтобы император с императрицей были за свадебным столом. И Мария Фёдоровна тоже. С Её Величеством я уже говорила, она согласна. Обещала поговорить с супругом. А вот с Марией Фёдоровной я не очень…

— Беру на себя! Что ещё?

— Посаженым отцом невесты будет обер-шенк двора Николай Загряжский.

— Твой благоверный.

— И родной брат твоего Ивана!

— Ладно, ладно! Забудем про непутёвого! Кто мать?

— Посаженой матерью невесты будет дочь сестры Николая, моя племянница Варвара.

— Княгиня Шаховская?

— Она. Посажёный отец жениха — мой брат Пётр Кириллович.

— Граф Разумовский?

— Он. А посажёной матерью я бы хотела видеть тебя, княгинюшка! О том и приехала просить.

— Согласна! — без раздумий ответила Голицына и повторила. — Дело нужное, почти святое!

— Вот и чудненько! — обрадовалась Загряжская. — Прямо гора с плеч! Да я и не сомневалась в твоём согласии… Спасибо за угощение! Мне пора!

— Счастливо доехать! — напутствовала княгиня и с улыбкой добавила. — Не окоченей на морозе-то!

— После твоего кофею стужа нипочём! — весело ответила Загряжская, вставая.

— Постой! — воскликнула вдруг Голицына. — Самое главное не сказала! Жених-то кто?

— Жених? — переспросила Наталья Кирилловна. — Жених — славный малый. Из иностранной коллегии.

— Как зовут-то?

— Николай Гончаров.

— Как? — ахнула княгиня. — Николай?

— Знаю, Наталья, знаю! Потому и сама приехала. Чтоб сказать: хватит, своё мы пожили, пора другим места свои уступать! Пусть молодых сети амуровы оплетают. Дело это нужное, сама говорила!

— Почти святое! — тяжко вздохнула Голицына.

* * *

В комнате-кабинете обер-шенка Двора Его Величества Николая Александровича Загряжского тихо беседовали двое: сам обер-шенк и его супруга Наталья Кирилловна.

— Может быть, всё же лучше тебе? Боюсь, пойдёт на попятную! — со вздохом произнёс Николай Александрович и с надеждой посмотрел на жену.

— Ну, вот ещё новости! Снова здорово! — всплеснула руками Наталья Кирилловна. — И это дело на меня!

— У тебя же ума палата, язык как надо подвешен. А я говорун тот еще, ты же знаешь!

— Какой уж есть! А дело это такое, что за дам болтливых не спрячешься! Мужской разговор должен быть. И на споры нет времени!

В углу кабинета громко пробили часы.

— Час уже! — вскрикнула Загряжская и метнулась к двери.

Выглянув в коридор она, она жестом подозвала мужа:

— Идёт! Встречай! Говори то, что велела! А я исчезаю!

И Наталья Кирилловна скрылась в соседней комнате.

Немного подождав, Николай Александрович широко распахнул дверь и вышел в коридор. Навстречу ему шёл Николай Гончаров.

— Милости прошу, милости прошу! — гостеприимно приветствовал молодого человека Загряжский.

— Здравствуйте, Николай Александрович!

— Добрый день, дорогой тёзка, Николай сын Афанасьев! Добрый день! Заходи!

Войдя в кабинет, Загряжский сразу же усадил Гончарова к столу, а сам шагнул к шкафу, достал бутылку вина и рюмки. Рюмки поставил на стол, а сквозь бутылку посмотрел на окно.

— Как играет, а! Бургундское! Только вчера привезли! Просто грех не попробовать! Как?

— Я вообще-то не большой любитель, — начал было Гончаров, но Загряжский его перебил.

— Я тоже не любитель! Да он здесь и не нужен! Тут ценитель надобен! Чтобы по достоинству оценить вкус напитка сего, богам предназначенного. Пусть его Боги пьют! И Богини! Мы лишь оценщики!

— Ну, если только оценщики…

— Только, любезный мой тёзка, только!

Загряжский разлил по рюмкам вино и поднял свою:

— За встречу!

— За встречу! — не стал возражать Гончаров.

Выпили.

— Как? — поинтересовался обер-шенк.

— Хорошее вино!

— Божественное! И алкать его многие знатоки-ценители почитают за великое счастье!

— Возможно. Счастье вполне может быть! — согласился молодой человек.

— Кстати, а как ты к нему относишься?

— К кому?

— К счастью. К человеческому счастью.

— С доброй завистью, — ответил Гончаров. — Потому как считаю, что каждый человек его достоин.

— Мудро мыслишь! — заметил Загряжский и вновь наполнил рюмки. — За счастье!

— За счастье! — и Николай пригубил рюмку.

— Э, нет! — замотал головою обер-шенк. — С таким скромным замахом счастья не добьёшься! За него биться надо! В омуты нырять! На самом дне счастье, бывает, прячется, понял? За счастье — до дна!

— Ну, ежели только за счастье…

И Гончаров осушил рюмку.

— Ну, как? Посчастливело?

— По жилам потекло, — улыбнулся молодой человек.

— То-то же! А ведь многим, очень многим не удаётся счастья этого достичь! Их удел — тоскливая повседневность! Или того хуже — напасть за напастью! День, когда невзгод никаких нет, и кажется счастливым.

— Участь их достойна сожаления! — произнёс Гончаров, силясь понять, куда клонит его собеседник.

— Особенно женскому полу достаётся! — продолжал между тем Загряжский. — Матерям нашим, жёнам, сёстрам, дочерям. Вот, к примеру, история, достойная пера. Сам всему свидетель. Представь себе девицу ангельской души. Сироту, можно сказать, круглую. Беспутный отец бросил жену ещё до родов. Мать, лишённая счастья, вскоре отошла в мир иной. Но дочь её вырастили добрые люди, в свет вывели!

— Счастливая, значит, судьба!

— Казалось бы! Потому как налетел на неё беспутный удалец, бес окаянный. Околдовал, опутал. И сгинул! Словно его и не было!

— Печальный конец! — сочувственно произнёс Гончаров.

— Не то слово, любезнейший тёзка, не то слово! Что красной девице остаётся? Камень на шею, да в омут головою вниз?

— В сказках, — с улыбкой заметил Николай, — перед тем роковым нырянием появляется добрый молодец и ведёт красну девицу под венец.

— А в церкви их встречают царь с царицей! — радостно подхватил Загряжский. Ведут за стол свадебный и поднимают бокалы…

–… за счастье молодых!

— Правильно мыслишь! — похвалил обер-шенк и наполнил рюмки. — За счастье молодых!

— Снова до дна?

— Сие зависит от того, какого ты желаешь молодым счастья.

Выпили. И Гончаров сказал:

— Забавная сказка! Не пойму только, к чему.

— Ты прав! Сказка с вопросом: кто лучше — беспутный удалец или добрый молодец? Вот ты! Какая роль тебе по душе?

— Молодец, конечно. Красну девицу жаль.

— Мудро ответствуешь! — снова похвалил Загряжский и в очередной раз налил в рюмки вина. — За мудрость молодецкую! За доброту!

Выпили.

— Я ведь не зря сказки тебе сказываю, Николай! — внимательно взглянув в глаза молодого человека, промолвил обер-шенк. — Ту красну девицу ты хорошо знаешь! Сидит она неподалёку в своём светлом тереме, льёт слёзы горючие и ждёт, не дождётся своего добра молодца.

— О ком это вы? — растерянно произнёс Гончаров.

— О моей племяннице.

— О Наташе?

— О ней, душе светлой, но горемычной.

— А разве она…?

— Полюбила тебя, добрый молодец! Но на счастье своё не надеется.

— Это почему же? — спросил Гончаров в изумлении.

— Потому, любезный мой Николай сын Александров, что счастье само не приходит. Его добыть надобно! И принести в ладонях ласковых своей суженной. Вот и скажи, ты готов осчастливить сироту Ташеньку?

— Готов! — еле слышно произнёс Николай.

— Мудрое слово! Вот только крепкое ли?

— Крепкое!

— Вот и проверим! — воскликнул Загряжский, наливая рюмки. — Чтоб бедам с напастями ни дна, ни покрышки! За готовность крепкую! За счастье!

— За счастье! — эхом повторил Гончаров.

Выпили. И тотчас Загряжский громко позвал:

— Наталья Кирилловна!

— Да, мои дорогие! — мгновенно откликнулась Загряжская. — Слушаю вас!

— Вот Николай с просьбой к нам обратился!

— Как интересно! С какой же?

— Я? — с недоумением отозвался молодой человек, мучительно стараясь вспомнить, о какой просьбе идёт речь. — Обратился?

— Только что! — бодрым голосом подтвердил обер-шенк. — Он просит руки нашей Наташи!

— Вот как? — в изумлении встрепенулась Загряжская. — Какая честь! Вы сделали великолепный выбор, молодой человек! Сегодня же обрадую Её Величество. Дайте же я вас расцелую! По-родственному.

И, крепко обняв смущённого Гончарова, Наталья Кирилловна трижды его поцеловала.

Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату из дворцового коридора влетела фрейлина Наталья Загряжская. Увидев тётушку, целующую Николая, она остановилась, обвела глазами всех троих и бутылку с двумя рюмками на столе.

— Ой, что тут у вас?

— Да мы, Наташенька, дело важное решаем! — важно начал обер-шенк.

— Вы что же, ничего не знаете?

— Чего не знаем? — насторожилась Загряжская.

— Государь войну объявил… Бонапарту.

* * *

Барабанщики отчаянно забили в барабаны. Трубачи протрубили сигнал. Стоявший на возвышении князь Борис Голицын поднял руку и объявил:

— Его Величество государь император Александр Павлович!

Император вышел вперёд. На плацу всё замерло.

— Любезные моему сердцу павловцы! Нам вновь предстоят большие испытания! Вчера мы объявили войну узурпатору Бонапарту. Теперь российским штыкам и пушкам надлежит развеять в дым миф о непобедимости французской армии. Не посрамим славы Отечества! С нами Бог!

Император размашисто перекрестился. Павловцы дружно грянули «ура!».

Великий Князь Константин повернулся к стоявшему поодаль Сипягину. Тот подошёл. Константин что-то шепнул ему на ухо. Сипягин кивнул и быстро зашагал куда-то в сторону.

Заиграл оркестр военной музыки. Начался парад.

А Сипягин, покинув полковую территорию, заспешил к коляскам.

— Нестор Михалыч! — раздался женский голос.

— Да? — повернулся на зов Сипягин и остановился возле коляски.

К нему подошли мужчина в шляпе, надвинутой на самые глаза, и женщина в шляпке с вуалью.

— Что это вы здесь разгуливаете? — недовольным шёпотом произнёс Сипягин. — Я же предупреждал, строжайше запрещено…

— Тебя разыскиваем, Нестор! — мрачно прохрипел мужчина.

— Зачем я вам? — недовольно спросил Сипягин.

— Насчёт остатка интересуемся! — напомнил мужчина. — Полный расчёт произвести пора! Как договаривались.

— Тише! — Сипягин опасливо покосился в сторону кучера и зашёл за коляску. — Не понимаю, о чём речь! Дело-то не сделано!

— То есть как? — удивился мужчина.

— А так! — Сипягин сверлящим взглядом посмотрел в глаза собеседникам. — Где убиенный? Где, я вас спрашиваю? И сам же отвечу: здравствует!

— Он не жилец! — зло прошептала женщина. — Рука у меня верная! Дни его сочтены.

— Вот когда представится, тогда и сочтёмся!

— Мы так не договаривались! — прохрипел мужчина.

— Больше месяца за нос водите, ваше благородие! — недовольно пожурила женщина.

— Ты вот что, Нестор, либо плати, как обещал, либо…

— Что? — побагровел Сипягин. — Угрожать? Мне? Да я вас знать не знаю, прощелыг, голодранцев! Сейчас свистну и сдам полиции!

— Не свистнешь, ваше благородие! — уверенно заявила женщина.

— Это ещё почему? — удивился Сипягин и полез в карман за свистком.

— Потому что не успеешь! — ответила женщина.

В её руке сверкнул кинжал, и Сипягин, охнув, осел на мостовую.

— Всё. Пошли! — тихо сказала женщина, вытирая кинжал платком.

Мужчина с опаской взглянул на упавшего, пошарил в его карманах и достал бумажник.

— Он же нас теперь…

— Не бойся! — ответила женщина, швырнув окровавленный платок на Сипягина, и пряча кинжал под накидку. — У меня рука верная!

Оба разом повернулись и быстро удалились.

* * *

Великий Князь Константин Павлович сидел у стола в своём кабинете и слушал утренний доклад. Докладывал бывший помощник Сипягина, ныне занявший его место.

— Ну? — нетерпеливо поторопил Константин. — Что ты молчишь, Шумахер? Я слушаю!

— Шумахин, Ваше Высочество! — негромко проговорил сипягинский преемник.

— Как, как?

— Шумахин.

— Шумахер веселей! — не согласился Великий Князь. — Сапожник по-немецки. Шумахер. Ну, так я слушаю!

Шумахин вздохнул и начал читать:

— «У Новой Фундляндии потонуло перевозное судно. Было на нём две с половиною тысячи войска. Спасено только девять».

— В огне сражения враз столько не сгубить! — заметил Константин. — Сильна стихия океанская! Ещё о стихиях есть?

— «В Италии — сильное землетрясение. В Швейцарии — проливные дожди. Во Франции — ужасная буря. Четыре корабля затонуло, многие лишились мачт».

Шумахин помолчал немного и продолжил:

— «Число народа в Северной Америке простирается до 6 миллионов 180 тысяч человек. Между ними находится 1 миллион 209 тысяч невольников и 1 миллион 100 тысяч милиции».

— Как стерегут, а? — подивился Великий Князь. — На каждого раба по охраннику!

— «Доктор Дженер получил из Бенгалии мешок рупий».

— Вот как? За что же?

— «В знак благодарности тамошних жителей за введение в употребление прививания коровьей оспы».

— Позанятней есть что-нибудь?

— Есть! — ответил Шумахин. — Из Вены пишут. «Приехал сюда один евреянин, живший в Амстердаме. Он выпросил у здешних купцов заимообразно 200 тысяч флорин червонцами с иностранными векселями и скрылся. Его уже везде ищут».

— Что у нас?

— «Зубной оператор Гартц отбеливает зубы. Сколь бы черны они ни были».

— Так!

— «В придворной книжной лавке Алисия продаются новые петербургские виды и портрет адмирала Нельсона. Скорняжный мастер Христофор Фиссель предлагает свои услуги в починке и поправке старых шуб».

— Дальше!

— Больше ничего нет-с! Только вексельный курс. И погода за прошедшие три дня.

— Ни убийств, ни пожаров, ни разбойных нападений не было?

— Бог миловал! — тихо ответил Шумахин. — Но есть толки…

— Какие? — оживился Константин.

— Непроверенные.

— В непроверенных всегда что-то есть! И что же толкуют?

— Будто муж с женою друг друга порешили.

— Вот как? — ещё больше оживился Великий Князь. — С чего это они?

— Странные личности, Ваше Высочество. Кто они и откуда — неизвестно. Сказывают, разбоем промышляли. Добычу, видно, не поделили.

— Так. И что?

— Оружие у них было. Пальба началась. А там и пожар. Спасти никого не удалось. Но в сгоревшей квартире любопытную вещь обнаружили.

Шумахин загадочно замолчал.

— Какую, Шумахер? Не тяни!

— Шумахин, Ваше Высочество! — тихо поправил чиновник.

— Шумахин, Шумахер — какая разница? Что обнаружено?

— Кинжал.

— Я-то думал…, — разочарованно протянул Константин. — Что в этом любопытного?

— Полиция полагает, что сим холодным оружием были совершены преступления последних месяцев.

— А в доме всё сгорело?

— Всё, Ваше Высочество.

— Концы, стало быть, в воду!.. Что ж, пусть полиция разбирается. Как разберутся, доложишь!

* * *

Санкт-Петербург окутывали сумерки. Княгиня Голицына стояла у окна и наблюдала, как тают, погружаясь во тьму, очертания домов. За столом в гостиной сидел секретарь и записывал очередное послание княгини сыну Дмитрию, отдыхавшему в Италии.

— Написал? — спросила Наталья Петровна.

— Написал.

— Дальше пиши! У нас только и разговоров тут о землетрясении в Италии. Те, кто летом предрекал то же бедствие Санкт-Петербургу, воспряли духом. Теперь они говорят, что грозная стихия сметёт с лица земли Москву.

Секретарь вздрогнул и поднял голову:

— А я и не знал! У меня ж в Москве отец с матерью! Братья… Спрятать куда бы?

— Если Господь решил кого-то смести с лица земли, от него не спрячешься.

— Это писать?

— Нет. Но запомни! Пиши дальше. Кавалергард Охотников всё так же плох. Роджерсон говорит, что безнадёжен. Императрица, которая в ноябре родила, узнала об этом только сейчас. Страшно убивается. Лекари опасаются за её здоровье.

— Здоровье, — повторил секретарь.

— А мы, — продолжала княгиня, — готовимся к свадьбе. Фрейлина Наталья Загряжская — о её романе с Охотниковым я тебе писала — выходит замуж за Николая Гончарова из Коллегии иностранных дел. Венчание в присутствии Их Величеств произойдёт в Дворцовой церкви 27 января.

* * *

В просторном зале Зимнего дворца всё было готово для свадебного обеда. Стол ломился от угощений. Собрались приглашённые, замерли у своих инструментов музыканты. Ждали только августейшую семью.

Но вот церемониймейстер подал знак, и музыканты заиграли «Гром победы раздавайся!». Двери распахнулись, и в зал вошли государь Александр Павлович под руку с императрицей Елизаветой Алексеевной. Вслед за ними шли вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, Великие Князья Николай с Михаилом и Великие Княгини Екатерина с Анной.

По залу пронёсся лёгкий шорох всеобщего поклона.

— Bonsoir! — громко произнёс Александр и, улыбнувшись, поправился. — То есть я хотел сказать всем: добрый вечер!

— Добрый вечер! — с улыбкой приветствовала императрица.

— Добрый вечер, Ваши Императорские Величества! — нестройным, но дружным хором радостно ответили гости.

— Давайте будем начинать! — весело предложил император.

— Господа! — воскликнул церемониймейстер. — Сейчас мы увидим молодых!

— Attendez! — неожиданно произнёс Александр.

Все с интересом повернулись в сторону Его Величества.

Император быстро подошёл к музыкантам, что-то негромко сказал скрипачу и взял у него скрипку.

— Ангел мой! — обратился государь к Елизавете Алексеевне. — Je vous en prie!

Императрица улыбнулась, подошла к императору и села за фортепиано.

— Теперь пусть входят! — сказал Александр и под аккомпанемент жены заиграл бодрую мелодию.

Церемониймейстер сделал знак рукой, дверь распахнулась, и в зал вошли молодые. Их сопровождали посажённые матери и отцы. Рядом с молодой женой Натальей Гончаровой шли обер-шенк Николай Загряжский и княгиня Варвара Шаховская. Молодого супруга Николая Гончарова сопровождали тайный советник граф Пётр Разумовский и княгиня Наталья Голицына.

Тронутые необычной торжественностью обстановки, все присутствующие дружно зааплодировали, раздались крики «браво!» и даже «ура!».

Увидав, КАКИЕ музыканты дарят им свою чудную музыку, молодые от неожиданности остановились, с удивлением переглянулись и тоже принялись хлопать в ладоши.

Их Величества завершили свой музыкальный экспромт и галантно раскланялись.

— Прошу к столу! — громко объявил церемониймейстер.

Все принялись рассаживаться.

Княгиня Голицына на какое-то время оказалась рядом с Руничем.

— Господин Рунич! — позвала она.

— Я к вашим услугам, сударыня!

— Я давно к вам присматриваюсь!

— Мне лестно это слышать!

— И только сейчас поняла, чего вам не хватает.

— Очень многого, сударыня! — улыбнулся молодой человек. — Пальцев не хватит перечислять!

— Я увидела только одно: вам не хватает жемчужины!

— Какой? — с интересом спросил Рунич.

Уже севшая на своё место Наталья Гончарова что-то показывала окружающим. Со всех сторон неслись голоса:

— Невероятно!

— Какая прелесть!

— Просто жемчужина какая-то!

— Настоящая жемчужина!

Рунич пригляделся и увидел в руках Натальи портрет молодой женщины необыкновенной красоты.

— Кто это? — спросил Рунич.

— Моя мама! — с улыбкой ответила Наталья.

Рунич повернулся к Голицыной:

— Вы эту жемчужину имели в виду?

Княгиня нахмурилась, но ответить не успела — послышался голос императора:

— Мадам и мсье! Дамы и господа!

Все разом замолчали. Даже лакеи, откупоривавшие бутылки, замерли на своих местах.

Александр поискал глазами Марию Антоновну, сидевшую рядом с мужем обер-егермейстером Двора Дмитрием Львовичем Нарышкиным, улыбнулся и сказал:

— Недавно мне подарили попугая. Птица оказалась очень забавной. Когда появляется мой старый лакей, попугай, встрепенувшись, тотчас начинает требовать пунша.

Сидевшие за столом засмеялись.

— Сегодня я буду вести себя на манер моего попугая, — продолжал император. — С той разницей, что я не буду обращать внимания на старых. Я буду смотреть только на молодых. И, встрепенувшись, буду требовать пунша, чтобы выпить его за здоровье и счастье Натальи и Николая Гончаровых!

— Ура-а-а! — грянули присутствующие.

По знаку церемониймейстера музыканты заиграли величальный свадебный мотив.

Рунич, встретившись взглядом с княгиней Голицыной, сказал:

— Число-то сегодня — 27-ое! И год 1807-ой!

— Ну и что?

— Две семёрки! Залог счастья!

* * *

А жизнь Алексея Охотникова тем временем неумолимо приближалась к финалу. Почувствовав, что дни его сочтены, штабс-ротмистр попросил доктора Стофрегена передать императрице, что хочет с нею проститься. Ответ последовал незамедлительно — Елизавета Алексеевна велела передать, что прибудет вечером.

Собрав последние силы, Алексей потребовал, чтобы его одели в мундир, а комнату украсили цветами.

В девять часов вечера к дому подъехал экипаж. Из него вышел доктор Стофреген, а за ним — две женщины с лицами, скрытыми под покрывалами.

— Какая прелесть! — воскликнула Елизавета Алексеевна, увидев множество цветов, украшавших комнату.

— Как в нашей оранжерее! — согласилась с сестрою Амелия.

Прибывшие старались выглядеть спокойными и весёлыми.

— Добрый вечер, Алексей! — ласково сказала императрица. — Как тут у вас мило, мой друг!

— Добрый вечер, Ваше Величество! — слабым голосом ответил Охотников. — Мило потому, что я вижу вас, стоя на краю пропасти.

— Мы вас не отпустим, Алексей! — запротестовала Елизавета Алексеевна и обратилась к Стофрегену, оставшемуся в соседней комнате. — Правда ведь, Конрад?

Стофреген молча покачал головой.

— Вот видите! — печально проговорил штабс-ротмистр. — Конрад бессилен мне помочь! Да я и сам это чувствую! Меня утешает лишь то, что после меня останется росток жизни!.. Как там наша малютка?

— Уже улыбается! — ответила Елизавета Алексеевна. — Наша Элизабет, Элиза, Лизинька!

— Вот и замечательно! — прошептал Охотников. — Вот и отлично! Прощайте, мои Элизы! Будьте счастливы!

Императрица наклонилась и поцеловала Охотникова в губы.

— Спасибо, Луиза! Спасибо, Ваше Величество! — дрогнувшим голосом произнёс Алексей. — Теперь я буду умирать счастливым! Дайте мне что-нибудь, что можно унести с собой!

Елизавета Алексеевна обернулась, что-то ища. Увидев на столе ножницы, быстро взяла их и подошла к Охотникову. Послышался лёгкий щелчок, и прядь волос упала на грудь Алексею. Императрица пожала ему руку, долгим взглядом посмотрела ему в глаза и вместе с сестрою удалилась.

Проводив их взглядом, Охотников взял прядь волос, вдохнул их аромат, спрятал на груди и впал в беспамятство.

Утром следующего дня он велел кликнуть брата, которого давно уже призвал к себе из имения. Просьба умиравшего была короткой: положить с ним в гроб золотой медальон с портретом императрицы, локон её волос и кольцо. Ещё Алексей передал брату чёрную лаковую шкатулку с золотой застёжкой, где хранились письма и записки от возлюбленных, и попросил передать её тому, кто придёт за нею после его смерти.

Отдал ли штабс-ротмистр какие-нибудь распоряжения относительно фрейлины Загряжской, так и осталось неизвестным.

30 января — ровно через три дня после свадьбы Натальи Загряжской и Николая Гончарова — кавалергард Охотников скончался.

Печальное известие об отошедшем в мир иной штабс-ротмистре едва не стоило жизни императрице, которая ни от кого не скрывала своего горя, выражая его в открытую.

Вечером 30 января в сопровождении своей сестры и в глубоком трауре она снова приехала на квартиру Алексея. У гроба опустилась на колени, долго плакала и молилась.

На следующий день объявилась и та, кого интересовала лаковая шкатулка. Это была Амелия Баденская. Получив шкатулку, она спросила у брата почившего, не будет ли он возражать, если некая дама в память об Алексее закажет надгробный памятник. Брат не возражал.

И через полгода на могиле кавалергарда появилось изваяние: скала со сломанным грозою дубом, у подножья скалы — женская фигура в покрывале и на коленях держит в руках погребальную урну. На памятнике было выбито две надписи. Первая: «Здесь погребено тело кавалергардского полку штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося генваря 30 дня 1807 года на 26 году от своего рождения». Вторая: «Под сим камнем покоится прах любезного нам брата Петра Яковлевича Охотникова, скончавшегося 1801 года 23 апреля на 26 году от рождения».

* * *

В коридоре Зимнего дворца у окна, выходящего на Неву, стояла в раздумье княгиня Голицына. А её воображении теснились, сменяя одна другую, события последних месяцев и образы людей, ещё недавно близких и реальных, а теперь, по странному стечению обстоятельств, ушедших куда-то далеко-далеко. Вот появилось непроницаемое лицо Краснова, чуть порозовевшее от полученной пощёчины. Затем послышался задорный смех Охотникова и возник он сам, переполненный озорством и удалью. Потом показался профиль Гончарова, что-то с жаром объясняющего у застывших восковых фигур. Ему на смену пришла фрейлина Загряжская в ослепительно белом платье невесты, довольная и счастливая, улыбающаяся каким-то своим светлым мечтам… Но вот фрейлина почему-то нахмурилась, её каблучки громко застучали по паркету, она подошла к Голицыной, внимательно посмотрела ей в глаза и спросила хриплым мужским голосом:

— Всё ушедшее вспоминаем, княгиня?

Наталья Петровна вздрогнула. Силуэт фрейлины мгновенно растаял, и перед глазами вновь появилась Нева, покрытая льдом и сугробами. А рядом с княгиней стоял доктор Роджерсон.

Конец ознакомительного фрагмента.