Свежеотбывшие на тот свет

Эдуард Лимонов, 2019

Лимонов продолжает начатый в «Книге мертвых» печальный список людей, которые, покинув этот мир, остаются в багаже его памяти. Художники, олигархи, актеры, нацболы, писатели и политики – пестрая толпа, на которую Лимонов бросил быстрый и безжалостный взгляд. Он не испытывает сострадания к своим мертвым, он судит их, как живых, не делая им скидок. «Люди пересекали мою жизнь во всех направлениях. Большая часть их уже в мире ином. Никакой горечи от этого обстоятельства у меня нет». Э. Л. Книга публикуется в авторской редакции.

Мой издатель Шаталов

15 февраля 2018 года где-то около 15:30 скончался по месту жительства в одном из переулков Старого Арбата мой первый русский издатель Саша Шаталов (1957 года рождения).

Почему я так точно знаю даже время? А у меня в это время сидел мой старый приятель поэт Юрий Кублановский, и у него была прямая связь по телефону с женой, а она находилась у постели умирающего. Бывает такое — репортаж прямо со смертного одра. Случайность, конечно.

Саша Шаталов, Александр, издатель в издательстве «Глагол». Неглупый, начитанный, оборотистый человек с круглой головой. Голова стала круглой с годами. На ранних фотографиях (он приезжал в Париж) он с лысой, но нормального размера головой и небольшой отросшей бородкой.

Есть фотография в мастерской художника Игоря Андреева в Париже. Стоит в белых брюках и чёрной футболке Саша Шаталов. Сидит внизу в центре с длинными ногами в кофточке в горошек Наташа Медведева (в этой же кофточке она будет лежать в гробу, надо же!), а я и Игорь Андреев образуем правую группу. Я насупленный, загорелый и накачанный, Игорь в восторге развёл руки, он в шортах. Правая группа жива, а левая умерла — Наташа в 2003 году, Шаталов в 2018-м, через 15 лет. Их нет. Поди знай, кто раньше умрёт. Недавно заходил Игорь Андреев, уже после смерти Шаталова. «Одни мы остались с тобой», — сказал я Игорю. Ну, из того периода жизни. Игорь согласился, что одни.

В 1990 году я подписал с Шаталовым какие-то договора об издании на русском языке моих книг. Помню, что подписывал на издание «Эдички» и «Палача». По этим договорам мне причиталось получить по одному рублю с каждого экземпляра книги. Если бы не Егор, сука, Гайдар, употребивший по отношению к России шоковую терапию, я стал бы тогда очень богатым человеком.

Если бы не Шаталов, сука, Саша, я стал бы даже при Егоре Гайдаре и его шоковой терапии на какое-то время просто состоятельным человеком.

Но я не купил на те деньги, что пошли от проданных книг, даже велосипеда.

Дело в том, что пока Шаталов набрал «Эдичку», пока нашёл типографию, согласившуюся книгу напечатать (напечатали в конце концов в Риге в какой-то капээсэсной типографии под охраной рижского ОМОНа), то первые тиражи пришлись на ноябрь и декабрь 1991 года, а уже 2 января 1992-го цены на всё-всё-всё в России взлетели в десятки, а потом и в сотни раз. Тиражи были гигантскими, мой рискованный шедевр каждый месяц издавался тиражами в 250 тысяч, в 200, опять в 250 тысяч и «Палач» тоже. Миллионы экземпляров поступили к гражданам.

Шаталов повёл меня в Сбербанк на Каретном ряду, рядом с Садовым кольцом, где мне открыли счёт, куда должны были поступать деньги.

Я тогда бывал в Москве очень редко и мог лишь констатировать факт. Мне прибыльнее было разменять привезённые с собой французские франки, потому что в Сбербанке у меня лежали обесценивающиеся каждый день мизерные дивиденды от продажи.

Я уже даже не помню, что случилось с тем счётом. Скорее всего, я забыл о нём за ненадобностью.

Позднее опытные люди сказали мне, что при больших тиражах в СССР существовало правило: аванс должен был составлять 200 %, а Шаталов мне вообще не выплачивал аванса, ссылаясь на то, что его издательство молодое, получалось, что он делает мне даже одолжение, занимаясь моей книгой, которую никто из издателей не хочет (потом захотели все).

Признаюсь тут, что бизнесмен из меня никудышный. Выгадывать, отстаивать свои интересы, торговаться я не умею. Случается, на меня находят приступы деловитости, когда я начинаю вдруг торговаться за пункты договора. Когда не находят, я могу отдать права на издание за так.

Такой вот я человек. Деньги никогда не были для меня целью. К тому же в те годы я гонял с одной войны на другую, стрелял, и в меня стреляли в Сербии, упоённо бродил по военным Приднестровью и Абхазии, меня можно было увидеть на митингах в революционной Москве.

Шаталов вышел из шоковой терапии в лучшем виде, чем я.

Я его доходов не подсчитывал, но думаю, он купил на заработанные изданием моих книг деньги несколько квартир: и в Москве, в переулке на Старом Арбате, и во Франции, говорят, что и в Берлине.

В 1993-м, я помню, я жил на кухне его квартиры на Башиловской улице, вблизи стадиона «Динамо». В американском рюкзачке я привёз с собою бульонные кубики Maggi и чёрный французский поварской шоколад. В те годы в России ни хера не было, а мой бульон и шоколад составляли вполне солидную энергетическую базу.

Кухня на Башиловской была тёплая, там стояли стол и лавки из покрытого лаком дерева, в углу — телевизор. Что ещё человеку нужно? Я ложился на полу и рано утром вскакивал, пил свой бульон с хлебом и уходил по своим политическим делам. На митинги и встречи.

Шаталов разделял тогда свою квартиру с молодым негодяем Славой Могутиным. Что там они делали в их комнате, я не знал, я даже туда в комнату (это была обширная однокомнатная квартира) не заглядывал к ним. Но я предполагал, что они любовники.

Шаталов гордился Славой. Высокий, рослый, талантливый журналист, наглый и хулиганствующий Могутин, вероятно, был воплощённой мечтой Шаталова.

Могутин, может быть, назло Шаталову (у них были и эстетические, и физические разногласия) очень скоро уйдёт от Шаталова, оставив того в неизлечимой печали. Объявит о своём «браке» с художником Робертом Филипини и уедет в Америку. Первый гомосексуальный брак в истории России.

Осенью 1993 года они ещё мирно существовали, Шаталов и Могутин, там, на Башиловской, а я спал у них на кухне. Впрочем, не представляйте себе, что это продолжалось протяжённо во времени. Несколько недель всего лишь.

Однажды случился такой эпизод.

Я проснулся рано, оттого что внизу, на уровне улицы, гнусно вопила сигнализация какого-то автолюбителя. Ну просто противно вопила, вытягивая нервы, как корова, которая не то рожает, не то её медленно лишают жизни.

В прихожей раздались какие-то резкие звуки. Потом в кухню вошёл Слава в пальто и в туфлях на голых ногах. Он прошептал: «Скьюз ми», вынул из ящика молоток и сунул в карман пальто.

«Ты куда, Слав?»

«Счас вернусь».

Спать я уже не мог, встал, надел брюки. Снизу послышались удары, звон стекла, ещё удары.

Через несколько минут в квартиру вернулся Могутин.

«Что случилось-то?»

«Я этому козлу всё переднее стекло и зеркала побил, — сказал мне довольный Слава. И добавил: — Я его встретил у лифта. Он меня спросил, что там случилось? Я ответил: да кто-то вашу машину изрядно изуродовал».

И он ушёл в комнату, Слава Могутин.

Вот с каким человеком жил тишайший Шаталов. Непростым, violent man.

Ельцинский указ № 1400 застал меня на шаталовской кухне. Я только пришёл откуда-то усталый. Это было 21 сентября 1993 года. Я выпил своего горячего шоколада, растопив его в кипятке, и собирался рано лечь спать, как вдруг в кислотных цветах на экране телевизора появился Ельцин и сообщил о роспуске своего Верховного Совета, Верховного Совета России. За окном было темно и тревожно. Было понятно, что нужно мчаться спасать Верховный Совет. Я созвонился с капитаном Шурыгиным, с которым в те годы сблизился, он сообщил, что сидит в помещении газеты «День» на Цветном бульваре, в здании «Литературной газеты», и собирается с товарищами выехать в здание Верховного Совета, тогда, в те дни, его называли «Белый дом», поскольку здание было действительно белым. Через пару недель, в ночь с 3-го на 4-е октября, оно станет чёрным, это здание.

Я попрощался с Шаталовым и Могутиным, оставил им наспех набросанное тут же на кухне «Завещание» (речь шла о том, как распорядиться в случае моей смерти моими книгами) и отправился в газету «День».

Оттуда на двух машинах мы отправились к зданию Дома Советов и были по праву первыми девятью храбрецами, прибывшими защищать «Белый дом».

Могутин перед отъездом в Америку успел меня познакомить с Додолевым из газеты «Взгляд» (приложение к газете «Московская правда»), там скопились тогда все troublemakers России. Новодворская, Могутин, я, даже Жириновский, по-моему, несколько раз написал для «Взгляда».

Слава Могутин успел издаться у меня в первом номере «Лимонки» от 28 ноября 1994 года. Там есть его статья «Без интеллигентов. Утопия», где он выплеснул всю ненависть к интеллигенции. Революционный гомик занял правильную позицию, он, что называется, по зову сердца пристал к нам, революционерам социальным и национальным.

Я не думаю, что он нашёл в Америке, в том классе, куда он себя сам определил, той свободы, которую он искал. Но гордый, он остался там, хотя, я полагаю, понял, что ошибся.

Шаталов же был вполне буржуазный тип, такой себе «папик», хотя и с большей чувствительностью к новому, чем у обычных буржуа.

Поэтому как могли долго сосуществовать хулиган Могутин и буржуа Шаталов? А не могли долго.

Моё мнение такое, что Слава Могутин даже и не гомик по его конституции. Он экстремальный rebel — бунтарь, который распространил своё бунтарство до того, что бунтанул даже за пределы своего пола, за пределы той сексуальной роли, которая даётся мужчинам.

Шаталова должны были проводить в последний путь 19 февраля.

С утра я был в Савёловском суде, где проиграл свой иск к издательству ЭКСМО. Савёловский суд произвёл на меня отвратительное впечатление, там осматривали посетителей как в лагере строгого режима, а судья мне выдалась такая, как бешеная собака.

С 11 часов с Шаталовым должны были прощаться в Малом зале Центрального дома литераторов.

Когда я подъехал к ЦДЛ, из здания как раз выносили гроб с Шаталовым. Шесть сытых высоких бугаёв в чёрных костюмах с красно-белыми повязками на рукавах мерно ступали, неся гроб к одному из двух шикарных катафалков.

Я подумал, что, может быть, и бугаи, и катафалк наняты на мои как раз деньги. Где-то года полтора назад хитрый Шаталов пришёл ко мне с банкой икры в подарок, он знает, как подлизаться к такому, как я, и подбил меня на издание книги о Париже. Книгу я назвал «Под небом Парижа», собрав туда множество историй о моей жизни в Париже и добавив ещё специально написанные два предисловия и главу о Соне Рикель.

За «Под небом Парижа» я получил от Шаталова 60 тысяч рублей + один экземпляр книги. На книге стоит обозначение тиража в 1 тысячу экземпляров. Я считаю, что это лживые сведения. Потому что прошёл год, я езжу по России, представляя свои другие книги, и повсюду ко мне подходят люди с экземплярами «Под небом Парижа», чтобы поставить автограф.

Шаталов издал по крайней мере несколько тысяч этой книги.

Врать — его оружие борьбы с действительностью.

Как-то мы издали с ним книгу «Дети гламурного рая», издательство «Альпина нон-фикшн и Глагол», 2008 год. В выходных данных стоит тираж 5 тысяч экземпляров. Между тем Игорю Андрееву (я о нём упоминал уже ранее) Шаталов дважды сообщил, похваляясь, что продал 35 тысяч этой книги. Когда же я поинтересовался, как продаётся книга, он, не моргнув глазом, сообщил, что, увы, первый тираж до сих пор ещё не распродан. Тот ещё тип был этот Шаталов.

К 14 часам я подъехал к церкви царевича Димитрия внутри Первой градской больницы. Церковь оказалась сухой и тёплой. Просторной и круглой.

Гроб, в котором лежал Шаталов, был шикарным двухкрышечным. Шаталов лежал в очках. Крышка над половиной гроба была приподнята вверх. Другая крышка была опущена и покрывала ноги покойного. Шаталов лежал головою в белом шелку, ибо такова была обивка внутри гроба. Начищенные бронзовые ручки сияли. Гроб выглядел как дорогой рояль.

Один из присутствовавших пронёс к гробу букет дорогих белых роз. Огромный, право слово, букетище!

Мой товарищ Кублановский, стоявший рядом (мои охранники жались за мной), предложил познакомить меня с дочерью Шаталова. Я отказался. «У меня и так много знакомых, Юра!» — сказал я.

Был ли он хорошим либо плохим человеком? Он был смесью хороших черт и плохих. Он был достаточно и умён, и образован, чтобы впервые опубликовать вначале такие книги, как мои («Эдичка» и «Палач»), а уже в поздние годы «Дети гламурного рая» и «Под небом Парижа». Он впервые познакомил российского читателя с Naked Lunch Вильяма Берроуза и некоторыми ещё книгами современной классики, которые я уже не помню. Но всё-таки буржуа Шаталов и стяжатель-Шаталов чаще всего брал в нём верх над умным издателем. Он стеснялся себя передо мной. Так, он ни разу не пригласил меня к себе домой в квартиру на Старом Арбате, купленную на деньги, полученные от издания моих книг. Стеснялся. Я, скорее всего, даже бы и не пошёл к нему в квартиру эту. Но он стеснялся своего стяжательства.

Я не стал стоять на его панихиде. Я констатировал, что это богатое отпевание и будут богатые похороны. Я положил на его гроб, там, где ноги покрыты крышкой, свои гвоздики; свои гвоздики положили мои охранники — и мы уехали.

В день, когда он умер, я получил несколько звонков от его друзей. Меня просили не писать и не говорить прессе, от чего он умер. А собственно все, кому следует знать, знают и без меня. У него ещё несколько лет назад был обнаружен ВИЧ, но с этим вирусом, в той форме, в какой он у него присутствовал, он мог прожить до глубокой старости. Однако надо же такому случиться: у него обнаружился рак лимфы (что это такое?), и этот рак интенсифицировал его ВИЧ-инфекцию. Он лёг в больницу, не подозревая, что умрёт, но умер.

Рассказывают, что он умер состоятельным человеком, но вроде никому не успел ничего завещать. Дочери, я полагаю, всё достанется. Той, с которой я не захотел знакомиться.

Ну, и книги мои остались. Они принадлежат всем. И вам.

Вспоминаю, как скаредно он протягивает мне один экземпляр «Под небом Парижа» на ярмарке Non-Fiction.

Ну, хоть так.

Книга-то получилась супер. Читайте.