Мифшутки Древней Греции. Сатирический пересказ античных преданий

Эдуард Леонидович Резник

Очеловечивание богов, как и обожествление смертных – любимое занятие гомо сапиенса. Хлебом нас не корми – дай очеловечить очередного небожителя или обожествить какое-нибудь убожество. Для того, знать, и созданы, чтоб «сказку сделать былью». Вот и автор, не желая отставать от соплеменников, решил предать греческим мифам былинный колорит, взглянув на античные предания сквозь призму сатиры. Ибо что может быть человечней и божественней сатиры и юмора?Итак, поехали!Приятного Вам времяпровождения.

Часть вторая

Смертные и не очень

Данаиды

А у Эпафа, сына коровьего, внучата, говорят, были очень уж плодовитые. Внук Данай породил полсотни девочек, а его брат Египет полсотни пацанов себе выстругал.

Вот и решили те сыны Египетские с кузинами официально сблизиться.

— Нас пятьдесят, — говорят. — Вас пятьдесят… Давайте поженимся!

— А нам жениться не велит папенька! — отвечают египтянам скромные девицы.

— Ах, ну раз так… — вздыхают на то молодцы. — Тогда ладно, сэкономим на подарочках…

И, взявши мечи с копьями, войной на Даная двинули.

Хорошо, запасливый Данай кораблик на такой случай имел, пятидесятивёсельный.

Побросал он в тот кораблик пожитки нехитрые, да и уплыл с дочками в Аргос солнечный. Так что египтяне им лишь платочками помахали с берега.

Помахали да призадумались: «Нас пятьдесят. Их пятьдесят. Арифметически всё сходится».

И, построив корабли быстрые, за невестами следом ринулись.

А как прибыли в Аргос солнечный да разбили там царька местного, снова завели свои речи призывные: «Нас пятьдесят. Вас пятьдесят. Давайте поженимся!»

И согласился на сей раз Данай несговорчивый.

— Ну, действительно, — говорит. — Раз вас пятьдесят и дочек у меня столько же — тогда, конечно, благословляю по-отечески!

Говорит, а сам с дочурками всё перемигивается.

Ну а перемигнувшись, свадьбу справили. Пятьдесят бочек вина на торжестве выпили. Пятьдесят быков зажарили. Пятьдесят баранов зарезали…

А наутро пересчитали — не пятьдесят, а лишь сорок девять получилось трупиков!.. Сорок девять женихов Данаиды той ночью по папиной указке прикончили.

А Линкея прекрасного Гипермнестра взяла да и отпустила живёхоньким.

«Люб он мне, — говорит, — пока хочу его тёпленьким чувствовать!»

И осерчал на дочку строгий папенька. Казнить велел строптивую ослушницу. Но вступилась за Гипермнестру Афродита златовласая:

— Не зарезала, — говорит, — значит, любит истинно! А недорезанный пусть теперь на спасительнице женится.

И женился Линкей на Гипермнестре влюбчивой. Да так удачно, что Геракл произошёл из их рода впоследствии.

А радостный Данай на поминках египетских Олимпийские игры устроить выдумал и вместо медалей дочерей своих повручал всем победителям.

* * *

Да только не простили боги мужегубства коварного и обрекли Данаид на муки вечные.

Льют теперь, бедняжки, у Аида воду вёдрами. Льют-льют, а кувшин тот дырявый, оказывается.

Сизиф

Коварен и хитёр был Сизиф, царь Коринфский. Не было ему в изворотливости равных. Самого бога смерти Таната сумел обвести вокруг пальчика.

Как явился за ним посланник Аида мрачного, бросился к нему Сизиф с объятьями:

— Ну наконец-то! А то всё думаю: почему Танат ко мне не заглядывает?!

— Так ты ждал меня?! — удивился бог такому радушию.

А Сизиф:

— Да, конечно же!.. Конечно!.. Ну, рассказывайте, как оно — души-то забирать грешные?

— Работа как работа, — потупился бог необщительный.

А Сизиф на то:

— Но они же, небось, изворачиваются? Как вы их тогда? Чем заковываете?

— Оковы на сей случай имеются.

И всплеснул тут царь холёными ручками:

— Ах, какая прелесть! Оковы! Оковушки!.. А вы их, извиняюсь, не захватили случаем? Страсть как подержать в руках хочется.

И протянул гость хозяину оковы крепкие… И заключил в те оковы Сизиф Таната доверчивого.

* * *

Нарушился во всём мире ход вещей обыденный. Перестали люди отдавать Аиду души грешные. И послал Зевс Ареса на задание.

Освободил могучий Арес Таната пленённого, а тот уж — всю душу выбил из Сизифа. С удовольствием.

* * *

Но и в царстве теней сумела та душонка вывернуться.

Перед смертью шепнул Сизиф жёнушке, чтоб похорон по нему не устраивала, и заждались Аид с Персефоной подарочков.

— Непорядочно это, — ворчал Аид обиженно. — Не по-людски как-то, да и не по-божески.

— Так то ж жена моя, дура, запамятовала, — отвечал Аиду Сизиф изворотливый. — Ты б отпустил меня на сутки, Аидушка? А я б уж завалил тебя потом презентами…

И отпустил Аид Сизифа за подарками.

Однако не вернулся аферист в царство мёртвое. Живёт себе во дворце, поплёвывая, да роскошные пиры закатывает.

Лишь через десять лет Аид внезапно опомнился.

— Секундочку! — говорит. — А Сизиф-то куда делся с презентами?!

И почесав в затылке божеском, снова снарядил за ним Таната хмурого.

Только не стал на сей раз Танат с Сизифом разговаривать — с ходу выбил из хитреца его душу подлую.

— Вот ты пожалел нам тогда подарочков, — улыбнулся Аид Сизифу эфирному. — А мы к тебе со всем сердцем, с радушием… Смотри, какую булыгу подготовили… А ну-ка закати её вон на ту гору покатую… Закатишь — снова в миру окажешься!

И схватил тут Сизиф валун каменный, и покатил его на гору высокую… Но вот вырвалась из рук булыга неподъёмная и с грохотом вниз рухнула.

Так из века в век и продолжает скатываться. Мат, говорят, над той горой стоит — отборнейший.

Тантал

А вот Тантал, сын громовержца верховного, баловнем богов у греков считается.

Всё, говорят, имел правитель Сипил богатейший, ни в чём себе не отказывал. Сами олимпийцы в его чертоги кутить хаживали. Да и к себе, на Олимп, порой пропуск выписывали.

Даже в олимпийском комитете Тантал пару раз сиживал. Оттого и возомнил себя ровней богам, видимо.

Сперва амброзию с Олимпа начал таскать по-тихому. А потом, обнаглев, стал на пирушках её вкушать уже в открытую.

Но и тогда не переставал эгидодержавный любить баловня.

— Ух и люблю ж тебя, сынок! — признавался в порыве нежности. — А за что — и сам не ведаю. Но готов любое желание твоё выполнить.

— Так не имею я, папаша, желаний-то! — улыбался в ответ Зевсу баловень. — Всё у меня есть. Как бог, амброзию кушаю.

Хмурился от тех слов Зевс величественный, но ничего не отвечал любимому отпрыску.

А тут вдруг золотую собаку у громовержца свистнули. Оставил он её на Крите — стеречь святилище, а жадный царь Пандарей украл того пёсика и Танталу уступил за мешок золота.

Послал тогда Зевс к Танталу Гермеса — посланником. Не видал ли, мол, золотую собаку, случаем?

Но вытаращился на посланца Тантал в изумлении: «Собаку?! Золотую?! Клянусь Зевсом, не видывал!»

— Ты б не разбрасывался такими клятвами, — посоветовал ему Гермес по-дружески. — Мы ведь, боги, того… всезнающие.

— Да разрази Зевса гром, если лгу тебе! — закричал тут Тантал запальчиво.

И вернулся Гермес ни с чем к тучегонителю.

— Не видал, — говорит, — Тантал твоего пёсика. Тобой божится, милый батенька.

И опять смолчал отец отходчивый. Лишь о чём-то своём задумался.

* * *

А Тантал, почуяв полную безнаказанность, решил проучить богов всезнающих. Пригласил на пир олимпийцев, приходите, мол, отведайте блюда изысканные… А сам убил Пелопса, сына своего родненького, да с приправами зажарил того на вертеле. Дескать, вот вам, всезнайки-вершители, — родственничка своего нате-ка, выкусите!

Однако не стали боги кушать Пелопса жареного.

— Благодарствуем, — говорят, — сегодня четверг — день рыбный!

Лишь Деметра, пропажей дочери опечаленная, кусок с тарелки механически хапнула.

Закричали ей боги: «Плюй косточку!» Но уж проглотила Деметра плечико. И хоть сняли боги Пелопса с вертела — пришлось вставлять ему плечо искусственное.

Из слоновой кости Гефест протез инвалиду вырезал.

А Тантала позвал к себе Аид неприветливый.

— Идём, — говорит, — у меня муки для тебя простаивают…

И приговорили боги того баловня вечный голод и жажду испытывать.

Поставили его по горло в озеро. Над головой спелые фрукты развесили. Но лишь потянет к ним руки жаждущий, лишь испить склонит Тантал голову, как утекает вода, исчезают плоды и скала нависает над мучеником.

В этот раз, говорят, Аид расстарался особенно.

Пелопс

Невезуч был сын Тантала, Пелопс. Не в отца пошёл, не в баловня.

Сперва его отец зажарил на вертеле. Затем безутешная Деметра плечико слопала. А как пришло время богатейшей Сипилой царствовать, так явился вдруг царь троянский и отнял власть у Пелопса силою.

Пришлось на юга податься горемычному.

И вот причалил он к ближайшему полуострову. Назвал его в честь себя — Пелопоннесом — из скромности. И решил на нём начать жизнь новую.

А на полуострове том Писа стояла древняя.

Величественна, богата была та Писа белокаменная. И правилею царь Эномай с дочкой — Гипподамией.

И такой сногсшибательной красавицей была та доченька, что вся Писа её желала незамедлительно. Весь Пелопоннес, и вся Писа включительно.

Возжелал и Пелопс роскошную девицу.

Но не торопился царь Эномай со свадьбою. Предсказал ему как-то оракул заезжий, что от руки зятя царь окочурится, вот и не желал Эномай свадьбы дочери.

А Писа, наоборот, страстно желала ту Гипподамию. И даже в очередь на неё записывалась.

Ну, и инвалид записался в ту очередь.

И объявил тогда Эномай женихам многочисленным: «Кто обскачет меня на колеснице в состязании, того зятем и сделаю! А проигравшего головы лишу за ненадобностью!»

И начались гонки смертельные.

Многими головами Эномай дворцовые ворота декорировал.

Но вот подошла очередь Пелопса невезучего, и залюбовался Эномай его черепом.

— Как, говоришь, звать тебя?.. Пелопс?.. Ну и прелестненько… Поутру и поскачем с божьей помощью… Да ты не бойся, фору получишь щедрую. А уж как нагоню — так, пожалуй, шкатулкой сделаю.

Но не из робкого десятка оказался Пелопс с протезным плечиком. Не испугался он речей устрашающих. И помолившись богам как следует, к возничему Эномая, Митрилу, направился.

— Митрил, а Митрил, — подходя, улыбается, — не вставляй-ка ты шпингалет в ось колесничную. А я тебе за это полцарства выпишу.

И сторговались Пелопс и Митрил предприимчивые.

А поутру вскочил герой в колесницу быструю и помчал проворней ветра северного.

Царь же за ним как в погоню кинулся, так и разбился к чёртовой матери.

В результате на оркестре неплохо сэкономили. В том смысле, что свадьбу вместе с похоронами справили.

А как явился возница к Пелопсу за обещанным, царь Митрила в пропасть столкнул аккуратненько.

«Смотри, — говорит, — какой отсюда вид открывается!..»

И в спинку его — двумя ручками.

Но оказался тот Митрил сыном Гермеса-посланника и проклял в падении Пелопса коварного. До десятого колена включительно.

До сих пор, говорят, его потомки ножами режутся.

А Пелопс великим царём Писы в истории значится.

Европа и Кадм

Немного развлечений знали греки античные. А уж гречанки — в разы меньше ихнего. Цветы собирать да хороводы водить — вот и вся их отрада нехитрая.

За тем занятием и застал Зевс Европу юную. Застал да в златорогого быка перекинулся. (Любил громовержец время от времени хвостом помахать перед дамами.)

Вот и опустился бычком к ногам красавицы.

И давай к той Европе ластиться. То венок сожрёт, то рукав лизнёт, то бочок забодает пухленький.

Рассмеялась тут дева задорная, оседлала бычка играючи. А тот вдруг вскочил на копыта резвенько и с утёса отвесного бросился.

Да так, не останавливаясь, и доплыл до Крита саженками.

А как вышел на сушу твёрдую — в жёны взял Европу сомлевшую.

И родила она ему трёх деточек — Радаманта, Сарпедона и Миноса лютого.

Когда же подался Зевс на другие пастбища, Европа за критского царя, Астерия, замуж выскочила. И стали с той поры бычьи отпрыски считаться сыновьями царскими.

* * *

А Агенор, отец Европы, обездоленный, послал сынов пропавшую дочку разыскивать.

И оправились Фойникс, Киликс и Кадм, младшенький, бродить по дорожкам нехоженым.

Но вот надоело братьям по дорожкам хаживать, оставили они младшего, Кадма, сестрицу разыскивать, а сами царства себе основали великие — Финикию и Киликию соответственно.

Ходит Кадм младшенький по болотам топким, кричит «ау» Европе утерянной, вдруг видит — Дельфы перед ним священные.

Заходит и спрашивает там местного оракула:

— Где мне царство основать собственное? А то брожу день за днём как неприкаянный, а братцы мои уж давно на царствах посиживают.

Конец ознакомительного фрагмента.