Драма моего снобизма

Эдуард Гурвич, 2021

«Драма моего снобизма» – так я озаглавил мою новую книгу. Я знал, что эту тему нельзя трогать безнаказанно. Но, задумав разобраться ещё и с собственной творческой биографией, я ощутил смутный трепет. И всё-таки, почему «Драма моего снобизма?» По своей натуре я Сноб, причем с большой буквы. Но в гораздо меньшей степени, чем, скажем, Эдуард Лимонов и особо чтимый мною Юрий Трифонов. Вот они были настоящие Снобы. Они во многом спровоцировали меня показать, объяснить советский снобизм. Исследователи, конечно, обогатят моё толкование этой стороны нашей жизни, внесут свои варианты и нюансы в её описание. Одна просьба – не впадайте в пуризм, когда приметесь углублять, изменять и преображать свои представления о советском снобизме. Книга «Драма моего снобизма» содержит многое. Предисловия к трём тематическим разделам. Эссе, ранее опробованные в интернетном журнале. Комментарии, которые, зачастую, интереснее эссе. Диалоги, намеренно выставленные без имён. Ну, и задиристый эпилог. Возможно, читатель не сразу прочтёт всё, от корки до корки. Но книгу можно время от времени и просто полистать, чтобы почувствовать себя причастным к уникальному клубу снобов. Ведь «Сноб» считался лучшим интернетным изданием на русском языке.

Спасибо моей Оксане за всестороннюю помощь в подготовке книги к печати, а также Марине Смородинской за добрые советы. Особую благодарность автор приносит Онкологическому центру Лондонского университета (University College Hospital Macmillan Cancer Centre) в лице команды консультанта (Mark Linch) Марка Линча.

Без психологической поддержки членов этой команды, включая профессора Герхардта Аттарда (Gerhardt Attard) автор не смог бы осуществить и этот свой замысел.

© Гурвич Э., текст, 2020

© Издательство «Человек», оформление, издание, 2021

Введение

«В других землях писатели пишут или для толпы, или для малого числа. У нас последнее невозможно, должно писать для самого себя»

А.С. Пушкин

Драма моего снобизма после тридцати лет эмиграции всё ещё копошится в моём подсознании. Вот и сегодня в чудовищном сне выплыла картинка из жизни в Той стране: на поезде едем в писательскую Мекку «Посёлок Красная Пахра». Полвека назад туда из Москвы ходили только рейсовые автобусы. А тут встречаемся на платформе, нагруженные снедью в сетках, и с рукописями подмышкой. Едем в одном купе привычной кампанией: мой приятель О., инженер, женатый на допис — дочери средненького писателя; Ж., дочь крупного писателя, с мужем-врачом; наконец, В. — мудопис, муж дочери очень крупного писателя. С ним его сын, школьник, захныкавший на мою шутку: мол, не хочу, чтобы моего папу звали мудопис.

Хочу — не хочу, но принадлежность к советской творческой шушере обязывала. Каждый что-то сочинял, издавал, защищал, хвастал написанным в стол, готовящимся к изданию, кандидатскими диссертациями по филологии, химии, медицине… Неприлично было, поселившись в том Посёлке, жить смердом. Летом выходили из калиток в шортах с ракеткой на единственный корт (по списку там можно было и сыграть). А зимой выгуливали на снежных аллеях свои заграничные дублёнки. Выставлялись друг перед другом чем придётся. Ну, и, в первую очередь, чванились знакомствами. В разговорах звучали имена самых-самых из живших тут на своих дачах круглый год: Симонов, Трифонов, Твардовский. Долматовский, Матусовский, Колмановский. В статусных играх каждый знал — с кем можно было поздороваться, а кого надо не заметить. С кем можно остановиться, а кого следует обойти. А тропинки-то узкие. Приходилось и поворачивать, завидев неугодного. Это как, выезжая в Творческие Дома — Пицунду на Кавказе, Коктебель в Крыму, Дубулты в Прибалтике, первым делом бежали к администратору, чтоб не влипнуть с соседями по столу в ресторане. Вот каких высот достигал наш советский снобизм.

…После того дикого сна читаю на «Снобе» статью физика под названием «Переосмысляя антропоцентризм». Чем не повод поразмышлять на фоне этих моих сновидений о снобизме в масштабах космических — добропорядочного старого антропоцентризма, или нового под названием нооцентризм (от греческого нус-ум). Автор, рисуя научную картину Мироздания с его и разнообразным, и однообразным, подмечает, что «во Вселенной много всякой всячины, но, если смотреть на нее, так сказать, с большого расстояния, то всё это будет распределено в пространстве более-менее равномерно. На учёном языке это формулируется, как Космологический Принцип: Вселенная однородна и изотропна». Как тут мне было удержаться от комментария? Ну, и не удержался:

— Чёрт возьми, не люблю я вас за заносчивость, склонность к поучениям, за черты советского снобизма, которые улавливаю в себе. Но вот за эту статью обнял бы вас. Вы изъясняетесь тут доступно, хорошим русским языком. Вытащилось у меня в сознании ваше: «Вопрос номер один: а почему вообще разнообразие возникло? Как так получилось, что с течением времени из первоначальной простоты возникали системы всё более и более сложные?» Очень значимо для меня в творческом плане и вот это: «Хочет этого физик или нет, в картине динамической вселенной такой ответ подразумевает, что законы существуют как бы до любых событий, что они онтологически предшествуют им, как мысль конструктора предшествует изделию, созданному по задуманному им плану».

— Спасибо, обнимите, — ответил физик, после чего я решил, что теперь можно переключиться на осмысление собственного снобизма в рамках антропоцентризма — нооцентризма.

Диалог случился уже под закат моего активного пребывания в интернетном клубе под названием «Сноб». А пришёл я туда в возрасте, когда умные люди книги читают, а не пишут. Пик славы этой лучшей интернетной площадки уже был позади. Под давлением Кремля «Сноб» потерял инвестора-олигарха и был продан за символическую сумму. Тем не менее, даже в условиях выживания этот Проект ещё долго привлекал способных к дискуссии.

Люди моей генерации осваивала компьютер с трудом. Философ Саша Пятигорский (мы жили в эмиграции по соседству) к компьютеру не подходил. До конца жизни писал от руки. Знаю точно. Даже на пишущей машинке ни одной буквы он не напечатал. Мой близкий друг, однолеток, английский писатель, и сегодня сначала пишет романы, книги о путешествиях от руки. Пишущую машинку не любил. Компьютер я купил раньше его. Ну, и никому из нас даже в голову не приходило завести свой сайт. Участие в интернетных забавах, скрывавшихся под аббревиатурами ФБ, ЖЖ, «Инстаграм» мы откровенно презирали.

Моё вторжение на интернетную площадку «Сноб» выглядело авантюрой. Я не мог освоить простые функции — как скопировать текст, как открыть окно «комментировать», как поставить поддержку. В моём сознании с трудом умещалось представление, что в интернете можно найти книги едва ли не всех известных писателей, труды по философии, астрономии, физике…, что интернет позволял писать грамотно последнему невежде, с трудом одолевшему школьный курс. Я сейчас могу проверить правописание, но не представляю себе, как купить книгу на Амазоне, забронировать гостиницу, приобрести авиабилет. Вот в таких отношениях с интернетом я был, когда одна из моих слушательниц, дочь художницы, став участником «Сноба», рассказала, что подписка у неё на год, и она может пригласить в клуб бесплатно на три месяца кого угодно. Ну, и пригласила меня. Я не стал сопротивляться и решил попробовать.

С названием интернетной площадки пришлось разбираться серьёзно, когда я обозвал моего английского друга снобом. Он, выпускник Итона, довольно резко возразил — я не сноб. Почему? Сошлюсь на сноску^[1]. Собственно, тут объяснение, почему англичанину трудно отыскать позитивное в слове сноб. В русском контексте всё выглядит иначе. Сноб отделяет себя от плебса. Более того, группа авторов-снобов отличала себя от остальных участников проекта претензией: мол, тут не место дилетантам, незрелым суждениям, людям из социальных низов…

Толкование слова сноб не было для меня открытием небесной Америки. Но мои низкие земные ощущения были связаны с драмой моего снобизма. В эмиграции она проявилась с первых дней. Надо было временно принять как факт понижение социального статуса: поработал на бензоколонке, на почте, давал частные уроки. Я справлялся, не просил никакой помощи у государства, зарабатывал на жизнь сам. Потому, спустя много лет, удивился, когда один из моих именитых приятелей, эмигрировав из Той Страны в Америку, первым делом сел на пособия. И с упоением рассказывал, как легко можно прожить на них в сегодняшней Калифорнии.

Приятель не из бедных, завёл свой сайт, и каждый день выставлялся на интернете 10-минутными видеороликами. Сообщая о получаемых пособиях, он фанфаронил, поучал, делился планами, чем намерен заняться до получения гражданства. И зачем-то через слово напоминал: «я, между прочим, профессор математики», хотя им не был, хвастал: «я пишу одновременно пять книг», хотя прежде ничего стоящего не написал, объявлял: «я связался с IT-компанией и выстраиваю новый бизнес, но почему раньше не построил… А вот признание, что “хожу на бесплатные курсы и учу язык по 12 часов в сутки“» — такое было похоже на правду. Всякий более-менее внятный человек хватался в эмиграции за эту соломинку. Перфоманс на видеороликах выглядел бы родом безобидного снобизма, если бы неожиданно не обернулся бедой — американское правительство вдруг объявило, что не будет выдавать иммигрантам не то, что паспорт, но даже вид на жительство, если они начинают не с зарабатывания на жизнь, а с просьб о пособии.

Впрочем, каждый начинает свой путь в эмиграции со своим кодексом: кто-то с благодарности стране, давшей беглецу приют, кто-то с критики её. Кому-то важно сберечь достоинство, кому-то — похвастать утерянным на Родине статусом. Одни радуются обретённой свободе, другие — возможности жить на халяву. И едва ли не все скрываются под маской сноба. Мой снобизм был следствием моего сочинительства, ощущения невостребованности, неоцененности, ревности.

Не стану разгадывать причины настоящего успеха эмигрантов — такое случается. Но замечу, что музыканты, спортсмены, писатели, актёры, оставшиеся в России, честнее и последовательнее разочарованных заграницей возвращенцев, не говоря уж о пробовавших усидеть на двух стульях. Обитая на Западе, последние регулярно ездят на Родину за наградами, премиями, званиями, заочно занимают там кафедры, профессорские должности, читают лекции, ведут семинары, издаются, отзываются на приглашения Кремля, выступают на конференциях, принимая всевозможные блага и. отбывают назад. Что-то некорректное выпрыгивало в снобизме этой публики. За глубокомыслием же её скрывается не плюрализм, а конформизм, не гибкость, а банальное лукавство с циничной властью, игра с самим собой, а не с нею. Нелепы были укоры российской интеллигенции, что мир отмечает юбилеи великих русских писателей, а правителям в Москве не до своих классиков, что на Западе пишут о 100-летии Октябрьской революции, а Кремль замалчивает историческую дату, продвигая идею примирения.

Я в своей эмиграции счастливо избежал конформизма и раздвоения. И разбираясь с вывертами собственного снобизма, пытался осмыслить его истоки. Скажем, со снобизмом по отношению к женщине я управился, навязав его Марку Берковскому, герою моего «Романа Графомана». Тот повторял чеховское: «Конечно, женщина есть женщина и мужчина есть мужчина», но «лучше страдать, чем успокаивать себя на том, что женщина есть женщина, а мужчина есть мужчина». Кто хоть раз в жизни потерпел от неразделённой любви, поймёт моего литературного героя. Он, конечно, задавался и вопросом почему «когда сойдутся немцы или англичане, то говорят о ценах на шерсть, об урожае, о своих личных делах; но почему-то, когда сходимся мы, русские, то говорим только о женщинах и высоких материях. Но главное — о женщинах». Да что Чехов, наш первый поэт Пушкин пробовал прояснить, что есть женщина. Уж и роман в стихах написал. И в 8-й главе публикует через два года: «Я вышла замуж. Вы должны, /Я вас прошу, меня оставить, /…Я вас люблю (к чему лукавить? /Но я другому отдана; /Я буду век ему верна.». А в отрывках-набросках незадолго до смерти вдруг всё заново: выставляет героя, размышляющего над сказанным Клеопатрой: «Свои я ночи продаю, / Скажите, кто меж вами купит /Ценою жизни ночь мою?». Выставляет такое с целью спросить себя: «Да и само условие неужели так тяжело? Разве жизнь уж такое сокровище, что её ценою жаль и счастия купить? Посудите сами: первый шалун, которого я презираю скажет обо мне слово, которое не может мне повредить никаким образом, и я подставляю лоб под его пулю.».

… Став членом клуба «Сноб», я, не оставляя попыток разобраться как со снобизмом литературных героев, так и со своим собственным, окунулся в омут интернетных тусовок. Каждый день начинал с того, чтобы заглянуть на сайт «Сноба». И каждый вечер заканчивал тем же. И так десять лет. Драма борьбы вокруг свободной интернетной площадки разворачивалась на моих глазах. На «Сноб» оказывала давление кремлёвская цензура. Однажды дело дошло до попытки запретить выставлять комментарии в свободном интернете. Из этой затеи вышел публичный скандал. В результате комментарии тогда вернули в свободное плаванье. Впрочем, вскоре отыскали иные способы усечь поле дискуссий.

Тем не менее, Проект сохранял свою уникальность. Под крышей «Сноб» кроме сайта жила бумажная версия журнала, действовал клуб с культурными собраниями. Затем к списку прибавился институт премий «Сделано в России». Удивительно, но эта затейливая конструкция устояла, пережив смену собственника: сайт исправно работал, журнал иногда выходил, клуб пополнялся новыми участниками проекта, премии вручались. Удивительно, потому что на моей памяти рождались и лопались, подобно мыльным пузырям, проекты международных масштабов.

Каким образом и зачем я оказался участником некоторых из этих проектов, спрашиваю я себя сегодня. Ответ на поверхности. Снобизмом я не только защищался, но и стремился из него высечь настоящую серьёзную мысль. Ведь я претендовал на высокий интеллект, изысканный вкус. Мне хотелось заявить себя безразличием к тому, что думают обо мне окружающие. Ну, и в начале нулевых годов, не устояв от соблазна удовлетворить ещё и свои графоманские амбиции, я оказался втянут в контору под названием МАПП. Эту мёртвую аббревиатуру при желании можно отыскать на интернете и сегодня. Расшифровывается она так: Международная ассоциация писателей и публицистов. Родилась в Риге. Инициатор — журналист, которого впоследствии называли разно — рижским Хлестаковым, Калиостро, окололитературным Остапом Бендером… Провозгласив союз пера и кошелька, он сообщил, что собирает русских зарубежных литераторов и публицистов. Открыл приём в МАПП за 50 евро всякого, кто хотел бы печататься. Назначив себя Президентом МАПП, он внедрился в Евросоюз искусств, получил там золотую медаль Франца Кафки, звание академика. Однажды он и сотоварищ, тоже ставший академиком, нагрянули ко мне в лондонскую Студию, прихватив гостя из Германии Владимира Кунина, кого-то ещё. На затею рижского Хлестакова тогда клюнули многие. И я тоже. Но, опубликовав в журнале МАПП очерк, а в сборнике — главу из своего первого опуса, я осознал, что попал в стаю графоманов. И я под маской сноба быстро ретировался.

Спустя несколько лет, история повторилась. На этот раз в Нью-Йорке. Там появилась организация с аббревиатурой МФРП (Международная Федерация Русскоязычных Писателей). Нашёлся бизнесмен, не чуждый графоманских амбиций, который под эгидой МФРП стал издавать свой журнал. Меня пригласил туда мой бывший товарищ. Но и там со своим снобизмом я долго не продержался. Участие в МАПП и МФРП, возможно, помогло мне окончательно осознать драму собственного снобизма. А вот сделать темой сочинительства мой снобизм и графоманию — тут уж заслуга исключительно «Сноба». Как участнику проекта и автору, мне автоматически продлевали ежегодную бесплатную подписку. Не я, а «Сноб» завёл мой личный блог, где за 10 лет членства на сайте накопилось около сотни постов. Наверное, я не стал бы заглядывать в список опубликованного, если бы «Сноб» вдруг не стали одолевать… странные технические проблемы. Самый интересный дискуссионный уголок титула интернет-журнала — «Блоги» с живой «Лентой» — на глазах ужался. И тут закралось опасение: если «Сноб» прикроют, с ним исчезнут все мои публикации. Потому я решил некоторые из них включить в эту книгу, разделив их на три раздела и снабдив каждый предисловием.

Подхлестну внимание ленивого читателя. В первом разделе идёт речь о моём участии в роли комментатора в блогах других участников «Сноба». Во втором — эссе, написанные мною для этого проекта на злобу дня. Третий раздел посвящён искусству и литературе. Здесь же собраны критические материалы о моём «Романе Графомана», а также о книге «Моцарт Фехтования». Как метко подметила одна из моих читательниц, я в своих критических эссе «сам себе автор, сам себе персонаж, сам себе критик. Един во всех лицах!».

Примечания

1

Сноб — человек, восхищающийся высшим обществом и тщательно подражающий его манерам и вкусам. Так же называют человека, претендующего на высокую интеллектуальность, изысканный вкус или авторитетность в какой-то области, не безразличного к тому, что о нём думают окружающие. Слово вошло во многие языки мира. Точное происхождение слова неизвестно, существует несколько версий. Впервые слово обнаруживается в 1775–1785 годах как обозначение сапожника или подмастерья сапожника. По одной из версий, это слово позднее стало обозначать простолюдина в широком смысле, а ещё позже простолюдина, подражающего манерам аристократа. По другой версии предполагается, что слово более старое и происходит от латинского сокращения s. nob. (от лат. sine nobilitate «неблагородного происхождения»). Этой аббревиатурой в списках студентов Оксфорда и Кембриджа были отмечены студенты, происходившие из недворянских семей — их не должны были приглашать на мероприятия, если университет посещал король. Такие студенты, сыновья купцов и землевладельцев-йоменов, часто были заметно богаче дворян, стремились подражать им, но не имели соответствующего воспитания и светских навыков и пытались компенсировать их отсутствие показной, но безвкусной роскошью. Именно такое поведение стало обозначаться словом «снобизм». Народная этимология выдвигает ещё несколько версий происхождения этого слова. Одна из них состоит в том, что «сноб» — сленговое прозвище студентов Итонского университета в начале 19 века, где «нобы» (ученики благородного происхождения, вероятно от англ. noble «дворянин») противопоставлялись «снобам» (неблагородным).