Эд и Шут знает кто

Эдуард Вячеславович Поздышев, 2020

Повесть написана от лица человека, жизнь которого, по его мнению, не удалась. Но после неожиданной встречи с загадочным стариком он получил возможность иначе взглянуть как на прожитые годы, так и на своё настоящее и, казалось бы, не слишком радужное будущее.

Глава пятая

В себя я приходил постепенно. То видел его, то вновь засыпал, чтоб увидеть её, но, кажется, больше не умирал. И опять видел его: как он сидел и дремал на своём стуле, как отпаивал меня своим кофе. И успел разглядеть, что я уже у себя в комнате, на кровати, и вроде бы всё — как всегда.

Когда погас свет, почувствовал, что снова наступила ночь. Вдруг услышал выстрелы, кто-то снаружи налетел на дверь и сполз вниз. Затем — вой сирены, крики и новые выстрелы. Но мне не было страшно, потому что я чувствовал присутствие соседа, и лишь с любопытством прислушивался, пытаясь понять, что происходило за дверью. Почти до утра был слышен чей-то топот и раздавались громкие голоса. Что-то шуршало, что-то волокли по полу. И я снова забылся. Но утром, как обычно, зажёгся свет, и я обратил внимание на то, что в моей комнате оказались кресло деда и его кофемашина. Старик же всё сидел на стуле и дремал.

— Почему ты не увёл меня отсюда? — спросил я. — Нас могли застукать. И чего доброго — стукнули бы чем-нибудь.

— Ты прав, — ответил старик. — Мог один. Но не успел. А ментам было не до нас, потому что у них висяк.

— Откуда ты?.. А, ясно — знаешь, типа.

— Да нет. Просто подслушал.

— Хм, — подивился я. — Менты, висяк — ты и слов-то таких знать не должен. Да и негоже произносить такие слова… святителям.

— Ты это о чём сейчас? — проморгался, наконец, сосед.

— Да о ментах, о ментах, успокойся! И о висяках, конечно… О чём же ещё?

Дед вроде успокоился и притих.

— Так слышь, дед, — начал я докапываться. — Откуда ты всё-таки слова эти знаешь? По фене, что ли, ботаешь?

— А слово «бомж» разве не грубо звучит? — неожиданно спросил он.

— Ну, согласен… А при чём тут?.. И чё ты привязался ко мне с этим словом?!

Старик помолчал, а потом решил высказаться:

— Там, за дверью, один сначала шмальнул, потом крикнул: менты, менты! И убежал. Вскоре прибежали эти… Ну, менты, наверное. Потом ещё понаехало. Переговаривались, значит, между собой. Про висяк этот… Так что таким опытным бомжам, как мы с тобой, не трудно догадаться, что было дальше… Два плюс два сложить.

— Да, дед… А про «шмальнул» это тебе, конечно, висяк нашептал перед тем, как коньки отбросить?

— Не, в книжке одной вычитал. Про ментов.

— Ишь ты! В книжке, говоришь? И не из той ли книжки ты мне всё это впариваешь? Про ментов, которым, типа, не до нас? Где ты таких ментов видывал, чтобы из-под носа подозреваемых упускали? Вот они, пожалуйста — на блюдечке с голубой каёмочкой, готовенькие, бери и дело стряпай. И они, типа, внимания не обратили! И место преступления по миллиметрику не обшарили — по части улик, там, или свидетелей!..

Я чуть не задохнулся от возмущения.

— Это — смотря какое дело. Дело, значит, такое, — заключил старик.

— Дело такое?! Да откуда ты знаешь про их дела?!

— Знаю.

* * *

— Не, это, конечно, аргумент… Эти твои «знаю», — сказал я, хлебнув свежеприготовленный кофе. — Особенно учитывая то, что недавно произошло.

— Что произошло? — не понял старик.

Я молча допил кофе и, поразмыслив, выдал сходу:

— Ты… Ну… Вы… Вы что, и правда — святитель?

— Чё?

— Да ничё. Проехали.

Внутри у меня всё дрожало — то ли от кофе, то ли так, по непонятной причине. Мне было неловко самому заводить эту тему. И я был виноват, что нарушил данное ему обещание. А там, возможно, тайна какая. Или и впрямь — чудо. Не моего, может, ума и дело. Но без его помощи мне явно не под силу было с этим разобраться.

— Не хочешь, ну и не говори, — пробурчал я и отвернулся к батарее.

А он вообще — взял и ушёл. Вернулся, правда, вскоре, но ко мне не зашёл. Повозился за дверью. Потом пропал на весь день.

* * *

Весь тот день я провалялся. Накатила злость. И всё мысли гонял по одному и тому же кругу: «Вот они, значит, какие пустынники в стиле модерн! Молятся себе втихаря в запредельных чертогах. И ангелы у них, вишь, теперь за вышибал. А у меня, типа, жизнь пропащая. Жизнь, видите ли, у меня не такая! И что? Обкурили чем-то вкусненьким! Дали понюхать и отфутболили к мамочке. Даже Царства Небесного не показали. И чем они лучше тех бандюков, что квартиру мою оттяпали? Стакан налили, димедрола подсыпали, подпись выцыганили и выперли вон, во тьму внешнюю. Хоть бы на посошок что оставили! А я-то, дурень, повёлся на сладенькое! И под чем подписался, и сам не помню — как за базар-то теперь отвечать? Ведь не какие-то там лопухи суеверные. Разве их уболтаешь? Сами кого угодно обкумарят. Думай вот теперь, как талант умножить… Да и где он зарыт-то, кабы знать? А не умножишь — айда в вечную долговую яму! Всё чётко, как в аптеке!»

Мысль об аптеке всколыхнула что-то в памяти. Заёрзало, занялось, заныло. Чем-то приторно-сладковатым, терпким и унылым. Впрочем, мысль пока что казалась слаще, чем то, о чём вспомнилось. Однако не успев ей вдоволь насладиться, я снова с содроганием вспомнил о маме: «Что я ей там наобещал? И как это осуществить? Святителю, отче, куда ж ты запропастился?!»

* * *

Но вечером я уже с остервенением сошвырнул со стола ночник и решил рано утром убраться из этих мутных чертогов.