Черничная Чайка

Эдуард Веркин, 2009

Они встретились лицом к лицу. Два самых сложных подростка благополучной Земли будущего: автор рабовладельческого эксперимента Антон Уткин и борец за права угнетенных роботов Аврора Сон. Непримиримые идеологические противники сошлись в поединке за единственный в мире космический корабль, способный покинуть планету без разрешения властей, – знаменитую «Черничную Чайку»! Кто из них выиграет затянувшуюся дуэль и впишет свое имя в новейшую историю космического пиратства?..

Глава 2

Аврора Кошмар

Конечно же, мне дали коптер. Вертолет то есть. В Англии каждый год шесть человек разбиваются на вертолетах. И двух собак, между прочим, в турбины засасывает, — летят туда, растопырив лапы.

А они дали мне коптер. Хотя другого транспорта у них было в избытке, и экранопланы, и прыгуны, и вихрелеты, даже парочка дирижаблей возле мачт болтались, все, чтобы добраться до острова с комфортом, вздремнуть пару часиков, отдохнуть по-человечески…

Но мне выдали коптер.

Древний такой, где только откопали. Наверное, какой-нибудь клуб любителей старины подарил. Настоящая машина, на носу пулеметная турель, под брюхом крепления для ракет, все как полагается. А на борту акула нарисована и крестики. Заслуженная машина. Семнадцать акул подбила.

Так что я сначала поругался, конечно, а потом обрадовался даже — когда еще за штурвалом реального боевого вертолета посидишь? Уже даже стал предвкушать, как пойду над морем, как буду виражи заваливать… За штурвалом посидеть не удалось. Потому что возле вертолета меня ждал неприятный сюрприз.

Бот. Универсальный робот-андроид, полировка облупленная, модель допотопная, и рожа… Железная, но при всем этом хитрая такая, заносчивая, так и хочется треснуть. Где ты, мой добрый Андрэ…

То, что ко мне бота приписали, я давно знал. Ну, для присмотра, разумеется, приписали. Во имя моего, разумеется, блага. Чтобы я что-нибудь не натворил. Правда, я думал, что бота этого ко мне только в лагере прицепят, оказалось, что нет. Диспетчер аэропорта подтолкнул меня к этой железяке и сказал:

— Велели тебе передать. Твой гид.

Он кивнул на бота, а тот даже не пошевельнулся в ответ, как стоял с кривой рожей, так и продолжал стоять.

— Гид? — брезгливо переспросил я.

— Гид, — подтвердил диспетчер.

— Лучше скажите соглядатай. Шкура. Шпик. Дятел. Барабанщик. Стукачок…

Я еще несколько синонимов вспомнил, спасибо доктору Мессеру, диспетчер впервые взглянул на меня с ленивым уважением.

— В наши дни к человеку приставляют тюремщика! — возмущался я. — Какой позор! Карантинная Служба превратилась в жандармерию! Вы что-нибудь слышали про Третье отделение?

— Это меня не интересует, — зевнул диспетчер. — Это ты уже в лагере им скажешь, начальникам своим, они тебя ждут не дождутся. Мое дело тебя в вертолет посадить и проследить, чтобы ты не выпрыгнул.

— Вы мне еще наручники наденьте, — посоветовал я.

— Что надеть? — не понял диспетчер.

Темный попался. Хотя молодой, это ему простительно. Студент, наверное, лет двадцать всего. Аханул сессию, его сюда и загнали. Для вразумления. А сам он, наверное, о звездах мечтает, мечтатель…

Впрочем, мне этого Гагарина совсем жалко не было.

— Давай, полезай в кабину, — диспетчер подтолкнул меня к вертолету.

— А как же корзинка? — спросил я.

— Какая еще корзинка?

— С провиантом. В дорогу. Ну, там тосты, апельсиновый мармелад, пармезан, ветчина пармская…

Я вспомнил про Андрэ. Про того, который чудно готовил. Вот я хотел его взять, а мне запретили, приписывают теперь ко мне разных посторонних, разных соглядатаев…

— Где провиант? — вопросил я. — Я что, в концлагерь направляюсь? Вы хотите, чтобы я погиб с голоду?

— Тут час лететь, не помрешь, — довольно невежливо ответил диспетчер.

— Стрыгин-Гималайский ваши методы не одобрил бы, — заметил я. — Вы знаете, что такое гестапо? Ваш дедушка там не работал?

— Не зли меня, Уткин, — диспетчер потер кулаки. — Не зли. Я с тобой церемониться не стану…

— Ну что вы, сударь, вы меня не так поняли! Вот вы сами подумайте. На этом корыте…

Я похлопал по борту коптера, и тот ответил мне недружественным жестяным звуком.

— На этом корыте, да с таким гидом… — я скосил глаза на бота. — Мы ведь и расшибиться можем.

— Тогда зачем тебе пармская ветчина? — устало спросил диспетчер.

— Видите ли, я верю в загробную жизнь. Вот мы расшибемся, и я, как добрый человек и воин, прямиком двину в сад Ирий. Этот металлолом с ногами, разумеется, со мной — как мой верный слуга. И что же получится? Вот дойдем мы до ворот чудесного сада, а там восьмиглавый пес, сторожит, значит, пропуска проверяет, пароль спрашивает. Его, само собой, надо чем-то задобрить. А чем? Никакой еды со мной нету, железяку вашу… Я кивнул на бота, — железяку он жрать не будет — вот и получается…

— Болтун, — перебил меня диспетчер. — Никогда таких не видел. Не зря тебя в лагерь отправили…

— Привет гестаповскому дедушке! — я щелкнул пятками. — У меня есть чудный рецепт пирога с дроздами…

— Давай, полезай!

Этот хам подтолкнул меня к машине. Бот зловеще потер ладони. Или мне показалось?

— Может, вы все-таки сбегаете в буфет? — спросил я. — У вас там бутерброды с котлетами есть, я видел. Тут же недалеко! А если хотите, я сам могу сбегать…

Диспетчер погрозил кулаком. После чего откинул фонарь кабины, подхватил меня за шиворот и закинул внутрь. Штангист-виртуоз, Домкрат Сергеевич.

— Не зря тебя все-таки в лагерь отправляют, — сказал Домкрат. — Десять минут с тобой знаком, а уже на Меркурий хочу. В Постоянную Экспедицию.

— Осторожнее с этим, — посоветовал я, — у них у всех там волосы на спине начинают расти. И не простые, а кевларовые — потом ни расчесать, ни выщипать, вам оно надо, жизнь с такими волосами?

Диспетчер захлопнул фонарь. Я оказался в темноте, светофильтры активировались и стали подстраиваться под яркое австралийское солнце.

Что происходило снаружи, я не видел, потом в кабину забрался бот, и винты над головой скоро завыли, коптер задрожал, как стихотворная помирающая лошадь, а потом безо всякого предупреждения рванул вперед и вверх. Так резко, что я даже хлопнулся глазом о прицел, зачем тут прицел вообще, в кого у нас можно прицеливаться?

Больно хлопнулся, синяк теперь назреет. Прилетим, скажу педагогическому начальству, что меня этот диспетчер избил. Да. Применил запрещенные меры физического воздействия. Да еще к несовершеннолетнему. Не поверят, конечно, но я все равно скажу, я ведь враль. Враль и социопат, склонный к мягким формам девиации. Меня перевоспитывать надо, вот пусть эти запесосы и перевоспитывают, а по морде прицелом зачем? Диспетчер вот меня избил, а этот хамоватый бот летит так, будто дрова везет, все внутренности растрясаются. Перевоспитание! Человека лаской надо перевоспитывать, а не прицелом.

Впрочем, с этим ничего поделать нельзя, оставалось только терпеть. Чтобы терпелось быстрее, я придумал себе занятие — пока летели над океаном, выбирал моему гиду имя. Сначала хотел назвать его просто — Иуда, но потом передумал. Слишком долго произносить, язык сломаешь. Надо было что-нибудь покороче, из трех букв. Дуб. Боб. Лоб. Чтоб. Ничего интересного не придумывалось. Достал лэптоп, но он тоже не работал, то ли тут вообще все глушилось, то ли в самого бота глушилка была встроена. Никакой связи, никаких информканалов, радиотишина, короче.

Хмырь. Тоже длинно.

Заскок. Как раз в яму попали в воздушную, я ругнулся и придумал, как звать этого… В бессмертной работе доктора Мессера «Отсечение языка» в самом конце книжки есть раздел, посвященный так называемой «инфернальной лексике». В том числе и кличкам, то есть прозвищам. Там такие есть, просто уши в прах рассыпаются, желчь разливается от восторга. К сожалению, употребить их не могу, даже по отношению к боту. Пусть будет Заскок. Неплохо. Заскок Денисович.

Потом я стал думать вот о чем. Что-то меня в последнее время несет по тропикам. По джунглям. Пустыням. Островам. Одни острова в моей жизни, видимо, зацепился за меня какой-то островной период. С другой стороны, острова лучше, чем тундра. Лучше, чем горы или какие-то там ледники, лучше, чем Венера. Острова — это неплохо. Джунгли — это тоже неплохо, джунгли сейчас комфортные…

Я вспомнил джунгли, вспомнил Ахлюстина, Потягина, Октябрину, Урбанайтеса вспомнил. И даже с какой-то ностальгией. Чуть ли не слеза навернулась, стал я сентиментален. Бедные. Жертвы психического насилия. Молоко им кокосовое выдавать, как в допотопные периоды.

Вообще, диспетчер сказал, что полета тут час. Но мы летели уже два с половиной, а никакой земли и в помине видно не было. Или диспетчер обманул, или этот бот специально, чтобы меня помучить, все это затеял. Как эти вертолетчики раньше служили, даже системы гашения инерции нет, трясет, как… Как черт знает где! Как в кофемолке!

Часов через сто пятьдесят, нет, на самом деле через три часа двадцать минут вертолет повалился на правый борт. Под брюхом замелькала растительность, турбины заревели пронзительнее, болтанка усилилась, а потом снизу вдруг здорово пнули. Винты стали замедляться, и я понял, что мы прилетели.

На Остров Перевоспитания. Теперь я просто узник замка Иф, просто Себастьян дэ Моле, первый кроманьонец в космосе.

Приземлились, однако.

С фонарем я справился сам, кое-как перевалился через борт и вывалился в траву.

Заскок уже стоял передо мной.

— Нам туда, — проскрипел он и указал блестящим пальцем (между прочим, мизинцем) в сторону симпатичного строеньица, больше всего напоминавшего миниатюрный вокзал.

Вокруг было…

Не было вокруг ничего интересного. Небольшая травяная полянка. Камни вокруг, низенький кустарник, с виду вполне непроходимый. Ну, и этот вокзальчик. Пришлось шагать к нему.

Заскок плелся за мной. Ровно в четырех шагах, все андроидные боты так ходят. Для безопасности. То есть если человек поскользнется, бот успеет его подхватить. Предотвратить, так сказать, сотрясение мозга. Но этот не очень себя утруждал, иногда на шесть метров отставал даже.

А я вот чуть не упал один раз, травма могла случиться.

Вокзал находился недалеко. Я вошел внутрь. Жарко, местные мухи, автомат с газировкой. Выпил два стакана. Ни тебе людей, ни тебе расписания, какое-то вымершее все, даже часы на стене и те замерли в вечном полдне.

Выбрался на перрон.

Сразу увидел столб. А на столбе колокол с веревкой. Я тут же стал в этот колокол звонить, хотелось почему-то послушать. Дзинь, дзинь…

— Чего звонишь? — сказал кто-то неприветливо.

Сначала я подумал, что это мой бот. Что он вдруг обнаглел вообще через край. Но, обернувшись, я понял, что это не Заскок.

На скамейке с независимым видом сидела…

Особа. Или девица. Сударыней назвать ее не могу, сударыни в синих комбинезонах не ходят, и вообще они все в Китеж-граде утонули.

Короче, девчонка примерно моего возраста. Вообще я заметил, что в последнее время трудно понять возраст, с десяти до шестнадцати все выглядят примерно одинаково. Только ростом различаются и степенью наглости физиономии. Как Октябрина все, тьфу-тьфу-тьфу, снится мне все в последнее время, стоит с мачете, смотрит. А иногда на арфе играет.

Эта без арфы. И уровень. Уровень что надо, выше среднего, Октябрине до нее далеко. Глаза такие… Специально разные. Один синий, другой очень синий.

Мордочка ничего, хотя сейчас у всех ничего. Некоторые даже специально себя уродуют слегка — в мире поголовных красавиц выгодно быть слегка дурнушкой. Вот и эта тоже.

Лысая. Или бритая. Голова такой правильной, греческой формы, блестит, солнечных зайчиков пускает.

Сидит, на гуслях играет. Не голова, кочережка.

Да не, не играет, просто сидит с вызывающим видом, развалилась, ноги вытянула. Ботинки такие тяжелые, черные, где, интересно, откопала?

— Чего звонишь, контуженый, что ли? — поинтересовалась красавица.

— Ботинки где нарыла? — спросил я в ответ. — Прадедушку эксгумировала? Он у тебя тоже в гестапо? Я знал одного человека, он прах прадедушки с собой везде носил, в таком маленьком кедровом гробу.

— А ты…

Тут она вдруг замолчала и принялась меня разглядывать, будто я как раз и был тем самым дедушкой-гестаповцем, которого она откопала под покровом ночи, а потом носила в гробу и спрашивала его про урожай.

Ну и я стал ее разглядывать, хотя чего мне ее разглядывать, и так все понятно. Коллега. Я думал, меня одного перевоспитывать будут, а оказалось, нет, еще кого-то прислали.

Плохо. Мне представлялось, что я один такой негодяистый негодяй, а оказалось, что нет, есть еще люди, готовые высоко поднять флаг…

Опять коллеги, куда деваться.

— Так-так-так, — девица уперла руки в бока, но со скамейки не поднялась. — Какой неприятный сюрпризец!

— А ты мне, косматая, нравишься, — сказал я. — Тебя сюда на кухню прислали, на практику? В кулинарном лицее обучаешься? Так и знай, я люблю, чтобы жареного было побольше. И пирожки, и расстегаи. А ты студень умеешь варить?

Эта жужелица как пнет меня своим сапожищем, еле увернуться успел.

— Сам себе пирожки испекай! — злобно прошипела она. — И ко мне не приближайся даже! Рабовладелец!

И тут я вспомнил. Ну, про нее.

Ее звали Аврора. А фамилия Сон, не знаю уж, откуда такая образовалась. Романтическая фамилия, с такой книжки сочинять надо. В сентиментальном жанре. Но общественности Аврора была известна не как Сон. Она была известна как Кошмар.

Аврора Кошмар.

Аврора родилась потомственной бунтовщицей. Ее пращуры по материнской линии участвовали во всех европейских и даже мировых революциях, начиная с английской буржуазной, заканчивая японской кибернетической.

Бунтовали.

Потом, когда революции пошли на убыль, они боролись уже так, по мелочи. За права китообразных, за права зулусов, за права женщин, за права женщин-зулусов, за права енотовидных собак, за права на самоопределение полуразумных рыб с Коры.

И против тоже боролись. Против эксплуатации цирковых животных, против зоопарков, против ветряной энергетики, против генетической инженерии, да против всего, даже против пластмассовых игрушек — чтобы все игрушки были только из дерева, ими по голове удобней стучать. Как в Китеж-граде.

Сама Аврора уродилась в своих предков. Я сразу понял, почему она меня возненавидела с первого взгляда. Инцидент с рабовладельческим экспериментом стал широко известен, обсуждался в прессе, даже в институтах его разбирали — правда, лишь как образец для анализа подростковой психопатологии. Многие мне даже письма присылали, не с угрозами, конечно, а с порицаниями, мол, нехорошо так поступать, неэтично. А одно письмецо выделялось, запомнил я его. Нет, в нем тоже не было угроз, просто ругань. Такая высококачественная, с привлечением старинных оборотов и столь любимых мною отсеченных слов.

И автором была как раз вот эта сидящая передо мной Аврора Сон, девушка-кошмар.

Вообще, протестовать у нас особо не из-за чего. Все сыты, все довольны, живут, утоляют информационный голод, сплошное Эльдорадо Духа. Но у Авроры протест в крови. По слухам, папа хотел назвать ее даже Анархией, в честь бабушки, но мать была против. Пожалуй, у Авроры протест даже не в крови, у нее он в генетике — столько поколений против всего протестовало, что сама Аврора не протестовать не может. Два года назад она тоже, между прочим, прославилась. Ну, не совсем так, как я, но тоже довольно громко. Прославилась тем, что подняла восстание роботов. Это довольно долгая история, но рассказать ее стоит — для иллюстрации способностей Авроры.

Первое восстание роботов случилось давно, почти век назад. Некий кибернетик, имя которого строго засекречено, разработал программу «Бесноватый бот». Не со злым умыслом, а просто так, как утверждали многие, на спор. «Бесноватый бот», прошитый в матрицу робота, превращал его в неуправляемое, а зачастую агрессивно настроенное по отношению к человеку существо. Нет, головы своим хозяевам боты не сносили, но вредили и мешали по полной программе. Заворачивали в персидские ковры, закармливали мороженым, отказывались выгуливать собак. Хуже всего пришлось автоматическим заводам — на них боты просто гнали брак.

Восстание распространилось по трем континентам, нанесло гигантский экономический урон, сорвало несколько планетарных программ, но, что самое страшное, восстание подорвало доверие человека к роботам. Многие отказались от домашних ботов, даже на производстве использование их сократилось. Именно тогда, кстати, были отмечены первые роботофобии.

Программа «Бесноватый бот» была локализована с огромным трудом. Первоначально было решено ее уничтожить, однако кибернетики предложили поместить «Бесноватого бота» в Архив Карантинной Службы, поскольку понять, каким образом «Бесноватый бот» воздействует на роботов, так и не удалось.

Два года назад каким-то невообразимым образом Авроре удалось проникнуть в АКС. Среди прочих чрезвычайно опасных вещей ею была похищена и программа «ББ».

Через средства информации Аврора распространила свое заявление — если в двадцать четыре часа человечество не откажется от использования труда несчастных ботов, она за себя не ручается. Естественно, от ботов никто не отказался, человечество из ума еще не выжило.

И Аврора Сон подняла Второе восстание роботов. К счастью, серьезного урона ей этим восстанием нанести не удалось — агенты Карантинной Службы сработали оперативно, и все инфицированные боты были отключены дистанционно. Сколь-нибудь серьезный инцидент случился только во Всемирной библиотеке в Женеве. Банда взбесившихся роботов во главе с Авророй ворвалась в здание, нейтрализовала работников — загнали в кабинет директора и залили по грудь искусственным медом — и принялась разбираться с фондами. Книги, включая бесценные инкунабулы, поднимали на сороковой этаж, вырывали страницы, складывали из них самолетики и запускали. Город и озеро были засыпаны бумагой.

Агенты Карантинной Службы штурмовали здание библиотеки почти четыре часа. Боты сопротивлялись ожесточенно, в плен не сдавались, предпочитали выкидываться в окна и шмякаться о мостовую.

Впрочем, как и сама Аврора. Нет, в окно она не выкинулась, но отбивалась до конца. Отступала с «плаксой» с этажа на этаж, отстреливаясь от агентов, сражаясь за каждую пядь библиотечного паркета, а когда агенты блокировали ее на крыше, она и там не сдалась. Могла бы дернуть на антиграве или хотя бы с парашютом прыгнуть, но она поступила по-своему. Ее окружили, и Аврора прижала «плаксу» к подбородку и нажала на курок.

Я видел репортаж о штурме Цюрихской библиотеки, на меня произвело впечатление. Лестницы, анфилады в готическом стиле, в воздухе кружится рваная бумага, перевернутые бюсты великих мыслителей и писателей, мудрые и горькие глаза Льва Толстого, слуховой рожок Бетховена…

И на каждой ступени, в каждом углу — агент КС. В броне, с парализатором, все как полагается. Рыдают как младенцы. Сама Аврора тоже рыдала, когда ее тащили вниз. Кстати, тогда у нее волосы еще были. Красивые. Блондинка.

Вот поэтому она меня и ненавидела. Она ботов освобождала, а я их, наоборот, закабалял и экстремально эксплуатировал. А некоторые мои друзья — о ужас! — их еще и плетками стегали!

Аврора, кстати, потом тоже еще что-то устраивала, помельче уже. Но на путь исправления, видимо, так и не встала, недаром ее сюда законопатили. Вместе со мной.

У нее имелось еще несколько оригинальностей, например, Аврора была убежденной неофрукторианкой. То есть она не ела не только мясо, рыбу, молоко, яйца и другие вкусные вещи, она даже растений не ела, даже тех, что от старости падали и гнили себе на земле, никого не трогая. Питалась же сугубо синтетическими батончиками, которые производились из белка, выделяемого в качестве продукта жизнедеятельности омерзительного вида лишайниками, обнаруженными на одной из комет. Батончики эти были довольно вкусны, я как-то один попробовал. Доесть, правда, не смог, перед глазами стояли эти самые паскудные лишайники. А вот все неофруктарианцы питались только ими.

И воду еще пили.

Сейчас же эта красавица сидела на скамейке и запускала мне своим черепом зайчики в глаза. Понятно.

Надо над входом в лагерь повесить транспарант: «Перекуем мечи на орала». Мечи — это мы, орала — это то, что будет на выходе. Орала — это такие плуги, ими можно орать, то бишь возделывать всякие пашни и прочие пажити. Впрочем, я уверен, что орать Аврора может только в современном смысле этого слова.

Я решил все-таки попытаться установить контакт, судя по всему, мы здесь долго прозагораем, так что хочешь не хочешь, а отношения завязывать надо, даже с такой квазимодицей.

— Послушай, Аврора… — начал было я.

— Мы с тобой незнакомы! — рявкнула она и отвернулась.

Ну, незнакомы и незнакомы, что мне ее, за косы, что ли, к знакомству тащить? Да и косичек-то, к слову, нет, хоть прибивай.

Не хочет общаться — не надо. Я отошел в сторону. Пусть.

Отыскал своего облезлого бота, он, как железный дурак, торчал на краю платформы, собирал пыль.

— Эй ты, Заскок, — позвал я. — Иди-ка сюда.

Зажужжал, как несмазанный будильник, и подковылял.

— Почему скрипишь? — спросил я.

Этот меня проигнорировал. Что еще такое? Боты должны безоговорочно подчиняться, а тут… Может, это Аврора его уже… заразила. Может, она утаила копию «Бесноватого бота»? И уже как-то успела… Да нет, вряд ли.

Значит, Педагогический Совет. Приставил ко мне непослушного робота. Видимо, с какими-то великими педагогическими целями.

— Послушай, Заскок, голубчик… — я смотрел на бота, как выучился на своем рабовладельческом Побережье — сквозь. — Послушай, не мог бы ты принести мне… Чашечку чаю.

Робот молчал. Внутри у него что-то попискивало, а так молчал. Игнорировал.

Тогда я решил действовать по-другому.

— Лежать, — спокойным голосом приказал я.

Бот не шевелился. Истуканил помаленьку.

— Лежать, я сказал! — проскрипел я с угрозой.

Никакого внимания. Со стороны робота. Зато со стороны Авроры внимание сразу возникло. Целый водопад внимания. Аврора вскочила, подбежала, встала между мной и ботом.

— Тут тебе не плантация! — зашипела она. — Немедленно прекрати это безобразие!

— Извини, Аврора, — искренне сказал я. — Не думал, что ты воспримешь мой приказ на свой счет. Это, конечно, мне весьма льстит, но так и быть…

— Негодяй!

— Но так и быть, можешь не лежать, — закончил я. — Освобождаю от взятых обязательств…

Аврора сощурилась так сильно, что кожа на лбу сморщилась в гармошку.

И руку в карман сунула. Интересно, что у нее там? Батарея от «Плаксы»? Может, помощнее что? Разрядник? Или вообще что невиданное, мало ли чего в этих карантинных загашниках валяется…

— Ты… — рука в кармане зашевелилась, Аврора явно собиралась пустить в ход свое тайное оружие.

Не знаю, чем бы это закончилось, если бы не поезд. Показался. Даже не поезд, а какой-то мотовагон, не знаю, как он там раньше назывался. В салоне никого, ржавый бот Заскок полез в кабину.

— Ваша карета, Золушка, — я сделал учтивый реверанс в сторону вагона.

Аврора не пошевелилась.

— Ах, ну да, — ухмыльнулся я. — Этим я тебя унижаю… Тогда я сам пожалую первым.

И направился к вагону.

Робот Заскок и Аврора Кошмар.

Прекрасная компания. Еще бы Сумасшедшую Лошадь. Так, для разнообразия.

Разумеется, устроились в разных концах вагона. Бот просигналил, и мы отправились в путь. Я откинулся в довольно жестком кресле и решил любоваться пейзажем.

Пейзаж, в основном, состоял из моря. Море было вокруг, остров, однако. В середине острова скала, черный базальт или еще что-то такое. У скалы лагерь — белые стены, черепичные крыши. Все. Скромный такой остров Иф, минималистский совсем.

Вагон дернулся, я думал, что он повернет к лагерю, однако вагон не повернул. Он, трясясь и дрыгаясь, как параличная собака, двинулся влево. Описал полукруг и поехал в обратную сторону.

Я смотрел в окно. На воду. Синее море. Кустики. Разрушенные, в метр высотой стены, наверное, тут крепость раньше стояла. Или дурдом! Вот здорово было бы побывать в настоящем дурдоме! Я читал, что это чрезвычайно познавательно! Только тут ничего такого конечно же нет.

Хотя…

Я оглянулся на Аврору.

Сидела, независимо разглядывая пейзажи. Я подумал, что пора бы нам уже и повернуть. И мы повернули.

К вокзалу. Проехали мимо. Протряслись даже. И дальше. Сначала я не понял — мы ехали по тому же самому пути и явно собирались на второй круг. Шутка, что ли?

После четвертого круга я понял — не шутка. Повернулся к Авроре.

— Его что, заклинило? — спросил я.

Аврора промолчала.

Ну да, логично. Заклинило — не заклинило, но рельсы-то по кругу проложены. Игрушечная железная дорога… А может, это терапия такая — укатыванием. Берешь двадцать проблемных подростков, сажаешь их на мотодрезину и пару дней катаешь по кругу. И они постепенно перевоспитываются, перевоспитываются, перековываются на орала… А когда их снимают, то они уже совсем послушные, обожают суп, манную кашу и фламенко.

Может, это так и задумано — сначала в трамвай, потом в муравейник кинут. Новые методы воспитания, высшая педагогика.

На пятом круге я решил сойти. Может, это проверка? На послушание. Может, они — ну, наши педагоги, запесосы — хотят посмотреть, будем ли мы кататься по кругу, как идиоты, или сойдем на сушу, как неидиоты? Или еще что?

Я решил быть последним. К тому же в Англии каждый год девятнадцать человек закатывается до смерти на каруселях.

Вагон ковылялся не очень быстро, я спрыгнул безо всякого труда и направился к лагерю. Пусть Аврора катается сколько угодно, может, это вызывает в ее голове особые завихрения, может, она от этого в экстаз приходит.

Я помахал Авроре ручкой и направился к лагерю. Перевоспитание начиналось странно.

Очень странно.