Капкан на оборотня

Эдуард Веркин (2006)

XXI век. Россия. Деревня Сорняки… Скоро созреют яблоки особого сорта, которые стоят неимоверных денег. Но вместо того, чтобы готовиться к сбору урожая, местные жители стремительно покидают деревню: оборотень со вставными железными зубами вышел на охоту. Что за бред, какой оборотень? — задается резонным вопросом Феликс Куропяткин — парень, верящий только в здравый смысл и дедуктивный метод. Расследование идет полным ходом, и подозрения падают на… бабушку лучшей подруги. Но разве такое возможно?!

Глава 4

БАБУШКА И ВОЛК

Дом Захаровны находился недалеко от совхозного сада, поэтому дошли мы быстро. Бабушка Тоски отодвинула тайную досочку в заборе и просунула туда руку. Она долго копалась с каким-то замысловатым затвором, приговаривая: «Вот окаянный, что наделал». Наконец калитка была открыта.

— Ну и забаррикадировалась, — фыркнула Тоска, — это она от оборотня так закрылась?

— А от кого еще? У нас отродясь калитки не закрывались, — ответила бабушка. — Даже во время голода.

Мы миновали небольшой двор и вошли в дом. В сенях на полу валялись сразу три топора. На кухне беспорядок. Из здоровенной русской печки просыпалась зола. На полу опрокинутый чугун, варенная в мундирах картошка раскатилась по полу. Интересно. Я никогда в жизни не видел русских печей, не видел чугунов, вот теперь повезло. Я огляделся в поисках легендарного ухвата, но ухвата на кухне не обнаружилось. Ухват обнаружился в комнате. Захаровна лежала на кровати и плакала, а ухват стоял у стены, под рукой. Это, значит, чтобы в случае чего оказать всевозможное активное сопротивление.

— Привет, Захаровна, — бодрым голосом сказала баба Надя. — Чего плачешь-то?

— Опять чего-то случилось? — деловито спросила Тоска.

Захаровна издала отрицательный звук.

Баба Надя присела на табуретку и принялась ее успокаивать:

— Ну что ты… Ладно уж… Будет тебе. Ну что ты совсем расклеилась…

После пятнадцати минут успокаивания и двух стаканов валерьянки Захаровна пришла в более-менее нормальное состояние.

— Поверишь, нет, Надежда, боюсь в огород днем выйти, — всхлипывала она. — Все топоры собрала. Позвоню своему сыну, пусть ко мне приезжает с ружьем. Так и скажу, если ты мне сын — приезжай и живи со мной. Куда я огород брошу? Я не Никитична, в больницу не поеду. Лучше к сыну, в город…

— Ну, что удумала? — баба Надя хлопнула ладошками по коленям. — Как он приедет, он же у тебя на такой ответственной должности! Если боишься, лучше на самом деле поезжай к нему сама. А я за огородом присмотрю. Мне внучка с ее другом помогут.

Бабушка Надя обернулась в нашу сторону, и мы согласно кивнули.

— Ладно, пойду хоть чай поставлю, я тебе тут хлеба и заварки принесла, — сказала баба Надя и отправилась ставить чайник.

— Я самовар люблю, — сказала Захаровна.

— Знаю, — не оборачиваясь ответила баба Надя.

Она вышла в сени и затюкала топориком.

Тоска решила даром времени не терять. Она подсела к старушке и заговорщицким голосом спросила:

— А правда, что он к вам ночью приходил?

Захаровна вздрогнула. Я толкнул Тоску в бок локтем. Не следовало так круто начинать.

— Да, приходил, страшно вспомнить, — ответила Захаровна, сморкаясь в какую-то тряпку, — я только уснула, таблеток напилась, и тут этот.

Захаровна всхлипнула. Я принялся заготавливать третий стакан с валерьянкой.

— Вы рассказывайте, — продолжала Тоска. — Рассказывайте. Нам очень интересно.

Я осторожно достал диктофон, нажал на кнопку «запись».

— Лежу это я, таблеток выпила, вдруг слышу шаги. Сначала думала, что это мыши. У меня в стенах мыши — как темно становится, так они начинают бегать. Туда-сюда, туда-сюда, даже уши закладывает. А потом я и думаю: мыши, они ведь совсем не так бегают. Они бегают быстро так — топ-топ-топ, топ-топ-топ, а эти шаги другие — топ-топ, топ-топ, как будто кто-то тяжелый шагает. Ну, думаю, кого еще принесло? Сначала думала, это Митрофаныч, он ко мне иногда заглядывает…

— Зачем? — перебила Тоска.

— Как зачем… радио послушать. У меня приемник трехпрограммный, а у него обычный. А телевизор он не любит смотреть, у него от телевизора глаза болят…

— Дальше рассказывайте, — попросила Тоска.

— Ну да, рассказываю, рассказываю. Он приходит радио смотреть, наоборот то есть, ну вот… Но только это был совсем не Митрофаныч.

— Почему вы так решили?

— Митрофаныч самосад курит, я его далеко слышу. А этот ничего не курил. Вот, значит, шаги эти идут и идут, и прямо в сени. И остановились. А я лежу. А они стоят и стоят, с места не двигаются. И долго так все это. Тут все у меня внутри задрожало. Думаю, сколько можно так вот лежать? Пойду, думаю, посмотрю, кто это. А вдруг Митрофаныч курить бросил? Подошла я к двери, так потихоньку открыла ее. А в сенях темно, потому что поздно уже. Я свет включила и выхожу. А тут он стоит.

— Стоит? — уточнил я.

— Стоит. Как собаки стоят, на всех ногах. Черный такой, большой. Больше собаки. Я как его увидела, так чуть и не умерла. Смотрит на меня, а глаза так и пылкают, так и пылкают.

Я непонимающе поглядел на Тоску.

— Сверкают, — перевела она.

— Точно, — кивнула Захаровна. — Сверкаются. Я на него гляжу, а он на меня, так и глядели… Уж не знаю, сколько глядели. А потом я опомнилась и стала потихоньку-потихоньку назад в комнату возвращаться. Вернулась, легла на кровать, одеяло натянула, так и лежу, молитвы читаю. А дверь закрыть забыла! И сердце так дрожит, почти выпрыгивает. Тишина опять долго была, потом слышу — дверь заскрипела. Ну, думаю, все, за мной пришел.

Я внимательно слушал и осматривал при этом комнату. Ничего примечательного. Все скромненько и чистенько. Не скажешь, что совсем недавно тут безобразничал оборотень. Старушка рассказывала дальше:

— Я еще больше испугалась, лежу, темно. И вдруг он появился. А потом снова пропал! Был и пропал. Шорох какой-то, кровать зашевелилась. Я ничего понять не могу. И вдруг снова появился и снова пропал. А потом мою руку будто когтями царапнуло!

Захаровна продемонстрировала нам свою руку. Но на руке не было никаких следов, разве покраснение небольшое, как после расчеса.

— Я что-то не пойму, как это он появлялся и исчезал. Свет был включен? Горела лампа? — спросила Тоска.

Захаровна не смогла ответить.

— Я со страху одеялом накрылась да так и лежала, ничего не помню. Лежу и прислушиваюсь. Что делать, не знаю. Кричать боюсь, вставать с постели боюсь. Но потом все-таки встала и включила свет. Все комнаты обшарила, никого не нашла. На улицу выйти побоялась. Дверь заперла, да так и просидела возле нее до утра, не смогла больше уснуть.

Захаровна со вздохом поднялась с дивана.

— Иди, чаю попей, что дурное вспоминать, — позвала Антонинина бабушка. — Самовар уже раздувается.

Я думал, что самовар кипит долго, а он, оказывается, быстро. Самовар-лайт. Мы вышли на кухню.

— А следы какие-нибудь остались? — не унималась Тоска.

— Тоня, оставь Захаровну в покое, не видишь, как ей плохо, — строго сказала бабушка.

— Ничего, пусть спрашивают, им ведь интересно, — Захаровна подсела к столу, — а я хоть выговорюсь. Ни следов, ни грязи, все чисто. Мне даже стало казаться, что он мне привиделся. А через день узнаю, что он еще и у бабки Оли был. Она сейчас тоже собирается к родственникам.

— А зубы были? — спросил я.

— Зубов было много. Весь-весь был в зубах.

— Нет, я не про обычные зубы говорю, а про железные. Железные зубы были?

— Не знаю, какие уж там зубы были, я ничего только так и не увидела…

— Чай давайте пить, железные зубы, — усмехнулась баба Надя.

Понятно, подумал я. Здесь больше ничего добиться не удастся. Я отключил запись.

— Захаровна, пей чай, остынет. И съешь чего-нибудь, — повторила баба Надя. — Вы тоже садитесь, сегодня толком так ничего и не ели. А в этом возрасте есть надо, а то потом малокровие будет.

Но мы с Тоской отказались, сославшись на занятость, и поспешили уйти. Делать здесь было больше нечего.