Герда

Эдуард Веркин, 2014

Эдуард Веркин – современный писатель, неоднократный лауреат литературной премии «Заветная мечта», лауреат конкурса «Книгуру», победитель конкурса им. С. Михалкова и один из самых ярких современных авторов для подростков. Его книги необычны, хотя рассказывают, казалось бы, о повседневной жизни. Они потрясают, переворачивают привычную картину мира и самой историей, которая всегда мастерски передана, и тем, что осталось за кадром. Роман «Герда» – это история взросления, которое часто происходит вдруг, не потому что возраст подошел, а потому что здесь и сейчас приходится принимать непростое решение, а подсказки спросить не у кого. Это история любви, хотя вы не встретите ни самого слова «любовь», ни прямых описаний этого чувства. И история чуда, у которого иногда бывает темная изнанка. А еще это история выбора. Выбора дороги, друзей, судьбы. Один поворот, и вернуться в прежнюю жизнь уже невозможно. А плохо это или хорошо, понятно бывает далеко не сразу. Но прежде всего – это высококлассная проза. Роман «Герда» издается впервые.

Глава 6

Белинский и Феофан

— Вот у тети Нины, маминой офлайн-френдессы, имелся чихуахуа. Инфарктник такой, мелкий вырожденец с кривыми лапками. Инфаркт он получил от удара газетой по голове, и с тех пор стал принципиально ходить под себя по всем нуждам. А еще пристрастился к чесанию, как кот к валерьянке, ляжет на подушку и расчесывается, и скулит от удовольствия. Каждый день до крови расчесывался, а потом за ночь коростой покрывался, его так и звали, Короста. Так вот, этот Короста однажды зачесал себя до смерти. Тетя Нина забыла перед уходом дать ему успокоительные таблетки, а когда вечером вернулась, Короста лежал на подушке. Весь расчесанный, но с выражением неземного блаженства на морде.

Огонек дрогнул и не погас. Он застыл на середине спички, сошелся почти в точку и вдруг разгорелся снова. Почти две минуты, отметила я. Спичка, которая горит две минуты. Умели раньше делать.

Доктор дунул. Огонек исчез.

— Очень интересная история, — сказал доктор. — Очень. Вы говорите, что собирались сегодня на прогулку, кажется?

— Меня не пустили. Потоп, знаете ли.

— Потоп?

— Нет, не в том смысле, — объяснила я. — Не в библейском. Обычный, бытовой, сорвало краны, вода пошла, обвинили, конечно, меня. А потом, это не прогулка, это благотворительный бросок.

— Благотворительный бросок? — подивился доктор.

— Ага. Филантропическая бойня. Терзания в июле. Унылое зрелище, вы уж мне поверьте.

Действительно, унылое. Нас с Гошей на такие мероприятия берут в воспитательных целях. У моей мамы, разумеется, имеется собственная точка зрения на вопросы педагогики, моя мама считает, что детей надо воспитывать личным родительским примером. Так завещал великий Корчак, Майк Тайсон педагогики. Поэтому она нас таскает за собой. Ну, в фитнес-центр и в бассейн, конечно, не таскает, там никакой педагогики, а по остальным делам почти непременно.

В больницу, чтобы мы знали, что на свете есть боль, икни, икни, Сиддхартха.

В администрацию города, чтобы мы знали, что на свете есть бюрократы.

На филфак, там еще теплится настоящая наука, у всех студенток под подушкой пожелтевшая фотокарточка Бахтина, а у всех трех студентов набит профиль Проппа под мышкой.

В газету «Областное знамя» — дети, посмотрите, как выглядят лгуны.

Завод «Гидростроймонтажтехника» — вот это, дети, называется физический труд.

Следственный изолятор «Овраги» — а это, дети, бывает с теми, кто не хочет хорошо учиться и слушаться родителей.

На мероприятиях «Материнского Рубежа» мы, разумеется, тоже присутствуем. Это чтобы мы с детства приучались не быть общественно пассивными, чтобы помнили о том, что ближним надо помогать. Ежегодный визит в детский дом № 16 тоже из этой оперы. Милосердие на марше.

— Почему же унылое зрелище? — спросил доктор, потрогал под очками глаз.

— Очень унылое, — сказала я. — Оркестр, байкеры, представитель парашютного завода, активистки «Мружа»…

— «Мружа»?

— Ну да, «Мружа». «Материнский Рубеж», не слышали разве?

Доктор опять потрогал глаз.

Темный доктор. Хотя, может, это такие психотерапевтические штучки. Вытягивает меня на разговор. Расслабишься, проникнешься, а он уже тебе в душу прыгнул. И излечил.

— «Мруж», значит.

Вот так оно и получилося. Мама наша, как все приличные мамы, вела блог, такой, по общим вопросам, но больше с педагогическим уклоном, довольно популярный, кстати, блог, не тысячный, но на пути к этому. Под ником ubermomm74. За два года жэжэшной жизни у нее скопилось несколько сотен френдесс, и так получилось, что в этих френдессах обнаружилась некая isolDA, толковая девушка твердых гуманитарных взглядов. В офлайне isolDA оказалась сестрой мэра, и они с мамой подружились на почве шитья лоскутных юбок, плетения бижутерии и прочего хендмейда, а потом еще счастливо открылось, что и isolDA и ubermomm74, видимо, на почве удовлетворения остальных потребностей, переживают острое желание благодетельствовать. Короче, мама предложила организовать «Материнский Рубеж», isolDA пришла в восторг. Благодетельствовать было подано, а потом…

Потом все было легко. Вслед за Изольдой в проект широким потоком стали вливаться желающие. Парашютный завод, фабрика нетканых материалов, Шардомский мужской монастырь, полк быстрого реагирования ракетных войск стратегического назначения, расположенный в Лубенево, мотоклуб Plios Corcodiles, журнал «Наш Регион» и еще многие-многие-многие организации и частные лица, так что из благотворителей выстроилась даже очередь. Городская администрация выделила помещение, спонсоры пожертвовали компьютеры, создали сайт, и волонтерская добровольческая организация «Материнский Рубеж» начала работу. Изольда стала во главе организации, мама сделалась ведущим иерархом ордена… ну, то есть заместителем Изольды по общим вопросам. Кроме того, мама как филолог сочинила гимн. В гимне описывалась трудная, но благородная участь волонтера, который своей бескорыстной деятельностью способствует умножению добра в этом мире и попранию в нем же зла. Довольно пафосный такой гимн, но всем понравилось, гимн записали с помощью областного симфонического оркестра и капеллы мальчиков и прослушивали его на каждом заседании, одним словом, борьба бобра с ослом развернулась нешуточная.

Припев же в гимне был таков.

Крепись, волонтер. Держись, волонтер,

Твоя воля сильна. В твоем сердце костер.

Ну да, костер, это точно. Я почти сразу пересочинила «держись, волонтер, крепись волонтер, Ктулху уже здесь, Ктулху к нам припер», и меня за это три дня ненавидели.

Так вот, два раза в год «Материнский Рубеж» собирал заявки на подарки в детском доме № 16, после чего все жаждущие реализовать социальную ответственность перед обществом эти заявки чистосердечно выполняли. Ну а потом оставалось лишь отвезти подарки адресатам, что и делали мы с мамой. Ну и байкеры, разумеется.

Байкеры, кстати, это неотъемлемый элемент процедуры. Байкеров детишки любят.

Во-первых, у них мотоциклы, похожие на инопланетные корабли, прямотоки рычат, как ракетные двигатели, что неслучайно — отпугивает нечистую силу.

Во-вторых, сами они тоже похожи на пришельцев — лохматые, бородатые, в коже и в металле, в черных очках.

В-третьих, они всегда с конфетами и с орехами. Старшим ребятам на моциках посидеть интересно, младшие конфеты с орехами трескают. Но меня, если честно…

— А почему вы не поехали? — продолжал приставать доктор.

— Я же говорю, потоп. Наказана. А так я обычно в первых рядах, невзирая на прогноз.

— И что же вы там делаете?

— Да там все просто. Сироты, значит, в шеренгу по свистку выстраиваются, а мы вдоль нее идем. В одной руке у нас коробка с айфонами, в другой корзина с айпэдами, ну, байкер кричит: «А ну, робяты, кто тут хорошо себя вел?» Сироты поднимают руки, а я достаю девайс, вручаю, целую в щечку и говорю: «Помолись за нас, честный юноша». Или: «Блюди себя, достойная отроковица». Все счастливы.

— Как интересно, — покачал головой доктор.

— Очень интересно. Потом, как водится, обед, макароны по-флотски, компот, а после уж концерт песни и пляски, благодарные сироты пляшут ламбаду и играют на мандолинах.

Доктор, кстати, явился с фонарем. Не в диогеновском смысле, а с обычным, под глазом, из-под зеленых очков заметно. Хотя, может, с философской точки зрения это одно и то же, откуда нам знать?

За окном у нас дождь, слякоть какая-то, похожая на сопли, ползет по окнам, причем иногда непонятно, кверху она ползет или наоборот. Погода такая, кстати, мне очень и очень нравится, самая творческая, в такую погоду лучше всего сочиняется, особенно если зажечь печку и погасить свет. Атмосфера такая умиротворенная, так и хочется закутаться в плед, выпить какао с печеньем и немного посочинять про старого ревматика Ктулху, погрузиться в бездны отчаянья. А тут доктор со своим фонарем.

Честно, с фонарем, такой классический фонарь, синий, большой, расплывчатый, он его, конечно, заклеил накрест пластырем, но разве такое море заклеишь? Я сначала задумалась, конечно, настоящий ли фонарь — или он его пририсовал с психотерапевтическими целями? Но потом решила, что все-таки настоящий, слишком уж здорово сделан, не видна работа мастера, что, в свою очередь, свидетельствует о высочайшем уровне.

Я засмеялась. Такого от др. не ожидала, поэтому как увидела фонарь, так удержаться не смогла. Доктор, конечно, смутился, но тоже заулыбался.

— Это я на коньках катался, — сказал он. — На роликовых. Ударился об лестницу.

— О веревочную? — уточнила я.

— Почему о веревочную? Об обычную. Впрочем, мы не будем об этом разговаривать, мы поговорим о…

Я представила, как доктор на заседании ассоциации психологов не сошелся во мнении по вопросам терапии ранних деменций с доктором Кучеренко, и они побили друг другу личности. При большом стечении народа.

— Мы поговорим… — доктор потрогал глаз.

Он потянулся к спичкам, чиркнул, но тут же задул.

— Очень успокаивает, — сказал он. — Дурная привычка, не могу отказаться. Так давайте о том, что…

— Да-да-да, о том, что я пережила в тот роковой день у роковой горы. Вам не надоело, доктор?

— Это моя работа.

Упорен. Фонарь получил, а ничего, бодрится, философствует, Карл Густав Юнг в юности, во какая я умная, а что, бывает.

Доктор опять потрогал синяк.

— Вот я и спрашиваю — вам такая работа не надоела? — переспросила я. — Без конца копаться в чужих нервах? Вы, наверное, хотели стать первопроходцем каким, Хабаровым, Лаперузом, а тут… Мозговед-дефектолог, ментальный тараканщик. Можно сказать, психоассенизатор.

— Бывает и хуже, поверьте, — ответил доктор. — Я такого навидался…

Он уселся на диванчик, вытянул ноги, вытащил уже пирамиду. Кажется, пирамиды наполняют пространство правильными энергиями. Вот если у чела пирамида, то он психолог, а если хрустальный шар, то уже парапсихолог. Матушка Веденея.

— Знаете, сегодня я не хочу слушать про ваши приключения…

— А что так? — перебила я.

— Ну, вам же не хочется про это рассказывать. Пойдем другим путем…

Док поежился.

— Расскажите мне лучше про свои произведения. Мне интересно. В прошлый раз мы так и не закончили, кстати. А я подготовился, даже узнал, кто такой Ктулху.

— И как? — спросила я.

— Очень интересно, знаете ли. Конечно, это все на самом деле искаженная шумерская мифология, но все равно… С этой точки зрения ваши работы, безусловно, новы — как своеобразное преломление древнего мифа о Тиамат…

Интересно. Я вот сама так думала, между прочим. Он что, мысли читает?

Вошла Герда. Доктор замолчал.

— Мне кажется, что Ктулху все-таки не совсем Тиамат, — заметила я. — Вы не находите? Тиамат девочка, а Ктулху мальчик, тут явное онтологическое противоречие.

— Да? — неприязненно посмотрел на Герду. — Возможно…

Герда, конечно же, направилась к нему. Облизываясь. Утопая лапами в ковре. Поблескивая глазами и ошейником. Перебирая мускулами. Умело и весьма угрожающе встопорщивая шерсть на загривке.

Она, как и в прошлый раз, приблизилась к нему и стала смотреть. Смотрела, и все. Доктор напрягся.

Я устроилась на подоконнике. Как я раньше жила без собаки? Оказывается, это так удобно.

— Мне кажется, что это не способствует, — сказал доктор. — Как-то…

Он покосился на Герду.

— Понимаете, Аглая, терапия — сложный процесс. Я хочу вам помочь, а эта собака… Почему она на меня опять так смотрит?

— Кто знает?

— Да… — Доктор огляделся. — Я не очень люблю собак, если честно…

Герда заурчала животом. Доктор одеревенел.

— Не бойтесь, она не укусит, — успокоила я доктора.

— Я знаю, что не укусит, — самоуверенно сказал док. — Но она мне несколько… мешает. Мы так неплохо начали…

Герда урчала.

— У вас собакобоязнь? — уточнила я.

— Нет, не то чтобы. Она отвлекает.

— Герда! — позвала я.

Но Герда не шелохнулась, так и смотрела.

— Я же говорила — не слушается, — сказала я. — А я вам хотела про Ктулху как раз…

Доктор скрипнул зубами. И снова взялся за спички. В этот раз спичка горела как положено. Трюки со спичками меня действительно забавляли, наверное, доктор специальные изготовил, одни горят долго, другие нет, третьи… Прогрессивные методы современной психотерапии. Доктор непрост.

— Но вообще, в последнее время меня все меньше занимает этот Ктулху, — сказала я. — Ктулху — это пройденный этап, это мелко, я понимаю. Гимназически. Ну, разве что в ироничном смысле… Я другую пьесу сочинить хочу, я уже и название придумала. «Лакримоза и Феофан» называется. Вы знаете, что такое «Лакримоза»?

— Да… — неуверенно кивнул доктор. — В общих чертах. А Феофан?

— Феофан тут совсем ни при чем, он только для благозвучия, — отмахнулась я. — Я хочу выплеснуть свои эмоции на бумагу, это же правильно?

— Да, наверное…

Герда заурчала громче, доктор стал смещаться к окну.

— Вы у меня там тоже будете, — сообщила я. — Вы будете помогать героине выбраться из пасти безумия, но потерпите фиаско.

— Фиаско?

— Я не приемлю хеппи-эндов, — заявила я. — Только суровая правда жизни. Критический реализм, старик Белинский и все такое. Старик Белинский сжимает во гробе костлявые длани. Белинский и Феофан, короче. Знаете, я иду неведомыми доселе тропами…

— И что? — осторожно перебил меня доктор. — Каков же финал вашей пьесы?

— Лакримоза. Героиня, так и не сумев разобраться в своем внутреннем мире, поступает в школу прапорщиков. Доктор, разочарованный в своих врачебных возможностях, идет работать на рыбью ферму.

— Очень интересно… — доктор поежился. — Рыбья ферма, всегда мечтал, между прочим.

А то. Там тихо и все время вода журчит. Красота.

— Кроме того, у вас от нервного перенапряжения начинается псориаз, — добавила я.

— Так я и думал. Всегда псиориаз начинается…

Доктор хлюпнул носом.

— Он от нервов, — уточнила я. — Весь чешешься. Вот так.

Я немного нервно почесалась, немного интенсивно, доктор покривился.

— От нервов все, — повторила я. — Я очень нервная.

— Этому можно помочь… Просто эта собака…

Он поглядел на Герду. И она ему не нравилась. Взаимно.

— Знаете, я хочу все-таки прочитать вам свои наброски. — Я выбрала с полки тетрадку потолще. — Хочу услышать мнение специалиста. В конце концов, драма сродни психоанализу, так и классики говорят. Недаром Чехов в психушке работал, «Палата номер шесть», читали?

Доктор усмехнулся.

— Чехов был странным человеком, — сказал он. — Впрочем, в той или иной мере… Достоевский, Гоголь…

— Гоголь, это да.

— Ты, значит, любишь классику? — поинтересовался доктор.

— А кто ж ее не любит? Классика развивает мозг. Это как мышцы качать. Я «Мертвые души» еще в третьем классе осилила, между прочим. Так я почитаю?

— Но…

— У меня тут немного, — успокоила я. — Всего тридцать две страницы мелким почерком. В сущности, только экспозиция по сути. Не напрягайтесь вы так, литература обогащает. А то в прошлый раз вы отвертелись хитро. В этот раз не получится.

Я улыбнулась и открыла тетрадь.

— Но я же…

Герда предупредительно заурчала желудком, и др. понял, что придется слушать. А пусть слушает, за что ему папенька денюшку плотит?

Это понял и докторишка. Смирился, такая у него юдоль.

— Итак, действие первое, картина первая, явление первое, — провозгласила я. — Молодой психоаналитик Аполлон Сковорода встречает своего одноклассника Иеремию в вагоне поезда Петербург — Вытегра…

Др. закатил глаза, спичечный коробок заплясал между пальцами.

А поделом ему. Как в психоаналитики, так мы все горазды, а как слушать записки психов, так никому не охота. Ничего. Слушай.

Я продолжила. С надлежащим выражением и апломбом, жестикулируя и встряхивая челкой, как какой-нибудь там Немирович-Данченко.

— Так вот, слушайте. Иеремия — курсант Президентского полка, едущий домой на летние вакации. Психоаналитик Аполлон Сковорода одержим идеями радикального солипсизма…

Вдруг Герда оставила доктора и рывком к двери — ап — и только ковер в сторону съехал, только торшер завалился. Резко так, клацнув зубами; Герда, не торшер.

Др. выдохнул.

— Что это она? — спросил Лёвин.

— Чужой в доме, кажется. Я схожу посмотрю.

— Сходите, конечно, — согласился доктор.

Сейчас я уйду, а он в моих вещах будет копаться. Конечно, не будет, он же думает, что вокруг видеокамеры. За психоаналитиками глаз да глаз нужен.

Спички станет жечь.

— Можете пока приложить к глазу батарею, — посоветовала я.

— Как батарею?

— Наоборот то есть, глаз к батарее. Это очень удобно и очень целебно. У меня брат как фонарь получает, так сразу к батарее бежит лечиться — и почти сразу как новенький. Одним словом, дерзайте, я скоро вернусь в пределы. Невзирая.

Я вышла из своей комнаты. В гостиной было все тихо, и в прихожей тихо, и вообще тишина, точно все уехали на каток. Никого, только я и чужой.

Чужой.

И Герда. И докторишка, само собой. Конечно, докторишка бестолков и странен, но Герда… Она стоила трех таких психологов.

Но на всякий случай я взяла балясину из перил. Неделю назад придумала, весьма и весьма удобная штука, кстати. Третья, шестая, девятая балясина, я их немного доработала. Теперь в случае необходимости их можно легко вырвать — в два движения. Так я и сделала, взяла шестую. Полезная вещь, почти как бейсбольная бита. Кстати, бейсбольная бита у меня лежит за диваном, там же баллончик с газом. Вообще-то, я хотела еще пистолет газовый, но папка запретил, сказал, что оружие для серьезных дядек, да и то не для всех. Ну, мне и балясины достаточно, перехватила ее поудобнее, стала вниз спускаться. Конечно, бесшумно стараясь шагать, по краю лестницы, по ковру, как кривоногий японский ниндзя.

В гостиной никого, только часы тикают. А вот в столовую дверь чуть приоткрыта и свет, что, конечно же, не может быть случайно — у нас в кухне датчики движения, подсоединены к лампам. Входишь — и свет, выходишь — и тьма. Сейчас свет. Длинным таким лучом, всю гостиную наискосок пересекает и тянется в мою сторону, здравствуй, дедушка Хичкок.

Очень захотелось бежать. Куда-нибудь в подвал, там двери с металлом…

Паника. Так себе и сказала — закричу. Только до пяти досчитаю.

Досчитала до пяти, но не закричала, перетерпела. Кричать мне невыгодно, закричу — и др. пропишет мне еще сорок сеансов. Да и вообще… Это было бы совсем уж позорно. Просто перехватила балясину покрепче. И вниз, вниз пошагала. Только так, доктор это одобрит, посмотри в глаза чудовищ, короче.

И я стала бороться. Двинулась дальше вниз.

Спустилась в гостиную и на цыпочках направилась к столовой.

Столовая у нас большая, для семейных обедов предназначена, тут и очаг, тут и печь для хлеба — тандыр, или как там ее, большая, короче, быка можно запечь, сложена из пепла Везувия, все как полагается. Изобилие всевозможных кухонных принадлежностей, которыми мы никогда не пользуемся, но которые просто необходимы. Медные кастрюли, чугунные сковородки, ножи, выточенные из металла снарядов, которыми маоисты обстреливали чанкайшистов на острове Тайвань, к каждому ножу прилагается переведенная на русский история его снаряда — когда он был выпущен, кого убил. Вещи должны иметь историю, иначе ими неприлично пользоваться; так, например, считает сестра моя Аделина.

Про сковородки у меня тоже есть подозрения; вполне может быть, что их отковали из ядер Бородинского сражения. Из чего медь кастрюль, даже знать не хочу, наверное, из пушек Великой Армады.

Мебель комфортная. Обратно про ножи. Ножей у нас много, гораздо больше, чем нужно, это меня немножечко и напрягало, войду, а там…

Но я решила быть стойкой до конца, толкнула дверь, на секунду зажмурив глаза, а когда открыла, то увидела девушку. Она сидела за столом и грызла кедровые орехи.

Орехи — отдельная тема в нашей семье. Мама их очень любит, причем разные — фундук, кешью, грецкие, ну, за исключением мещанского арахиса, само собой. У нас вообще куда руку ни протянешь, сразу на орешницу наткнешься. И непременно в скорлупе — чищеных мама не признает, чищеные орехи теряют полезные свойства.

Девушка грызла орехи весьма и весьма ловко, как семечки, лично у меня никогда так не получалось. Зубы не выдерживали. А если я начинала ломать кедровые орехи молотком, то они вообще расквашивались. А эта красавица делала все легко. Перед девушкой возвышалась целая горка, она закидывала орех в рот, давила его зубами, сплевывала кожуру.

Девушка поглядела на меня.

Сначала я заметила косу. Коса у нее была настоящая, русая и в руку толщиной, и очень ей шла. Я сразу обзавидовалась — сама я косу сколько раз пыталась отрастить — и все бесполезно, такое отращивалось, что лучше лысой ходить. А тут… такой косой можно трирему с мели сдвинуть, если по-гречески. Ну, или трактор «Беларусь», если по-нашему.

Завидос невзирая, зловещие кузнецы, короче.

— Орехов хочешь? — спросила девушка.

— У меня от них зубы ломаются, — сказала я. — Как ни возьмусь — зубы в разные стороны. Хронический недостаток кальция в организме. Орехи — не мой выбор.

— Ты просто не умеешь их грызть, я тебя научу.

Я подошла к столу.

Интересная девушка. То есть весьма, я такую в нашем доме совсем не ожидала встретить. У нас такие в гостях не бывают, у нас все барышни с ярко выраженным глубоким внутренним содержанием, с чувством собственного достоинства и тонким ощущением стиля, они вот так орехи лузгать не станут. А эта… ЧСД есть, но в пределах нормы, не вываливается. И сама не выделывается. Обычно все в ее возрасте сильно выделываются, вот я, к примеру, мне еще, конечно, до ее возраста далеко, но я уже выделываюсь через край, ни слова в простоте, смотрите, какая я умная и все такое. А она нет. Сидит, орехи щелкает, спокойно так.

Интересная, точно.

— В каждом орехе есть особая точка, — сказала девушка. — Стоит нажать — и орех разваливается. Ломается. Она вот тут.

Девушка показала ногтем на ребро ореха.

— На эту точку надо давить верхним зубом. А нижними зубами вот на эту кромку. Несильно совсем, но скорлупа сама собой распадется. Попробуй.

Я взяла орех, вставила его как полагается в зубы, нажала. Скорлупа развалилась. Вот прямо так и развалилась, сама собой. Я попробовала еще — и снова получилось.

— Как просто, — я придвинула к себе горсть. — А я и не знала.

— Мир вообще проще, чем нам порой представляется, — заметила девушка. — Но и, конечно, сложнее с другой стороны. А ты, видимо, Аглая?

— Бывает, что да. А ты?

— Я — Саша.

Саша протянула руку, и я отметила, что рука у нее тоже нестандартная. Неухоженная то есть, ногти поломаны, два пальца заклеены пластырем, следы чернил. Нормальная человеческая рука.

Интересно, что Саша у нас делает?

Интересно, что она вообще делает? Работает где-то, судя по рукам. Или подрабатывает, вернее, если бы работала, ногти были бы запущеннее, а так просто обломаны. Петр Гедеонович всегда учил внимательно смотреть человеку на руки. По рукам можно понять гораздо больше, чем по лицу. Учится еще, наверное, — откуда чернила-то? А сама не очень крупная, кости тонкие, шея тонкая, точно из голодного края. Может, родственница какая-то неизвестная?

Конец ознакомительного фрагмента.