cнарк снарк. Чагинск. Книга 1

Эдуард Веркин, 2022

Виктор – молодой писатель, прославившийся одним романом и вынужденный зарабатывать на жизнь заказными книгами для чиновников, – даже представить себе не может, чем обернется его командировка в маленький провинциальный Чагинск. В лесу бесследно пропадают два местных мальчика. Поиски не дают ничего. Да и не особо ищут детей : среди болот, оврагов и мхов живо предание о Шушуне, который забирает себе человеческие подношения. Виктор в компании с дузьями ищет реального преступника, но реален ли Шушун? или он настолько растворен в пространстве, что может быть в каждом из обычных горожан? «Чагинск» – первая книга дилогии. Об исчезновении, поисках и жертвах. «История, невольным свидетелем и участником которой я стал, не отпускает меня и сейчас, по прошествии без малого двадцати лет. Более того, картины того странного и страшного лета стоят у меня перед глазами, и я не могу избавиться от чувства, что они меня преследуют. За мной словно тянется звенящая нить, за которую я неосторожно зацепился на берегу далекого Ингиря, давит, не дает покоя, непостижимым способом преследует сквозь время, и то, что случилось тогда, стоит у меня за спиной сегодня. Нельзя сказать, что те несколько дней капитально разрушили мою жизнь, однако, она определенно свернула со своего собственного пути. Во всех своих неудачах и ошибках я вижу тень того июня, в каждом поражении – след того поражения, то хорошее, что сбыться могло, но не сбылось и не сбудется никогда. То лето было последним моим летом, с тех пор я шагаю сквозь осень, и тропы мои всё короче и короче. Меня пугают новые дни, в шагах дней уходящих я слышу безнадежность, и исправить ничего нельзя, с этим я давно смирился. Однако, я хочу понять. Я хочу понять, кто именно стоял за этим. И здесь дело даже не в справедливости. В год в России пропадают тысячи. Некоторых находят, других находят позже. Остальных не находят никогда. Что происходит с этими людьми, остается тайной. В июне две тысячи первого года я соприкоснулся с тайной, и тайна меня отравила. Тогда я лишь почувствовал, на краткий миг ощутил, но сегодня я уверен – тогда единственный раз в жизни я столкнулся с настоящим злом. И, похоже, это зло поставило на мне глубокую пробу…» Новый роман Эдуарда Веркина, известного автора подростковой прозы, а также автора бестселлера «Остров Сахалин» – это опус магнум, целый мир, в котором отразилось наше настоящее и прошлое. Чудовища из детских сказок существуют. И они идут за тобой… «Стивен Кинг в гостях у классиков русской литературы. Эдуард Веркин раскладывает литературную традицию на фишки Lego и собирает из них абсолютно оригинальное произведение. Смешной, страшный и одновременно грустный роман, в котором жизнь пугает едва ли не больше смерти». – Наталья Кочеткова, книжный обозреватель Лента.ру В книге присутствует нецензурная брань!

Глава 4

Запретные виноградари

Я включил ноутбук, дождался загрузки системы, вставил дискету Бородулина. Файл «Мой край», солидно, почти мегабайт величиной, посмотрим.

В сущности, локфик не так сложен, как может показаться на первый взгляд, это письмо доступно многим, однако и у него есть устоявшиеся традиции и определенные несложные правила. Прежде всего приветствуется личное отношение. Автор описывает завод «Химстекло» не отстраненно, взглядом постороннего и прохожего, но так, будто лично отдал этому производству пятнадцать полновесных лет жизни и уволился только по причине вынужденного переезда в местность с подходящим для здоровья климатом. Приветствуется академическая серьезность. Автор серьезен и старается оставаться серьезным в любых условиях, повествуя о производственных успехах артели «Вибратор», эвакуированной сюда в сорок втором из Тарусы, локфикер категорически не допускает двусмысленных шуток и рассказывает исключительно о переключателях фаз, использовавшихся в широком спектре бытовой и оборонной техники. Упоминая выдающихся людей и знаменитостей, автор отмечает непременно положительную роль локуса в их личностном становлении и судьбе и в обязательном порядке цитирует письма и мемуары, в которых эти герои с теплотой вспоминают каждую минуту, проведенную в воспеваемой местности. Если же в истории города или поселения имелись спорные моменты — эпидемии, погромы, коллаборационизм, автор не замалчивает их, но указывает на вынужденный и форс-мажорный характер прорухи и на то, что основные массы населения всегда выступали против. Ну, разумеется, контекст. Историю места в непременном порядке требуется вплести в историю страны. Примерно так.

Я проснулся пораньше в надежде поработать — пора было уже и поработать. Установил на подоконник ноутбук, загрузил шаблон и некоторое время понуро вбивал в него весь нехитрый Чагинск, улицы, школы, переулки, три моста, Ингирь и Нельша, Номжа и Сендега, и Козья Речка, и завод «Музлесдревк», и Вильгельм Брант, основавший Брантовку, которая южнее, а после ссудивший деньги промышленнику Свенсону для организации пилорамного производства. Клуб «Дружба» Зинаиды Захаровны — центр притяжения молодежи, чистейшая вода Ингиря, так необходимая для бумажного завода, самый длинный носочный питон в Европе как символ расцвета культуры, танк «Пересвет» и его вклад в Победу, трудное городское прошлое, абсолютно прекрасное будущее. Я работал, заедая квас чипсами со вкусом сметаны и лука; Чагинск обретал кости.

Я видел юношескую библиотеку, кирпичное двухэтажное здание, некогда принадлежавшее скобяному купцу Кузьбожеву… я секунду помедлил и написал, что в тысяча девятьсот тридцать девятом ее посещал Гайдар, общался с читателями и расписался в книге гостей, возможно, кстати, он ее действительно посещал, он много чего тогда посетил, кто скажет, что нет?

Чагинск набирал мясо.

Здание музыкальной школы. Музыкальная школа известна тем, что ее выпускники завоевывали высокие места на конкурсе Чайковского, нескольким из них прочил широкое будущее сам Муслим Магомаев.

Чагинск наполнялся кровью.

Музей краеведения, бывший Дом провинциального быта. Его основал потомок адмирала Чичагина, фабрикант фарфоровой посуды Брылин. В дальнейшем на основе его мануфактуры было развернуто производство линз противогазов и оптики для прицелов «СВТ», что неслучайно — всем известно, что Чичагины испокон веку стояли на страже обороноспособности и прицелы в танке «Пересвет»…

В дверь номера постучали, я оторвался от компьютера и открыл.

На пороге стоял Хазин. Невыспавшийся, но ему шло, круги под глазами, без очков, не хватает заслуженного фонаря как завершения композиции.

— Мне кажется, Маргарита ко мне клеится, — сообщил Хазин.

Он вошел в номер, сел на стул возле окна и стал быстро есть чипсы из банки.

— Маргарита?

— Наша коридорная. Маргарита Николаевна Наплавкова.

— Ей же лет семьдесят.

— Шестьдесят три, — поправил Хазин. — Она бабушка и ветеран труда, но, видимо, бес в ребро.

— С чего ты решил?

Хазин сжевал последний чипс, вытряс из банки в ладонь крошки и собравшуюся на дне соль съел, запил квасом, после чего сказал:

— Она мне в койку подкинула клопа.

— Живого? — на всякий случай уточнил я.

— Дохлого. Точнее, железного. Еще точнее, серебряного.

Хазин показал клопа, я отметил, что он несколько сплющился.

— Вряд ли это Маргарита Николаевна.

— Она, — заверил Хазин. — Это символический акт. Она подкинула мне серебряного клопа, это явная ворожба. Тебе чего-нибудь такого не подкладывали?

— Я не в ее вкусе.

— Мне кажется, она не слишком разборчива, — вздохнул Хазин. — И я не хочу, чтобы она выкачала мою энергию.

Хазин сделал руками движение, будто надувал колесо ручным насосом.

— Знаешь, в таких городках мне всегда не по себе, если честно, — признался Хазин. — Все время чудится, что кто-то хочет тебя сожрать. А тебе так не кажется?

— Это называется реднек-синдром, — ответил я. — Городским всегда мнится, что местные не такие. Неправильные. Спят с сестрами, варят самогон, поклоняются Дембеле. И при любой возможности готовы вырезать у городского лоха почки и вырвать зоб. Обычно это не так, обычно…

— Да знаю, знаю… — Хазин тоскливо оглядел мой номер. — Но что-то… Какие-то предчувствия…

— Сегодня репетиция, — напомнил я. — До нее лучше воздержаться.

— А может, наоборот, — возразил Хазин. — Может, лучше не воздерживаться? Кофе есть?

Я указал на комод.

— Хоть кофе есть.

Хазин поставил на подоконник литровую банку, насыпал кофе, залил водой и кинул кипятильник.

— Железный клоп… или оловянный…

— Может, ты его с мышкой перепутал? — спросил я. — Знаешь, есть такие кошельковые мыши, на деньги?

— Это обычный клоп. Самый что ни на есть.

Кофе быстро вскипел, Хазин перелил его в кружку, стал пить, сплевывая на пол куски плохо перемолотых зерен. Я почувствовал, что рабочее настроение начало исчезать.

— У тебя интересный подоконник, — сказал Хазин. — Я раньше не замечал. Особенно в утреннем свете…

Он тут же достал из кармана жилетки цифровую мыльницу, без спроса убрал мой ноутбук на диван и завис над подоконником, прижавшись лопатками к откосу как всякий настоящий фотограф, Хазин легко принимал самые причудливые фигуры.

Не люблю, когда нависают. Пусть не надо мной нависают, а над подоконником, все равно — когда творится даже самая паршивая литература, в окружающем пространстве не должно присутствовать вертикалей. Пришел Хазин, нажаловался на клопа и Маргариту и стал создавать лишние вертикали, жрать мои чипсы, пить мой кофе, прощай, вдохновение. Инспирация исчезла, и я понял, что сегодня уже не смогу беспристрастно описать в своих хрониках успехи завода «Музлесдревк». Впрочем, я и так проработал без малого полтора часа, что было неплохо. Средний локфик создается в среднем за месяц, разумеется, при ежедневной работе порядка трех-четырех часов, лучше в два подхода.

Хазин многозначительно фотографировал щель в подоконнике.

— Маргарита Николаевна Наплавкова хочет выпить мои жизненные соки, — говорил Хазин, с разных углов примеряясь к пейзажу. — Знаешь, мне кажется, в этом сквозит некая тоска, я как Монтессума, продирающийся сквозь безнадежный и бесконечный день…

Когда Хазин с утра умничает, мне хочется подкинуть ему второго клопа, впрочем, может, он уже и пьян.

–…Знаешь, я заметил — если в таком городе живешь больше двух недель, то обязательно приходит некая Маргарита с вялой мимозой в лапках…

Хазин фотографировал.

–…Я должен думать об адмирале Чичагине, а меня отвлекают от работы, подбрасывают оловянного клопа… Ты слыхал про оловянную чуму? Это критическое разрушение оловянных деталей, причем, что самое поразительное, заразное. Если подкинуть человеку зараженного клопа, то все, в чем есть олово, начнет разрушаться! Если этот клоп инфицирован и я полечу в самолете…

Хазин замер и добавил:

— А ведь еще и мормышку!

— Мормышку?

— Ну да. Как ты думаешь, Виктор, что значит клоп и мормышка?

Я не знал. Мормышку я не подбрасывал. Неужели действительно Маргарита?

— Не знаю, — сказал я.

Клопа в шутку. Вернее, чтобы проверить… Будит ли воображение. Похоже, что будит.

— А по-моему, тут все прозрачно — она выпьет из меня кровь, как клоп, и возьмет за жабры, как мормышка.

Красиво.

Мормышку мог забыть рыбак, подумал я. Приехал сюда стучать ельцов, потерял или оставил на возвращение, в честь выдающегося клева.

— А ты у себя под матрасом ничего не находил?

— Нет пока, — ответил я.

— Проверь. Знаешь, эти провинциальные культисты могут… — Хазин замер. — Чего только они не могут.

Хазин поскучнел и закончил фотографировать.

— Посмотрю, что получилось?

И, не дожидаясь разрешения, подключил фотоаппарат к моему ноутбуку, загрузил снимки и вывел на экран.

— Классная у тебя машина, — Хазин постучал пальцем по компьютеру. — Как раз для графики, не то что у меня был… Слушай, зачем тебе такой, продай мне, а?

— Посмотрим.

Хазин, определенно, видок, получилось макро-макро, подоконник состоял из двух досок, между которыми протягивалась широкая и глубокая щель. В щели скорбно хранились мертвые комары, мертвые мелкие жуки, прочие засохшие насекомые, я отметил, что щель похожа на технологический желоб по экватору Звезды Смерти, а некоторые дохлые звери напоминают поверженные имперские файтеры.

— Неплохо, — заметил я.

— Это меня больше всего и настораживает, — сказал Хазин. — Некая, что ли, предначертанность. В любой вшивой гостинице любого вшивого городка можно легко найти вмурованного в стену Прометея. Достаточно отодрать обои. Не странно ли?

— Это лишь доказывает, что мировая культура делится на массовую и элитарную совершенно необоснованно, — заметил я.

— Что-то ты сегодня чересчур афористичен… Впрочем, согласен. Хоть утро отцвело, но день прошел не зря. — Хазин спрятал фотоаппарат. — Пойдем, Витя, я покажу тебе мормышку. Оценишь. Слушай, может, мне пожаловаться старшему менеджеру? Скажу, ваша бесстыжая Маргарита подкинула мормышку и клопа… Клоп, мормышка, Че Гевара. Когда-нибудь я напишу книгу с таким названием, вот увидишь.

— Мне кажется, здесь нет менеджера, — заметил я.

И мы отправились в номер Хазина.

Хазин жил в конце коридора, и в его номере было два окна.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь насчет Маргариты Николаевны, — говорил я, пока Хазин открывал замок. — Она просто тщательно делает свою работу.

— Слушай, Вить, давай поменяемся на ночь комнатами, — предложил Хазин. — И тогда ты почувствуешь, кто тщательно работает свою работу. Она бродит по коридору, а потом стоит под дверью с вытянутым лицом…

Хазин толкнул дверь, и мы вошли в номер.

— Я же говорил, — указал Хазин.

На кровати лежал человек. Конечно, это была не Маргарита Николаевна, а какой-то парень лет двадцати с небольшим, впрочем, немного он на Маргариту Николаевну походил — сутулой спиной. Из-под кровати торчала большая спортивная сумка, рядом валялись сапоги. Сафьян, вспомнил я. Из тонкой гладкой и блестящей кожи. Всмятку. Раньше я полагал, что это лишь выражение, но теперь убедился в его точности — сапоги лежали действительно всмятку, слишком мягкие, чтобы держать форму.

А на подоконнике гармонь.

При виде гармони я едва не рассмеялся, но быстро понял, что не очень смешно.

— Это что у него, сабля? — указал Хазин.

— Шашка, — поправил я. — Кажется…

Посторонний человек лежал на кровати в обнимку с шашкой.

— Что он у меня делает в номере? — нервно спросил Хазин. — Кто это?

Хороший вопрос.

Я подошел к кровати и пнул ножку. Человек не проснулся.

— Осторожнее, — посоветовал Хазин. — Может и чикануть…

Я пнул ножку еще раз. Человек вздрогнул и проснулся.

— Ты кто? — спросил Хазин.

— Роман, — ответил человек. — А вы?

— Я Хазин и здесь живу.

Роман сел и огляделся. Шашку положил на сумку.

— Мне этот номер дали, — сказал он, зевая. — Я не знал, что здесь живут…

— Здесь я живут. То есть живу.

— Да ладно, ладно. — Роман выбрался из койки и стал вяло одеваться в свое. — Я же не сам, мне ключи на вахте дали…

— Это происки Маргариты, — шепнул Хазин. — Это она! Я тут две недели живу, а она ко мне подселяет и подселяет…

— Да-да…

Роман оделся, натянул сапоги, щелкнул пятками.

— Я сейчас уйду… Сегодня что, пятница?

Роман зевнул и посмотрел на нас одурело.

— Тут клопы, между прочим, водятся, — сказал Хазин.

— Клопы… Да везде клопы… Вы бы видели, какие клопы в Кинешме…

Роман показал пальцами. Не думал, что такие бывают, размером с мелкую вишню. Возможно, поэтому Роман спал в обнимку с шашкой.

— Они так тогда Валентину искусали, что она вся чесалась, а она в общем-то привычная.

И Роман вкратце рассказал про поражение некоей Валентины в противостоянии с лютыми кинешемскими клопами; я отметил, что это весьма поучительная история.

— Это очень печальная история, — согласился Хазин. — Мои сочувствия Валентине, я-то знаю, что значит крупный клоп…

— Клопы — не самое худшее, — заметил Роман. — Есть еще такие…

Роман сморщился и сделал пальцами движение, словно растер между пальцами комара.

— Есть такие усычки…

Роман замолчал, продолжая добела сжимать пальцы, словно между них билась та самая усычка. Мне даже почудилось, что так оно и есть.

— Ладно, мне пора, — вздохнул Роман. — У нас скоро встреча.

Роман потянулся, на одно плечо повесил сумку, на другое гармонь, шашку сунул под мышку, улыбнулся.

— Эй, ты кто? — спросил Хазин. — В широком смысле? Мы вот писатели-краеведы, пишем историческое. А ты?

— А мы на выступление приехали, — ответил Роман. — Сегодня же концерт.

— Паша Воркутэн?! — удивился Хазин.

В лицо я Воркутэна не знал, но представлял его несколько иначе. Паша наверняка был кругл и плотен, короткошей, узловат треугольными предплечьями, лыс, ухватист, в кроссовках. К тому же этот вроде Роман. Впрочем, Паша Воркутэн мог быть и Романом.

— Нет, я из квартета, — ответил Роман.

— Какого квартета? — спросил я.

— «Курень Большака». — Роман пошевелил подмышкой, шашка колыхнулась.

«Курень Большака». Не слышал.

— Нас пригласили, — пояснил Роман. — У нас народные песни, в основном казачьи. Некоторые русские, разумеется, реконструированные. Сегодня же концерт.

— Я думал, приедет Воркутэн… — сказал Хазин.

Роман был долговяз, кудряв, по-казачьи чубат, с шашкой под мышкой, не исключено, что в его жизни действительно присутствовала некая Валентина; он не ответил про Воркутэна.

— Сколько времени, мужики? — спросил Роман.

— Полвосьмого, — ответил Хазин.

— Полвосьмого… А как город называется?

Кажется, Роман не шутил.

— Мы вроде вчера в Кинешме выступали… Это не Кинешма?

— А где эта Кинешма? — спросил Хазин. — Она вообще есть?

Он знал, что Кинешма есть, и, собственно, есть не так уж и далеко, но с утра любил пооригинальничать с творческим человеком.

— Не знаю, — легкомысленно ответил Роман. — У нас гастроли, все перепуталось… Это какой город-то?

— Чагинск, — ответил я.

— А, да, Чагинск. Здесь электростанция, кажется… Нас на открытие пригласили.

— А Воркутэн? — спросил Хазин.

Роман опять не ответил, вышел из комнаты, зацепив шашкой косяк двери.

— Видал я таких Романов, — хмыкнул Хазин. — Шмуля он сущий, Роман…

— В казачьем ансамбле?

— А что тебя смущает? Ты что, «Тихий Дон» не видел? Хотя… Что-то хочется есть… Слушай, Витя, хочется есть!

Я был не против поесть, утренний умственный труд вызвал аппетит, к тому же потом поесть вряд ли получится, в двенадцать концерт, народу соберется со всего района, потом по жральням разбегутся, все подметут, а банкет, наверное, ближе к вечеру…

Так что мы покинули гостиницу и отправились в «Чагу».

Но сегодня в «Чаге» было вдруг нехорошо. На наших местах сидели гладкие мужики в хороших костюмах, то ли из НЭКСТРАНа, то ли от врио. Мужики культурно пили наше кологривское пиво, ели неожиданные беляши и равнодушно смотрели на проходящие поезда. Хазин заявил, что пища в отрыве от впечатления для него неприемлема, я согласился, так что мы развернулись в столовую доручастка. Но и там нам не повезло — обеденный зал оказался заполнен рабочими в синих комбинезонах, запахом пельменей, в которые явно переложили лука, и гарью жареной колбасы. На раздаче остались зразы с яйцами и луком, бланшированный толстолобик и капустные салаты, лично мне не хотелось толстолобика в этот день. Не порадовал и «Комфорт», там и вовсе проходил переучет. Хазин связывал это с происками Маргариты и сгоряча предлагал торопиться хоть в «Растебяку», но я подумал, что не стоит ею злоупотреблять.

— Тогда к памятнику, — предложил Хазин. — Неплохо бы его снять. Знаешь, сделаем ретроспективу — до и после, отлично зайдет. В начале верстки поставим, когда памятник недостроен, а в конце — когда его уже откроют. Так сказать, созидательная динамика.

Локфик не терпит новелл, подумал я.

— Хорошо, — сказал я. — Так и сделаем. Это традиционно.

Поехали на Центральную площадь, к памятнику адмиралу Чичагину; с утра голова не работала, город пролетал быстро, припарковались в проулке.

Площадь готовили к концерту. На помосте эстрады обстоятельно монтировали акустическое оборудование: рабочие собирали амфитеатр из трибун, другие рабочие поднимали праздничные флагштоки, третьи тянули наискосок гофрированную черную трубу. Я немного подумал, зачем здесь нужна труба, что по ней собираются перекачивать, Хазин же на всякий случай ее сфотографировал.

Памятник адмиралу Чичагину, разумеется, еще не открыли, он так и стоял в черной пленке. Под полиэтиленом угадывалась могучая фигура адмирала, причем, судя по размерам и росту, конная. Перед самим памятником разместили два чугунных корабельных якоря, а между ними натянули толстую цепь, раньше такого не было.

— Он разве на коне? — спросил Хазин.

— Вероятно…

По первоначальным эскизам, представленным Крыковым, памятник планировался вроде пешим. Все-таки адмирал.

— На коня пойдет в два раза больше бронзы, чем на самого адмирала, — сказал я. — И труда больше. К тому же… Нельсон тоже был адмиралом. А изображается очень часто на коне.

— Логично, — согласился Хазин. — Один адмирал хорошо, вместе с лошадью лучше. Тебе не кажется, что он несколько…

Хазин покрутил кулаками. У памятника были на самом деле слишком круглые и широкие плечи.

— Судя по сохранившимся портретам, Чичагин был вполне себе субтилен, — напомнил Хазин. — Примерно как Суворов.

— Суворов легко ломал подковы.

— Верно, — согласился Хазин. — А Нахимов ходил с подзорной трубой…

Я вгляделся в информационную табличку, прочитал вслух:

— «Открытие памятника адмиралу Антиоху Александровичу Чичагину состоится…»… прочерк. Они до сих пор не знают, когда открытие…

— На День города, скорее всего, — предположил Хазин. — Это через… не помню…

Хазин скривился.

— Все равно придется тут торчать, — напомнил я. — Во всяком, Хазин, случае, тебе. В книге обязательны снимки открытия памятника. И фотолетопись обязательна.

— Снимки… да, сейчас…

Хазин поднял камеру.

— Фотографировать запрещено, — сказал подоспевший милиционер.

— Мы от Александра Федоровича, — высокомерно ответил Хазин.

И сделал еще несколько вызывающих снимков памятника в пленке. Милиционер плюнул и отступил, стал прохаживаться вдоль цепи, пиная ее, словно проверяя на прочность.

— Еще открыть не успели, а уже запрещают… — бурчал Хазин.

В конце площади остановился белый автобус с синими полосами, дверцы открылись, и из салона стали выгружаться омоновцы.

— Это для Паши Воркутэна, — задумчиво произнес Хазин.

— Это сам Паша Воркутэн, — предположил я.

— Паша Воркутэн дает благотворительный концерт, — резюмировал Хазин.

Омоновцы в черной форме выстраивались во фрунт вдоль эстрады.

— Странный сегодня день, — сказал Хазин, глядя на это. — Знаешь, с утра косяком идет, вот, например… Вот, например: у меня в номере на рукомойнике овальная переводная картинка, рыжая гэдээровская баба с заколкой, знаешь, из старых. Я ее скорябал случайно, смотрю, а под ней розы желтые. И буквально тут же в дверь Маргарита Николаевна стучится… как?

— Достойно, — согласился я. — Совпадение месяца.

— И это только начало.

Хазин поведал еще про три явных совпадения, случившихся с ним с утра, и закруглил сомнения эксцессом с клопом и мормышкой:

— Вот хоть убей, я считаю, что этот клоп и эта мормышка неспроста…

Послышался приветственный свист, я обернулся. Поперек площади деловито шагал Федор с милицейской папкой под мышкой. Было ясно, что он нас заметил, и я тоже помахал ему рукой. Федор молодежно перепрыгнул через гофру, приблизился.

— Чего такие кислые, боляре?! — жизнерадостно осведомился Федор. — Опять вчера по синьке вдарили?

— Мне подарили стального клопа, — ответил Хазин. — Я думаю, это вызов.

Федор удивленно обмахнулся папкой.

— И мормышку, — добавил Хазин. — Ее нельзя сбрасывать со счетов.

— Мормышка… — Федор почесал лоб папкой. — Мормышки — это хорошо. Кстати, Вить, может, нам все-таки отдохнуть? Сгоняем на зеленую, шашлыки-машлыки…

— Может, — согласился я.

— Ладно, посмотрим, — сказал он. — Сегодня у меня запара, может, завтра-послезавтра…

Омоновцы закончили построение в фалангу и теперь перестраивались в каре.

— Чего ментов-то нагнали? — спросил Хазин. — На концерт?

— Врио губернатора приезжает, — ответил Федор. — Вроде бы… Можно подумать, вы не знаете! Это же резонансное мероприятие, праздник, туда-сюда…

— Праздник вроде на День города планировали, — заметил я. — Сегодня репетиция.

— На День города большой праздник, — пообещал Федор. — А сегодня праздник музыки…

Омоновцы перестроились и теперь дружно стучали дубинками в щиты.

— Вы пока лучше в другом месте гуляйте, — посоветовал Федор. — Потом приходите, сейчас подготовка… Охрана вот-вот пожалует, я координирую… Ладно, побежал пока…

Федор поспешил к омоновцам.

— Врио… — задумчиво произнес Хазин. — Ему-то зачем… Мэр, врио губернатора, Алексей Степанович — чего они тут собрались?

Хазин то ли действительно предусмотрительно не понимал, то ли делал, как обычно, вид.

— Нет, ясно, что они что-то мутят, — сказал Хазин. — Понятно, что Крыков в немутных делах валяться не станет…

Омоновцы ловко перестроились в треугольник, наподобие тевтонской «свиньи». Хазин фотографировал, продолжая рассуждать.

— Понятно, что врио нужна поддержка, Алексею Степановичу нужна земля, мэру нужны бабки… Праздник-то зачем?

— Праздник всегда зачем, — ответил я.

— Нет, понятно, что под праздник можно и Кинг-Конга списать, но для НЭКСТРАНа это мелковато…

— Для НЭКСТРАНа мелковато, для мэра Механошина в самый раз. Народ любит праздники и Пашу Воркутэна.

— Я сам люблю Пашу, — сказал Хазин. — А если уж сам врио прибудет…

Хазин сделал чик-чик левым глазом.

— Согласен, — согласился я.

— Слушай, а может, все-таки пожрать сначала? Можно купить орехов и леща, мне вчера зашло…

Но не получилось ни орехов, ни леща. Из района подтягивался праздничный народ, в магазинчиках вокруг площади собрались очереди. Хазин сказал, что от очередей отвык и до банкета можно и поголодать, лучше погулять.

Стали неспешно гулять. Голодный Хазин веселился, фотографировал и презирал вслух встречных оригиналов.

— Смотри, какой мудачок слева! «Абибас» блестит, кроссы накатафотил, наверное, из табуретки с боем вырвался. И бабец с ним ничегостый, корпус не по размеру, спина как у сплавщика… А вон тот видишь, с вывернутыми ступнями? Похож на гомункулюса…

Это было бездарнее обычного Хазина, видимо, голод, некоторое похмелье и серебряный клоп с утра возогнали хазинский сарказм в критическую степень, так что почти все встречные определялись им сучками, сплавщиками и мутантами. Я не спорил, у меня тоже слегка потрескивала голова.

— Глянь, Вить! Вон на том! Опять такие же катафоты!

Однажды я уезжал отсюда в октябре, целый месяц в здешней школе учился, половину первой четверти. Так Кристина и Федька решили меня провожать, Кристина надела джинсовую куртку и туфли, а Федька — новый спортивный костюм и кроссовки. Как раз такие, со светоотражателями. Мы ждали поезда, мама отправилась в железнодорожный за газировкой, а мы стояли на перроне. А тут как раз бабка Федькина выбралась огурцами солеными торговать. Увидела Федьку — и понесла, зачем парадное надел, зря мать, что ли, туфли ему купила, в ночную корячилась, а он тут таскается со всякими расподряд. Федька оправдывался, а потом снял кроссовки и остался в носках. А кроссовки он в руках держал, и они так же этими катафотами сверкали.

— Смотри, батюшки! — с восторгом воскликнул Хазин.

Возле Дома быта припарковалась синяя машина, из нее сосредоточенно выбирались несколько целеустремленного вида священников.

— Успели на духовную сечу! — Хазин помахал батюшкам. — Хотят пресечь Пашу Воркутэна на ближних подступах!

Батюшки Хазину кивнули и направились в Дом быта.

Хазин вдруг раззадорился и продолжил приставать к прохожим.

— Вострубите в трубы златогласые! — Хазин широко улыбался встречным. — Воздвигнем столп света на пути хаоса тьмы! Хтонизм не пройдет!

Прохожие в большинстве своем соглашались.

— Оградим нашу нравственность от ихней безнравственности! Да пребудет с нами Хьюман Райтс Вотч!

Центр города постепенно заполнялся, народу съехалось много, в основном на грузовиках и «Газелях». Хазин раскочегарился:

— И сказал Чичагин — сомкните ряды! Ибо тьма здесь и нет этой тьме прогляда!

Закончилось все тем, что Хазин попытался выпросить у милиционера мегафон, а тот потребовал, во-первых, прекратить агитацию, во-вторых, переставиться — машина мешает. И мы вернулись к «шестерке», Хазин долго искал место для парковки и ругался на диких провинциалов, которые паркуются как им приспичится, вдоль и поперек, а нормальные люди страдай. В конце концов мы притерлись к ржавой «буханке» из электросетей. Из «буханки» выставился мужик в оранжевой робе, но ругаться не стал, курил и поглядывал на нас с прищуром.

— Мы из Брантовки, — сказал ему Хазин.

Мужик сочувственно вздохнул. Со стороны памятника послышалась музыка, концерт начинался. Я посмотрел на часы. Вроде рано… Хотя я, если честно, не помнил, во сколько вся эта репетиция.

Музыка зазвучала громче, мы стали пробираться к эстраде, осторожно раздвигая собравшихся. По мере приближения к помосткам народ становился плотнее, нам удалось продвинуться метров на сто, затем встали, слишком густо, когда успели понаехать… Люди сидели на трибунах, толпились вокруг, заполняли выходящие на площадь улочки и переулки. Над сценой колыхалась растяжка Pavel Vorkutin на фоне Уральских гор и заходящего солнца, на самой сцене разминались музыканты: клавишник и гитарист в длинных малиновых сюртуках. Зрители ждали, рядом с Хазиным волновалась крепкая женщина в зеленом платье, было жарко. Хазин неосторожно задел женщину объективом, она возмущенно обернулась.

— У нас поручение, — пояснил Хазин.

Женщина не успела как следует ответить — гитарист на сцене взял высоко, мониторы заскрипели, музыка началась. Клавишник постучал по микрофону и объявил:

— Дорогие зрители! Сегодня у вас в гостях известный исполнитель собственных песен Павел Воркутин! Встречаем! Павел Воркутин! Аплодисменты!

Зрители радостно захлопали.

— А батюшек больше не видно, — с сожалением произнес Хазин. — Может, подойдут еще…

— Непременно, — сказал я. — Батюшки в засадном полке, жрут удила.

Соседняя женщина прищурилась на «удила», женщина покачивалась, благоразумно создавая вокруг себя локтями личное пространство. Клавишник заиграл интенсивнее, раз — и на сцену из-за кулис выскочил быстрый невысокий мужчина в синем атласном пиджаке.

— Здравствуй, Чагинск, хорошая погода! — Воркутэн вскинул руки. — С вами Паша Воркутин!

Площадь ответила.

— Начнем с классики, — продолжил Воркутэн, слегка пританцовывая. — Песня, которую любят и ждут! «Судьба людская»!

— «Судьба»! — закричала женщина рядом. — «Судьба»!

Воркутэн запел. Я отметил, что, несмотря на ненавязчивые габариты, Паша обладал бесценной для певца особенностью — умением приковывать внимание, причем не голосом, а самим собой. Он появился на сцене и мгновенно заполнил ее, а когда запел, слегка привиливая плечами, публика подалась и против нашей воли подтащила нас с Хазиным к эстраде. И некоторое время возможности активно противостоять «Судьбе людской» мы оказались лишены.

Слова с ходу не очень запоминались, но двойной повторяющийся припев был неминуем. Паша пел:

Судьба нелепая игра.

В ней от утра и до утра

Людское ще́мится,

Банкуют фраера!

Вся жизнь нелепая игра,

Где от утра и до утра

Бродяги ще́мятся,

Банкуют фраера!

Паша Воркутэн резко приложил ко лбу ладонь, клавишник прибрал музыку, Паша же, попритупив взгляд, с необычайной проникновенностью и драматизмом выдохнул в наступившую тишину:

— Банкуют фраера…

Площадь загрохотала аплодисментами. Я отметил, что Паша более чем неплох. Публику держит, публике нравится.

— Какое безобразие, — сказал Хазин. — Этот урод, похоже, талантлив…

Я согласился, с отвращением осознав, что строка «людское ще́мится, банкуют фраера» засела в голову и назойливо стучится в лоб изнутри. Женщина в зеленом посмотрела на нас неодобрительно, концерт продолжился.

— А теперь премьера! — Паша отпил из бутылки воды и провозгласил: — Теперь премьера, да… Именно сегодня, именно для вас впервые прозвучит моя новая песня «Дневной на Халмер-Ю». «Дневной на Халмер-Ю» — для вас!

Паша вскинул руки, и площадь замолчала. Нервически зазвучали клавишные, Паша Воркутэн повернулся спиной к зрителям и начал ритмически дрыгать левой ногой.

— Ничего себе квадрицепсы раскачал, — заметил Хазин. — Халмер-Ю, это где?

Я не знал, Паша между тем запел, я подумал, что рифмой к «вижу вдали» будет «горят корабли», но оказалось, что «кричат журавли».

— Надо уходить, — сказал Хазин. — Скоро может быть поздно.

Но уйти не получилось. Паша Воркутэн превознес над Центральной площадью силу своих искусств, корпулентная женщина в зеленом рядом с нами стала раскачиваться уже с угрожающей амплитудой, и мы неволей втянулись в нее и тоже раскачивались, круги восторга распространялись окрест, и мы качались в этих кругах, дневной поезд на Халмер-Ю вез меня в дальнюю даль, на край земли, где лишь зима и камни.

Хазин поднял на вытянутой руке камеру и сделал несколько снимков.

— Поезд на Халмер-Ю, вези меня, вези… — пел Паша.

И площадь подпевала и танцевала вместе, и все это длилось и длилось, мы с Хазиным, зажатые горожанами, подтанцовывали с ними. Иногда я оглядывался, пытаясь отыскать врио, мэра или Алексея Степановича, но не видел никого.

Песня закончилась, публика благодарила Пашу овацией, зрители расступились, и дышать стало легче. Хазин сказал, что ему надо срочно охладиться, внутри что-то у него переставилось от этой музыки, что-то под самыми ребрами, и теперь печет. Хазин ушел, а я остался. Не знаю почему.

Концерт продолжался. Паша вызвал на сцену зрительниц и водил с ними ручейки и хороводы, женщина в зеленом попробовала схватить меня за руку и вовлечь в круг, но тут я очнулся и вырвался и решил искать Хазина.

Пробираться сквозь толпу было тяжело, Хазин сидел на пластмассовом стуле возле ларька с мороженым. Я подошел и сел рядом. Продавщица отсутствовала, мороженого в ларе не оказалось, лишь водка в получекушках и крабовые палочки.

— Ледяная, — сказал Хазин. — Все для блага человека.

На подлокотнике кресла стояла пустая бутылочка, видимо, Хазин не стал сопротивляться.

Я пить не спешил, грызть палочки пока не хотелось.

— Все равно день пропал, — пояснил Хазин. — Когда с утра Маргарита Николаевна, ждать хорошего не приходится…

Воркутэн держал публику и, похоже, отпускать не собирался.

— Всегда этому удивлялся, — невесело промычал Хазин. — Как Божья искра может присутствовать в песне «Дневной на Халмер-Ю». Это ведь ненормально?

— Ненормально, — согласился я. — Но, с другой стороны, в этом может заключаться Его ирония.

— Все равно это ужасно, — поморщился Хазин. — Но и прекрасно. Кстати, а где этот утренний додик?

— Какой?

— Этот, Роман с саблей? Он вроде на концерт приехал.

— Может, в антракте выступит, — предположил я.

— Может. Смотри, сатрапейро приближается!

Через толпу к нам пробирался Федор. Он успел переодеться в гражданское, из кармана рубашки торчала пачка сигарет, а на лице было приветливое выражение.

— Пацаны, к вам дело. — Федор уселся рядом.

— Ну да, — сказал Хазин. — Дело надо делать.

Баблосов будет дохуа,

И улечу я на Гоа,

Такое будет вот, брателлы, фейхоа —

старался на сцене Паша. Публика выражала одобрение.

— Так вот, пацаны, фейхоа у нас такое… тьфу ты… — Федор хихикнул. — Короче, тут через час в «Дружбе» мероприятие.

Федор махнул рукой в сторону ДК.

— Банкет? — уточнил я.

— Вроде как прием. Механошин попросил вам напомнить.

— Да мы и сами…

— А теперь… ваша любимая! — выкрикнул со стороны сцены Паша. — Подпеваем, не стесняемся, подпеваем! Расчесочка-расчесочка, сгорела наша папиросочка…

— Не забудьте, — повторил Федор. — Там, кстати, тоже концерт будет.

— Еще концерт?! — Хазин ухмыльнулся. — Сводный хор имени Михаила Архангела исполнит популярные пьесы…

— Короче, я передал, — сказал Федор. — И, Витя, не нажирайтесь слишком сильно, хорошо?

— Да я и сам не буду, — пообещал Хазин. — Я же профессионал, я должен фиксировать жизнь во всех ее разнообразных гитиках. А Витенька все запишет в скрижаль!

Федор зевнул и направился к сцене.

— Про фейхоа, кстати, смешно, — сказал Хазин. — У меня есть похожие стихи, как-нибудь расскажу…

Хазин залез в морозильный ларь, достал упаковку крабовых палочек, оторвал зубами уголок, вытряхнул палочку, стал грызть. Концерт продолжался. Паша Воркутэн давал лирику, пел протяжное и душевное, про возвращение домой после долгих странствий, про тропки, ведущие назад в детство, про первоцвет и весенние протоки.

— Что-то здесь душно, — сказал я. — Может, покатаемся?

— Мы все время зачем-то катаемся… К тому же я выпил — и не сяду больше за руль…

Но это, конечно, было неправдой, за руль Хазин сел.

— Ты прав, Витя, я устал… Надо проветрить голову от всей этой филармонии, я должен быть кристально свеж для скорого журфикса…

Мы забрались в «шестерку» и отправились подальше от Центральной площади. Я предлагал на берег реки и искупаться, Хазин хотел далеко на север, в «горячие ключи и студеные логи Кологрива»; сошлись на третьих песках, однако выбраться подальше не получилось — в пяти километрах от переезда нас остановил патруль. Ругаться с милицией в пьяном виде Хазин не осмелился, мы развернулись и на обратном пути съехали к Алешкину болоту и сидели там почти час. Сначала Хазин молчал, потом не мог заткнуться про зерно и «Калевалу», потом просто фотографировал.

Болото было красиво. Над зелеными кочками поднимались мертвые, похожие на сгоревшие спички деревья, воздух дрожал от солнца и пара, за кипреем качались алые призраки. Хазин пытался поймать их на камеру, но призраки ловко уворачивались от кадра, Хазин злился.

Я вспомнил это болото. Раз Федька наврал, что в глубине Алешкина болота есть остров, на котором раньше стояла избушка золотоискателей. Мы выступили с утра и к обеду углубились километра на четыре. Никакого острова не нашли, но между болотных кочек обнаружили бочажины с застоявшейся водой. В воде обитали мелкие жучки со светящимися спинками, Федька кинулся их ловить, но только все взбаламутил, жучки разбежались…

— Город Чагинск… знаменит своими болотами, — сказал Хазин. — Мне кажется, надо потребовать компенсацию… Смотри, вон еще!

Хазин вскинул камеру и сделал несколько снимков. Он заполнил все карты памяти, но так и не смог поймать ни одного призрака.

— Надо вернуться сюда завтра, — сказал Хазин. — Здесь интересное место. Знаешь, Витенька, я недооценивал этот город, здесь не все так паршиво.

— С утра он тебе не нравился, — напомнил я.

— Человек имеет право на ежедневную ошибку. Если бы тебе подкинули клопа, посмотрел бы я на тебя. Здесь есть что-то… дремучее…

Хазин замолчал.

— Поедем, наверное, в «Дружбу», Витя, — сказал он через минуту. — Если действительно врио приехал, надо его все-таки сфотографировать… И жрать окончательно охота.

Мы вернулись в Чагинск, проехали по улицам… каким-то улицам, а город, особенно в центре, был многолюден. Гуляли жители и приезжие, носились дети с шариками, из динамиков на столбах играла музыка, на перекрестках стояли компании и что-то обсуждали.

Возле КСЦ «Дружба» дежурили милицейские патрули. Нас остановили и проверили документы, у Хазина придрались к паспорту и к уровню трезвости, но возник Федор и велел пропустить.

— Федя, ты наш ангел-телохранитель, — сказал Хазин. — Спасаешь нас во второй раз за календарные сутки. Я пошлю тебе набор мармелада.

— На задний двор езжай, — указал Федор. — Там у котельной площадка…

— На двор езжай, в людской для вас накрыто! — продекламировал Хазин.

На болоте он, видимо, не очень проветрился.

— Хазин, держи себя в руках, — сказал Федор. — Это мой тебе добрый совет.

— Федя, ты стал совсем хоумниггер, — ответил Хазин.

Федор усмехнулся и указал, куда нам продвигаться.

Парковка возле клуба была занята машинами, мы аккуратно проехали на задний двор, но площадка у котельной оказалась забита тоже. Хазин с трудом пристроился, заехав передком на угольную гору.

— Поразительно длинный день, — вздохнул Хазин. — А еще далеко не вечер, Витя…

— И что? — спросил я.

— Не люблю такие дни. Когда такие дни…

Хазин замолчал. На входе в зал нас встретила Зинаида Захаровна.

— Ребята, рада вас видеть! — Зинаида Захаровна неожиданно радушно обняла нас, сначала меня, потом Хазина. — Вам туда, стол рядом с колонной, садитесь!

— Врио здесь? — Хазин осмотрел зал.

— Проходите, проходите, актовый зал направо по коридору, — Зинаида Захаровна подтолкнула Хазина в спину.

Зал направо по коридору был заполнен народом. Кресла для зрителей частью убрали, частью расставили вдоль стен, а в зал внесли столы и установили их елочкой, верхушкой к сцене. За первыми столами сидели сильно пожилые мужчины и женщины в орденах и медалях, ветераны труда и тыла, как я понял. За ветеранами располагался стол с культурной частью города, я отметил директора музея Бородулина и заведующую библиотекой Нину Сергеевну, и мужчину в широком галстуке, похожего на типичного директора музыкальной школы, других людей не знал. Рядом с ними располагались педагоги и медики, первые отличались прическами и чересчур оптимистичным настроением, вторые были, наоборот, мрачны и бледнолицы. За медиками тянулось несколько столов с людьми, одетыми в костюмы, — видимо, чиновники, держали себя строго. Пожарные и милиционеры напротив них вели себя вольно, сразу видно, что пожарные и милиционеры.

— А вон и засадный полк! — прошептал Хазин.

Батюшки держались отдельным столом, отдельный же стол был выделен и для начальства, из самого начальства за столом пребывал лишь мэр Механошин.

Мы с Хазиным проследовали к своему месту у колонны и заняли отмеченные визитками кресла. Хазин сразу стал жевать колбасу, я хотел пить, налил морса.

— Врио пока не видно, — сообщил Хазин. — Но он прибудет в нужный момент.

К нам подсели два мужика и тетка, стали потихоньку есть сыр.

Актовый зал культурно-спортивного центра был убран к детскому празднику и толком переменить его не успели. Вдоль стен покачивались бумажные фонари и гирлянды, а поперек сцены лежал тот самый фанерный Гулливер, только раскрашенный и спящий. Видимо, Гулливер предназначался для детского спектакля, но, честно говоря, и здесь он смотрелся неплохо. Правда, его попытались задрапировать занавесками, и получилось не очень — издали казалось, что Гулливер обзавелся юбкой вокруг бедер, отчего его улыбка приобрела отчетливый двусмысленный оттенок.

— А Механошин уже здесь, — Хазин указал на мэра. — Трепещет, сука.

Александр Федорович на самом деле выглядел взволнованно, то и дело привставал из-за начальственного стола, напряженно оглядывал зал и не всегда замечал, когда ему приветственно кивали.

К нам откуда-то быстро подсел Крыков, налил минералки, разбавил апельсиновым соком и выпил.

— А, Крыков… А ты почему в синих ботинках? — спросил Хазин.

Я поглядел вниз, Крыков действительно был в синих ботинках.

— Он что, нажраться успел? — весело осведомился Крыков.

— Я не нажрался, — ответил Хазин. — Я просто сижу в засаде, я — засадный волк… Надворный советник Засадимский во времена Александра Благословенного организовал некую ложу… у них опознавательным знаком был серебряный клоп…

Хазин показал на ладони клопа.

— Нажрался. Ну-ну, — Крыков похлопал Хазина по плечу. — Веселитесь, ребята.

Крыков удалился. То есть покинул зал. Чем меня удивил, обычно Крыков такие мероприятия любил просиживать до конца.

— А я тебе говорил — Стасик мутит! — шепотом сообщил Хазин. — Ой мутит Стасик…

За начальственным столом между тем случилось оживление, появились двое: высокий мужчина с опухшим лицом и невысокий мужичок с бородой. Мэр Механошин подскочил и стал услужливо двигать стулья.

— В сером костюме — врио, — со звуком в нос пояснил Хазин. — Варяг. И фамилия шведская, подходящая… Синеус, кажется. Или Трувор…

— А бородатый? — спросил я.

— Спелеолог, — ответил Хазин. — Или гляциолог. Я его по телевизору видел, он покорял широты.

Мэр Механошин устроил врио и полярника за главным столом и дал знак Зинаиде Захаровне — можно начинать. Зинаида Захаровна вывела на сцену коллектив в народных костюмах и теперь инструктировала исполнителей.

— Кого ждем? — спросил Хазин. — Праздник должен начаться, иначе невыносимо…

Не дожидаясь, Хазин снова выпил.

В зал вошел Светлов, пожал руки нескольким ветеранам и работникам культуры, похлопал в ладони артистам на сцене, направился к начальственному столу. Он пожал руки врио, мэру и спелеологу, уселся с краю. Зинаида Захаровна взбежала на сцену.

— Давайте начнем наш торжественный вечер! — объявила Зинаида Захаровна. — Вечер дружбы и творчества, который станет доброй традицией!

Зал захлопал. Сосед по столу открыл охоту на шпроту в банке, стараясь добыть ее зубочисткой.

— А она ничего, — Хазин дунул на Зинаиду Захаровну.

Я подумал, что Федор, пожалуй, прав, за Хазиным надо сегодня приглядеть.

— А теперь с приветственным словом выступит наш уважаемый мэр Александр Федорович!

Зинаида Захаровна захлопала в ладоши. Механошин выскочил из-за стола и поспешил на сцену, по пути кивая и пожимая руки знакомым.

— Спасибо, Зинаида Захаровна, — поблагодарил Механошин уже со сцены. — Я рад вас всех приветствовать в этот день!

— А какой, собственно, день? — спросил Хазин у соседнего мужика. — Какой праздник-то?

Сосед съел оливку, пожал плечами. Почему-то никто больше за наш стол не торопился, впрочем, это к лучшему — нам больше достанется.

— Я очень хочу, чтобы сегодняшний день стал особенным днем, — сказал Механошин. — Чтобы с сегодняшнего дня наш город начал жить по-новому, чтобы мы поняли, как дальше… Как все будут дальше.

Зинаида Захаровна захлопала, зал ее поддержал. Механошин продолжал:

— Нам много чего не хватает, и за это нас многие критикуют. И это правильно. Мы сами давно про это говорили — не хватает. Не хватает в том числе и исторической памяти… и с этим надо что-то делать…

Хазин подцепил колбасу, пристроил ее на хлеб, добавил поверх лист салата, тощую квашеную рыбку и сыр и пришпилил все это двумя пластмассовыми саблями. Я почувствовал голод и пододвинул тарелку с салатом из крабовых палочек.

— Я не сомневаюсь, что наш будущий праздник, наш День города, станет долгожданным днем восстановления этой исторической памяти. Мы должны знать тех, кто стоял у истоков основания нашей славы…

Не знаю почему, но мэр Механошин сделал рукой движение в сторону фанерного Гулливера. Хазин поперхнулся от восторга бутербродом.

— Я так и знал! — прошипел Хазин. — Я так и знал!

— Со стороны городской администрации мы окажем самую пристальную помощь, — пообещал Механошин. — Это важно. С чего начинается экономическое и нравственное возрождение? С первого шага. И мы готовы сделать этот шаг.

Зал захлопал.

— Спасибо! — мэр поклонился. — Еще раз спасибо! Рад вас видеть!

Мэр передал микрофон Зинаиде Захаровне и стал спускаться в зал.

— Нам остается только присоединиться к словам нашего уважаемого мэра, — сказала Зинаида Захаровна. — Все мы знаем — Александр Федорович всегда уделял внимание культуре.

Механошин возвращался за стол, почему-то слегка прихрамывая. Зинаида Захаровна проводила его взглядом, дождалась, пока мэр вернется на свое место, и объявила:

— А теперь перед гостями выступят старые друзья нашего города, давно знакомые настоящим ценителям фольклорного искусства! Ансамбль «Курень Большака»!

Заскрипела народная музыка, на сцену выступила женщина с баяном, вероятно, Большуха, а за ней мужик с колесной лирой, решительно Большак. Большак был обряжен в льняную косоворотку, в мешковатые синие штаны с лампасами, на голове кулацкий картуз; Большуха — в широкую юбку, пеструю кофту и цветастый платок. Большак крутил ручку лиры, выводя тоскливую мелодию, Большуха растянула баян.

— Что такое курень? — спросил Хазин.

Я не очень знал, на всякий случай ответил:

— Это такая изгородь. Забор, короче.

Большуха пустила мелодию.

— Ансамбль «Забор Большака»? — Хазин почесал голову.

— Ой-да!

На сцену с лихостью выскочил наш знакомый Роман. Он молодецки подпрыгнул, совершил в воздухе пируэт и принялся энергично месить сапогами сцену.

— Шмуля! — воскликнул Хазин. — Шмуля с «Забора»!

Плясал Роман хорошо. Зажигательно, как в кино. Подпрыгнул снова, грянул шапку на сцену, выхватил откуда-то — я не заметил откуда — две блестящие шашки.

— Шмуля! — Хазин свистнул. — Шмуля, жги!

Роман вращал шашками над головой, за спиной, вокруг себя, казалось, что он окружен быстрыми серповидными вспышками, шальным стальным ураганом. Публика аплодировала. И я. И Хазин. Пробрало. Когда видишь искусство, пусть самое тупое и бессмысленное, чувствуешь уважение.

Музыка кончилась, Роман удалился. Большак в картузе оперативно сменил лиру на бандуру.

— С балалайкой он выглядит еще боевитее, — сказал Хазин. — Думаю, он и есть Большак.

Большак забренчал по струнам, запел песню, в которой я не мог определить ни одного слова, кроме знакомого «ой-да», наверное, про то, как козаки неоднократно побивали своих недругов в конном и пешем строю. Пел он, притоптывая ногой, Большуха подыгрывала на бубне и художественно топала.

— Без Шмули культура не катит, — сказал Хазин.

Я был согласен, что Романа не хватает. Но публике понравилось, опять свистели и хлопали. Большак под это дело хотел сыграть и третью песню, но Зинаида Захаровна показала глазами и корпусом, что немного пора со сцены.

— Спасибо нашим артистам! А теперь слово предоставляется нашему губернатору! То есть временно исполняющему его обязанности!

Врио поднялся с места и направился к сцене. Он засвидетельствовал почтение батюшкам, милиционерам и работникам культуры, педагогам и ветеранам, пожал руку Зинаиде Захаровне, взял микрофон и замолчал. Повисла пауза, во время которой на сцену высыпались гимнасты: девушка с булавами и молодой человек с цепью. Гимнасты приняли стартовые позы — девушка вытянула булавы, а молодой человек натянул цепь. Зинаида Захаровна подавала им энергичные знаки, но они, сосредоточенные на скором выступлении, ничего не замечали.

Врио увидел гимнастов на сцене, но, видимо, не понял, что они тут делают, и на всякий случай начал речь.

— Спасибо! — сказал врио. — Хочу сказать вам всем спасибо, друзья! Спасибо, что вы пришли на наш праздник! Я от лица областной администрации хочу поделиться с вами некоторыми соображениями — может быть, даже посоветоваться. Отмечу, что развитие туристического кластера является приоритетным для руководства области, и мы все должны обозначить направление этой работы. Не секрет, что в нашей области есть много маленьких городков, у каждого своя история, свои особенности, свое лицо. И мы постараемся, чтобы эта история стала доступной для всех!

Я не удержался и выпил. Юноша на сцене каменел в статической позе, растягивая цепь. Булавы в руках у девушки дрожали.

— Нельзя не сказать и о перспективах, — продолжал врио. — Думаю, ни для кого не секрет, что минувшие десятилетия были не лучшим временем для промышленности. В нашей области практически исчезли целые отрасли: текстильная, машиностроительная, пищевая. Тысячи людей потеряли работу и уверенность в будущем дне. Однако в последние годы наблюдается небольшой, но устойчивый рост. И мы, областное правительство, сделаем все, чтобы этот рост сохранился и приумножился! Не хочу забегать вперед, но признаюсь — есть планы сделать Чагинск модельным городом…

Врио послал знак Механошину, тот привстал из-за стола.

— Чагинск должен стать модельным населенным пунктом, — повторил врио. — Точкой кристаллизации наших совместных усилий. И не исключено, что именно отсюда начнется духовное и экономическое возрождение.

Врио кивнул Светлову, затем Механошину.

— И мы не побоимся взять на себя ответственность! — пообещал врио.

Из-за кулис показалась Зинаида Захаровна с подносом. На подносе стоял хрустальный фужер с водкой.

— Граммов триста, — оценил Хазин. — Если не вода…

— Поэтому хочу произнести тост именно за это — за возрождение и ответственность!

Врио поднял фужер. По залу прокатился дружный стеклянный звон. Присутствующие подняли бокалы и поднялись сами. Я и Хазин тоже. Из-за кулис показался Большак, он растопырил аккордеон и затянул:

— Лю-ю-юбо! Люю-юбо! Лююю-ююбо!

Врио начал пить. Девушка с булавами и парень с цепями не знали, что делать, на всякий случай улыбались. Зинаида Захаровна мелко аплодировала. Врио губернатора допил и протянул в сторону фужер. Зинаида Захаровна подставила поднос.

— С нашим атаманом не приходится тужить! — пропел Большак.

Хазин успел выпить два раза. Я один.

— Ура! — крикнул кто-то из зала.

— Ура! — заорал Хазин. — Ура!

По залу пронеслось «ура», гости свистели, хлопали, вскакивали, воздух пришел в движение, бумажные фонари закружились.

— Долгие-ле-е-ета! — заревел Большак. — Долгие лета!

Я почувствовал, что голова начала кружиться, притянул блюдо с заливным, жадный Хазин начал со мной борьбу за судака.

— Долгие лета!

Врио вернулся в зал. Хазин одержал победу.

Зинаида Захаровна никак не объявила следующее выступление, просто махнула рукой. Зазвучала музыка, девушка стала жонглировать булавами, а юноша рвать цепи. Они торопились, булавы летали суетливо, а цепи силач рвал нервно и легко, как записки от старой подруги.

— Хороший банкет, — похвалил Хазин, гоняя по тарелке кусок желе. — Душевно так, мне нравится. Могу поспорить, сейчас будет петь толстая баба. Из языка еще попробуй, вон то, редко где так умеют…

Я не любил язык. Начали разносить горячее. Отбивную с жареной картошкой.

— Жаль, карты забились. — Хазин жевал язык. — У полярника в лице чрезвычайно художественная тоска. Полярник не хуже сегодняшнего болота…

Я оглянулся. Хазин был прав, полярник тосковал. Медведи, торосы, нарты, пурга и строганина, полярнику снилось белое безмолвие во все стороны, и одиночество, близкое небо, метеориты, запинающиеся за атмосферу и рассыпающиеся над головой кипящими искрами. Полярник хотел к ним, к солнцу, не опускающемуся за горизонт, к макушке мира, с которой так легко ступить на звездную дорогу.

Атлет разорвал последнюю цепь, поклонился, посадил на плечо девушку с булавами, убежал за сцену. Этого никто не заметил. Новые артисты не выходили, возникла пауза.

— Витенька, предлагаю тебе название для книги. «Атлас глазных болезней»…

Полярник с посторонним лицом сидел рядом с открытой дверью, за его спиной промелькнула Кристина; лучше бы он был спелеологом. Показалось…

— А наш праздник продолжается! Жителей Чагинска и наших гостей пришла поздравить талантливая молодежь! Приветствуем!

Зинаида Захаровна поманила рукой. На сцене появилась Аглая. Хазин потер глаза. Нет, Аглая, внучка библиотекаря.

— Приветствуем победительницу районной олимпиады чтецов и декламаторов «Золотое Слово»! Сегодня с вами Аглая Черпакова!

Приветствовали, впрочем, не очень. Аглая была обряжена в независимое черное платье, длинное, до пола. Горло перемотано бинтом. Аглая выглядела изможденно и выразительно, она махнула рукой в зал и сделала презрительный книксен. Зал жидко похлопал. Заведующая библиотекой Нина Сергеевна вскочила, стала пробираться к сцене, но не успела — Аглая дотянулась до микрофона и стала декламировать. Негромко, с трудом выжимая звуки через перемотанное горло. Я не очень слушал или плохо слышал, но потом услышал.

Ты можешь ли Левиафана

На уде вытянуть на брег?

В самой средине Океана

Он быстрый простирает бег;

Копье, и меч, и молот твой

Считает за тростник гнилой.

Голос звучал хрипло и страшно и очень подходил стиху. Зинаида Захаровна поймала Нину Сергеевну на ближних подступах и держала, чтобы та не рушила искусство. Мне поставили тарелку с отбивной, я стал есть. Надо было поскорей закусить, водка на голодный желудок…

Водка на голодный желудок это хорошо.

— А я, между прочим, имею, что сказать, — сообщил Хазин. — Я еще давно написал стихотворение на актуальную тему…

Неожиданно на соседний стул опустился Роман. Он был без шапки, но казачий наряд снять не успел.

— А вот и Шмуля! — обрадовался Хазин и добавил: — Когда пархатое козачество возстало, в Эйлате стал совсем-совсем переворот…

— Я не Шмуля, — ответил Роман.

— Каждый Рома говорит, что он не Шмуля. Но мы же знаем, что это не так…

Хазин немедленно обнял Романа за плечо и налил ему водки.

— И вообще, Шмуля, ты зачем так поздно без сабли ходишь? — продолжал Хазин. — Ты разве не видишь — на нашем славном журфиксе сплошной Хорст Вессель… В кого ни плюнь, все руссико-нацистико и любят верченые почки…

Некоторые обернулись на Хазина.

— Ваше лютейшество, не обессудьте! — Хазин послал им воздушный поцелуй. — Цузаммен видергебурт, что я могу поделать…

Хазину поставили тарелку с горячим, он достал из кофра камеру, снял котлету, затем как бы невзначай направил на стол с врио. Из-за колонны шагнул человек в костюме.

— Извините, у вас есть аккредитация? — человек указал на камеру.

— Федя, прекрати сатрапствовать, — сказал Хазин. — Я же тебя узнал. У меня есть аккредитация, сейчас я тебе покажу…

Хазин достал из кармана сто рублей, протянул человеку. Аглая продолжала со сцены хриплым гипнотическим голосом:

Как верьви сплетены в нем жилы.

Отведай ты своей с ним силы!

В нем ребра как литая медь;

Кто может рог его согреть?

— Я попрошу вас сдать на время аппаратуру, — вежливо попросил человек. — Съемки разрешены исключительно аккредитованным журналистам.

— Так я аккредитованный, — заверил Хазин. — Я пишу историю… Тут где-то был сука Крыков…

— Хазин! — попросил я.

— Сдаюсь-сдаюсь, — ответил Хазин. — Мормышка, клоп, сатрап, циклоп…

Отдал фотоаппарат человеку, стал есть.

Сверкают очи раздраженны,

Как угль, в горниле раскаленный,

Всех сильных он страшит, гоня.

Кто может стать против меня?!

Аглая указала рукой в зал, неожиданно потух свет, на Аглае сошлись два красных луча. Эффектно. Хазин поперхнулся антрекотом. Человек потрясенно прижал фотокамеру к себе.

Опа.

Зажегся свет.

— Поблагодарим Аглаю! — Зинаида Захаровна захлопала в ладоши. — Прекрасное выступление!

Нина Сергеевна, воспользовавшись свободой, поспешила к сцене.

Светлов хлопал с искренней улыбкой.

— Молодец! — заорал Хазин, вскочив со стула. — Молодец!

Хазина повело в сторону, он потянул за собой скатерть и опрокинул кое-что из посуды. Но в целом я успел его поймать. Человек с фотоаппаратом укрылся за колонну.

— Красивые стихи, — сказал Роман. — И прочитала хорошо.

Из-за кулис выскочил человек и вручил Аглае огромного плюшевого дельфина. Аглая растерялась, дельфин был ростом с нее.

— Так тебе и надо, Глафира! — заорал Хазин. — Не будешь людей котами позорить!

Нина Сергеевна схватила Аглаю за руку и после некоторого сопротивления утащила вместе с игрушкой.

— А теперь слово произнесет старейший хирург нашего города! — объявила Зинаида Захаровна.

— Я начинаю любить этот город! — сказал Хазин. — Он вдохновляет! Здесь живет дух Чичагина, здесь читают его стихи! Лечись песцом, лечись лисицей!

На сцену поднялся мужчина в годах. Причем в немалых. Видимо, хирург. Он взял микрофон и неожиданно сильным голосом произнес:

— Я лежал вон там, возле третьей колонны, — старик указал пальцем. — У меня было сквозное и голеностоп был раздроблен…

Хирург постучал себя по ноге.

— На восемь осколков, — добавил он. — Пальцы почернели, собирались ногу ампутировать. А мне в сорок третьем двадцать было, ума никакого, вот и думаю, отрежут ногу, пойду и застрелюсь…

В зале притихли.

— Умеет дед сломать аппе́тит, — вздохнул Хазин. — Какой насыщенный, однако, палисад…

Хазин насадил на вилку отбивную и стал объедать ее по периметру.

— И вроде как настроился я окончательно помирать, но тут приехала доктор. Девчонка еще, посмотрела на меня и давай ругаться! Велела сразу на стол меня нести, ну, меня и понесли. Сейчас там музыкальный кружок, кажется.

Старик усмехнулся.

— Там и тогда был музыкальный кружок, — сказал он. — Эта докторша режет мне ногу, а я лежу и думаю, как бы в трубу подудеть. Труба там такая на стене висела, как в кино…

— Это туба, — определил Роман.

Хороший рассказ, подумал я. Наверное, Хазин прав, день сегодня необычный.

–…И вот когда я начал ходить помаленечку, я ей пообещал, что тоже стану врачом. И стал. И мы поженились.

— Спасибо! Спасибо вам за все! — Зинаида Захаровна вручила хирургу цветы и коробку конфет, попробовала отобрать микрофон, но старик оказался цепким.

— Я это к тому, что без памяти никак, — сказал старик. — Тут про это уже говорили, и я с этим согласен. Люди забывают все, что было вчера… Будьте здоровы!

Старик отдал микрофон и вернулся в зал.

— Вить, что-то я устал, — сказал Хазин.

Я с этим был совершенно согласен. Устал. И остальные гости по виду слегка подзакисли, но держались.

— Да еще не начиналось по-настоящему, — сказал Роман.

— Шмуля любит по-настоящему, — ухмыльнулся Хазин. — А вот ты знаешь, что мой прадедушка служил в Ингерманландском полку?

Роман с иронией поглядел на Хазина.

— Ты хочешь сказать, что мои предки не могли служить в Ингерманландском полку?

— Да не, я так… могли и служить…

Роман решил не спорить с Хазиным и выпил.

На сцену поднялся невысокий мужчина в коричневом костюме, в руках ваза и цветы. Мужчина поклонился публике и потянулся к микрофону.

Он стал что-то говорить, но я не слышал.

–…Рамиль Сергеевич! Это так неожиданно… — смеялась Зинаида Захаровна. — Но все равно приятно…

За плечом полярника в промежутке двери виднелась Кристина.

Она не выросла, подумал я. Раньше она была ростом с меня и Федьку, а теперь мы выше на голову. И не поправилась. То есть тощая такая же, с узкими плечами.

— А сейчас я с гордостью представляю гостя нашего города, — Зинаида Захаровна повела рукой. — Известного певца и композитора, любимца публики и покорителя…

Она игриво хохотнула.

— Покорителя творческих высот! Встречайте!

Свет погас, зажегся, и когда он зажегся, рядом с Зинаидой Захаровной стоял Паша Воркутэн. Зрители яростно захлопали.

— Видергебурт, — сказал Хазин. — Спасенья нет, началось по-настоящему…

— Привет, Чагинск! — Паша вскинул руки. — Рад тебя видеть! Сегодня мы работаем для вас! Сегодня я работаю для вас!

— Он работает для вас! — с сарказмом в голосе произнес Роман. — Приятного аппетита!

— Музыка! — Паша щелкнул пальцами. — Сегодня и только для вас — песня про судьбу!

Паша душевно запел, музыка слегка запоздала, но Паша почти бесшовно подстроился под мелодию. Хазин жевал петрушку и отбивал пальцами по скатерти ритм, Роман, напротив, желчно грустил.

А жизнь прошла, похоже, зря

Не помогают лекаря

И до подметочек

Стоптались прахоря…

— Талант! — Хазин обреченно налил себе водки. — Витя, это пять! Выпьем же за здоровье Карла нашего Густава! Шмуля! Ты уважаешь Карла Густовича?

Про Карла Густава Хазин сказал слишком громко, на него обернулся стол МЧС.

— Это изобретатель водяной помпы, — пояснил Хазин. — Великий немецкий пожарник…

МЧС поверили.

— Карл Густав не изобретал помпу, — произнес Шмуля. — Он изобретал принцип межзвездных путешествий… За что был сотрен в бараний рог…

— Вот именно! — повторил Хазин. — За космические путешествия и бараний рог!

За это не выпить было грешно. Мы выпили, хотя вроде больше и не хотели.

— Банкеты чрезвычайно утомительны… — громко рассуждал Хазин. — Если они начинают тебя преследовать, ты невольно думаешь, что это некое поражение…

Я оглянулся. Кристина все еще разговаривала с Федором, лицо у нее было испуганное и заплаканное, как мне показалось. В зале надышали, воздух колыхался. И солнце светило на Кристину сбоку.

Роман тоже оглянулся.

И жизнь закончилась

Стоптались прахоря… —

спел Паша и посмотрел себе на ноги.

— Это же не искусство — Роман с отвращением указал на сцену. — Да этот Паша не чалился ни разу! Шкура дешевая…

— Шмуля, да ты завидуешь! — Хазин постучал Романа по плечу. — Воркутэн имеет-таки успех! А ты хрустишь мослом на разогреве! Шмуля, езжай лучше в Ашкелон, там такое любят…

Роман не ответил, взял рюмку, Хазин налил ему.

— Я же говорил! — захихикал Хазин. — Ты сам осознаешь свою практическую никчемность!

Роман выпил.

— В этом мы, Шмуля, необыкновенно близки! Ты — плохой танцор, я посредственный художник…

— Ты художник?

— Я — художник…

Я опять обернулся к дверям. Федор и Кристина продолжали разговаривать. Кристина размахивала руками и заметно истерила, Федор пытался ее успокоить.

— Я художник, я рисую светом, мой инструмент — камера…

Хазин обнаружил, что камеры под рукой у него нет, растерянно заглянул под стол.

— Ты ее сдал человеку, — напомнил я.

— Меня вынудили сдать мою камеру человеку, — вдруг всхлипнул Хазин. — Но язык мой им не вырвать…

Хазин зачем-то погрозил кулаком полярнику.

— И жало жгучее змеи задвинул в глотку… И проходя моря и земли… глаголом сечь всякую лабазную сволочь… — сообщил Хазин.

Песня про судьбу закончилась, Паше аплодировали.

— А теперь моя главная песня! — серьезно произнес в микрофон Паша. — Я пою для вас, милые женщины! Песня «Королева»!

— А у меня шашку мою украли… — вздохнул Роман. — И шапку украли… За кулисами… Украли шашку…

Он открыл минералку и стал пить, проливая на галифе.

— Это Механошин! — громко зашептал Хазин. — Он давно к твоей бабе присматривался!

Паша запел.

— К какой бабе? — не понял Роман.

— К Сарре!

— У меня не Сара…

Паша Воркутэн между тем выбрал из публики несколько пожилых женщин-ветеранов, заманил на сцену и стал дарить цветы. Я думал, что мне показалось издалека, но, вглядевшись, обнаружил, что так и есть — дарил цветы. Большой букет держала Зинаида Захаровна, Паша брал из него гвоздики, вручал, пожимал руки.

— Мне кажется, это красиво, — Хазин указал на сцену. — Комплексный подход…

Цветы кончились, Воркутэн поклонился публике, лихо подхватил Зинаиду Захаровну и принялся с ней танцевать, не забывая, впрочем, петь.

Нам с тобой не гулять по Бродвею,

И от этого я, и от этого я, и от этого я

Чешуею…

Многие из зала забыли про угощения и полусладкое, забрались на сцену и теперь танцевали с Пашей. Паша Воркутэн был решительно неотразим.

— Витя, записывай в блокноты… это нужно использовать, — сказал Хазин. — Этот блатняк довольно сложно связать с нашей темой, вряд ли адмирал Чичагин принимал такое…

— Да это не блатняк ни капельки! — перебил Роман. — Это имитация… Жалкий симулякр! Суффикс «ся» никогда не употребляется в подобных коннотациях…

— Шмуля может в слова, — хихикнул Хазин. — Подвинь лучше минералки, композитор…

— А теперь немного повеселимся! — объявил Паша в микрофон. — Веселая танцевальная песня, простая и жизнерадостная!

Расчесочка — моя расчесочка,

Погасла спонту папиросочка,

Ах, жизнь нарезалась в полосочку,

Такая, братцы, лалу-ла…

— Такая, Шмуля, ла-ла-ла-лула, — Хазин похлопал Романа по плечу. — Этот вот лалула сейчас твою бабу в Кинешме…

Хазин выразительно щелкнул языком.

— И теперь это все навсегда. — Хазин обнял Романа.

— Да пошел ты, — ответил Шмуля. — Художник…

— Я — художник, а это Витя, мой друг-писатель, — сообщил Хазин. — «Пчелиный хлеб» читал? Или ты только про пидоров читаешь?

— «Пчелиный хлеб»… я читал, — ответил Роман. — Пчелиный хлеб — это… прополис. Прополис с древнегреческого — это «За город». «Загород», короче… Ты понимаешь, мы собирались поехать за город, а там возникли сложности…

— Пчелиный хлеб — это перга, — зачем-то поправил я.

— Витенька, так твой роман называется «Пергад»… а нет, «Пердак»… — гадко хихикнул Хазин.

Я не ответил.

Паша между тем триумфально закончил выступление. Зал рукоплескал. Я оглянулся. Начальственный стол поредел. Исчез врио, исчез мэр Механошин, на правом краю сидел полярник, на левом Алексей Степанович, он что-то рассказывал полярнику через закуски и салат. Паша кланялся со сцены.

— Витя, ты прав, — сказал Роман. — Ты совершенно прав, везде сплошная перга…

Мы разговорились со Шмулей о перге и литературе, Шмуля много читал, а вот сейчас, за столом, зачитал стихи. Про детство, солнечные пляжи и ручейников в сумрачных водах, там еще птичка была…

— И я хочу стихи! — неожиданно воскликнул Хазин. — Я давно сочинил!

Он выскочил из-за стола.

— Ты куда, дурак, сейчас в программе пантомима…

Кажется, это сказал Шмуля.

Хазин быстро пробрался между столами к сцене и запрыгнул на нее. Из-за кулис решительно выступил молодой человек в костюме, но почему-то остановился. Зинаиды Захаровны на сцене не стояло, и Хазин завладел микрофоном.

— Хазик! Зажигай! — воскликнул Роман.

Я оглянулся. За начальственным столом уже снова сидели и врио, и мэр Механошин, на сцену они не смотрели, что-то обсуждали.

— Здравствуйте, — неожиданно трезвым и твердым голосом произнес Хазин. — Я рад приветствовать вас в этот день!

Зал вежливо похлопал. Хазин не унимался.

— Я представляю здесь ложу поэтической герильи «Перга и лопата», — сообщил он. — И от имени нашего тайного общества я имею честь осуществить… эстетическую обструкцию! Сейчас я прочитаю мини-поэму в двенадцати скажениях, посвященную…

Хазин набрал воздуха:

— Посвященную гибели станции «Мир»!

Из зала раздались одиночные аплодисменты, я посмотрел — хлопал в ладоши Алексей Степанович Светлов. Врио и мэр смотрели на него оторопело.

Хазин набрал воздуха и начал читать, размахивая правой рукой:

Две тысячи первый год,

Станции «Мир» пиз…ц,

А может, и миру пиз…ц,

А я еще не отец…

На этих строках Роман засмеялся так, что прикусил язык. Хазин читал, размахивая руками:

А мне еще не повезло,

А может наоборот,

И мир кружится назло,

И каждый час — оборот,

И каждый миг — километр.

Наматываются витки,

И смотрят с испугом вверх

Снизу материки.

Много. Много сегодня культуры. Перебор культуры. Звенящий день.

Стол МЧС переглянулся со столом милиции, и все вместе они вопросительно посмотрели на стол начальства. Врио губернатора задумчиво ел грушу. Хазин продолжал читать. Рядом со мной шепеляво засмеялся Шмуля.

— А я тоже хотел про станцию «Мир» сочинить, — признался он. — Песню… А этот урод опередил…

Упала в лужу звезда,

Сорвавшись от дней забот,

Скоро миру пизд…ц,

Две тысячи первый год!

В зале установилась тишина. Все перестали есть и пить. Алексей Степанович Светлов интеллигентно, но выразительно захлопал в ладоши. Вслед за ним захлопал и врио, а потом и мэр Механошин. И весь зал, включая стол МЧС. Я бы сказал, что некоторые хлопали искренне. То есть стихи, кажется, понравились.

— И еще хочу сказать, — сказал Хазин. — Озвучить, так сказать, тему, давно витавшую в воздухе. Надо взглянуть правде в глаза! Надо не побояться и переименовать! Переименовать!

Мэр растерянно поглядел на врио. Врио пил минералку.

— Вот и Алексей Степанович высказывался всецело за…

Хазин поклонился Алексею Степановичу, тот помахал Хазину вилкой. Привставшие было сотрудники милиции в недоумении опустились обратно. Печальный гляциолог ел бутерброд.

— Переименовать районную газету «Чагинский вестник» в «Сучий крестник»!

Стало тихо.

— Витя, — прошептали мне в ухо. — Мне кажется, вы перегибаете.

Федор. Он стоял за моей спиной и напряженно улыбался.

— Да это он сам придумал, — сказал я. — Я-то…

— Это эстетическая обструкция, — пояснил Роман. — Протест против пошлости и лизоблюдства.

Федор поглядел на Шмулю с подозрением.

— А что такого-то? — спросил я. — Это же искусство…

— Витя, не надо искусства, — попросил Федор. — Не надо, а?

— Давайте проголосуем демократически! — продолжал со сцены Хазин. — Кто за поступившее предложение?

— Витя! — сказал Федор.

— Я за! — Роман поднял руку.

Я поднялся из-за стола и поспешил к сцене.

Хазин явно собирался прочитать еще одно стихотворение, но я уже добрался до сцены и вытолкал его за кулисы. Хазин сопротивлялся, я незаметно щелкнул его по печени и прижал к стене.

— Народу понравилось! — пытался вырваться Хазин. — Я имел успех! Давай еще…

— У нас не поэтический вечер, — напомнил я. — Сейчас по списку пантомима.

— Я с детства люблю пантомиму! — упорствовал Хазин. — Я занимался в студии…

Я вжал Хазина в стену покрепче. Показались девушки с гитарами. К нам приблизилась возмущенная Зинаида Захаровна, она хотела сказать гневное, но Хазин опять вырвался. Я промедлил, Хазин же сгреб Зинаиду Захаровну в охапку и сочно поцеловал в губы.

— Евдокия Пандемониум… — выдохнул Хазин. — Обоссаться…

Зинаида Захаровна влепила Хазину оплеуху. Я сграбастал его за шиворот и с трудом стащил в зал.

Врио и мэр снова что-то обсуждали, на нас они не смотрели. А Алексей Степанович смотрел и улыбался.

— У нас свобода творчества, — разглагольствовал по пути Хазин. — Я хочу выступать…

Зинаида Захаровна поправляла костюм. Блестки на костюме девушек с гитарами вспыхивали искрами.

— Почему пантомима с гитарами?! — возмущался Хазин. — Пантомима вершится в безмолвии…

Хазин сопротивлялся. Ветераны труда и сцены, работники медицины и образования, сельские и городские люди смотрели на нас с неодобрением.

Возле начальственного стола Хазин сумел меня задержать и спросил у полярника:

— Зачем вы съели своих собак?

Полярник отрицательно помотал головой. Зинаида Захаровна постучала в микрофон и как ни в чем не бывало объявила:

— Друзья! Наш вечер продолжается! И у нас снова праздник вокала! Сейчас девушки из ансамбля «Дилижанс» исполнят австралийскую народную песню.

— Я тоже знаю одну австрийскую народную песню! — Хазин попытался схватиться за стол МЧС.

Я схватил Хазина покрепче и усадил на стул возле колонны. Сам сел рядом. За нашим столом никого больше не было, разбежались, нас дождался только Роман.

— Твои стихи — говно, — с мстительным удовольствием сообщил он.

Хазин не ответил, взял бутылку, разлил по рюмкам.

Заиграл ансамбль «Дилижанс».

— Австрийская народная песня… — вздохнул Хазин. — Ансамбль «Декаданс»… Кафка и Гашек сняли монашек…

— А Роберт Музиль в бане бузил, — вставил Роман.

Я поглядел на Романа с уважением. Нет, на трезвую голову я не ценитель дешевых каламбуров, но в пьяном состоянии не каждый умеет. К тому же культура…

— А может, и в грязелечебнице! — пискляво грассируя, добавил Хазин.

Девушки запели. Хорошо, отметил я. Секция гитары и проникновенного пения ансамбля «Дилижанс» оказалась на высоте. Хороший концерт, не ожидал…

Хазин неожиданно заплакал. Странный день, сейчас я начал понимать это особенно остро. Странный день, и я в нем начал немного теряться.

Зачем-то снова посмотрел на дверь.

Полярник удалился, а Кристина стояла у подоконника в фойе. В каком-то дурацком платье. Она не любила платья, я помнил ее в платье один раз, в первую встречу. Я шел ловить тритонов, а она сидела на остановке и ожесточенно причесывала куклу. Мне было восемь, я ненавидел кукол и любил танки, но почему-то остановился. Не знаю, остановился, наверное, из-за злобного выражения лица девчонки. Такая могла любить танки. Я сел рядом. Спросил, как ее зовут, а она сказала, что Кристина. Мне имя показалось необычайно глупым, похожим на крысу, я посмеялся, а она меня ударила в нос. Потом мы пошли вместе ловить тритонов. Я хотел их в трехлитровую банку посадить, а Кристина велела их выпустить. Я выпустил. Мы подружились.

Сейчас она стояла у окна одна. Не знаю, мне вдруг стало Кристину очень жаль. На третьем куплете австралийской народной песни я решил с ней поговорить. Я встал и направился к выходу из зала.

— Витя! — позвал Хазин. — Ты куда уходишь?! Тут самое интересное начинается! Кто может рог его согреть?

— Тебе, Хазик, надо работать над ритмикой, — поучал Роман. — А ты мне про какого-то клопа…

Я вышел в фойе. Но Кристины там уже не было, Федора тоже. Туда-сюда бродили редкие гости и некоторые артисты, на дальнем подоконнике сидела злая Аглая в пуховике. Точно, в пуховике, рядом на подоконнике синел плюшевый дельфин. Мимо прошла Большуха с баяном и палкой колбасы. Сквозь стеклянную дверь я снова увидел Кристину, она стояла на крыльце и курила. Раньше она не курила. Я решил подойти. Лучше, наверное, подойти. Может, ей помощь нужна или поговорить…

— Виктор!

Я обернулся. Аглая.

Говорила с трудом, похоже, выступление на сцене усугубило… ангина, скорее всего. И глаза выпучились.

— Я хотела у вас спросить… Вы что-нибудь сейчас сочиняете?

— Немного, — ответил я. — Мой друг Хазин сочиняет поэму, она называется «Атлас…»… Что-то про «Атлас».

— Нет, не Хазин, а вы. Вы конкретно.

Аглая указала пальцем на меня.

— Я же говорю, Хазин сочиняет.

— Ваш этот Хазин — паршивый поэт, — проскрипела Аглая.

— Спорный вопрос…

— Но поэт, — добавила Аглая. — Паршивый поэт.

И уставилась на меня наглыми глазами. Красное пятно в левом глазу расплылось, с пять копеек стало.

— Намекаешь, что я вроде не писатель? — тупо спросил я.

Мне тут же сделалось стыдно, будто действительно хотел доказать этой сопливой хамке с кривыми зубами, что я писатель.

— Вы — алкоголик, — сказала Аглая. — И пишете говнокниги про разные говногорода.

Я не нашелся, что ответить, и сказал:

— А ты малолетняя дура.

Подбежала Нина Сергеевна.

— Аглая! — зашипела Нина Сергеевна. — У тебя температура! Я тебя убью сейчас! Быстро домой! Ты у меня не выйдешь! Я тебя к тетке отправлю!

Не дожидаясь ответа, Нина Сергеевна схватила Аглаю за руку и поволокла к выходу. Аглая хотела мне сказать еще какую-то гадость, но не успела. Дельфина она забыла на подоконнике.

— С нами наш новый гость! — послышался из зала голос Зинаиды Захаровны. — Исполнительница классических песен и баллад…

Душно стало, я прихватил дельфина под мышку и поспешил на воздух.

Кристины на крыльце не было. Возле угла КСЦ курил Большак. Из КСЦ лилась музыка, романс «В лунном сиянье», исполняемый классическим гитарным строем, с архаичными вокальными завываниями и дребезжанием голоса.

Я сел на скамейку под куст ирги, посадил рядом с собой дельфина.

Тепло. По аллеям возле «Дружбы» гуляла пыль. Хорошо бы пива холодного, подумалось. В «Чагу», смотреть за поездами.

Мимо прошагал мужик с корзиной, мне показалось, что я его раньше видел, наверное, он когда-то работал в «Музлесдревке». Зачем ему корзина в июне…

— Сколько времени? — спросил я.

Колосовики.

— Пять часов, — не оборачиваясь, ответил мужик.

— Ты куда с корзиной? — спросил я.

Мужик не ответил.

Из «Дружбы» вывалился Хазин, за ним Роман, оба покачивались. Из кармана у Шмули торчала бутылка шампанского, Хазин был настроен решительно. Они заметили меня и неуверенно приблизились.

— Витя, ты чего сорвался? — спросил Хазин. — Там сейчас фокусы…

— Душно, — ответил я. — Голова закружилась…

— Понятно.

— Хазин, тебя велели выслать из города, — сказал я.

— И ты, Ихтиандр… — Хазин потрепал дельфина за нос. — Правду никто не любит, Ихтиандр…

— Это Левиафан, — поправил Роман. — Девочка про него стихи рассказывала, он что-то там простирает…

— Простирай мои труселя, — предложил Хазин.

После чего и Шмуля, и Хазин бухнулись на скамейку по сторонам от дельфина.

— Витя, ты зачем у ребенка рыбку отобрал? — спросил Хазин.

Я не понял, что можно на это ответить.

Мимо бодрой походкой проследовал тот самый столетний хирург, я подумал, что неплохо бы с ним поговорить. Расспросить про госпиталь во время войны. Про город во время войны расспросить…

— Мне кажется, это потомок адмирала Чичагина, — заметил Хазин. — Очень похож на памятник.

— Ты разве памятник видел?

— Я думаю, тут полно потомков адмирала, — сказал Хазин. — Его превосходительство знал толк в прыжках на батуте…

Шмуля открыл с хлопком шампанское, разлил по пластиковым стаканчикам.

— За адмирала Чичагина! — провозгласил Шмуля.

Мы выпили.

— Адмирал Чичагин стал прообразом капитана Немо, — изрек Хазин.

И занюхал шампанское плюшевым дельфином.

— Я читал про капитана Немо, — заметил Роман. — Он изобрел торпеду…

И выпил еще шампанского. Подошел человек, вернул Хазину камеру. Хазин сразу стал проверять карту памяти, Шмуля привалился к мягкому дельфиньему боку и уснул. День продолжался.

Постепенно из Дома культуры выходили и другие люди, несколько угорелые от выпивки и искусства, смеялись, курили и распределялись по остальным скамейкам. Мы сидели и смотрели. Я не знал, что дальше делать. Продолжать этот день никаких сил не оставалось, я бы вернулся в гостиницу и лег спать, но чувствовал, что не дойду. Такси тут не вызвать, надо ждать, когда Хазин протрезвеет хотя бы вполовину.

— Шампанское будоражит ум, — сказал Хазин. — А вот и пупсик!

Из клуба вышел мэр Механошин, увидел нас, помахал рукой.

— Мы тут! — помахал Хазин в ответ.

Мэр направился к нам.

— Присаживайтесь, Александр Федорович! — Хазин подвинулся по скамейке. — Это наши друзья — Шмуля и Ихтиандр.

Механошин не стал садиться.

— А мы вот тут думаем про адмирала Чичагина, — сказал Хазин. — Мы в музее выяснили, что у него осталась масса потомков. В том числе и в Чагинске. Вы случайно не его потомок?

— Я? Нет, мой дед из Сибири приехал…

— Жаль. А мы хотели как раз подкинуть идею. Пригласить на День города потомков адмирала Чичагина.

Хазин сжал шею дельфина, отчего его глаза испуганно растянулись.

— Знаете, преемственность поколений, все дела… Вот представьте: праправнук адмирала Чичагина вручает нынешнему мэру ключи от города!

Я отобрал шампанское у Романа, допил. Надо домой. В гостиницу то есть. Поспать. Поспать и поработать. Хазин навел камеру на мэра, сфотографировал.

— Хорошая мысль, — согласился Механошин. — Надо обсудить на следующем совещании. А я вот что вам сказать хочу… Вы пока не разбегайтесь, ребята, хорошо?

Хочу домой.

— Зачем? — не понял я. — Зачем не разбегаться?

— У нас сегодня еще одно мероприятие, — пояснил Механошин. — Скромные посиделки, шашлык, рыбка копченая. Для своих, само собой. Вас ждут. Приезжайте.

— Обязательно, — ответил Хазин. — Мы очень признательны… Шмуля!

Хазин постучал Романа в шею, тот не проснулся.

— Шмуля, вечером еще банкет, а ты нажрался!

Роман не ответил.

— Тогда примерно через час в грязелечебнице.

Механошин пожал руки мне, Хазину, спящему Роману, после чего удалился.

— Через час в грязелечебнице… — произнес Хазин. — Звучит, как начало романа. Витя, не хочешь рыскнуть?

— Нет, — сказал я.

— Почему?

— Устал. Я много раз рисковал в грязелечебницах, ты же знаешь…

— Витенька! — Хазин заговорил скрипучим голосом дельфина. — Нам надо пойти на праздник.

— Да зачем? — не понимал я.

— Ты что, не понимаешь?! Там все местные бугры соберутся.

— И что? Они уже здесь собирались…

— Как что?! Это же связи, Витенька! Бугристые связи!

Связи. Я не хотел заводить никаких связей в Чагинске. Книгу я мог написать и без всяких связей, у меня все для этого есть…

— Это предложение, от которого нельзя уклониться, — сказал Хазин.

Он поднялся со скамейки и потер лоб, стараясь вспомнить, где оставил машину.

— Туда нельзя ходить, — не открывая глаза, сказал Роман.

— Ты дурак и ничего не понимаешь, — поморщился Хазин. — И я не собираюсь с тобой спорить… Вить, где мы машину-то оставили?

— Возле котельной, — напомнил я. — На куче.

— Я пойду, поищу на куче, а вы никуда не убегайте. Ихтиандро, идем со мной. И в грязелечебницу!

Хазин взял под мышку дельфина и отправился искать машину.

— Не надо нам туда, — повторил Роман. — Пойдем…

Роман попытался подняться со скамейки, не получилось.

— Виктор, надо уходить…

Роман попробовал снова встать.

— Туда нельзя…

— Ладно, — согласился я. — Нам надо уходить. Я, признаться, не хочу… ни в какую лечебницу.

Я поднялся, поймал равновесие, выдернул со скамейки Романа.

— Шмуля, держись, — сказал я. — До гостиницы три километра, мы дойдем.

— А Хазик? Ему нельзя управлять транспортными средствами…

Я показал предусмотрительно вытащенные из кармана Хазина ключи от машины. Роман захихикал. Мы направились в сторону гостиницы, кажется. Не очень шагать легко было, Романа то и дело изрядно разматывало, так что иногда приходилось держаться за забор. Пространство испортилось, вот мы были возле Дома культуры и тут же оказались возле синего забора — синий забор вокруг городского парка, ограда из тонких железных прутьев.

— Стой, — сказал я Шмуле. — Здесь короткая дорога есть…

Я остановил Шмулю, привалил его к забору, затем растянул два прута и попытался пролезть. Но не получилось, я смог просунуть внутрь голову, застрял, вырвался, прищемив уши. Шмуля держался за забор обеими руками, удобный забор, как раньше. Я старался раздвинуть прутья шире, но они не поддавались, кажется, их заменили, раньше они были из мягкого железа, сейчас, похоже, стальные. Шмуля попробовал протиснуться сквозь прутья, но застрял еще бесславней меня, половиной туловища.

— Я застрял, — вздохнул Роман. — Надо было в Кинешме оставаться…

Я попытался добыть его из забора, но он попался основательно, или я неправильно дергал.

Скрипнули тормоза, я оглянулся. Возле обочины стояла «шестерка» Хазина. Не думал, что он сможет вести в таком состоянии.

— «Забор Большака», — из окна выставился Хазин и стал фотографировать Романа в затруднении. — Так и знал, что этим закончится. Витя, ты его втолкни лучше, а он потом снизу подлезет…

— А кто управляет? — спросил Роман.

Я ухватился за Шмулю покрепче, дернул посильнее, мы упали.

— Я сегодня немного в хлам и не стану даже за рубль… — пояснил Хазин. — Так что за драйвера у нас сегодня сатрапейро Теодоро. Он умеет заводить без ключей и ездить без рук!

Из машины выглянул Федор.

— Вить, помочь тебе? — спросил он.

— Не…

Я поднял Романа с земли.

— Шмулю не забывай, — сказал Хазин. — Его нельзя бросать одного, он потеряется.

— Меня можно бросать, — возразил Роман. — Я не потеряюсь…

Я открыл заднюю дверь «шестерки» и поместил в салон Романа.

— Тут мои вещи! — восхищенно воскликнул он. — Лежат!

Я забрался в машину с другой стороны. Роман устроился с колесной лирой в обнимку, на сиденье рядом блестела шашка.

— Вперед, Пёдор! — крикнул Хазин. — Вперед!

Между Хазиным и Федором сидел плюшевый дельфин. Мы поехали. Вниз по Вокзальной, через лужу, через шпалы, мимо музыкальной школы, мимо, в автомобильный мост.

— Федя у нас шабесгоем, — сообщил Хазин. — Добро пожаловать в кибуц! Подайте мне саблю!

На мосту меня слегка затошнило, наверное, от высоты. А Хазин потянулся к шашке.

— «Шабля и шибболет»! — провозгласил Хазин. — Вступайте в наше тайное патриотическое общество!

— Саблю не трогай, — посоветовал Федор.

— Как скажешь, Феофан. Зачем нам на банкете сабля?

— Зачем нам этот банкет? — спросил Шмуля. — Зачем нам еще один банкет?

И нечеловечески загудел колесной лирой, в этот момент мы стали съезжать с моста.

— Федор, Шмуля спрашивает: зачем нам банкет в грязелечебнице? — поинтересовался Хазин. — Вроде все съели… Или там и банкет и грязелечение?

Федор не ответил. Мы почему-то свернули с асфальта и теперь пробирались по проселку, справа блестела незнакомая вода, тут не должно быть никакой воды…

— Мы это где? — спросил я.

— АРЗ, — ответил Федор.

— Это же АРЗ! — заорал Хазин. — Я так и знал!

Он постучал Федора по плечу, и мы едва не соскочили с дороги.

— Грязелечебница имени адмирала Чичагина ждет нас! — не унимался Хазин.

— Разве в Чагинске есть грязелечебница? — спросил я. — Я не знал…

— Ее открыли, — сказал Федор. — Реставрировать собираются.

— Ее открыли для нас! — сказал Хазин. — Для тебя, для меня, для Зинаиды Захаровны! О, эти целебные грязи… Теодор, а ты в курсе, что наш Витенька большой спец по грязелечебницам? Он уже пятнадцать грязелечебниц раскрутил…

Хазин посвистел.

— До космических уровней! Возможно, он единственный триггер грязелечебниц в Центральном федеральном округе. Куда он ни приезжает, там немедленно открывается солидная грязелечебница и марциальный бувет…

— Заткнись, — попросил я.

— Зачем мы туда? — не понимал Роман. — Прием у губернатора уже был…

— У врио, — поправил Федор. — А там будет…

— Дансинг! — воскликнул Хазин.

— Барбекю и напитки, — сказал Федор.

–…Потом банкет у мэра, — продолжал Роман. — Иногда еще банкет бывает у главврача…

— И в гильдии зоотехников! — перебил Хазин. — Но это под утро, ближе к рассвету. Но зато песни какие душевные…

— У зоотехников пока приема нет, — усмехнулся Федор. — Но, может, проведут.

— Лучше у библиотекарей! Люблю, чтобы культурно!

— Зачем четыре банкета друг за другом? — Роман потряс головой. — Я не понимаю…

— Шмуля, «Табель о рангах» перечитай, — посоветовал Хазин. — Нельзя нарушать куртуазность поведения, правда, карабинейро?

Федор закурил в окно.

— Давайте споем в дороге, — предложил Хазин. — Я знаю одну чудесную песню…

— «Чесоточка»! — перебил Роман. — Споем «Чесоточку»!

Но спеть не успели, Федор свернул в сосновую рощу, и мы приехали. Грязелечебница не выглядела отреставрированной. Хотя я никогда не видел старых грязелечебниц севера России, но эта походила на несколько обычных длинных бараков, покрашенных белой краской. Чуть на отшибе стояла котельная, а между котельной и корпусами — деревянная с виду башня, похожая на водонапорную.

— Прямо как в Солигаличе, — сказал Шмуля.

— Это грязевая башня, — пояснил Хазин. — Тут зреет грязь.

— Вылезайте, — сказал Федор. — Там все готово. Вылезайте!

— Я тут полежу, — попытался отбрыкаться Роман. — Мне нехорошо…

— Там тебе полегчает, — пообещал Федор. — Витя, проследи!

Я выбрался из машины. И Хазин. Роман с трудом вышел. Под мышкой лира, под другой шашка.

— Нам в столовую, — махнул я рукой.

Я оглянулся. Федор пренебрежительно парковал «шестерку» у грязевой башни, расстояние не держал, тыкался бампером в кирпичный фундамент, правым бортом ломал кусты сирени.

— Федя, не надо ломать! — крикнул Хазин.

— Прямо идите!

Мы шли прямо под тоскливые музыки Шмули по направлению к столовой.

— В детстве так жить мечтал, — болтал Хазин. — Чтобы до утра с бандурой и шашкой… у главного энергетика… Зачем я на исторический поступал, надо было на бандуриста… Гуди, гудок!

— Гудок — это немного другое, — возразил Роман.

— Это не бандура, это лира, — поправил я. — Колесная лира…

— Лира с ручкой, хочу такую. Продам талант, заплачут разведенки… Крутись, ручка, пляши, жучка… Рыбу забыли!

Хазин сбегал за дельфином, мы подождали.

— Эта сволочь всю машину мне раскурочила… я ему счет… Гуди, гудец…

— Рома еще шашкой крутить умеет, — напомнил я.

— Этот Рома никакой не Рома, а сущий Шмуля, — сообщил Хазин громким шепотом в глаз дельфина. — Шму-ууля… Я ашкеназа за семь километров чую… За семь сорок… Короче, только пуля козака во степи сотрет…

— Я не Шмуля, — сказал Рома. — Я Рома. Ро-ма…

Мы приближались к столовой, шли по тропинке. Роман крутил мелодию, Хазин пинал шишки, я запнулся за корни. Приземистый корпус белел среди сосен, вокруг расставлены столы и мангалы, вкусно пахло жареным мясом и маринованным луком, в воздухе висел дым. Сосновый бор вокруг. Или кедровый.

— А мы вовремя, — сказал Хазин. — Я давно мечтал поучаствовать в барбекю. Это отдельная культура…

— А я нет, — возразил Роман.

— А мы с Витенькой да, мы с утра по-человечески не жравши, у врио одни фляки синие… А нам надо писать книгу. Шмуля, а если вот мы сейчас на тропинке встретим Пашу Воркутэна, а он тебе в морду плюнет, ты что делать будешь?

Роман растерялся.

— Я же говорю — Шмуля ты и есть, — подтвердил Хазин. — Настоящий козак Воркутэна бы как Тузик грелку, а ты калькулируешь…

Роман задумался.

Из-за корпуса столовой выехал синий пикап Светлова. Алексей Степанович легко припарковался между соснами, вышел из машины, снял пиджак, забросил в салон и, разминая пальцы, направился к нам.

— Начальство в гости… — сказал Хазин. — Такая лалула…

— Это он, — пробормотал Шмуля.

— Кто — он? — спросил Хазин.

— Этот… длинный, из НЭКСТРАНа…

— Как ты смеешь так говорить про нашего благодетеля?! — возмутился Хазин. — Не длинный, но протяженный!

— Я сам себе благодетель… — ответил Роман. — Я сам протяжен…

Силы у Романа иссякли, он больше не смог крутить колесико лиры, музыка стихла. Светлов приблизился.

— Привет-привет! — Алексей Степанович бодро пожал руки мне и Хазину.

Роман, похоже, хотел от рукопожатия увернуться, но энергичный Алексей Степанович пожал руку и ему.

— А это кто? Вилли?

— Это Ихтиандр, сын погибели, — сказал Хазин.

— Очень приятно, — Светлов пожал дельфину плавник. — Вы выбрали столик?

— Нет, — ответил я.

— Я думаю, вон там неплохо, — Светлов показал пальцем и пошагал к столику под сосной, недалеко от крыльца.

Мы плелись за ним. Роман, кажется, опьянел сильнее и запинался за корни.

— Как дела у вас? — спросил Светлов. — Продвигается работа?

— Работаем, — ответил Хазин. — Сегодня интересный день, много материала собрали. Я сфотографировал весь город, ну, кроме банкета, там запретили почему-то, у нас тут есть один друг, знаете, из опричников, этакий малюта…

Хазин ответил как трезвый. Как всякий опытный пьяница, он умел быстро трезветь и пьянеть в зависимости от неотложности обстоятельств.

— Да, сегодня много материала, — согласился Светлов. — Я распоряжусь, чтобы больше не запрещали.

— Спасибо, Алексей Степанович, вы просто Решилье!

Роман качнулся, я упустил, и Роман немного упал на Светлова. Тот поймал его и удержал на ногах.

— А я тебя все-таки знаю… — прошептал Шмуля. — Я тебя помню…

— Я тебя тоже, — улыбнулся Светлов. — Присаживайтесь.

Он передал мне Шмулю.

Мы устроились, я прислонил Романа к сосне спинкой стула, сам сел рядом, чтобы если что. Хазин по другую сторону. Светлов расположился напротив. Дельфин куда-то делся.

— Я слышал, вы КАЭС собираетесь реанимировать, — сказал Хазин. — Это правда?

Стол в грязелечебнице был сервирован проще: овощи, водка, лимонад, хлеб вкусный; я попробовал черный.

— Есть такие планы. — Алексей Степанович взял хлеб, понюхал. — Сейчас считаем. Возможно, будем строить заново, так дешевле.

— Я был на КАЭС, — зевнул Хазин. — Там отличная натура. А где новую хотите?

— Хазик, нельзя так грубо лизоблюдствовать… — заявил Шмуля. — Тебя не возьмут… никуда не возьмут…

Из окна столовой выглянул мэр Механошин и тут же спрятался. Через секунду к нам подбежала официантка и сменила на столе водку.

— Отличная идея! — Хазин тут же схватил бутылку, свернул крышку и разлил по стопкам. — За успех нашего предприятия!

— За адмирала Чичагина, — сказал я.

— Я понял, кто был их отец… — Роман потянулся к водке. — Понял…

— Шмуле больше не наливать. — Хазин отодвинул от Романа стопку.

А Алексей Степанович, кажется, был не против выпить. Мы чокнулись и выпили, водка оказалась удивительно хороша.

— Неплохо, — сказал Хазин.

— Да, неплохо, — согласился Светлов. — Кстати, мне понравилось. Я о стихах про станцию «Мир». Это забавно.

Светлов поощрительно похлопал Хазина по плечу.

— Это на самом деле не про станцию «Мир», — стал разъяснять Хазин. — Вы же понимаете, Алексей Степанович, это про другое…

— Да, разумеется, понятно, что про другое. Но ведь и про станцию тоже…

— Да, это понятно…

В окно выглянули мэр Механошин и Зинаида Захаровна рядом с ним. Улыбнулись.

— Мне говорили, что тут чудесно готовят мясо, — сказал Светлов. — Слышите, какой необычный запах?

— Пахнет изумительно, — согласился Хазин. — Мэр обещал, что мясо будет фантастическое.

Запах был действительно фантастический, остро-сладкий, перечный. И гостей пока немного. Хорошо.

— Я люблю начало лета, — Светлов с удовольствием огляделся. — Первые недели, сирень цветет, акация, запахи… Лучшее время.

— Как дела с котлованом? — спросил я.

— Неплохо, — сказал Алексей Степанович. — Котлован по графику. А как День города?

— Праздником Крыков занимается… — ответил я. — Его здесь нет, но он придет. А мы…

— Тут для приличных людей, — заметил Хазин. — А Крыков…

Хазин икнул.

— Неприличный человек. Он нас неоднократно кидал, Алексей Степанович…

— Хазин! — попросил я.

Хазин замолчал, стал есть огурец.

— А книга ваша как? — спросил Светлов.

— Спасибо, вполне продвигается, — ответил я. — Сейчас мы как раз описываем… вот грязелечебницу. Здесь самая высокая грязевая башня в Восточной Европе… Известная грязевая башня в Светлогорске ниже на полтора метра…

Я указал пальцем в сторону Светлогорска.

— Нет, я про настоящую книгу. Вы над чем-то работаете?

Я не успел ответить, возникла Зинаида Захаровна.

— Добрый вечер! — Зинаида Захаровна осветилась приветственной улыбкой. — Что-нибудь требуется?

— Когда шашлык будет? — спросил Хазин сварливо.

— Скоро! — заверила Зинаида Захаровна. — Наш повар готовит изумительное мясо! В маринаде из гранатового сока! Сейчас как раз пробную партию делаем, проверяем решетки… Скоро все будет готово, начнем отдыхать!

Подкатил черный «ваген» врио. Сам врио из него не объявился, вылезли усталый полярник и Паша Воркутэн. Полярник имел привычно отсутствующий вид, Воркутэн переоделся в тренировочный костюм и хищно поглядывал вокруг. Зинаида Захаровна устремилась к ним.

— А где же сам исполняющий? — спросил Хазин. — Мы так ждали…

— Ему позвонили, — ответил Светлов. — Сами понимаете, заботы. Область довольно запущена, работы по колено.

Полярник и Паша Воркутэн разместились за соседним столиком. Присутствие Паши привело к пробуждению Романа, он открыл глаза и стал посматривать.

— Шмуля ре́внует, — сообщил Хазин. — Будет бойня сучек…

Зинаида Захаровна вернулась к нашему столу и сообщила:

— Наш повар — заслуженный работник культуры Российской Федерации.

— Будет бойня работников культуры! — хихикнул Хазин.

— Большое спасибо, — поблагодарил Алексей Степанович. — Передайте ему поклон.

— Обязательно! — Зинаида Захаровна стала поправлять приборы на столе. — Он будет очень рад…

За соседний стол уселись люди в пиджаках, я видел их еще в Доме культуры и почему-то подумал, что они — потомки адмирала Чичагина: Виктория, Надежда и Оскар. Оскар нервничал, возил вилкой по краю тарелки и озирался, мне показалось, что Оскар хочет в туалет, но стесняется спросить, где он.

Из столовой выступил мэр Механошин, он задержался на крыльце, осмотрелся и пошагал к нам.

— Здесь раньше били горячие ключи, — сообщил Светлов. — Они сейчас заилены, но мы хотим их со временем открыть. Знаете, наш холдинг при каждом предприятии открывает свою здравницу…

— Прекрасная идея! — Зинаида Захаровна уронила вилку. — Об этом мы давно говорили, как хорошо, что теперь… Так все получилось… Отдыхайте!

Зинаида Захаровна сместилась, ее место занял Механошин.

— Добрый вечер! — с энтузиазмом произнес он.

После чего поздоровался со всеми за руку, даже со Шмулей. Я все сильнее ощущал нарастающий сюрреализм ситуации, но как во сне не мог вырваться из цепких лап абсурда, куда тут вырвешься.

— Отдыхаем, Александр Федорович, — ответил Светлов. — Прекрасная погода!

— Да, погода прекрасная. Скоро будет готово мясо! У нас опытнейший повар…

— Он заслуженный работник культуры, — перебил Хазин.

— Заслуженный работник сепультуры, — булькнул Шмуля.

Светлов рассмеялся и посмотрел на Романа с интересом. Мэр вежливо похихикал.

— Роман, а вы кем работаете? — спросил Светлов.

— Я артист…

— Он незаслуженный работник культуры, — хихикнул Хазин.

Все-таки пьян, подумал я.

— Отдыхайте, пожалуйста, — сказал мэр. — Если что — я рядом. И Зинаида Захаровна…

Зинаида Захаровна приложила руку к сердцу.

— Иду встречать гостей, — сообщил мэр. — Извините.

Удалились.

Подъехало несколько машин, из них выходили люди. Зинаида Захаровна и Механошин встречали их, провожали между деревьями и рассаживали за столы. Директор музея Бородулин, люди из электросетей, лучшие и начальники, Большак и Большуха, управители доручастка и «Гортопа», другие, я видел их недавно в клубе, медиков и педагогов, они размещались за столами, день заходил на свой второй… или третий вираж, день продолжался и продолжался, Паша Воркутэн курил длинную папироску. Все эти люди вели себя слегка стеснительно и поглядывали в сторону нашего стола, на Светлова. Мясом пахло все сильнее.

— Хорошая грязелечебница, — признался Хазин. — Здесь… сосны…

— Реликтовая роща, — пояснил Светлов. — Таких мало сохранилось, люди почему-то старались их уничтожать… Высаживали на их месте скучные леса…

Федора все нет, вдруг подумал я. Несет службу в окрестностях или на кухне, забрал с мангала шампур и жует, сидя спиной к углям, ну его.

Гости окончательно разобрались по столам, я еще надеялся, что обойдется, но не случилось, когда все устроились, Механошин взял слово.

— Я рад вас снова сегодня видеть, — сказал Механошин. — Мы собрались сегодня, чтобы еще раз… чтобы еще раз подтвердить… Еще два года назад здесь ничего не было. Грязелечебница не работала двадцать лет, все корпуса прохудились, все разворовано. Но пришло новое руководство, которое взяло на себя ответственность. Мы, городская администрация, рука об руку с областной администрацией и представителями бизнеса сделаем все, чтобы возродить в нашем районе рекреационную компоненту. Я надеюсь, нет, я уверен, что через несколько лет наша лечебница станет бальнеологическим курортом!

Зинаида Захаровна захлопала в ладоши. Некоторые тоже захлопали, Шмуля особенно громко.

— И поэтому я хочу поднять тост… — Механошин повернулся в сторону Светлова. — Поднять тост за то, чего сейчас нашей стране очень не хватает.

Между реликтовыми соснами прокатился стеклянный звон, Хазин быстро разлил. Механошин высоко поднял фужер.

— За национально ориентированный бизнес! — закончил Механошин.

Светлов вежливо поднял рюмку. Мы выпили. Нет, эта водка была значительно лучше предыдущих. Механошин опрокинул фужер и устало опустился на стул.

— А теперь — угощенье! — объявила Зинаида Захаровна.

— Наконец жрака! — Хазин хлопнул в ладоши.

Светлов вежливо улыбнулся.

Официанты внесли подносы с зеленью, лавашем и шашлыком, на каждый стол по два подноса и плошки с соусами. За наш стол Зинаида Захаровна поднос с мясом принесла сама.

Хазин тут же схватил шампур, откусил, закрыл глаза от удовольствия.

— Приятного аппетита! — улыбнулась Зинаида Захаровна.

Мясо пахло достойно, но я знал, что в мясе и в вине запаху доверять нельзя, а вот то, как Хазин откусил, выглядело многообещающе — кусок не растянулся, но и не подался слишком легко, и выступивший сок был прозрачен.

— Хорошо, — сказал Хазин. — Это очень хорошо…

Я решил не ждать, пока остальные устроятся, схватил шампур. Шашлык, маринованный в гранатовом соке. Лаваш из тандыра, откуда они нашли тут тандыр, запотевшая бутылка…

— Мне плохо, — сказал вдруг Роман. — Меня тошнит… сейчас…

На лице Зинаиды Захаровны обозначилась тревога. Я отложил шампур.

— Я говорил — не брать этого балеруна, — заметил Хазин. — Он нам весь стол заблюет.

Конец ознакомительного фрагмента.