cнарк снарк. Чагинск. Книга 1

Эдуард Веркин, 2022

Виктор – молодой писатель, прославившийся одним романом и вынужденный зарабатывать на жизнь заказными книгами для чиновников, – даже представить себе не может, чем обернется его командировка в маленький провинциальный Чагинск. В лесу бесследно пропадают два местных мальчика. Поиски не дают ничего. Да и не особо ищут детей : среди болот, оврагов и мхов живо предание о Шушуне, который забирает себе человеческие подношения. Виктор в компании с дузьями ищет реального преступника, но реален ли Шушун? или он настолько растворен в пространстве, что может быть в каждом из обычных горожан? «Чагинск» – первая книга дилогии. Об исчезновении, поисках и жертвах. «История, невольным свидетелем и участником которой я стал, не отпускает меня и сейчас, по прошествии без малого двадцати лет. Более того, картины того странного и страшного лета стоят у меня перед глазами, и я не могу избавиться от чувства, что они меня преследуют. За мной словно тянется звенящая нить, за которую я неосторожно зацепился на берегу далекого Ингиря, давит, не дает покоя, непостижимым способом преследует сквозь время, и то, что случилось тогда, стоит у меня за спиной сегодня. Нельзя сказать, что те несколько дней капитально разрушили мою жизнь, однако, она определенно свернула со своего собственного пути. Во всех своих неудачах и ошибках я вижу тень того июня, в каждом поражении – след того поражения, то хорошее, что сбыться могло, но не сбылось и не сбудется никогда. То лето было последним моим летом, с тех пор я шагаю сквозь осень, и тропы мои всё короче и короче. Меня пугают новые дни, в шагах дней уходящих я слышу безнадежность, и исправить ничего нельзя, с этим я давно смирился. Однако, я хочу понять. Я хочу понять, кто именно стоял за этим. И здесь дело даже не в справедливости. В год в России пропадают тысячи. Некоторых находят, других находят позже. Остальных не находят никогда. Что происходит с этими людьми, остается тайной. В июне две тысячи первого года я соприкоснулся с тайной, и тайна меня отравила. Тогда я лишь почувствовал, на краткий миг ощутил, но сегодня я уверен – тогда единственный раз в жизни я столкнулся с настоящим злом. И, похоже, это зло поставило на мне глубокую пробу…» Новый роман Эдуарда Веркина, известного автора подростковой прозы, а также автора бестселлера «Остров Сахалин» – это опус магнум, целый мир, в котором отразилось наше настоящее и прошлое. Чудовища из детских сказок существуют. И они идут за тобой… «Стивен Кинг в гостях у классиков русской литературы. Эдуард Веркин раскладывает литературную традицию на фишки Lego и собирает из них абсолютно оригинальное произведение. Смешной, страшный и одновременно грустный роман, в котором жизнь пугает едва ли не больше смерти». – Наталья Кочеткова, книжный обозреватель Лента.ру В книге присутствует нецензурная брань!

Глава 2

Проблемы с мышами

Дурная мысль сочинить честный роман про зомби посетила меня после успеха «Хлеба», осенью, на ярмарке в Белграде.

Белградские арены тогда были забиты народом, автобусы подвозили молодняк из окрестностей и даже, судя по бейджам, из Баната и Бачки, которые я вдруг вспомнил из истории южных и западных славян. Приезжали школами и деревнями, ходили туда-сюда и кругами, некоторые таскали сумки с книгами.

Я сидел в кресле и смотрел на толпу. Народ стремился мимо, ничуть не интересуясь моей книгой, равно как и прочей продукцией «Зоила»: интеллектуальными путеводителями, обстоятельными кулинарными справочниками, контринтеллигентской философией и трудами антрополога Трубинера. Я не обижался — сразу за стендом «Зоила» шумела, гудела дудками и приплясывала «Бчелица», за ней обширно торговали мангой, фантастикой, конспирологией и снова фантастикой — там полыхали бластерные разряды, рокотали думстары, а принцессы Фомальгаута поправляли миниатюрные адамантиевые лифчики. На обложке моей книги умирала, свернувшись пружинкой, жужелица. Чего уж тут.

Напротив стенда «Зоила» располагалась небольшая экспозиция сербского издательства, специализирующегося, насколько я понял, на мистике, хорроре и трэше. В уголке за покрытым клетчатой клеенкой столом сидел автор в кожаной шляпе. По правую руку стопка книг, по левую бутылка сливовицы и стопка. За спиной приклеенное к заднику стенда дерево, подозрительно похожее на настоящее, вокруг ростовые фигуры вампиров. К автору иногда подходили читатели, и он подписывал им книги. Если читатель интересовался еще чем-то, автор выдвигал из-под стола дополнительный стул, приглашал присесть. Затем наливал себе из бутылки рюмку, выпивал, прислушиваясь и поправляя шляпу, минуту размышлял и после этого с абсолютно серьезным видом отвечал на вопрос.

Писатель ужасов, большой и счастливый человек.

В конце первого дежурства на стенде ко мне подошел старый серб, подарил книжку самодельных стихов, долго ругал НАТО и пидоров, я постеснялся подарить ему свою книгу и подарил «Кухню, которую мы потеряли». А сам почувствовал, что завидую писателю напротив. Что хочу вот так — сидеть на стуле в кожаной шляпе, объяснять симпатичной поклоннице, что есть некрореализм, чувствовать покой, определенность и удовольствие от жизни и, если хочется, пропускать по стопочке грушевой, а вечером выходить на террасу с видом на Саву, к ноутбуку, табаку, вурдалакам… счастливый человек. Подумав так, я поглядел на свою книгу с жужелицей на обложке и почувствовал себя мудаком.

Следующее время я потратил на роман про зомби, который не взлетел. Абсолютно. Два года и полтора миллиона знаков сложились в унылое ничто, когда я понял это…

Сильные чувства.

Через три дня я пришел в себя и дал слово поутру устроиться в гипермаркет электроники. Я был тверд в убеждениях и намеревался найти утешение в карьере менеджера отдела миксеров и кофемашин, но вечером позвонил Крыков. Городу Сосновке требовалась книга «Сосновка: вчера, сегодня, завтра».

На крыльце гостиницы скучал Хазин.

— Моя прабабушка подавилась десертной ложкой, — сообщил он. — Я тебе рассказывал.

Прабабушка Хазина, в принципе, некрупная женщина мещанского сословия подавилась насмерть десертной ложкой. Прабабушка отличалась необычайной брезгливостью, не употребляла молочных продуктов и всюду ходила с ложкой, убранной в плетеный чехольчик. Ложку эту прабабушка без присмотра не оставляла, поскольку однажды в детстве увидела, как повариха на кухне в процессе приготовления щей облизала все ложки, до которых смогла дотянуться. В первый понедельник марта тысяча девятьсот двадцать шестого года прадед Хазина вернулся домой с работы и обнаружил жену с ложкой во рту, причем ложка была засунута в глотку ручкой. Их потомок вырезал «Калевалу» на рисовом зерне.

— Доброе утро, — сказал я.

— Смотри, решительно прелесть! — Хазин протянул камеру. — Дьявол утащил в море двух молоденьких монахинь!

Я взял аппарат. На мониторе обнаружилась галерея надгробий, изготовленных в технике лазерной резьбы по камню. В качестве моделей для гравюр использовались мультперсонажи, с траурных каменных плит с печальной укоризной глядели Страшила, Буратино и Пятачок.

— Неплохо, — согласился я.

— Неплохо?! Отлично! Здесь немного отличного, но это отлично! А еще «Чага». Ну и эта, вчерашняя. Ну, помнишь, на почте, рукодельница которая? Слушай, а ты с этой Кристиной ведь знаком вроде был?

— Тринадцать лет назад, — сказал я — Мы тогда рядом жили, через улицу. Она в волейбол играла. Или в баскетбол…

— Люблю волейболисток, — сообщил Хазин. — Суровые девки с крепкими лодыжками… Слушай, Вить, а ты сам-то как? Не думаешь? Типа, вскипели старые чувства, былое вернулось и мы не смогли устоять перед внезапным счастьем?

Хазин многозначительно пощелкал камерой. Я промолчал.

— Если ты сам не хочешь, я могу озаботиться. А что? Мы в этих чагах, похоже, надолго застряли, так что имею вполне себе право. Надо скрасить затхлый провинциальный хтонизм чем-то светлым… Почтовая фея, королева сургуча и шпагата… Смотри еще!

Хазин пролистал странички на мониторе камеры и продемонстрировал пьяного Крыкова, лежащего на полу в коридоре гостиницы.

— Даже у самого бессовестного стукача болит совесть, — прокомментировал Хазин. — Это вчера.

Над Крыковым с укоризненным видом склонялась коридорная Маргарита Николаевна.

— Неплохо, — согласился я.

— Ладно, хватит культуры с утра, — сказал Хазин. — Пора работать. Мы куда? В библиотеку, в архив, в музей?

— В музей для начала. Надо поговорить с директором, там материалы…

На крыльцо вышел хмурый мужик с коробкой.

— Он купил мотодрель. — Хазин тут же сфотографировал мужика. — Он счастлив. Он — соль земли чагинской.

Хазин сказал слишком громко, мужик обернулся.

— Почем брал? — спросил Хазин. — Бабе своей хочу такой подарить…

Мужик пошагал быстрее.

— Был я в этом музее, — сказал Хазин. — Еще в первый день, случайно заехал. Там сейчас выставка-продажа чудо-техники.

— Чудо-техника…

— Ну да, все эти штуки. Кремлевская таблетка, индикатор… какой-то… болюсы. Циркониевый браслет, купил, кстати.

Хазин продемонстрировал браслет.

— От всего, — сообщил Хазин. — Знаешь, старухи глотки друг другу в клочья рвут…

— Ладно, поехали.

Мы спустились с крыльца, забрались в машину, я вытянул ноги. Надо купить сандалии.

— Думаю, многие его видели, — задумчиво сказал я. — То есть после…

— Чичагина? — догадался Хазин.

— Да, конечно. Думаю, возле реки. Перед праздниками. И в пост.

— И перед ударом молнии! — с воодушевлением сказал Хазин.

Он повернулся ко мне, нажал животом на руль. «Шестерка» всхлипнула. Хазин достал блокнот.

— Он как бы упреждал людей, что скоро ударит молния, — записывал Хазин. — И предостерегал о пожарах и прочих стихийных бедствиях. И если намечался мор, то он тоже… мимо не стоял.

— Его вообще неоднократно наблюдали, — согласился я. — Перед серьезными событиями он являлся и как бы говорил, что надо… надо держаться вместе.

— Был символом сплочения, — записал в блокнот Хазин. — Символом единения и противостояния. Думаю, это должно отражаться в…

Я прикинул, в каких источниках могло быть отражено явление адмирала Чичагина простым людям города.

— Вряд ли в газетах про это печатали, — сказал Хазин. — Несколько не та тема.

— Это было в народной молве, — предположил я. — Передавалось от отца к сыну, от матери к дочери…

— Точно! Народная молва — это правильно, адмирал был очень близок к народу. Едем в музей?

— Да, само собой, — подтвердил я.

— Но сначала по «Ярославскому», — потребовал Хазин. — Я чувствую, что должен слегка взбодриться, ты меня, Витенька, извини, но я не могу все это воспринимать…

TCHUGA располагался через два квартала от гостиницы в тупике возле железной дороги, в приземистом здании бывшей багажной конторы, я хорошо помнил это место. Летом я всегда отдыхал здесь у бабушки, и после третьего класса родители должны были прислать мне на лето велосипед, каждый день я ходил к багажному отделению и проверял. Целый месяц ходил, пока не прислали «Салют». Оранжевого цвета. Помню.

Новые владельцы помещения не стали озадачиваться дизайном, подкрасили ворота и поменяли замок, и рядом с вывеской «Багажное отделение участка Чагинск — Игша Сев. ж. д.» повесили вывеску «Пивбар TCHUGA».

— Само по себе место так себе, — рассуждал Хазин, руля в коротеньких переулках вокруг грузового двора. — Подвальным индастриалом сейчас никого не удивишь, да и шашлыки у них так себе, кофе со вкусом сажи, а вот пиво…

Каждый раз, когда мы приезжали в «Чагу», Хазин рассуждал про пиво, шашлыки, пироги с картошкой и дрянную яичницу с пережаренным луком. Я с ним не спорил: с едой в кафе случались накладки, с пивом же никогда.

–…Я специально узнавал, — рассказывал Хазин. — Таких кег больше никуда не возят, сюда и в Кологрив. Это еще старые советские бомбы, их реально запаивали оловом, представляешь? Весь секрет в том, что Люся забирает их на обратном пути, пока пиво едет в Кологрив по этим колдобинам, происходит вторичная ферментация…

Хазин вырулил на Железнодорожную. Асфальта здесь не лежало, дома были выцветшего желтого цвета, и перед каждым в виде сарая размещался синий вагон узкоколейки.

–…Неуловимый кабан на улицах Уфы наводит страх на жителей города.

— Что? — не понял я.

Тут пожарный пруд еще был, в нем водились мизинцы-караси и рос плюшевый рогоз.

— Крыков талоны на бензин обещал. Теперь, думаю, не увидим талоны.

— Талоны на бензин пожрали трубные яги. Или трупные.

— Приехали. Не больше двух кружек, Витя.

Перед кафе на складном стуле сидела хозяйка пивной Люся, ее сын дорисовывал на стене голову бородатого викинга.

— Люся! — обрадовался Хазин. — А мы с Витей как раз к тебе. Нам по баночке, пожалуйста.

— Или по две? — уточнила Люся. — И кофе?

— Разве можно с тобой бороться, Люся, — вздохнул Хазин.

Мы устроились у стены рядом с сохнущей мордой викинга, через минуту Люся принесла пиво в пол-литровых банках, оплетенных проволокой, кофе в граненых стаканах, бутерброд с сыром — всё поставила на ящиках, выполнявших роль столов.

— Люся, а что ты знаешь о Чичагине? — поинтересовался Хазин.

Я быстро выпил кофе и съел бутерброд. Пиво ждало на ящике, пиво должно подождать.

— Люся, что ты знаешь о Чичагине? — снова спросил Хазин.

— О ком?

— О Чичагине.

Люся оглянулась на изображение викинга.

— Люся, купи кружки, — посоветовал Хазин. — Пьем из банок, как прыщи.

Что ответила Люся, я не услышал, на станцию влетел углевоз. Некоторое время все вокруг дрожало, пиво в банках подпрыгивало и проливалось, Хазин не выдержал, схватил банку и выпил половину.

Люся смотрела на проходящий состав, я вдруг заметил, что она считает, загибая пальцы, опасается упустить важное. Тогда я тоже выпил пива и подумал, что Хазин заблуждается: хлебный вкус пиво приобретает не от того, что его возят по ухабам в Кологрив, а от утренних угольных составов, тяжелых полуденных нефтяников и сумеречных лесовозов с востока. Каждый из них взбивает пиво в оловянных кегах, и оно густеет, набирает сахара и крепости, а цвет из коричневого переходит в золотой. Я взболтал банку. Прозрачное и, да, золотое.

Люся загибала пальцы. Хазин вспомнил про фотоаппарат и снимал проносящийся поезд на длинной выдержке. Я пил.

Состав загулял на стрелках, стало громко, воздух раскачался, и мы оказались внутри горячего угольно-железного потока. Состав ускорился. Я оглох, зубы начинали пристукивать, и я ни о чем не думал, грохот и воздух выбили мысли, я люблю «Чагу» как раз из-за этого: сидишь, пьешь пиво и не думаешь.

Тепловоз прогудел, входя на мост, мимо нас пронеслись болтающиеся последние платформы, ветер стих, в воздухе несколько секунд висели вагоны-призраки, скоро растаяли и они.

— Железнодорожники в среднем живут на восемь лет дольше, — сказал Хазин.

Рельсы с зуболомным звуком изгибались еще некоторое время, на шпалах приплясывали окатыши. Сын Люси с корзинкой направился к стрелкам.

— От вибрации у них внутри все спайки рассасываются, и никаких бляшек в сосудах…

Люся принесла по второй банке, Люся будет жить вечно. Как неуловимый кабан из Уфы.

— И с собой, — попросил Хазин. — Как обычно, Люся.

Во всяком случае, очень долго. Мысли постепенно возвращались; чтобы они не торопились, я отпил еще. Невыносимо идти в музей трезвым.

— Зачем ему корзинка? — спросил Хазин.

Я не придумал ничего интересного.

— Вряд ли на шпалах растут грибы, — тупо заметил Хазин.

— Он любил жаренные в сметане грузди, — сказал я.

— Адмирал Чичагин? — Хазин приложился к банке.

— Да.

— Чичагины все ворье, — объявила Люся.

Она уселась в кресло и закурила.

— Это всем известно — ворье. Хоть сейчас и фамилия другая.

— Здесь живут Чичагины?! — поперхнулся Хазин.

— В Нельше, — ответила Люся. — Там.

Люся указала сигаретой в сторону железнодорожного моста.

— Возле реки, если направо идти. Дом с зеленой крышей.

Хазин принялся записывать в блокнот.

Это хорошо. Надо обязательно с ними поговорить, в книге будет красиво смотреться, какая разница, что ворье.

— Старик сидел два раза, да и молодые не лучше, все тащат. Сено, дрова, да им все равно что, хоть глину. В Фатьянове в прошлом году провода срезали — их рук дело. Уголовщина. Да и бабы паскудные… пододеяльник у меня в прачечной увели… Ладно…

Люся докурила, плюнула и вынесла нам трехлитровую банку в проволочной оплетке.

— Чтобы вернули. — Люся вручила посуду Хазину. — Уже три у меня зачитали.

— Это не мы, — заверил Хазин. — Это Крыков. Он стукач и алкоголик.

С путей вернулся сын Люси, набрал полкорзины угля, поезда трясет на стрелках.

— Я знаю о Чичагине, — сказал он. — Он капитаном был. А правда, что у нас собираются химзавод строить?

— Не, — помотал головой Хазин. — Какой еще химзавод…

Пиво, какое чудесное пиво.

— Атомную станцию, — сказал я. — Только это… Не особо свисти, ладно?

Сын Люси почесал нос.

— Атомную станцию, — подтвердил Хазин. — Имени… Районного Исполнительного Комитета.

— Свинцовые труселя надо шить, — перебила Люся. — А у меня трое мужиков в семье, ладно, старому ни к чему, а этим-то как? Где я столько свинца найду?

Гениальное пиво, немного выпил и не могу понять, шутит Люся или Люся всерьез.

— Из грузил можно, — посоветовал сын. — Если расплющить.

— В «Мотоблоке и дрели» уже продают, — успокоил Хазин. — Правда, пока два размера, но обещают расширять.

Рельсы звякнули, на шпалах опять начали подпрыгивать гальки, Люся сказала, что читинский, мы с Хазиным поспешили покинуть «Чагу». Второй грузовик в день расстроил бы окончательно мои мыслительные процессы, а сегодня вечером я намеревался начать работу над книгой, пора начинать.

Хазин затормозил в переулке, пристроился в тени черемухи, она не цвела, но запах горечи и холода сохранился.

— И зачем им прогнал про АЭС? — Хазин прижал банку с пивом к животу и теперь вовсю пытался стянуть с нее толстую капроновую крышку.

— А, само получилось…

— Теперь слухи пойдут, сам понимаешь, АЭС у нас не любят.

Хазин сломал о крышку ноготь, отгрыз, выплюнул в окно.

— Чичагин, — сказал я. — Всем известно, что он был… последовательным противником атомных станций.

— И сторонником целлюлозных комбинатов?

Хазин пустился во второй приступ на банку, в этот раз впился в крышку двумя руками.

— Не устану повторять — Чичагин всегда думал о простом народе, — сказал я. — И если вдруг какой хазарянин собирался ставить шинок, кружало или, допустим, АЭС, немедленно выражал решительный протест, в том числе и прямым действием…

Хазин сорвал крышку и жадно отпил из банки несколько глотков.

— В музей, однако? — спросил он.

— В музей.

Хазин вернул пиво под заднее сиденье. И поехали.

Хазин, похоже, разведал короткую дорогу, он не повернул к мосту, от переулка Глухого вырулил к переулку Горького, затем сквозь кусты сирени вниз, к старой водокачке. Тут Хазин не удержался, остановился и несколько раз сфотографировал заросший мхом цоколь из толстого серого камня, чугунный кран, кирпичную башню и число 1903 под крышей, выложенное черным чугуном. Отстрелявшись камерой, Хазин выскочил из машины, подбежал к водокачке, открыл кран. Хазин намочил голову, напился и долил воды в банку пива.

— Чтоб как в старые времена, — пояснил он. — По-настоящему, пиво-воды…

— Поедем, Хазин, время, — напомнил я. — Полдня прошло.

— Полдня прошло, а роги не растутся!

После водокачки Хазин вступил в отличное настроение, пока мы добирались до старого переезда, он рассказывал, что ему не нравится в Чагинске.

–…Если кроме того что булки руками в магазинах подают, а девки нормальные давно поделены, то вот еще что. Тут постмиллениум в полный рост. Понимаешь, одни местные думали, что всему свирепый пушок, и уже делили участки на кладбище, другие надеялись, что все наладится и Москва — Улан-Батор наконец здесь остановится, но тысячелетие кончилось, планета провернулась, и ничего не произошло. Старый мир не спотыкнулся, а новый не начался. Они оказались словно в вакууме! И как результат — у всех аборигенов махровая фрустрация! Вон, посмотри!

Хазин указал на крепкую старуху, на плечах перетаскивающую велосипед через железнодорожные пути.

— Это, кажется, Снаткина, — сказал я.

— Так это же все объясняет!

Хазин притормозил, высунулся в окно.

— Женщина, вы знакомы с адмиралом Чичагиным? — спросил Хазин.

Старуха не ответила, стремясь через линию, шагала, держа велосипед как коромысло.

Снаткина. Я вспомнил. Мы с бабушкой сидели на веранде, мыли ноги в тазу нагретой за день водой, бабушка смеялась, пилила напильником съеденные кислотой ногти и уверяла, что до «двухсотых» не доживет никак. И когда я однажды спросил почему, бабушка ответила, что нет ничего там, за «двухсотыми», для нее, потому что там будет другой народ, а старому на этом месте никак не разжиться.

Но Снаткина была жива. И все так же с велосипедом.

После пива Хазин был настроен философически.

— В постмиллениуме жить неуютно, — разглагольствовал он. — По пятницам дуют колючие ветры и лестницы круты для велосипедистов! Бабушка, вам помочь?!

Снаткина не услышала, шагала, тяжело разгребая воздух велосипедом.

— Мне кажется, здесь для Чичагина есть перспективы. А ты эту тетку знаешь, что ли?

— Да, это знакомая… моей бабушки. Какая-то дальняя-предальняя родственница. Она… из хора ветеранов…

— Имени Чичагина! — тут же перебил Хазин и расхохотался.

Возможно, все же не следовало с утра встречаться с пивом, подумал я. Хазин явно поплыл, стоит его из-за руля…

Мне за руль не хотелось.

Хазин выехал на старый переезд, остановился. Здесь не осталось ни шлагбаумов, ни фонарей, промасленная гравийная насыпь и выкрошенные бетонные плиты между рельсами.

— В восемьдесят седьмом через переезд везли одного дизелиста, — сказал я. — Он поссорился с женой, а она его топором в башку. Ничего так, доставать не стали, примотали бинтом. А на этом переезде тряхануло, у него топор из головы вывалился, мужик и помер от кровопотери.

Хазин оглянулся на переезд, усмехнулся:

— Это не Люся по случаю была? Мужебойца?

— Не, не Люся. Это Снаткина. Тетка с велосипедом.

— Эта тетка зарубила мужа?! — поразился Хазин.

— Говорили, что да. Он ее щукой избил, а она его топором уговорила. Кстати, музей на Советской, мы неправильно едем.

Хазин потрогал голову:

— Да, точно… Кстати, Чагинск мне нравится все больше. Тут есть где развернуться, не то что в области. Он ее щукой, она его топором, и над всем целлюлозно-бумажная АЭС имени адмирала Чичагина. А?

— Пожалуй…

Снаткина любила похороны. Бабушка говорила, что Снаткина на всех поминках первый гость, и не поесть, а посмотреть больше. Наверняка и у бабушки Снаткина была.

Хазин развернулся на переезде и направился в сторону Советской.

— Надо Механошину подкинуть идею, — веселился Хазин. — Чичагин как отец-основатель! Как держатель ключа! Пусть Механошин привлечет общественные силы, добровольцев, молодежь, организует патруль… нет, лучше дружину! Пенсионеры Чагинска ждут, когда их переведут через железную дорогу в новое время! Приехали…

Хазин резко затормозил возле двухэтажного особняка, сложенного из ровной красивой лиственницы. Рядом с домом имелись три колодца разных конструкций, включая журавельный, из кустов выглядывал резной сортир, а за разноцветной клумбой возвышались могучие качели, срубленные явно без единого гвоздя, скрепленные дубовыми шипами; веревка же была сплетена из натуральной пеньки. Вполне может быть, что именно на таких качался Чичагин в детстве, подумал я и не удержался.

Пиво было отличным.

— Ты тоже об этом подумал? — спросил Хазин.

Как тут удержаться.

— Мне в первой половине дня думать вредно. Я думаю исключительно ближе к вечеру, тогда инсулин в крови концентрируется и мысли легки.

— Завидую. В нашей профессии сложно не думать, я постоянно думаю. Я думаю…

Хазин набрал в горсти волосы, подергал, массируя скальп и закатывая глаза.

— Одна моя подружка… ты ее не знаешь. Так вот, она училась на психфаке, а сейчас она, типа, рэйки, расстановщица…

Хазин дергал за волосы.

— И общается с богами? — уточнил я.

— Примерно… Так вот, есть такой прием для отстранения… Помнишь «Мецената Нечерноземья»? После того раза у меня нервы несколько расстроились…

У него несколько расстроились нервы… Я вздохнул, потрогал шрам на подбородке. У меня после этого здоровье расстроилось, счастье, что временно.

— Помню этих джентльменов… — Хазин натягивал волосы. — Забавные… Хотели джаз за три копейки…

Хазин сфотографировал журавель.

Шрам был гладкий и выпуклый, от привычки поглаживать его я с трудом избавился лишь полгода назад.

— Так вот, эта расстановщица… — Хазин тянул себя за волосы вверх. — Огонь была расстановщица…

Я несколько насторожился: поминать расстановщиц перед важной встречей плохая примета, особенно поблизости от краеведческого музея, эффект может быть сокрушительным…

— Я серьезно говорю, насморк влет излечивала. Ментальным усилием… Через астрал… надо лишь научиться выстраивать мост…

Мысленный мост. Мост есть всегда, возможность есть всегда, переходить торопиться не стоит. Мост имени… Мост имени… я попытался вспомнить, как называлась книга, но вспомнил только, что все главные герои провалились в пропасть в первой же главе.

— Надо представить, что ты на одном берегу, а все остальные на другом, — бубнил Хазин. — И эти остальные машут руками, кричат, подпрыгивают, но до тебя долетают бессмысленные обрывки и мельтешение. А по-хорошему видны лишь крупные объекты: элеватор, карьерные самосвалы, ну или там… любимая водокачка…

Хазин выдохнул, опустил волосы и теперь смотрел на блестящие от жира ладони. Потрогал себя за нос.

— Мне кажется, это фигня, — сказал я. — Есть же перетягивание каната.

— Насморк прошел, — возразил Хазин.

Я выбрался из машины. Я знал, что лучше остаться в ней, но выбора нет.

— А вот мне кажется, мы постепенно проникаемся, — сказал Хазин вдогонку. — Свет Чичагина, хочешь не хочешь, но слегка озаряет наш путь. Надо быть осторожным…

Чертовски верно, надо быть осторожным.

— А ты давно… сюда не заглядывал?

— Лет пятнадцать, — ответил я.

— Ну, возможно, ты удивишься…

Я поднялся на крыльцо, толкнул дверь музея. Меня нельзя удивить краеведческим музеем.

Здесь пахло, как всегда, чугуном, сухим льном и чем-то посторонне сладким. Болюсами, подумал я. Тинктурой. Или кремлевской таблеткой, вполне возможно, так она и пахнет.

Музей начинался с выставки-продажи «Здоровец», и на ней, как и докладывал Хазин, вовсю повышали иммунитет, подвижность суставов, общую локомоцию и частную перистальтику, повышали как приборно, так и медикаментозно, консультант немедленно предложил мне ирригатор, а Хазину целебный жир.

— «Жир семейства псовых…» — озадаченно прочитал Хазин с бутылочки. — «Состав: жир песца, жир лисы…»

— Очень помогает, — заверил консультант.

Но жир Хазин не приобрел, впрочем, как и я ирригатор.

Выставка была изобильна, особенно отдел чаги и дегтя, сам же музей несколько подвинулся дальше. Сразу за гардеробом и «Здоровцом» стоял верстовой столб. Елизаветинский тракт, тысяча восемьсот неизвестный год, судя по информационной табличке — последний сохранившийся столб в области.

Хазин сделал несколько снимков.

— Его, кстати, мы притащили, — похвастался я. — Гуляли с Федькой. И с Кристиной… Ходили за брусникой и нашли столб.

— И зачем вы его из леса перли?

Я пожал плечами:

— Не помню… Зачем-то… Похож на лесовика.

Так тогда сказала Кристина. Он действительно напоминал лесовика: заросший лишаями, почерневший, торчал из земли как большой гриб, а под ногой наросли опята. Федька тогда заорал, что сшибет эту рухлядь с одного удара, подпрыгнул и влупил лесовику пяткой в лоб.

Столб не сломался, но вывернулся из земли и упал; я думал, что из столба просыплется трухлявая ржавчина с муравьиными яйцами вперемешку, но столб оказался чистым. Он лишь потемнел, проморился в чайный цвет, но ни плесени, ни крылатых муравьев.

А Кристина тогда врезала Федьке по шее и сказала, что он придурок. Федька заржал и объявил, что под столбами всегда прячется клад, бухнулся на землю и стал копаться в яме. А Кристина достала платок, приложила к дереву и плотно провела ладонью, на платке осталось лицо. Что-то похожее. Нос, глаза. Федька ржал еще громче и орал, что это ее жених, жених, жених. Кристина попыталась поднять столб, и я стал ей помогать. Потом мы катили и волокли его до города почти десять километров, до самого вечера.

— Воспоминания чрезвычайно утомительны, — сказал Хазин. — Прими жир песца.

— Кристина сказала, что это для альпийской горки, — вспомнил я. — Они строили горку возле кинотеатра, ей чего-то заплатить вроде собирались. Ну, мы его и волокли весь день. А потом его увидел смотритель музея…

— Бородулин, — сказал Хазин. — Директор Бородулин.

— Возможно, Бородулин.

— Не возможно, а так и есть. Вон торопится.

Я оглянулся. К ним действительно спешил Бородулин, невысокий мужчина в глаженых брюках и белой рубашке. Возможно, это был тот самый Бородулин, я его тогда плохо запомнил, а может, и новый.

— Я вас ждал, из мэрии звонили, — приветливо сказал Бородулин и протянул ладонь. — Добрый день. Пройдемте в кабинет?

Я пожал руку Бородулина и сказал:

— Давайте лучше в зале. Душновато сегодня, мы с утра в кабинетах…

— Тогда пожалуйста, — Бородулин кивнул. — Пройдемте. У нас здесь как раз отличная экспозиция светцов и подков, определенно лучшая на Северо-Западе. И выставка про Чагинск, она там, за забором…

Я хотел отказаться, светцы и подковы меня не занимали, а забор настораживал, но Хазин успел сказать:

— Непременно!

— Это здесь! — показал Бородулин.

При организации экспозиции руководство музея действительно проявило творческий подход и учло современные мотивы: подковы были приколочены к кривому забору, протянувшемуся от стены до стены, а светцы вбиты в старинный телеграфный столб. Для прохода в другую часть музея в заборе имелась убогая калитка.

— Это сами ребята придумали, — прокомментировал Бородулин.

Хазин восхитился, а я отметил, что утыканный светцами столб напоминает железную елку — если упадет, проткнет и задавит. Из-за забора робко выглянула пожилая женщина, то ли смотрительница, то ли заблудилась с выставки-продажи «Здоровец». Я вдруг представил — столб подкосился, упал на забор, а забор, в свою очередь, придавил тетеньку. И никакой калган тут не поможет, сфотографировать — и получится чудесный постер к фестивалю монгольской панк-музыки. Невыносимо захотелось приобрести ирригатор.

— Что-то в этом есть, — сказал Хазин. — Культура…

Мы приблизились к столбу и осмотрели. Я не очень разбирался в светцах, собственно, я раньше не знал, что они бывают. И зачем бывают. И впечатления светцы особого не произвели — черные кованые штыри. Имелась парочка более художественных образцов, загогулистых, все.

— Мы думаем вставить в светцы лучины и зажечь их! — сообщил Бородулин. — Есть идея проведения фестиваля самобытной культуры…

— Это грандиозно, — сказал Хазин и сфотографировал Бородулина на фоне столба и забора. — Лучины, подковы, определенно украсят Чичагин-фест.

— Чичагин-фест? — наивно спросил директор. — Фестиваль Чичагина?

Я двинулся вдоль забора, осматривал подковы, никогда не думал, что они настолько разнообразные.

— Разумеется. — Хазин сфотографировал забор без Бородулина. — Крыков работает в этом направлении. Приедут фанаты, реконструкторы, любители истории, родственники опять же…

Я потрогал шипастую подкову.

— Родственники? — растерялся директор.

— Конечно, — Хазин положил руку Бородулину на плечо. — Родственники. Мы, собирая материал для книги, провели некоторое расследование и нашли, по крайней мере, трех прямых потомков…

— Трех потомков…

Заканчивалась экспозиция на заборе выдающимся экспонатом — огромной подковой, по размерам в три раза превосходящей остальные, больше напоминавшей небольшой хомут. Эта подкова не висела на стене, а стояла, прислоненная к табуретке. Рядом стоял медведь. Чучело, разумеется.

— Ну, как сказать… — Я, как учили в спортзале, заранее напряг поясницу и приподнял подкову. — Предположительных потомков, пока еще до конца не ясно… Килограммов пять, не меньше…

— Предполагается, что это… — улыбнулся Бородулин. — Либо купеческая шутка, либо своеобразная рекламная продукция. Найдена недалеко от Макарьевской ярмарки. Мы думаем, что с помощью…

— То есть она в единичном экземпляре? — спросил Хазин.

— Другой такой подковы не нашли, — подтвердил смотритель.

Хазин переглянулся с медведем.

— Возможно, это сувенир, — сказал Бородулин. — Всем известно, что подковы приносят счастье. Чем больше подкова, тем больше счастье…

Хазин сел на ближайший сундук, быстро сменил объектив, прицепил вспышку и начал фотографировать подкову.

— Чичагин любил лошадей, — сказал я.

Почему бы и нет?

— Большегрузов, — уточнил Хазин. — Другие его не выдерживали — Чичагин с самого детства отличался богатырскими размерами и ездил исключительно на… Этаких дестриэ. Это подкова с лошади Чичагина.

— Он таких на спор мог две дюжины подряд сломать, — сказал я.

— Он взваливал на плечи четырех крупных крепостных и переносил через реку, — добавил Хазин. — А на Масленицу один выходил против целой ватаги.

— Местные называли его Чича-Молоток, — добавил я.

— Чича-Молоток? — Бородулин поглядел на нас с окончательным испугом.

— Или Чича-Лом, — сказал Хазин.

Бородулин растерянно посмотрел на подкову. Хазин сфотографировал ее еще раз, сделал несколько записей в блокнот.

— Но ведь достоверных сведений не сохранилось… — сказал Бородулин.

Бородулин отчего-то указал пальцем на чучельного медведя в углу.

— Временно исполняющий обязанности губернатора заинтересован в развитии туристического кластера, — сказал я. — Чрезвычайно заинтересован.

Бородулин, видимо, загрустил.

— Я же вам в первую встречу говорил, — напомнил Хазин серьезным голосом. — Нам нужен материал для книги. История города и Чичагин в этой истории, Чичагин как моральный образец, Чичагин — беззаветный патриот, Чичагин в сердце каждого чагинца, где-то так…

Директор Бородулин нервно огляделся. Но от подков и светцов поддержки не поступило, медведь и тот промолчал.

Раньше медведя в музее не стояло, хотя чучело выглядело заслуженно, медведь напомнил старого вислоплечего боксера; медведь сутулился и потерянно смотрел на свои когти.

Бородулин спрятал руки в карманы. И тут же вытащил.

— Адмирал Антиох Чичагин никогда не жил в Чагинске, — выдохнул Бородулин. — Их вотчина была южнее, в Заингире.

Бородулин указал пальцем. Сука Крыков. Надо было и мне приложиться к банке.

— Он мог неоднократно приезжать сюда за провиантом, — возразил Хазин.

— По большому счету у нас про него мало кто знает, их дом был в Заингире… — Бородулин словно от холода потер руки. — А сам адмирал… он половину жизни провел в Италии…

Это действительно он, вспомнил я. Это он отобрал у нас столб. Тогда он был увереннее, отбирая у детей столб.

— У вас отличная коллекция светцов и подков, — сказал я. — Я напишу про нее в «Вопросы истории». Но мы все-таки по другому делу, не так ли?

— Да, я в курсе. Я расскажу вам про город…

Бородулин указал на калитку в заборе.

За забором располагалась выставка «Чагинск в XI–XX веках: история развития», на изнанке забора висели стенды с фотографиями, вдоль стен сундуки, на стенах половики.

— Тут тоже медведь, — сказал Хазин, пройдя в калитку.

Я обернулся. Действительно, в углу за старинным медицинским шкафом стояло еще одно чучело сутулого медведя с покорными лапами.

— Это Сарычев подарил, — объяснил показавшийся из калитки Бородулин. — Известный охотник и таксидермист. Он пожертвовал нам большую часть своей коллекции, к сожалению, у нас были проблемы… с мышами…

Пива мне. Я не хотел ехать в Чагинск. Опасался, что так все и случится. Проблемы с муравьями, проблемы с мышами, Сарычев-таксидермист, светец и стрекоза, Чичагин как символ беззаветности, тысячелетняя история, рыба, скот… не хотел никого видеть.

— Чичагин, похоже… — Хазин покосился на чучело. — Любил…

— Чего любил? — насторожился Бородулин.

— С медведями позабавиться, — объяснил Хазин. — С рогатиной то есть.

Изобразил, как с рогатиной, сфотографировал медведя. Бородулин не стал спорить.

— Нет, — возразил я. — С рогатиной позже ходили, когда народец стал пожижее. А в конце восемнадцатого ходили с особым устройством. Брали дубовый куб, набивали в него трехдюймовых гвоздей и проваривали в смоле. Шли в лес и, завидев медведя, кидали ему в лапы. И пока медведь мял эту кубышку, ему вспарывали серпом брюхо. В народе это приспособление называлось…

— Рожон!

Возможно, Хазина пора уводить.

А Бородулин, как мне показалось, слегка подпрыгнул. А так ему и надо.

— При чем здесь рожон? — робко спросил он.

— Именно он, — подтвердил я. — Да, впоследствии так стали называть перекладину на рогатине, но изначально… это был предмет, который совали медведю в рожу, — рожон.

— Наш губернатор тоже так любит, — брякнул Хазин. — То есть временный исполняющий. В прошлую зиму двух рожном поднял!

Хазин сочувственно подмигнул медведю.

— Давайте я лучше расскажу вам про наш город, — взял себя в руки Бородулин. — Вкратце, основные вехи, так сказать. Историки сходятся, что город назвали в честь изобилия чаги в окрестных березовых лесах…

Однажды мы отправились на подрывное поле. Я, Кристина, Федька. За порохом и осколками. Федька нашел половину снаряда. Мы хотели его в музей сдать, но не дотащили, так и бросили где-то по пути. Бросили…

А потом еще раз туда ходили, искали жемчужниц, за подрывным полем текла Сендега, самое начало Сендеги из трех ключей, и еще не речка, а ручей — перепрыгнуть можно. Мы с Федькой полезли в воду ловить ракушки, а Кристина собирала землянику по лесной опушке. Вода оказалась ледяной, но Федька уверял, что спичечный коробок жемчужниц можно сдать в приемку и заплатят вполне себе неплохо, а жемчужниц здесь полным-полно. Я Федьке не особо верил, но ракушек оказалось действительно много — довольно быстро набрали ведро. Мы изрядно замерзли, но из воды вылезли, когда перестали чувствовать пальцы на ногах. Федька достал охотничьи спички и быстро развел костер, мы грели пятки и вскрывали ракушки.

–…Галич Мерьский к тому времени был в составе Московского княжества, — Бородулин ткнул пальцем в карту. — Фактически это была вотчина Дмитрия Донского…

Жемчужина нашлась только одна, и попалась она Федьке. Не очень ровная, похожая на блестящий комочек рисовой каши. Я тогда испугался, что он подарит ее Кристине, но жадный Федька убрал жемчужину в коробочку из-под крючков. Кристина усмехнулась в сторону и поставила на огонь котелок с земляникой и листьями черной смородины. А Федька сказал, что хочет жрать, насадил жемчужниц на прутик и стал жарить. Получилась дрянь. А чай хороший…

–…В тысяча восемьсот девяносто четвертом году в месте слияния с Нельшой была открыта мануфактура Энгера Мак Кара, занимавшаяся производством керосиновых ламп. Интересный факт — несколько лет назад нам написали русские туристы, путешествующие по Южной Америке. В перуанском городе Арекипа в одном из монастырей они нашли лампу, произведенную в чагинской мануфактуре Мак Кара…

— Не спи!

Хазин ткнул меня в бок.

–…В тысяча девятьсот сорок втором году в Чагинске работало несколько предприятий. «Музлесдревк» выпускал ложа для автоматов «ППШ» и винтовок «СВТ», льнозавод обрабатывал американский хлопок для производства пороха, завод, расположенный в военной части, перезаряжал снаряды, смолокурка поставляла широкий ассортимент для авиационной промышленности, на башне бывшей лечебницы…

Бородулин сопровождал рассказ лазерной указкой, прицел бегал по фотографиям, я не успевал следить, Бородулин рассказывал слишком быстро, а Хазин в руках держал острогу, видимо, часть экспозиции.

–…Работники всех предприятий отказались от недельной заработной платы, и на эти средства был построен танк «Т-34». Он принял участие в Сталинградской битве.

Бородулин навел указку в центр стенда «Чагинск в Великой Отечественной». Я вгляделся. На фотографии был «Т-34», веселый экипаж сидел на броне, а на самой башне крупными белыми буквами было написано «ПЕРЕСВЕТ».

— Танк назвали в честь героя Куликовской битвы Александра Пересвета, — сообщил Бородулин.

— Он разве местный? — спросил Хазин.

— Не-ет… — растерянно сказал Бородулин. — То есть…

— То есть Пересвет мог бывать в Чагинске? — спросил я вкрадчиво.

— Нет! — взвизгнул Бородулин. — Тогда еще никакого Чагинска не было!

— Почему тогда танк так назвали?

Бородулин застыл, затем начал быстро рассказывать:

— Я пытался проследить происхождение, кое-что удалось. Дело в том, что в нашем городе проживало несколько ветеранов Русско-японской войны, в частности матросы, оборонявшие Порт-Артур. Вероятно, некоторые из них служили на «Ретвизане» и на «Пересвете»…

Бородулин указал на соседний стенд: «Чагинск в начале XX века». Большую часть стенда занимали снимки бородатых мужиков на фоне снопов и молотилок, достроенная до половины водокачка, огромный штабель бревен, снова бородатые мужики, но на этот раз с огромным осетром в руках.

Пиво. Осетр копченый, золотой и прозрачный, пирог с вязигой, вязига — это мозг осетра. Вот откуда острога.

В нижнем правом углу стенда действительно имелись снимки разрушенного Порт-Артура и броненосцев «Ретвизан» и «Пересвет».

–…И «Пересвет», и «Ретвизан» были затоплены, потом их подняли японцы и они состояли во флоте императора… Матросы же вернулись в Россию через Китай, это важное обстоятельство. Поясняю — в начале века на восток тянули вторую линию железной дороги, в Чагинске как раз располагались бараки китайских рабочих — строителей.

Бородулин перевел внимание на другую фотографию. На ней изображались китайцы, стоящие возле шпалопропиточной цистерны и тоже держащие в руках большую рыбу, но, как заметил я, сома. Копченый плес сома хорош, особенно с пивом.

— Матросы работали переводчиками. После того как участок Буй-Свеча был завершен, китайцы перебрались на восток, матросы же остались в Чагинске…

— Понятно, понятно, — остановил директора Хазин. — Город имеет давние морские традиции, так я понял?

— Да, — устало сказал Бородулин. — Да…

— История здесь в каждом камне, так? — сказал Хазин. — Пересвет, Чичагин… Кстати, а танка «ЧИЧАГИН» не было?

— Кажется, нет…

— Жаль, — вздохнул Хазин. — Танк «Адмирал Чичагин» нам бы весьма подошел. Может, торпедный катер? Хотя если смотреть на все шире… История — это не догма, верно?

— У нас здесь не Суздаль, какая у нас история… — заметил Бородулин. — Мы не упоминаемся даже в удельных летописях, хотя новый раскоп на Чагинской горке… мы планируем получить финансирование раскопок урочища «ИНГИРЬ-3»…

Мне не нравился Бородулин. Раньше в музее работал «КРЮК» — кружок юных краеведов, теперь здесь «Здоровец».

— Раскоп мы обязательно учтем, — сказал я. — Не сомневаюсь, там найдут много интересного. Но нам…

Хазин попробовал острогу ногтем.

— Но нам уже пора, — закончил он. — Вы, пожалуйста, систематизируйте информацию и предоставьте…

Хазин не успел договорить, Бородулин сунул руку в карман, достал синюю дискету, протянул мне.

— Тут все, — сказал он. — Цифры в основном. Знаете, я ведь сам когда-то… собирался…

Бородулин улыбнулся:

— Собирался написать про Чагинск небольшую работу… Но… Нет никаких возможностей… А из администрации предложили…

— Алексей Степанович непременно вам компенсирует, — пообещал я.

— Кто? — не понял Бородулин.

— Алексей Степанович, — весомо подтвердил Хазин. — Он ценит краеведческие инициативы.

Хазин похлопал Бородулина по плечу, задумался и произнес:

— Алексей Степанович серьезно настроен.

Хазин воткнул острогу в пень и вышел через калитку в заборе.

— Он умеет быть благодарным, — подтвердил я.

— Если хотите, можете поработать в архиве… — неуверенно предложил Бородулин. — Сейчас там, правда, света нет, но завтра починят…

— Обязательно поработаем. На днях зайдем — и поработаем.

И я вышел через калитку в заборе.

Хазин торговался с продавцом скипидарных растворов, пытаясь выяснить перспективы получения третьей банки бесплатно. Я не без труда вытащил его из музея, мы вернулись в машину; пиво почти не степлело, хорошее пиво всегда долго держит прохладу.

Кристина ходила в «КРЮК» два года. Однажды Кристина нашла на чердаке саперный тесак и принесла его Бородулину, и он поместил тесак на главную витрину. Кристина очень гордилась, и мы три раза ходили смотреть на тесак, а на следующее лето тесака в музее уже не выставлялось.

— Зачем мы тут были? — спросил Хазин, сделав хороший глоток.

— Надо начинать работать, — ответил я.

— Надо… Но это сложно… Это практически рожон…

— Воспринимайте историю объективно, как бы фантастически ни выглядели ее проявления, — сказал я. — Так учил Марк Блок.

Хазин вздохнул.

Я достал дискету, она воняла табаком. Я представил, как Бородулин сидел зимними вечерами за компьютером, пил чай и набивал главы «Лесхоз — флагман промышленного роста», «Грузовой двор: курс на длинносоставные поезда», «Колбасному цеху — быть!». Так ему и надо.

— Надо работать, — согласился Хазин. — У тебя есть что-нибудь?

У меня имелось три матричных текста, пожалуй, под Чагинск подходил номер третий.

— Всегда в тебе уверен, — Хазин обернулся, передал банку с пивом. — На подверстать фотки дня три понадобятся.

— Ага.

После первого глотка я опять подумал, что идея по утрам заезжать в «Чагу» — правильная.

— Думаю, пора говорить с Механошиным об авансе, — принялся рассуждать Хазин. — Тут явно вредные производственные условия, у меня аллергия на всякую шерсть… В том смысле, я не шерстяной… Слушай, они карьер точно под бумажный комбинат копают? А вдруг реально под АЭС?!

— Этот вопрос нельзя воспринимать…

В крышу машины ударили:

— Уезжай отсюда! Бабка тебе разве не говорила?

Крикнули над ухом.

Хазин подпрыгнул. Я вздрогнул и стукнул зубами о баночное горло. Не успел ответить, Снаткина уходила, велосипед катила, как обычно, под правым боком.

— Душевно обоссался, — сказал Хазин. — Это которая мужика своего зарубила?

— Да, — ответил я.

И сделал еще три больших глотка. Передал банку, Хазин тоже выпил.

— Она что, тебя знает?

— Вроде…

— Могучая бабка, посмотри, какая спина! Такая могла запросто…

Хазин сфотографировал спину Снаткиной. Я промолчал.

— Здесь как-то… так. — Хазин достал из кармана сушку, занюхал. — Эти штыри, исполинские подковы, медведи сушеные, мази скипидарные…

Хазин зажал банку с пивом коленями, достал сигареты, закурил.

— Странное… впечатление… Ты не чувствуешь?

— Возможно…

— Тебе не кажется, что… — Хазин поморщился. — Здесь некоторый перебор?

— Вопрос оптики. А в целом… стандартный вальс с осьминогами.

— Не, — помотал головой Хазин. — Тут не то… Я не понимаю пока, но тут что-то не то. Тут странно, тут осьминоги… другие.

Хазин выпустил дым в банку, прикрыл крышкой, взболтал, открыл, отхлебнул.

— Люблю с дымком…

Хазин взялся за вторую сигарету.

— Не усложняй, Хазин. Пусть что хотят, то и осьминожат, наше дело три свистка. Я пишу, ты снимаешь.

— Разумно…

Хазин отпил еще.

— Нам сегодня еще в клуб, — напомнил я.

— Да-да… — Хазин закрыл банку, убрал за кресло. — Я всегда любил много работать. Мне кажется, этот мудак Крыков что-то недоговаривает… Почему деньги идут через Механошина? Почему их так много? Почему…

— Поехали, Хазин!

Хазин запустил двигатель.

— Ты с завом созвонился?

— Там заведующая… — поправил Хазин. — Некая Зинаида Захаровна. Ты в этом клубе бывал раньше?

Хазин вырулил от музея.

— Ну как…

— Слушай, а может, не в клуб сначала, а пообедаем? — спросил Хазин. — При виде подковы у меня разыгрался аппетит… Чичагин бы одобрил…

— В клуб. Клуб, потом телевышка. Потом обед.

Хазин вздохнул:

— Зачем телевышка? Виктор, как может быть телевышка связана с адмиралом Чичагиным? Он что, покровитель телевышек?

Хазин утомительно думал вслух: про интернет, коего явный повсеместный недостаток, про некоего католического святого, вроде как признанного его покровителем, про то, что и адмирал Чичагин вполне достоин быть покровителем чего-либо. Например, сотовой связи.

— Допустим, Антиох Чичагин был… был проводником и пропагандистом… громоотводов. Он учил жителей пользоваться громоотводами и строил дощатые тротуары. Громоотводы похожи на вышки, а тротуары служат для связи… Послушай, а если подогнать мобильных операторов, а? Тут нет связи, а это…

Профдеформация. И у меня, и у Хазина. Любая, самая несложная работа разворачивается в голове десятком вариантов, порой это утомительно.

В самом-самом начале мы с Хазиным поднимали полудохлый санаторий с грязелечением и марциальными водами. Хазин предлагал двигать санаторий под слоганом «Из грязи в князи» и заготовил под эту пробу билборды — высокий мужчина в богатой боярской одежде и с бокалом коньяка стоит на берегу грязевой лужи и явно успокоен жизнью. Кроме того, Хазин распустил слух, что санаторий скоро купят турки и закроют его для местных, построив настоящий бальнеологический курорт. Эти шаги дали результат, посещаемость санатория повысилась на треть. Руководство было довольно результатами, но я не собирался останавливаться на достигнутом и заказал еще четыре билборда, расставил их вдоль федеральной трассы, за двадцать, десять, пять и за километр до отворота в сторону санатория.

На билбордах было написано честно, что представляет собой санаторий, и они простояли меньше недели, прежде чем их велели убрать. Однако в течение следующего месяца путевки в здравницу распродали на полгода вперед. Тогда мы немного заработали, я съездил в Турцию, Хазин купил «шестерку». А вернувшись из Турции, обнаружил, что грязевой санаторий действительно купили турки. После этого нас с Хазиным пригласили в команду депутата, баллотировавшегося в областную думу. Хорошее время. Я работал. Сочинял много и с удовольствием.

–…И тогда Чичагин достает трубку, набирает номер и командует: «Полный поворот кругом!» И бортовой залп!

Это Хазин изложил мне концепт рекламного ролика про Чичагина и сотовую связь.

— Неплохо, — согласился я.

— Предлагаю серию роликов «Герои и современность». Адмирал Чичагин использует мобильную связь в битве при Синопе, адмирал Чичагин спускает на воду атомный подводный крейсер «Звенигород», адмирал открывает первую термоядерную электростанцию… Надо, кстати, предложить Алексею Степановичу…

— Хазин, сиди пока, — посоветовал я. — Пусть Крыков работает, наше дело книга…

— Говорят, у него брат карлик, — перебил Хазин.

— И что?

— Это значит, что в его семье карликовость так или иначе присутствует в генах. И если он внешне не карлик…

Я невольно вспомнил Крыкова.

— Он ментальный карлик! — с отвращением произнес Хазин. — Нравственный карлик! Слушай, у него подозрительно маленькие ручонки…

— Давай прокатимся, Хазин, — предложил я.

— Зачем?

— Проветриться надо. Едем через Новый мост.

— Как скажешь… Это крюк.

Хазин свернул на Банную, мимо облупленной бани, не доезжая до РИКовского моста налево, на Набережную, мимо бывшего магазина льнозавода.

— Я шорты изо льна купил, думал, дышат, а в них ходить невозможно — задницу натирает вусмерть, — сказал Хазин.

Потом на бетонку и направо, к Новому мосту.

— У льняной промышленности нет будущего, факт, — заключил Хазин. — Разве что… нет, никакого.

— Ты заблуждаешься. Во-первых, масло. По питательным свойствам не уступает рыбьему жиру. Во-вторых, пакля. Для слесарных работ ничего лучше льна не придумано. А в-третьих, одежда для космонавтов. В космосе невесомость, трусы не натирают.

Остановились на Новом мосту. В Чагинске три речных моста, когда-то Ингирь был не в пример шире и полноводнее, в нем водились крепкие ерши с овальными лиловыми глазами, и сам Чагинск выглядел на карте островом.

Похожим на треуголку, вдруг подумал я.

— Чичагин носил треуголку, — сказал я.

Новый мост закончен в восемьдесят пятом году как важная часть магистрали Кострома — Галич — Шарья. В отличие от РИКовского моста, выдерживающего транспорт не тяжелее восьми тонн, Новый мост рассчитан на гораздо большие нагрузки. Это позволяет предположить, что Новый мост — важное звено в транспортной системе ракетных сил стратегического назначения. Вода здесь стального цвета. На РИКовском всегда синяя. А на висячем черная. Новый мост — самый высокий из трех, воздух над Ингирем постоянно в движении, сюда приезжают стучать голавлей и трезветь.

Отсюда прекрасно виден город. Федька рассказывал, что один пацан из военного городка прошел по перилам от левого берега к правому.

— Чичагин мог жонглировать тремя пудовыми ядрами, — сказал Хазин. — А мы опаздываем к Зинаиде Захаровне.

Верно, собирались работать. Глава «Культурный центр Чагинского района». Еще не отгремели молотки в паровозном депо, как были выделены средства на другой объект. Особенно много сделали на стройке железнодорожники комсомольской ячейки, которую возглавлял С. Т. Данилевский. И вот скоро сказка стала явью.

— Она заведующая клубом…

Мне не хотелось в клуб, но я понимал, что он неотвратим. Я посещал, по крайней мере, десяток клубов, два из них были построены железнодорожниками, в некоторых имелись спортзалы, в других работали кружки народного вокала, неотвратимы были все.

— У меня соседка тоже заведующая клубом. Женщина многих достоинств и большого мастерства…

Хазин повернул ключ зажигания.

— Любит поиграть…

«Шестерка» заводилась долго, и Хазин долго вспоминал свою соседку, ее невероятно сильную женскую конституцию, но при этом парадоксально высокий духовный уровень.

–…И вот все деньги, что копила, она потратила на синтезатор…

Кое-как поехали.

Соседка Хазина копила деньги на поездку в Египет, но купила на эти деньги синтезатор, чтобы преподавать на нем музыку; кроме того, всех своих кавалеров так или иначе привлекала к помощи делу дополнительного образования: кто-то циклевал паркет в спортзале, кто-то чинил телевизоры, Хазин делал фотоальбомы. Через километр нас догнал запах железа, леса и солярки, сзади принялись сигналить — к нам притерся нетерпеливый лесовоз. Мы ехали к Зинаиде Захаровне, и я пытался представить, на кого она похожа.

— В сущности, это все подлая инверсия Гоголя, — рассуждал Хазин. — Чичиков приезжает к Коробочке, а она давно в коробочках! Приезжает к Собакевичу, а там сплошной русский хорт. А Прокурора задавило чугунной скамейкой. И Ноздрев на клавикордах бацает и бацает, о Русь, взмахни крылами, ты-ры-ры-ры-ры-ры…

Я потерял нить его мыслей, представляя скорую Зинаиду Захаровну. Хазин тошнил, и лесовоз решился на обгон, гремел цепями и мстительно плюнул в окно выхлопным облаком сажи. Я успел задержать дыхание, а Хазин нет, захлебнулся, и от этого у него испортилось настроение, и до самого города Хазин кашлял.

Вернувшись в Чагинск, Хазин не стал привычно погружаться в переулки, а поехал по Вокзальной, через два квартала свернул на Дружбу — приехали.

Клуб.

–…И вот сказка стала былью, — сказал я. — Красивое каменное двухэтажное здание, оформленное московскими художниками. Просторный актовый зал, светлый вестибюль, спортивный зал, тридцать кружков и секций — прекрасное место для продвижения культурной работы…

Я вдруг вспомнил, что Пол Маккартни был женат на одноногой.

— Адмирал Чичагин всегда выступал за культуру, — согласился Хазин. — В Италии он приобрел несколько пейзажей Бернардо Белотто, но, к сожалению, след этих шедевров утерян.

— Открылось летнее кафе «Теремок», — добавил я. — Открылся клуб осознанной трезвости «Оптималь».

— Чичагин всегда выступал за осознанную трезвость.

Взбежали по широким ступеням, Хазин толкнул дверь клуба, и мы вошли в прохладный вестибюль. От оформления в пятьдесят шестом московскими художниками осталось не так уж много: на левой стене трудился мужик с рубчатым лицом, на правой стороне тревожно всматривалась в небо женщина-авиатор, напоминавшая рыбу-молот. Про то, что Чичагин предсказывал развитие авиации, Хазин промолчал — поперек широкого фойе лежал на боку фанерный мужик исполинских размеров.

— Интересно, — сказал Хазин.

Два мальчика под руководством сильно перепачканной краской тетки покрывали его коричневой грунтовкой.

— Думаю, все-таки Гулливер, — заметил я.

— Согласен, — сказал Хазин и сфотографировал.

Кабинет заведующей находился на втором этаже, рядом с помещением драмкружка. Лестница была заставлена бумажными цилиндрами и кубами поролона, в коридоре второго этажа пахло кислым клеем, вдоль стены стояли рассохшиеся деревянные куклы, заведующая клубом Зинаида Захаровна считала на калькуляторе в своем кабинете.

— Вы от Станислава? — улыбнулась Зинаида Захаровна.

Я представлял ее иначе.

— От Крыкова, — подтвердил я. — И от Александра Федоровича. Мы собираем материал об истории Чагинска и о его современности, в частности нас интересует ваш…

Дом творческих компетенций; как сейчас клуб называется, я забыл.

— КСЦ, — подсказала Зинаида Захаровна. — Культурно-спортивный центр «Дружба».

— Культура, просвещение, досуг. — Хазин снял заведующую. — Читатель хочет знать, как приумножилось достояние…

— Знаю-знаю! — Зинаида Захаровна бодро вскочила с места. — Пройдемте, там все готово!

Лет ей, пожалуй, сорок.

Зинаида Захаровна выскользнула из кабинета, мы пошагали за ней. Хазин щелкал за спиной фотоаппаратом.

Клуб — стандартная точка локфика. Клуб, лучшая школа, поликлиника, памятник энтузиастам тыла, локомотивное депо, комбикормовый комбинат.

–…Наш клуб является признанным культурным центром всего района. На нашей базе проводятся ежегодные смотры школьной самодеятельности, соревнования по боксу и самбо, ставятся спектакли, организуются дискотеки и танцевальные вечера…

Хазин снимал с локтя, Зинаида Захаровна рассказывала. Я отметил, что получалось у нее суховато: возможно, журфак, воодушевление отчетливо натужно. По-хорошему записать бы на диктофон, но особого резона нет, все равно трафарет готов.

–…Старейшему работнику скоро восемьдесят, а самому молодому шестнадцать…

Мы спустились на первый этаж, преодолели холодные коридоры и светлые рекреации КСЦ «Дружба» и оказались в небольшом симпатичном загончике, расписанном в морской тематике. Рыбы, осьминоги, затонувший корабль, веселая подводная лодка.

— Проходите! — Зинаида Захаровна гостеприимно толкнула субмарину в бок.

Открылся полукруглый ход, я вступил в темноту подводной лодки и остановился. Щелкнул выключатель.

Первые несколько секунд я даже не пытался понять.

Зинаида Захаровна стояла под шляпкой огромного мухомора.

В принципе, я привык, но здесь, похоже… Хазин прав, с перебором.

— Мы клеили его два месяца! — восторженно объявила Зинаида Захаровна. — Как вам?

— То, что мы искали! — Хазин сфотографировал заведующую под мухомором.

Перебор.

Зинаида Захаровна обняла мухомор.

— Знаете, лет десять назад мы начали собирать игрушки, которые мастерили дети в наших кружках. И сейчас у нас самая богатая коллекция в области!

Несомненно, самая. Помещение размером со школьный класс было плотно заполнено самодельными игрушками. Из дерева, из проволоки и пластмассы, из резиновых покрышек и пластиковых бутылок, Серый волк из старого велосипеда, сороконожка из теннисных мячей, в углу тускло и печально поблескивал Железный Дровосек в полный рост, составленный из ведер, цепей и молочного бидона. Мне тоже захотелось обнять гигантский мухомор, я в очередной раз склонялся к тому, что противостоять этому бессмысленно. На полу лежал длинный шланг.

— Каа? — спросил Хазин.

Немного жутковато. Народ склонен к конструированию игрушек, это всегда настораживает.

— Это наш Кузя! — Зинаида Захаровна с гордостью указала на шланг. — Знаете, это самый старый жилец нашего зала, можно сказать, долгожитель…

Я заметил, что Кузя не есть удав в полном понимании этого слова: кто-то приладил ему к брюху длинные красные плавники — стал драконом.

— Его делают из старых носков! — доверительным шепотом сообщила заведующая. — И каждый год его длина увеличивается на полтора метра!

Скорее вытянутый аксолотль.

— Это потрясающе, — сказал я.

— Все обожают с ним фотографироваться! — хлопнула в ладоши Зинаида Захаровна. — Потому что он приносит удачу!

Зинаида Захаровна схватила носочного удава, вручила Хазину голову и несколько раз обошла вокруг. Хазин тут же запутался в змее и стал похож на Лаокоона, и Зинаида Захаровна сфотографировала его на казенный фотоаппарат.

— Просто чудесно! — радовалась Зинаида Захаровна. — Отличные снимки!

— Мы обязательно поместим их в книгу, — пообещал я.

Хазин стал освобождаться от Кузи, но случилась странная штука — удав словно прилип к хазинской куртке, обвил ее вокруг и отпускать явно не собирался.

— Он у нас с секретом, — игриво объявила Зинаида Захаровна. — Не отпускает просто так, надо знать волшебное слово!

Хазин попытался отлепиться от удава с усилием, но в носочной твари, похоже, действительно имелся секрет — отлипая от Хазина в одном месте, он немедленно прилипал в другом.

Зинаида Захаровна наслаждалась. И я, в общем-то.

— Пусть пока товарищ подумает, а мы подойдем к главному. — Зинаида Захаровна взяла меня за руку. — К тому, что вы хотели увидеть!

Хазин бился в объятиях античности, а мы с заведующей переместились в противоположную сторону комнаты, где стояли елка и стог.

Впрочем, вблизи обнаружилось, что это не стог.

— Вот! — Зинаида Захаровна с гордостью указала на фигуру. — Это и есть наша гордость!

Со стороны Хазина послышался стон.

Честно говоря, я представлял Чичагина несколько иным. Более каноническим, что ли. А здешний был изготовлен из разных материалов; основной корпус, насколько я понял, из пня, добытого вместе с корнями. Центральную часть покрывала проволочная алюминиевая кольчуга, вместо рук суровые и корявые дубины, в могутных руках адмирал держал колесо от телеги, оно, видимо, символизировало штурвал, голова… Я не понял, из чего она построена, мне показалось, что каким-то хитрым образом сложена из старых книг.

— Это наши педагоги придумали, — улыбнулась Зинаида Захаровна. — Он как бы корнями в родной земле, в руках прави́ло, а книга — всему голова. Первое место на областном конкурсе получили!

Я подумал, что зря мы сегодня так — музей, потом клуб, реально перебор, на телевышку никаких сил не останется.

Хазин между тем проиграл сражение со змеем, окончательно в нем запутавшись, и покорно уселся на сундук.

— Мы к нему липучки пришиваем, — пояснила Зинаида Захаровна. — Вы пока посидите, отдохните, я вас потом отлеплю. А мы пока посмотрим на нашего героя!

Выпитое пиво едва не ударило в нос, я с трудом удержался, чтобы неприлично не икнуть на заведующую. Телевышку я не переживу.

— Я его почти узнал, — устало сказал Хазин.

— Да, это он, — подтвердила Зинаида Захаровна. — Это он, гордость нашей северной земли!

«Заслуженный работник культуры РФ» — я заметил значок на пиджаке заведующей.

— Я, честно говоря, представлял его несколько иным.

— Как же он может быть иным? — совершенно серьезно спросила Зинаида Захаровна.

Ну да. Я представил тот знаменитый бой, фрегат «Невыносимый» атакует турецкую эскадру, а на капитанском мостике стоит вросший в палубу деревянный адмирал.

— Наш богатырь. — Зинаида Захаровна с гордостью подержалась за правую руку скульптуры. — Наша опора!

Я представил это в книге. Глава 2 «Адмирал Чичагин vs Урфин Джюс». С разбегу о баттерфляй.

— Это чрезвычайно интересно, — сказал я. — А там что?

Я указал на листы, развешанные по стене.

— А это наш конкурс на лучший детский рисунок!

Хазин, поглощенный питоном, громко вздохнул.

— Не волнуйтесь, я сейчас! — Зинаида Захаровна принялась выручать его из носочного змея, а я посмотрел на стену.

Я такое и раньше замечал, особенно в первый день.

В первый день приезда в Чагинск со мной частенько происходили странные вещи. Я выходил из поезда, и на перроне мне на ногу наступал английский дог. Мужик, спящий на скамейке Вокзальной площади, просыпался и предлагал угнать грузовик, принадлежащий «Гортопу». Федька Сватов, с которым мы дружили пять лет каждое лето, не узнавал меня, встретив на улице. В хозяйственном магазине ко мне подходил незнакомый старик и дарил квадратный будильник «Севан». В продуктовый магазин залетал желтый попугай. Улицы в первый день казались чересчур прямыми и острыми, бабушка разговаривала смешными словами и не смотрела в глаза, вещи, оставленные мною в прошлом году, казались чужими, я чувствовал себя лишним и не мог понять, зачем я сюда приехал.

Через два-три дня ситуация менялась, Чагинск обретал черты, углы утрачивали резкость, дома оплывали, а Федька заезжал с утра на велосипеде и свистел под окном, вызывая гулять. Бабушка пекла пирожки через день, а «Севан» отказывался ходить, хотя я по всем правилам швырял его в подушку. Попугаи больше не безобразничали, но в грядках селилась мрачная жаба.

— Не дрягайте шеей! — хихикала Зинаида Захаровна. — Я сейчас отстегну… Нет, резать не будем, вы что?! У нас же День города скоро! А мы Кузю всегда на него берем! Нам со всего города носки приносят!

Как-то раз, во время зимних каникул, я подхватил свинку. Организм отреагировал, распухла шея и щеки, а в глазах поселились зигзаги, от которых я не мог свести зрение и видел маленьких снеговиков. Прозрачных серых снеговиков, напоминавших гантели, эти снеговики сидели на всех горизонтальных поверхностях и начинали покачиваться с тонким звоном, стоило хоть чуть пошевелить головой. Снеговики не были страшными, но количество их увеличивалось с каждым днем, кроме того, мне стало казаться, что я схожу с ума, я стал бояться просыпаться и засыпать. Потом доктор сказал, что это нормально — мозг реагирует на присутствие в организме вируса, я запомнил.

— «Дети рисуют Перу́»? — услышал я Хазина.

Хазин стоял рядом и разглядывал рисунки.

— «Дети рисуют Пе́ру», — поправила Зинаида Захаровна. — Я же говорю, на День города у нас традиционный конкурс детского рисунка и выставка поделок…

Я заметил, что освободиться от змея Хазину не удалось, и это явно доставляло дискомфорт — Хазин утратил подвижность и свободу в движениях, точно на плечах и вокруг туловища у него лежал настоящий удав, а не кишка из чулок, носков и свитерных рукавов.

— У вас куртка шерстяная, вот вы и завязли, — пояснила Зинаида Захаровна. — Я принесу пинцет, и мы вас выцарапаем, не переживайте!

— Кто такой Пера́? — осторожно спросил Хазин.

— Не Пера́, а Пе́ра, — опять поправила Зинаида Захаровна.

— Пера…

Хазин поглядел на меня. Я в общих чертах начал понимать, кто такой Пера — на рисунках изображался коренастый и приземистый мужчина в меховой шапке и жилетке, в руках оглобля, на поясе палица. Мужчина представал перед нами в различных обстоятельствах своей, по-видимому, интенсивной героической жизни. Вот он с помощью оглобли проучает многочисленных вогульских захватчиков, вот две седмицы держит на своих богатырских плечах колокольню в Перми Великой, вот с удовольствием поедает два чана пареного ягеля, вот ошкуривает поутру кровожадного и подлого Войпеля.

— Выразительно, — сказал я.

Почему мы не знаем про Перу? Почему Чичагин? Он ведь большую часть прожил в Италии…

Чичагина предложил Крыков.

— Вы же хотели посмотреть рисунки, так? — насторожилась Зинаида Захаровна. — Мы каждый год рисуем какого-нибудь местного героя, это развивает любовь к родному краю, развивает культуру… Станислав сказал, что вы должны посмотреть наш центр и ознакомиться с нашим конкурсом… я все правильно поняла?

Крыков, сука.

Войпель сильно напоминал Ктулху. Так ему и надо.

— Абсолютно, — ответил я. — Однако…

— Я думал, это будет Чичагин… — растерянно сказал Хазин. — Ну, то есть…

Хазин покачал головой.

— При чем здесь Чичагин? — удивилась в свою очередь Зинаида Захаровна. — Чичагин… это который адмирал?

— Адмирал. Понимаете…

Я доверительно взял Зинаиду Захаровну за локоть.

— Все очень правильно, — я указал на Перу. — Изучение истоков это, несомненно, большое благо. Но…

Я неосторожно повернулся к Пере спиной и почувствовал, что вот сейчас он укрепит меня дубиной в шею. Оглянулся. Пера оставался недвижим.

— Администрация планирует праздник, как вы знаете, — сообщил я конфиденциальным голосом. — День города. Но необычный. Дело в том, что в этом году двести шестьдесят лет со дня рождения Антиоха Чичагина. Великого гражданина и…

— Решено объединить, — перебил Хазин.

— В общем, верно, — подтвердил я. — И провести ряд мероприятий в ознаменование его памяти. Чагинские чтения на базе библиотеки, издание книги, Чичагинский фестиваль… опять же, памятник…

— Памятник? Но я думала… — Зинаида Захаровна обернулась на зал игрушек.

Я совершенно не доверял Пере.

— Вы, разумеется, знаете, что за РИКовским мостом стартовало строительство? — спросил я.

— Да, там вроде завод бумажный ставить собираются…

— Так вот, в руководстве проекта… — я сделал многозначительную паузу, — считают, что Чагинску нужно новое лицо. И это лицо…

Я покосился на кряжистого Перу.

— Это лицо не должно ассоциироваться с… явно языческими, дремучими образцами.

Зинаида Захаровна хотела возразить, но я быстро продолжил:

— Антиох же Чичагин напротив — символ духовности и просвещения. Именно его руководство компании НЭКСТРАН хотело бы видеть в качестве…

Я несколько сбился, Хазин пришел на выручку.

— Истока, — сказал он. — Именно истока.

— Понимаю…

— Судьба города неотделима от судьбы адмирала, — сказал я. — Об этом и будет наша книга. И с вашей стороны…

— Нам потребуется сотрудничество, — закончил Хазин. — Вы же должны знать, что адмирал — покровитель наук и искусств.

— Да, мы, конечно, про это знаем… — растерялась Зинаида Захаровна. — Мы все сделаем. Я давно собиралась объявить конкурс…

Теперь с мысли сбилась Зинаида Захаровна.

— «Рисуем адмирала Чичагина», — подсказал я.

— Да, отличное название! Знаете, у нас здесь работает летний лагерь…

Зинаида Захаровна улыбнулась.

— У нас лагерь до трех дня, — повторила она. — С десяти до двенадцати мы рисуем, потом обед, потом приставки. Кто не хочет рисовать, не получает приставку.

— А давайте поступим по-другому, — сказал я. — Администрация уделяет пристальное внимание этому празднику, поэтому наша задача привлечь к конкурсу максимальное количество участников. Пусть приставка будет призом победителю!

— Но…

Зинаида Захаровна оглянулась на Перу, как мне показалось, в поисках поддержки.

— Александр Федорович, думаю, одобрит, — заверил я. — Вчера на совещании он сказал, что праздник — это приоритетная задача мэрии. Именно с этого дня начнется…

Хлопнула дверь.

— Зинаида Захаровна! Вы моего не видели?

Я узнал голос и обернулся.

Кристина. Она заглянула в зал, увидела Хазина и хихикнула. Помахала рукой. Слишком часто встречаемся. И я ей помахал.

— Так он пообедал — и сдул сразу, — ответила Зинаида Захаровна. — Кристиночка, я же тебе говорила, он после обеда всегда убегает, я же не могу ему ошейник прицепить…

— Да, до свиданья!

Кристина исчезла.

— Хороший мальчишка… — Зинаида Захаровна покачала головой. — Идеи у него всякие… Кристина тоже интересная девочка была, творческая, стихи писала, мастерила…

Я нащупал в кармане вязаную пчелу.

— А вы не знаете, когда завод пускать собираются? — спросила заведующая. — А то у нас позакрывалось все, работы никакой…

Хазин чихнул: сложно стоять в чужих носках, не чихая.

— Да-да, сейчас! Сейчас мы вам поможем! — Зинаида Захаровна схватила Хазина и вытащила его из зала.

Я остался один. Кукол мало, подумал я. Обычно среди игрушек кукол больше половины, а тут нет, немного. Зато моделей много. И сценок из жизни — то мельник жучит налима, то грузовик ремонтируют, то макет мэрии. Модель водокачки, взрыв подводной лодки «U-721» после попадания торпеды.

Игрушки напоминали рисунки про Перу, руководитель художественной студии был явно склонен к творческому осмыслению действительности. Простые игрушки тоже имелись: детские инструменты, головоломки из гвоздей и гаек, многозначительные коряги; я увлекся рассматриванием, бродил по залу, обнаруживая все новые и новые вещи. Я впервые встречал в клубе такую насыщенную комнату, обычно в Домах культуры ограничивались унылой выставкой достижений, а здесь настоящий игрушечный мир, через который проходила игрушечная железная дорога, на шестисотом километре к рельсам был привязан пластиковый бедолага в широкополой синей шляпе. Я достал из кармана вязаную пчелу и посадил ее рядом. Чтобы не скучно было.

Пробыл в игрушечном зале минут двадцать, Зинаида Захаровна так и не появилась, и я вернулся в вестибюль.

Хазин сидел на железном стуле, рядом с ним стояли две смешливые работницы культуры и методично выбирали из Хазина носкового удава. Это продолжалось долго, Хазин терпел, думаю, он хотел завязать знакомство с той, что с прической. Я сидел на подоконнике, в спину поддувало.

В прошлом году Хазин заболел. Вернее, сломал ногу и не мог работать в поле, а заказ подкинули жирный. Я отправился на северо-запад и через два месяца закончил «Холмы. Город-труженик, город-воин». Но администрация неожиданно ударилась в отказ и платить за работу не собиралась. Заменить в тексте «Холмы» на «Чагинск» несложно, поменять имена, названия предприятий и даты тоже. Локфикшн — самый благодарный вид литературы, ее никто в здравом уме не читает, я мастер локфика, мастер для никого.

Сотрудницы КСЦ закончили высвобождать Хазина из удава и, хихикая, убежали, печальный Хазин приблизился к окну. Ему шло быть в удаве.

— Я буду называть ее Зизи, — сказал Хазин. — О, я буду называть ее Зизи…

Мне не хотелось называть ее Зизи. Хазин продолжал отряхиваться и никак не мог остановиться, точно удав оставил на нем невидимую и жгучую чешую.

— Признаться, это моя мечта, — Хазин мечтательно улыбнулся. — Стать заслуженным работником культуры в провинции, посещать клуб «Оптималь», печь картофельные очистки на противне, достойно встретить старость с удочкой на берегу, какая гнида этот Крыков…

Хазин вздохнул.

— Мне кажется, Крыков саботирует, — негромко сказал он.

— А смысл?

— Не знаю… Мне кажется, мы зря подписались…

— Не пыли, Хазин. Ничего необычного, работа как работа, сделали и уехали.

— Не знаю, не знаю… Я не особо люблю Крыкова… При чем здесь Пера?

— Пера — это да…

— Кто такой этот Пера?!

Я потрогал голову.

— Вероятно, он как-то связан с этой местностью. Как Чичагин.

— Это, наверное, хорошо, — сказал Хазин. — Это значит, что здесь богатырство в почете. Чичагин, кстати, был крепок на руку.

Верно. Когда однажды его корабль потерял якорь, адмирал прыгнул в море и на плечах вынес якорь на берег.

— Однажды Чичагин голыми руками задавил бешеного вепря, — сказал Хазин. — Спас от него крестьянских девушек. Думаю, это надо отразить в тексте.

— Непременно. И перед телевышкой надо пожрать.

Возможно, дело в раздражителе, думал я, пока мы ехали в сторону столовой доручастка. Слишком мощный вирус. Геодезисты, строители, археологи — за последний месяц население Чагинска увеличилось на триста с лишним человек. Город замер, притих, втянул голову в плечи и начал отвечать.

Носочным удавом.