Похищенное письмо

Эдгар Аллан По, 1844

«Как-то вечером в Париже, осенью 18.. года, вскоре после наступления темноты я сидел со своим другом С. – Огюстом Дюпеном в его тихой небольшой библиотеке, или, вернее, в хранилище для книг au troisième № 33 Rue Dunôt Faubourg St. Germain и, прислушиваясь к завыванию ветра на дворе, услаждал свою душу размышлениями и пенковой трубкой. Битый час мы хранили молчание, всецело погруженные, как показалось бы случайному наблюдателю, в созерцание причудливых облаков дыма, наполнивших комнату. Что до меня, однако, то мысли мои были заняты некоторыми событиями, о которых мы беседовали ранее в тот вечер, – я имею в виду историю на улице Морг и тайну, связанную с убийством Мари Роже. Вот почему я невольно вздрогнул, когда дверь распахнулась и в комнату вошел наш старый знакомый, мосье Г., префект парижской полиции…»

Nil sapientiae odiosius acumine nimio^[1].

Сенека

^[2]

Как-то вечером в Париже, осенью 18.. года, вскоре после наступления темноты я сидел со своим другом С. — Огюстом Дюпеном в его тихой небольшой библиотеке, или, вернее, в хранилище для книг au troisième № 33 Rue Dunôt Faubourg St. Germain^[3] и, прислушиваясь к завыванию ветра на дворе, услаждал свою душу размышлениями и пенковой трубкой. Битый час мы хранили молчание, всецело погруженные, как показалось бы случайному наблюдателю, в созерцание причудливых облаков дыма, наполнивших комнату. Что до меня, однако, то мысли мои были заняты некоторыми событиями, о которых мы беседовали ранее в тот вечер, — я имею в виду историю на улице Морг и тайну, связанную с убийством Мари Роже. Вот почему я невольно вздрогнул, когда дверь распахнулась и в комнату вошел наш старый знакомый, мосье Г., префект парижской полиции.

Мы встретили его приветливо; хоть многое в нем заслуживало презрения, но человек он был презабавный, — к тому же мы не видели его несколько лет. Мы сумерничали, и Дюпен тут же встал, чтобы зажечь лампу, но снова уселся в свое кресло, когда Г. сказал, что пришел посоветоваться с нами, или, скорее, узнать мнение моего друга об одном служебном происшествии, причинившем ему немало неприятностей.

— Если дело это требует размышления, — заметил Дюпен, задувая спичку, поднесенную было к фитилю, — лучше рассматривать его в темноте.

— Еще одна из ваших странных затей, — заметил префект, имевший обыкновение называть «странным» все, что превышало его разумение, и окруженный, вследствие того, со всех сторон «странностями».

— Совершенно верно, — сказал Дюпен, предложив гостю трубку и пододвинув ему удобное кресло.

— Но что же случилось сейчас? — спросил я. — Надеюсь, больше никто никого не убивал?

— Нет, нет, это история совсем иного рода. Конечно, дело это самое простое, и я не сомневаюсь, что мы вполне с ним справимся и сами. Но я подумал, что Дюпену интересно будет услышать подробности, потому что дело это странное до крайности.

— Простое и странное? — повторил Дюпен.

— Ну да, конечно… или, вернее, нет. По правде говоря, мы все весьма озадачены, ибо дело это такое простое, и все же оно ставит нас в тупик.

— Возможно, именно эта простота и сбивает вас с толку, — заметил мой приятель.

— Что за чепуха! — воскликнул префект, заливаясь громким смехом.

— Возможно, тайна эта слишком прозрачна, — сказал Дюпен.

— Господи помилуй! Нет, вы когда-нибудь слышали такое?

— Слишком очевидна…

— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ох-хо-хо! — хохотал наш гость, веселясь от души. — Ах, Дюпен, вы меня уморите!

— Но в чем же все-таки дело? — спросил я.

— Да я вам расскажу, — отвечал префект с расстановкой, выпуская длинную, ровную струю дыма и устраиваясь поудобнее в кресле. — Расскажу в нескольких словах, но, прежде чем начать, мне хотелось бы предупредить вас, что дело это требует полнейшей тайны и что я наверняка потеряю свой пост, если станет известно, что я кому-то о нем поведал.

— Продолжайте, — сказал я.

— Или остановитесь, — сказал Дюпен.

— Так вот, мне стало известно (заметьте, сведения эти идут из очень высокого источника, доступного только мне), что из королевских покоев похищен некий документ чрезвычайной важности. Похититель известен — сомнений здесь быть не может: его видели в момент похищения. Известно также, что документ все еще находится в его руках.

— Откуда это известно? — спросил Дюпен.

— Это явствует, — ответил префект, — из характера самого документа, равно как и из отсутствия неких результатов, которые бы непременно воспоследовали, если б похититель выпустил его из рук, вернее, если б он использовал его в целях, для которых оно было похищено.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Что ж, я рискну заметить, что документ этот дает его обладателю некую власть в некой области, в коей власть эта имеет огромную ценность.

Префект любил выражаться дипломатически.

— И все же я не понимаю, — сказал Дюпен.

— Не понимаете? Гм… предъявление этого документа третьему лицу, которого мы оставим безымянным, затронет честь одной особы чрезвычайно высокого рода. Обстоятельство это дает обладателю документа определенную власть над высокочтимой особой, спокойствие и честь которой он подвергает опасности.

— Но эта власть, — вмешался я, — будет зависеть от того, известно ли похитителю, что он известен пострадавшей. Кто же осмелится…

— Вор, — сказал Г., — это министр Д., который осмелится на все, достойное и недостойное мужчины. Способ похищения был столь же хитроумен, сколь смел. Документ, о котором идет речь (откровенно говоря, это письмо), был получен пострадавшей, когда она находилась одна в королевском boudoir. За чтением этого письма ее застало второе высокородное лицо, от которого в особенности ей хотелось его скрыть. Она попыталась сунуть письмо в ящик, но не успела и была вынуждена положить его на стол. Адресом, правда, оно лежало вверх, и, так как текст письма был таким образом скрыт, оно не обратило на себя внимания. В эту минуту входит министр Д. Его острый взгляд мгновенно замечает письмо, он узнает руку, надписавшую адрес, видит замешательство особы, которой оно адресовано, и угадывает ее тайну. После короткого делового разговора, который, как всегда, он заканчивает очень быстро, он вынимает письмо, весьма похожее на то, о котором идет речь, развертывает, делает вид, что читает его, а затем кладет рядом с первым, потом снова минут пятнадцать беседует о делах государственных. Наконец, уходя, забирает со стола письмо, ему никак не принадлежащее. Законная его владелица все видит, но, конечно, не смеет ничего сказать в присутствии третьего лица, стоящего рядом. А министр удаляется, оставив на столе собственное письмо самого пустого содержания.

— Вот вам условие, — сказал мне Дюпен, — необходимое, как вы говорили, для полноты власти: вор знает, что потерпевшей известно, кто является вором.

— Да, — заметил префект, — вот уже несколько месяцев, как вор злоупотребляет полученной властью в весьма опасных политических целях. Потерпевшая особа с каждым днем все более убеждается в необходимости получить письмо обратно. Но, конечно, это невозможно сделать открыто. В конце концов, в отчаянии она передала это дело мне.

— Само собой разумеется, — сказал Дюпен, окутываясь клубами дыма. — Более мудрого агента нельзя, я думаю, ни найти, ни желать.

— Вы мне льстите, — отвечал префект. — Впрочем, возможно, что такое мнение и существует.

— Очевидно, письмо, — сказал я, — как вы сами заметили, все еще у министра, ибо обладание письмом, а не его использование, дает министру власть. С использованием письма эта власть пропадет.

— Совершенно верно, — согласился Г., — из этого я и исходил. Прежде всего я позаботился о том, чтобы произвести тщательнейший обыск в особняке, где живет министр. Основная трудность заключалась здесь в том, чтобы провести его без ведома министра. Помимо всего прочего, меня предупредили, что опасность будет особенно велика, если мы дадим ему повод заподозрить нас.

— Но, — сказал я, — вы ведь достаточно au fait^[4] в такого рода поисках. Парижская полиция не раз этим занималась.

— Безусловно, поэтому-то я и не терял надежды. К тому же привычки министра давали мне большое преимущество. Нередко он не возвращается домой до утра. Слуг у него совсем не много. Спят они довольно далеко от комнат своего господина и, так как большинство из них из Неаполя, их нетрудно напоить. Как вы знаете, у меня есть ключи, с помощью которых можно открыть любые двери в Париже. Вот уже три месяца, как я провожу чуть не каждую ночь в особняке Д. и лично руковожу поисками. Тут замешана моя честь, к тому же, сказать вам по правде, награда обещана огромная. Вот почему я не бросал поисков до тех пор, пока не убедился, что вор не уступает мне в хитрости. Готов поручиться, что я заглянул во все углы, во все тайники, где только можно было спрятать этот документ.

— Но разве нельзя предположить, — заметил я, — что письмо, хоть и находится у министра, в чем, по-видимому, сомневаться не приходится, спрятано где-либо в ином месте.

— Вряд ли это возможно, — сказал Дюпен. — Положение дел при дворе сейчас таково, что письмо должно всегда находиться под рукой, чтобы его можно было предъявить в любую минуту. В этом особый смысл тех интриг, в которых, как известно, замешан министр, и это для него не менее важно, чем то, что письмо находится у него.

— Как вы сказали? Чтобы его можно было предъявить? — спросил я.

— Вы хотите сказать, уничтожить, — сказал Дюпен.

— Совершенно верно, — заметил я. — Тогда, конечно, письмо у него в доме. Вряд ли министр носит его с собой — об этом и говорить нечего.

— Это совершенно исключено, — сказал префект. — Дважды его останавливали — будто бы грабители — и тщательным образом обыскивали. Я сам при этом присутствовал.

— Вы могли бы этого и не делать, — заметил Дюпен. — Ведь Д., насколько я понимаю, не так уж глуп и, конечно, ждал таких нападений. Это в порядке вещей.

— Не так уж глуп? — сказал Г. — Да ведь он поэт, а от поэта до глупца рукой подать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Для мудрости нет ничего ненавистнее мудрствования (лат.).

2

© Перевод. Н. Демурова, 2002.

3

В Сен-Жерменском предместье, на улице Дюно, 33, четвертый этаж (фр.).

4

Опытны (фр.).