Князь. Записки стукача

Эдвард Радзинский, 2013

Мираж императорского Петербурга, роскошь романовских дворцов… и печальный Петербург Достоевского, убогие квартиры террористов, где эти кровавые идеалисты готовили будущее Родины, – таковы главные места действия книги. Герои повествования Император Александр II – последний великий царь и первый донжуан Европы, педантично описавший в секретном дневнике пять покушений на собственную жизнь и свою последнюю безумную любовь. И князь В-кий – потомок знаменитого рода, Рюрикович и… секретный агент тайной полиции. Его глазами мы увидим властителей дум эпохи – Достоевского и Герцена, Бакунина и Маркса. И наших знаменитых молодых революционеров, создавших самую мощную террористическую организацию Европы. А над всеми ними – бессмертная русская тайная полиция, незримо руководящая жизнью страны и опутавшая Россию своей сетью, в которой в конце концов задохнулась Империя. Впрочем, в книге есть главный победитель, с улыбкой взирающий на все эти беспощадные политические страсти. Это «наука страсти нежной» победившая в конце концов их всех – и донжуана-императора, и непреклонных террористов, и несчастного красавца князя В…

Дневникъ императора Александра II

Воскресение (без даты)

Вечером в театре давали «Жизнь за царя». Опера шла под непрерывные аплодисменты. Спасший меня сидел рядом с моей ложей.

После спектакля перед сном читал Маше вслух депеши и телеграммы со всей России.

Города, народности, сословия выражают похвальные патриотические чувства. Зимний дворец завален телеграммами… Тысячный митинг был на Красной площади у храма Василия Блаженного, молились и пели тропарь «Спаси, Господи, Люди Твоя и благослови достояние Твое…»

Неужели нужен был выстрел этого безумного, чтобы тебя полюбили вновь?!

Вечером долго стоял в Гербовом зале у окна. Как когда-то в детстве… Зажгли свечи. Газовые фонари горят только в коридоре.

Заканчивается длинный весенний день. Скоро начнутся белые ночи. Как я люблю эти ночи без тьмы и город, спящий в небесном призрачном свете…

Должен на что-то решиться… Вспоминал слова Победоносцева — и предсмертные слова отца: «Держи все!» И его кулак.

6 апреля

Утром из Павловска примчался Костя. Он умолял меня не спешить.

— Насилием мы ничего не добьемся. Ты должен помнить наш любимый лозунг: «Ни слабости, ни реакции».

Я попытался перевести разговор. Я уже все решил — и не хотел обсуждений с Костей.

— Твоя Санни, должно быть, ликует… Выходит, Никола не зря видел несчастного дедушку.

Костя покраснел, долго молчал. Потом сказал:

— Никола никого не видел. Оказалось, мой мерзавец узнал, что ты получил какую-то бумагу о его похождениях в Париже и готовишься мне показать….

(Это, конечно же, сообщила ему моя Маша! Она обожает мерзавца!)

— И хитрец придумал, как направить наши мысли в иное русло. Имея безумную мать, помешанную вместе с твоей жинкой на спиритизме, он и придумал… про призрак.

— Я предупредил тебя: с ним будет много хлопот.

Костя вздохнул и… вернулся к теме:

— Тебя не смущает это всеобщее ликование?

— Разве это плохо? Ликуют о спасении Государя, и повсюду!

— Но особенно в кабаках. В столице — непрерывные молебны вперемежку с вином… Уже появились какие-то пьяные люди, которые срывают шапки на улицах у тех, кто недостаточно ликует. Всех длинноволосых в очках волокут в участок. Газеты называют «Спасителем» этого прохвоста… эту полицейскую выдумку, — так Костя назвал Комиссарова.

— Но почему ты думаешь, что это выдумка?

— Ты ведь и сам так думаешь. Я могу тебе рассказать, как было… Этот пошлый, плюгавый человечек стоял в толпе и глазел, как ты будешь выходить из сада. Раздался выстрел. Слава Богу, безумец промахнулся, потому что стрелял в первый раз… После выстрела вместе со всеми, кто был в толпе, Комиссаров был схвачен и отправлен в генерал-губернаторский дом. Но узнав, что он из Костромы, жандармам… точнее, господину Кириллову, которого ты так ценишь… пришло в голову придумать патриотическую историю — еще один костромич спас своего монарха!

— Откуда ты все это знаешь?

— Наше с тобой любимое выражение: «В России все секрет, да ничего не тайна»… Спроси сам, но построже, у Кириллова. Вчера этого Комиссарова посадили в театре рядом с нашей ложей. Он сидел завитой, веснушчатый, и рядом его жена в аляповатом, мучительно-безвкусном кокошнике. И над ними ты! Ему нанимают кучеров и лакеев, ему дарят дом, его портреты выставляют рядом с твоим портретом. Его все именуют «Спасителем»… Это стало его именем! Прозвище так прилепилось, что его супруга, которая с утра до ночи бродит по Гостиному Двору, закупает шелка и брильянты, всюду рекомендуется «женою Спасителя», к великому смущению купцов… Боже мой, как мы ничего не умеем, у нас всё — по-рабьи! Даже спасение Государя!..

Я ничего не ответил.

И Костя, закончив свой патетический монолог, откланялся, чувствуя себя героем.

Я вызвал Кириллова. Он спокойно подтвердил: да, Комиссарова они придумали.

— Энтузиазм народа доказывает, Ваше Величество, что мы поступили правильно.

— Но более так не делайте, — сказал я строго, однако не слишком.

Он прав. Народ любит понятную мистику.

Кириллов прекрасно ведет следствие. В кратчайший срок все было узнано!

Покушался злодей по фамилии Каракозов, 26 лет. Из дворян, учился в Московском университете, был исключен за неуплату. Сам из провинции… В Москве сошелся со своим родственником, нигилистом по фамилии Ишутин, вольнослушателем все того же Московского университета… Этот молодой человек кружок придумал… Сначала решили осуществить в нем идеи Фурье — организовать переплетные мастерские. В них они должны были трудиться вместе с рабочими и заодно обучать тех ненависти к правительству. Это, естественно, им скоро наскучило. В переплетной мастерской работать надо. А работать у нас на Руси кому ж охота… Тогда-то решили поторопиться и побыстрее организовать революцию. Поднять народное восстание, убить меня и создать государство без всякой собственности. Для чего и создали тайное ядро в кружке под названием «Ад». Почему такое откровенное название — следователи пока не поняли…

В этом «Аду» они и обсуждали, надо ли меня убивать немедля или стоит подождать и пока пропагандировать в народе… Вот о чем думали эти новые молодые люди, которым я дал столько свобод…

Но этот Каракозов ждать не захотел! Торопился убить!

Что же делать? Сомнения, вечные мои сомнения… И все же, старательно все обдумав, решился огорчить и Костю, и всех наших либералов… Подписал указ о создании Следственной Комиссии во главе с генералом Муравьевым…

Велел привезти Муравьева.

Три года назад он усмирил Польшу. Поляки — эти вечные бунтари… Их непреходящая любовь к свободе закончилась полным параличом власти — государство погибло, земли разделили между собой прабабушка Екатерина, австрийцы и пруссаки…

Но вместе с польскими землями мы получили еще одну награду — постоянный бунт. Они мечтают о несбыточном — о возрождении своего государства. Но, уверен, если каким-то чудом оно возродится, они сделают все, чтобы оно погибло. Ибо государство — это разумная несвобода, с которой поляки никогда не смирятся… Если бы я предсказывал, что будут делать народы в следующем веке, около слова «Польша» я написал бы «бунтует».

Я сделал Костю наместником в Польше. Он был добр к полякам. Предложил дать им широкую автономию… Но они приняли это за слабость. Создали тайное правительство, стреляли в бедного Костю, напали на наш гарнизон. Перебили множество несчастных солдат… И тогда я позвал Муравьева. Отправляясь в Польшу, он сказал: «Для меня самый хороший поляк — это поляк повешенный». И потребовал отозвать из Польши доброго Костю…

Я вынужден был согласиться. Муравьев беспощадно вешал — даже ксендзов, даже женщин. Сжигал поместья, тысячами отправлял бунтовщиков в Сибирь… И усмирил… правда, поссорив нас с заграницей. В первых рядах негодовавших, конечно же, были французы — они нынче дали приют тысячам польских бунтовщиков.

Я наградил Муравьева за Польшу… Хотя этот кровожадный бегемот вызывал у меня чувство брезгливости. И, надо сказать, у всех близких мне людей. Генерал-губернатор Петербурга князь Суворов как-то сказал мне: «Если Муравьева отправят в рай, я предпочту ад…»

В общем, после Польши я отправил Муравьева на покой.

И теперь мне пришло в голову призвать этого господина.

Он вошел, поклонился. За время отставки сильно ожирел. Огромный, тяжело дышит — этакая помесь медведя и бегемота… с тигриными глазами. Жирное, беспардонное, одутловатое, курносое, бульдожье лицо.

Так что нигилисты сразу поймут — этот церемониться не будет.

В начале разговора чудовище было осторожно… Но я сумел сделать его смелее.

Он понял: я разрешаю ему просить головы его прежних врагов.

И он попросил:

— Государь! Все они, космополиты, — приверженцы европейских идей. — (Это у него главное ругательство!) — Вон их, Государь! Истинно русские, — (величайший комплимент), — должны теперь прийти во власть.

15 апреля

В три дня он (не я) разгромил всю либеральную партию…

Его заклятый недруг, бедный князь Суворов, потерял генерал-губернаторство в Петербурге… И прежний начальник Третьего отделения… И министр просвещения, распустивший молодежь, — всех их по его требованию я отправил в отставку. Идут допросы, хватают не только виновных, но даже подозрительных, закрывают журналы. В столице, как сообщил мне Кириллов, началась паника, все клянут… Муравьева!

Что ж, правителю всегда необходимо иметь «плохого второго». Около вас должен находиться человек, которого общество считает причиной своих бед. Они должны верить: не будет Н. — и все станет хорошо! Муравьев мне нужен, чтоб напугать. Я понимал, что реального проку от него не будет. Он хорош только в условиях военного времени.

Надо было подумать о реальном борце с крамолой. О новом хозяине Третьего отделения. Прежний явно не справился. Нужен молодой цепной пес.

И я назначил Петра Шувалова…

Шуваловы — забавная семейка. Возвысились они во времена Императрицы Елизаветы. В царствование пратетушки один из Шуваловых был ее любовником, а другой — крупнейшим финансистом и, как положено у нас, — крупнейшим казнокрадом и хитрецом.

Когда пратетушка увлеклась юным кадетом Бекетовым, сей бестия поспешил стать ближайшим другом юного и простодушного избранника. И на правах друга дал ему мазь для белизны лица… От этой мази у несчастного все лицо пошло гнойными прыщами. Императрице шепнули о венерической болезни, которую подхватил изменник-кадет. Взбешенная, она прогнала от себя несчастного любовника и вернула прежнего — Шувалова… Кстати, сын предприимчивого негодяя совершенно не похож на отца. Отличился и тонким умом, и благородством, и воспитанием. Он настолько владел французским, что публиковал в Париже свои стихотворения. Прабабка Екатерина, весьма вольно писавшая по-французски, все свои знаменитые письма Вольтеру отсылала сначала ему. И он беспощадно правил… Великая Екатерина назвала его «моя умная прачка».

Граф Петр Шувалов моложе меня на девять лет… Он участвовал в некоторых моих веселых похождениях. Пользуясь нашей дружбой, он рискнул приволокнуться за моей племянницей Машей Лейхтенбергской… Так что мне пришлось сделать ему строгое замечание… После этого граф Петр сразу поумнел, и теперь он то, что мне нужно, — «преданный, но умный» (как зову его я) и «цепной пес» (как зовет его Костя).

Граф Петр — из старшей ветви рода Шуваловых и соединяет в себе несовместимые качества предков и родственников. Он весел, остроумен, абсолютный комильфо и при этом… жестокий солдафон и проныра.

Нужный нынче господин.

Сегодня я спросил у Кириллова, как он отнесся к назначению графа Петра Шувалова и что об этом говорят в столице.

— У нас все рады, — ответил Кириллов. И не замедлил подставить начальника: — Говорят, он либералам-то шею быстренько свернет, у него сам Государь по струнке будет ходить… Глупость, конечно, Ваше Величество…

Их сердечная ненависть друг к другу!

Вечером пришел докучать Костя.

— Побойся Бога, дорогой Саша. Возвращается отцовское инквизиторство. В городе на допросы волокут буквально всех — литераторов, чиновников, офицеров, учителей и учеников, студентов, нянюшек, мужиков, князей и мещан… Следователи спрашивают девушек: скольких имели мужчин, грозят выдать желтый билет, если не отвечают… Да что мещан! Обнаглели до того, что посмели следить за мною! Мой камердинер вчера рассказал, что его вызвали, пугали, пытались подкупить… Поверь, граф Петр Андреевич не просто ничтожество. Он — опасное ничтожество. Он всюду рассказывает о близости к тебе. Кстати, его уже подобострастно зовут Петром Четвертым. Он у нас теперь Государь…

Я сказал миролюбиво, хотя кипел:

— Милый Костя, я хочу, чтоб ты меня понял, не гневался и, как всегда, поддержал… Это ведь ты когда-то передал мне фразу, сказанную нашему прадеду Петру Третьему: «Вы слишком добры, Государь! Доброта вас погубит!» И ведь погубила. Боюсь, что наш папа прав: мы живем в Азии, здесь нужна строгость, строгость и еще раз строгость.

Костя хотел опять броситься в бой. Но я остановил его:

— Позволь закончить. Помнишь, как-то ты жаловался мне на журнал, издаваемый поэтом Некрасовым? Ты сказал, что этот опасный господин — кумир молодежи! И вот вчера вечером опасный кумир пришел в Английский клуб, там — событие. Английский клуб избрал в почетные члены Муравьева… Был торжественный обед. По окончании обеда Муравьев сидел в креслах, вокруг него — почетные гости… И тут наш красный вождь молодежи господин Некрасов подходит и просит позволения прочесть стихи в честь того, кого еще вчера они дружно травили именем «Вешатель»… К чести Муравьева, он в ответ — ни слова, молча продолжил курить трубку. И тогда вчерашний неустрашимый начинает подобострастно читать свой панегирик. Не правда ли, интересно, как моментально сей господин излечился от всех заблуждений… А ты говоришь — «безумие». Нет, найдено единственно разумное, наше лекарство… Еще папа учил меня: как только начинается настоящая расправа, тотчас спешат встать на колени вчерашние смелые. А вот когда все они успокоятся, тогда и продолжим, дорогой Костя, наши реформы…

Уходя, Костя сообщил: все эти дни злодей Каракозов усердно молится в тюремной церкви…

Понял, куда он гнет, и… промолчал. После ухода Кости я вызвал Кириллова и спросил о подкупе камердинера брата.

— Это приказал Петр Андреевич Шувалов.

— Передайте ему, что впредь я категорически запрещаю это делать.

Кириллов поклонился.

Суббота (без даты)

Приговорили к повешению двоих — Каракозова и его родственника, руководителя подпольного кружка Ишутина… Родственника я помиловал — заменил виселицу на бессрочную каторгу. Но дарование жизни велел объявить ему в последний миг, когда наденут на него смертный балахон. Так уже делали во времена папа́…

Воскресенье (без даты)

Мне сообщили, что стрелявший Каракозов действительно молился все дни.

Принесли его письмо — просит простить и помиловать. Ну что сказать на это? «Как человек — давно простил, но как Государь — не имею права…» Этак многие стрелять захотят, если поверят, что безопасно. Этак и государству конец… А я поклялся до последней капли крови защищать самодержавную Русь. Перед Богом поклялся.

Пошел к Императрице. Говорил с ней о письме несчастного злодея. Но Маша молча обняла и сказала: «Терпи свое царское бремя».

Как странно… Она религиозна, и я все ждал, что попросит простить… И тогда пришлось бы уступить… И тяжесть — с плеч долой! Но не стала. Она бывает удивительно жестока, будучи такой доброй…

Господи! Помоги! Научи!

Плакал.

Привезли её. Встретились с ней в кабинете папа́… Отсюда лестница прямо в ту комнату…

Вошла, точнее, вбежала.

— Боже, что со мной было, когда услышала! Я хотела тотчас бежать… Я совсем с ума сошла! Что же это такое?

Она плакала.

Я целовал ее, и она уже в безумии отвечала. И все-таки не решился позвать ее в ту комнату… Но подло сказал:

— Уходи, милая… я не могу больше…

Сказал и… надеялся… что сама…

Но момент прошел. Она уже опомнилась. Расставались…

Шептала:

— Спасибо, что не позвали меня туда. Спасибо, что гоните… — (все на «вы»), — меня…

— А ты… пошла бы?

— Да! Да! Сегодня пошла бы… А завтра прокляла бы себя. Я не хочу быть там, где были все. Не хочу быть Главной Мадемуазель — кажется, так звали мою родственницу… твою любовницу…

Но и я, и она уже знали — случится.