Свет в тайнике

Шэрон Кэмерон, 2020

1942 год, Перемышль. Шестнадцатилетняя Стефания Подгорская уже много лет работает на семью Диамант в их продуктовом магазине. Они прекрасно ладят, и девушку даже ждет помолвка с их сыном – правда, это нужно держать в тайне, ведь Изя еврей. Все меняет вторжение немецкой армии: город оккупируют, а семью Диамант переселяют в гетто. Стефания остается одна, без работы и поддержки, с маленькой сестрой на руках. Но однажды на ее пороге появляется брат Изи, сумевший избежать лагеря смерти. И Стефания принимает роковое решение: рискнуть жизнью, укрыв в своем доме еврея… Будучи основанной на реальных событиях, эта книга все же остается литературным произведением на историческую тему. Автор старался соблюдать максимальную достоверность в изображении своих героев, мест и событий, однако некоторые детали повествования являются литературным вымыслом. Также из соображений конфиденциальности изменены имена нескольких действующих лиц.

8. Июль 1942

Я снова закричала. Звала ее по имени, трясла, но Хелена не шевелилась.

Вдруг она открыла рот и вздохнула.

Затаив дыхание я схватилась за грудки. В это время голос из темноты рявкнул:

— Halt! Wer ist da?^[22]

По моему лицу, ослепляя, шарил луч фонаря. Я услышала звук передергиваемого затвора.

Хелена была жива, но по моей вине нас сейчас убьют. Я медленно подняла руки вверх.

— Пожалуйста, — молила я, жмурясь от направленного в глаза света, — моя сестра больна. Мне нужен доктор…

В темноте я различила сапоги и дуло направленного на нас пистолета. Залаяла собака.

— Доктор! — повторила я. — Пожалуйста!

Сапоги остановились рядом с нами, и немец носком сапога ткнул Хелену в бок. Она закашлялась, и сапоги шагнули назад. За завесой света немцы о чем-то переговаривались.

Затем прежний голос, коверкая польские слова, приказал нечто, что, по-видимому, означало «возьми ее» и «следуй за нами».

Едва держась на ногах, я взяла Хелену на руки. Так и не придя в сознание, она повисла у меня на руках. Меня шатало под ее тяжестью, но я продолжала медленно плестись за патрулем. Один немец-полицейский шел за мной, наставив мне в спину автомат.

Нас арестовали, и я знала, что за этим последует. Они будут избивать и пытать меня. Узнают, что я носила еду евреям. Что пыталась устроить побег для еврея. Что мои документы — фальшивка.

Что от одного взгляда на них у меня к горлу подступает тошнота и закипает кровь.

По правде говоря, мне было бы приятно сказать им это, но вряд ли удовольствие продлилось бы больше одной или двух минут.

Наконец мы добрались до полицейского участка, но внутрь меня провели не с главного, а с бокового входа. Я положила Хелену на скамью в обшарпанном коридоре с ярким электрическим освещением, и двое полицейских обыскали мой рюкзак. Они вытащили на свет чашку, спички и полкраюшки хлеба. Полкраюшки хлеба. Доля Хелены, которую я дала ей, когда мы остановились возле ручья. Я посмотрела на неподвижное лицо сестры. Почему она не съела хлеб?

Один из полицейских обыскал мои карманы, после чего попытался снять с меня пальто. Я оттолкнула его руки. Под пальто у меня не было ничего, кроме белья, а все мои сбережения были спрятаны в лифчике. Я не знала, как они к этому отнесутся. Снова оттолкнула протянувшиеся ко мне руки, и второй полицейский засмеялся. Они обменялись несколькими фразами, возможно на мой счет, и вышли.

Немец с пистолетом остался меня сторожить. Он молчал. Даже не смотрел на меня. Видимо, знал, что сейчас последует. Мой страх немного прошел, хотя, возможно, и безосновательно.

Я села рядом с Хеленой. Она дышала, но глаза были закрыты. Я гладила ее по волосам, гадая, чем все это для нее закончится.

В конце коридора отворилась дверь, и оттуда высунулась мужская голова. Человек оглядел нас обеих, затем поманил меня к себе. Я посмотрела на охранника, но он не шевельнулся. Ну что же, значит время пришло. Я наклонилась, чтобы подхватить Хелену.

— Nein, не надо. Я сам, — сказал мужчина. Он подошел к нам и взял Хелену на руки. На нем был немецкий офицерский мундир, но его польский был почти безупречен, в нем можно было различить лишь легчайший акцент. Я последовала за ним; в комнате, куда мы вошли, не было ни полицейских, ни эсэсовцев, не было также ни ружей, ни дубинок. Вместо этого здесь стояли письменный стол, шкафчик и кушетка, на которую мужчина положил Хелену.

— Меня зовут доктор Беккер, — сказал он, вытаскивая из кармана стетоскоп. — Это ваша сестра?

Я кивнула, потеряв от удивления дар речи.

— Расскажите, что с ней случилось.

Пока он стаскивал с Хелены огромное для нее платье, я отвечала на его вопросы. Мне было страшно оттого, что он прикасался к ней, но еще больше я боялась оставить ее без помощи. Он спросил, что и когда мы ели и как она себя вела перед тем, как потерять сознание. Он осмотрел ее синяки. Хелена зашевелилась и открыла глаза.

— Лежи спокойно, — велел ей доктор Беккер. Затем повернулся ко мне: — Садитесь, пожалуйста. Хотите повесить свое пальто?

Я села и отрицательно покачала головой, запахнувшись еще сильнее.

— Подождите, пожалуйста, здесь, — сказал он и вышел из комнаты.

Сейчас сюда придут полицейские, думала я. Они уведут меня с собой, и я больше никогда не увижу Хелену. Меня окатила волна озноба.

Дверь отворилась, и в комнату снова вошел доктор. В руках у него были две чашки чая. Он дал одну из них мне и, посадив Хелену и держа у ее рта чашку, стал поить ее чаем.

— Ваша сестра истощена, к тому же она очень устала, — сказал врач. — Все, что ей требуется, — это отдых и хорошее питание.

Он достал из кармана пачку печенья, помог Хелене встать на ноги и дал ей одно.

— Пейте, — обратился он ко мне. — Чай очень сладкий и в нем немного молока. Судя по вашему виду, это то, что вам сейчас надо.

Я послушалась, продолжая внимательно следить за ним поверх чашки. Мне казалось, что все происходящее — какая-то ловушка.

— У нее небольшой жар и в легких не вполне чисто, — продолжал он, — так что я дам вам антибиотики и аспирин. Вы будете ей их давать? Не продадите лекарство?

Я посмотрела на Хелену, которая, забыв о хороших манерах, с жадностью поглощала печенье, и помотала головой.

— Я буду давать ей лекарства.

— Хорошо. Я вас завтра навещу, чтобы убедиться, что все идет как надо. Какой у вас адрес?

Я была так потрясена, что дала ему свой адрес. Затем он вызвал двух полицейских, которые проводили нас до дому, чтобы мы не наткнулись на патруль. Я заперла дверь, вымыла Хелене лицо и руки, дала ей антибиотик и таблетку аспирина и уложила в свою кровать. Эмильки не было. Я только надеялась, что ее визит к матери окончился не так, как мой.

Я села в кресло, прислушиваясь, не раздастся ли стук гестаповцев в дверь, и уснула.

Когда следующим утром в дверь действительно постучали, оказалось, что это пришел доктор Беккер. Как и обещал. Хелена сидела в постели в моей чистой ночной рубашке, с расчесанными волосами, и доктор пощекотал ее подбородок, послушал ее легкие и назвал ее мышонком и маленькой феей. Потом велел мне заботиться о ней как следует и больше не брать ее в дальние путешествия и оставил нам мешок с едой и баночку витаминов.

Больше я его никогда не видела.

В тот день начался четвертый этап моего образования. Я узнала, что неправильно судить о человеке только по его национальности. И не так важно, является ли человек евреем или поляком.

Или даже немцем.

Весь этот день я провела с Хеленой, не разрешая ей вставать с постели и истратив практически всю еду, которая у нас была. Следующим утром я стояла возле окна, вглядываясь в улицу сквозь залитое дождем стекло. Когда показалась марширующая в сопровождении охранников колонна заключенных, я выскочила из подъезда навстречу Максу. Мокрая от дождя, приноровила шаг к его шеренге, но он покачал головой и посмотрел назад через плечо. Вместо привычного охранника сбоку от колонны шагал эсэсовец. Я отошла в сторону, и Макс показал мне семь пальцев. Значит, он будет ждать меня возле заграждения в семь вечера. После чего пленник, чтобы не привлекать внимания, опустил голову.

Я следила за удаляющейся фигурой. С его черных, как у Изи, волос стекала вода.

Никогда прежде не видела, чтобы в его глазах была такая всепоглощающая печаль.

Наверняка Макс получил мое письмо.

Думая, что мне делать дальше, я дошла до угла и, повернувшись спиной к улице, украдкой вытащила из лифчика деньги. У меня все еще оставался не истраченный на билет для Изи злотый. Если расходовать деньги экономно, я всю неделю смогу покупать еду для Хелены и Диамантов. Но это если очень постараться. Кроме того, Хелене нужны туфли, платье, нижнее белье, ночная рубашка и, возможно, что-то еще, что сейчас мне просто не приходит в голову.

Глядя в витрину, я пригладила волосы, оправила платье и отправилась в ателье, где когда-то висело объявление о работе. Выяснилось, что там давно уже нашли помощницу. После этого мне пришлось пройти по всей улице Мицкевича до рыночной площади, останавливаясь возле каждого магазина. И везде либо не было работы, либо я им не подходила, либо магазин был и вовсе закрыт, так как в прошлом принадлежал евреям. Прекратив тщетные поиски, я зашла на рынок и, поскольку из-за дождя на рынке было мало покупателей и цены были не слишком высокие, смогла купить все необходимое, умудрившись даже приобрести юбку для Хелены. Она, скорее всего, была для нее слегка велика, но, если мне удастся раздобыть нитки, я, возможно, смогу ушить ее в талии, а Хеленино рваное платье переделаю в блузку.

Когда я подошла к дому, дождь уже прекратился; дорога была перегорожена двумя грузовиками с мебелью. К нам въезжали новые соседи. Лавируя между коробками и снующими вверх и вниз людьми, я поднялась по лестнице и, войдя в комнату, обнаружила там соседку. Эмилька, держа на коленях Хелену, расчесывала ей волосы, отчего та была явно не в восторге.

— Я познакомилась с твоей сестрой, — говорила Эмилька, убирая волосы с Хелениного лба. — Она мне все рассказала про твое путешествие домой и обратно, правда?

Вопрос был адресован Хелене, и Эмилька, похоже, не замечала, что моя сестра ей ничего не отвечает. Я положила в угол свертки с покупками, набросив на них сверху пальто. Если Эмилька увидит, как много продуктов я купила, начнутся расспросы. Она говорила и говорила. О своей матери, не задумываясь, что у меня матери нет. О своем парне, хотя у меня больше нет любимого.

Я была к ней несправедлива. Ведь она ничего не знала. И все-таки мне хотелось выкинуть ее из окна.

— Ты, Фуся, как видно, съела лимон? — мило улыбнувшись, спросила Эмилька, явно имея в виду кислое выражение моего лица. Я рассказала ей о безуспешных поисках работы.

— Послушай, но ведь на заводе полно работы, — возразила она, — если, конечно, ты не против того, чтобы работать на немцев. Вчера я видела возле трудовой конторы длинную очередь желающих. Она тянулась через всю улицу.

Это означало, что уже поздно. Я провела рукой по лбу.

— Знаешь, Фуся, выход есть из любого положения, — сказала Эмилька, туго перевязывая шнурком Хеленины волосы на затылке. — Может, если дать им небольшой подарок, это поможет. Чтобы побудить немцев поставить твое имя вверху списка.

— Что ты имеешь в виду? Какого рода подарок?

— Что-нибудь около трехсот пятидесяти злотых. Мне называли такую сумму.

Триста пятьдесят. Откуда я возьму такие деньги? Моя коробка уже почти пуста. У меня не оставалось ничего, что можно было бы продать.

Эти мысли не улучшили моего настроения, да и от Хелены шли одни огорчения. Как только Эмилька ушла, сестра села в кровати со скрещенными на груди руками, ни в какую не соглашаясь сесть за стол и съесть бутерброд с маслом. Я сказала, что она должна поесть. Она отказалась. Я сказала, что так велел доктор Беккер. Она ответила, что он ничего не говорил. Я приказала ей немедленно все съесть. Она сказала, что не будет слушаться.

Она, конечно, моя сестра, но при этом просто ребенок, и я не знала, как себя вести. Сказала ей, что мне надо уйти по делам. На самом деле мне просто нужно было пройтись. Подумать.

— Я пойду с тобой, — заявила Хелена.

На моем лице, вероятно, уже было написано «нет», потому что она скривилась, все еще держа скрещенные руки на груди.

— Я хочу пойти.

— Нет.

— Тогда отведи меня обратно домой.

Я не знала, что с ней делать. Ведь я не ее мать. Я вообще никому не мать.

— Я не отправлю тебя обратно на ферму, Хеля.

— Я тебе здесь не нужна!

— Неправда!

Но во мне шевельнулось чувство вины. Испытав облегчение оттого, что сестра жива, я не слишком сосредоточивалась на ее чувствах. Пришлось сесть рядом с ней на кровать.

Сестра вытерла слезы и сказала:

— Я тебя слышала прошлой ночью.

— Слышала что?

— Как ты плакала. Ты не хочешь, чтобы я здесь жила.

Я задохнулась от этих слов, от внезапного осознания, через что пришлось пройти этому ребенку. Одиночество в пустом доме на ферме, побег туда от одиночества в доме человека, избивавшего ее и оставившего безо всякой помощи. Заболевшая Хелена в чужом городе, в незнакомой комнате. Каково ей было проснуться этим утром и не обнаружить меня рядом, а потом вместо меня внезапно появившаяся незнакомка, решившая что-то сотворить с ее волосами… Я вспомнила о несъеденном куске хлеба.

У моей сестры не должно быть мыслей, что ей надо голодать ради того, чтобы я оставила ее у себя.

Я развязала стягивавший ее волосы шнурок, и челка снова упала ей на лоб.

— Я не мама, — сказала я, — и даже не буду пытаться ее заменить. Но я твоя сестра. Раз уж мы не можем сейчас жить дома все вместе, значит, я хочу, чтобы ты жила здесь со мной, а не где бы то ни было в другом месте. Мы с тобой теперь одна команда. Я буду часто тебя просить делать то, что мне нужно, даже если ты не всегда понимаешь, зачем, а в обмен на это обещаю, что всегда буду говорить тебе правду. Всегда. Даже если случится что-нибудь плохое.

Хелена нахмурилась.

— И я начну это делать прямо сейчас. Прошлой ночью я плакала оттого, что умер один человек, а я очень хотела, чтобы он был жив. Понятно? К тебе это не имеет отношения.

— Я его знала?

Я покачала головой. Хелена со стуком спустила голые ноги с кровати.

— Я не маленькая, — сказала она. — Могу оставаться одна. Я каждый день одна ходила на ферму. Только… никто так и не вернулся.

— Да, но я вернусь. Обещаю. — Про себя я надеялась, что говорю правду. — Я вернусь, Хелена.

Вид у нее был недоверчивый.

— Давай. Иди сюда.

Я подвела ее ко входной двери и показала, как закрывать замок и как можно еще и заблокировать ручку с помощью ножки стула. Мы договорились, как я буду стучать, чтобы она знала, что это я. После этого мы заперли все пустые комнаты в квартире, закрыли нашу спальню, а также подперли дверь стулом. Хелена улыбнулась, а когда я вручила ей юбку, улыбка стала еще шире. Она уселась на один из двух оставшихся стульев и стала есть хлеб.

— Она называла тебя Фусей, — затараторила сестра с набитым ртом. — Михал тебя тоже так звал. — Она говорила о нашем старшем брате. — А я не помню, как тебя называла. В шутку.

Она и не могла помнить, потому что была совсем маленькой, когда я уехала из дому.

— Можно я буду звать тебя Фусей? — спросила Хелена.

Все меня так звали. И я ответила:

— Называй меня как хочешь.

Хелена задумалась, а потом, пожав плечами, сказала:

— Я буду звать тебя Стефи.

Вечером, спрятав под пальто свертки с едой для Диамантов, я захлопнула дверь и услышала щелчок закрываемого замка и чирканье стула по стенке с обратной стороны.

Мне хотелось запереть сестру в квартире и держать ее там, пока не закончится война.

А еще больше мне хотелось закрыться там с ней вдвоем.

Когда я подошла к ограде, было почти семь. Солнце уже опустилось за крыши домов, но все еще было очень тепло, и вид у меня в пальто был довольно странный. Я ждала, стоя за углом, нервно притопывая ногой: на стене у меня над головой висел новый плакат, обещающий СМЕРТЬ ТЕМ, КТО ПОМОГАЕТ ЕВРЕЯМ. Меня пугало, что его повесили именно здесь. Как будто немцы знали, что это предупреждение адресовано тому, кто будет стоять на этом месте. Вскоре из проулка с другой стороны ограды послышалось насвистываемое танго.

Я вышла из-за угла и нырнула в узкий проход, перегороженный столбами с колючей проволокой. Макс уже ждал меня с другой стороны, но, вместо того чтобы забрать у меня свертки, он выдернул столб из земли и втащил меня на территорию гетто.

— Ш-ш-ш, — он приложил палец к губам в ответ на мои протесты, — у тебя есть с собой носовой платок?

Не дожидаясь, пока я отвечу, он вытащил платок из моего кармана и повязал его на мой правый рукав. Затем подвел меня к двери какой-то постройки и ввел меня внутрь. Мы оказались в заброшенном складском помещении, темном и сыром, из тех, в которых в изобилии водятся крысы. Макс зашептал мне в ухо:

— Они собираются устроить в гетто Aktion^[23].

— Что это…

— Всех, у кого нет рабочей карточки, отправят в трудовой лагерь.

Я больше не доверяла словам «трудовой лагерь».

— Почему ты говоришь шепотом?

— Потому что на нас могут донести немцам. Даже евреи могут это сделать, надеясь, что спасут этим свою жизнь.

— У тебя есть рабочая карточка?

В темноте я почувствовала, что он кивнул.

— И у Хаима есть, и у Хенека, и у его девушки. А у наших родителей нет.

— Значит, их отправят?

Он опять кивнул.

— Когда?

— В один из ближайших дней. Поэтому мы отдадим все это им… — Он держал в руках пакеты с едой. — Во всяком случае, столько, сколько они смогут унести.

Эта новость так ошеломила меня, что я даже не успела ее толком осознать. Сделаю это позже.

— Ты сможешь принести еще продуктов, — спросил он, — на будущее? У тебя осталось что-нибудь на продажу?

Я в нескольких словах рассказала ему о Хелене и о том, как трудно найти заработок, за исключением работы на немцев, но, чтобы ее получить, нужны деньги.

— Хорошо. Я спрошу. И, Фуся… — мне показалось, что он потер голову, — я хотел спросить…

Он замолчал, и мы прислушались. Послышался резкий стук сапог охранника. Он прошел мимо нашей двери по узкому проходу, и мы услышали лязганье колючей проволоки. Затем сапоги снова протопали мимо нашей двери, и постепенно звук затих в отдалении.

— Мне кажется, они знают насчет забора, — прошептала я.

— Думаю, ты права. Давай встретимся завтра здесь, внутри, а после этого поищем новое место.

Он снова потер голову.

— Мне надо у тебя спросить. Насчет письма.

Внутри у меня все сжалось. Я едва слышала Макса.

— Ты ведь солгала, да? Что все произошло… быстро.

Я не могла говорить. Если бы я успела вовремя, то, может, ничего бы и не случилось. Может, Изя был бы теперь с нами. Никто не смог бы почувствовать эту боль глубже, чем Макс. Ведь Изя занял его место. Крепко стиснув зубы, я кивнула.

— Хорошо, — сказал Макс. — Хорошо.

Несколько минут мы молча стояли в сырой темноте, потом он прислушался, приложив ухо к двери.

— Думаю, на дороге никого нет. Будь осторожна и… — Он поймал мою руку и поцеловал ее. — Спасибо, что ты скрыла это от Mame.

Я торопливо выбралась из-за забора, а когда завернула за угол и оказалась рядом с плакатом, там никого не было. Так же как никого не было и следующим вечером, когда Макс передал мне две рубашки, часы и брошь, которая прежде была зашита в поясе у пани Диамант.

— Используй это, чтобы получить работу, — сказал Макс. — Нам придется поголодать, но зато, если у тебя появится постоянный заработок, у всех нас будет еда.

Я спрятала ценности под пальто, но на этот раз, когда уже установила столб на место, рядом с пустым складом послышалась отрывистая немецкая речь. Затем раздался голос Макса, уверявшего, что он не сделал ничего дурного, просто искал своего дядю, который…

Я завернула за угол и стояла под плакатом с закрытыми глазами, тяжело дыша и слушая удары кулаков по живому телу.

Господи, молю тебя, не дай им убить Макса.

В ту ночь я не смогла уснуть.

Однако утром, в обычное время, я увидела из окна Макса, глядящего вверх, марширующего в конвоируемой колонне в сторону угольного склада. На лице у него был синяк, губа распухла, но, по крайней мере, он был жив. Целый день ушел у меня на то, чтобы как можно выгоднее продать вещи, и на следующее утро у меня было 340 злотых.

Я надеялась, что этого будет достаточно.

Рано утром я уже стояла в очереди в контору по трудоустройству.

Chuztpah^[24]. Пани Диамант всегда говорила, что я обладаю этим качеством. И именно сегодня оно было мне особенно необходимо.

Тщательно причесанная, со слегка подкрашенными губами, я переминалась с ноги на ногу, стараясь унять голодное урчание в животе. Еще до полудня я попала внутрь здания, и к середине дня наконец наступила моя очередь. Выпрямив спину, я быстрым шагом подошла к столу, улыбаясь так, как будто сидящий передо мной немец был для меня самым важным на этом свете покупателем.

На нем не было очков в металлической оправе, зато на подбородке красовалась бородавка.

— Здравствуйте, — сказала я. — Приятно познакомиться.

Чиновник, не обращая внимания на лучезарное выражение моего лица, смотрел на бесконечную очередь у меня за спиной.

— Документы, — устало произнес он.

Я уселась на стул.

— Мне очень нужна работа, — начала я. — И надеюсь получить ее как можно быстрее. Видите ли… — я доверительно наклонилась к нему, — у меня есть маленькая сестренка. Ей всего шесть лет, и она осталась без матери. Наша мама и брат сейчас далеко от нас, они трудятся на благо Отечества, совсем как вы…

Немец вздохнул и вытер нос рукавом мундира. Похоже, мои старания не возымели успеха.

— Документы, — повторил он, протягивая руку.

— Поэтому надеюсь, — продолжала я, — на ваше понимание и на то, что вы внесете меня в начало списка.

Я вручила ему свои бумаги, наблюдая за его лицом, пока он их разворачивал, и пытаясь понять его реакцию на вложенные между страницами деньги. Наступила маленькая пауза.

— Я очень старательная, — быстро произнесла я. — И работаю с 12 лет. И никогда не опаздываю.

Немец выдвинул ящик стола, наклонил над ним бумаги, аккуратно высыпал туда деньги и снова его задвинул. Он отдал мне документы, потом протянул через стол бланк и карандаш.

— Заполните это, Fräulein.

С колотящимся сердцем я стала заполнять бумаги. Деньги ушли. Но я снова улыбнулась чиновнику и вручила ему заполненную форму.

— А работа?..

— Вы получите письмо.

— Но…

— Мы с вами свяжемся, Fräulein.

— Но…

— Следующий!

Я сгребла свои документы и отошла от стола. Часы. Брошь. Это была жертва, и я только что отдала ее нацисту, ничего не получив взамен.

Меня мутило от одной этой мысли.

Я проснулась среди ночи, думая о Максе и о провале своей chutzpah. Но тут же до меня дошло, что разбудило меня нечто другое. Вопль. Женский вопль в отдалении.

И этот голос был мне знаком.

Я откинула одеяло и вскочила так резко, что зазвенели матрасные пружины. Оставив спящую Хелену, я выбежала из нашей спальни и, промчавшись через пустую квартиру, оказалась в бывшей комнате пана и пани Диамант. Распахнув окно и впустив внутрь холодный ночной воздух, я, рискуя вывалиться, высунулась наружу.

Вдалеке было видно ярко освещенное гетто, лучи прожекторов прорезали ночную тьму. На путях выстроились вагоны, в плотной человеческой массе невозможно было различить отдельные фигуры. Но я их слышала. Резкие выкрики, детский плач. Лай собак. Все время слышалась стрельба: иногда отдельные пистолетные выстрелы, иногда треск автоматной очереди. Потом я разглядела, как одного за другим людей заталкивали в вагоны, подножки которых находились слишком высоко для человеческого роста, и узникам приходилось, с усилием подтягиваясь, карабкаться вверх. Некоторые падали, и на них набрасывались овчарки. Из-за неумолкающего воя мне хотелось заткнуть уши. Зажмурить глаза.

Но в этом многоголосье я снова различила знакомый голос. Женский крик.

Это была моя babcia. Я точно знала, что это она. Пани Диамант впихнули в одну из этих тюрем на колесах.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

22

Стоять! Кто там? (нем.)

23

Акцию (нем.)

24

Наглость.